Когда они вернулись, госпожа К. сказала уже совсем другим тоном:
— Как ты умен, я никогда не подумала бы, что имею дело с таким толковым человеком! Я принимала тебя за мошенника!
Распутин печально посмотрел на нее и заметил:
— Лучше бы меня избили офицеры, чем слушать такие слова из уст женщины!
Тут в разговор вмешался адъютант и принялся защищать Распутина, чем довел даму до слез, та заявила, что он обидел беспомощную женщину, и ушла.
Спустя некоторое время простилась и я, поехала к себе домой, благо это было совсем рядом. Без сил я упала на диван и тут же заснула, но уже через час меня разбудили непрерывные телефонные звонки. Это был офицер-грузин, спросивший, нет ли у меня Распутина, и сообщивший, что старца уложили в кабинете на диван, но он незаметно ушел.
С этого момента телефон звонил каждую минуту, и все новые люди интересовались местонахождением Распутина. Как мне сказал грузин, в полицию уже сообщили, и по всему городу ведутся поиски Григория Ефимовича.
Около часа дня позвонили в дверь, и я услышала в прихожей голос Распутина, спрашивавшего меня, готова ли я к выходу.
— Где ты был? — через дверь осведомилась я. — Тебя ищут по всей Москве и подняли на ноги всю полицию!
Он засмеялся и сказал:
— Не все ли тебе равно, где я был? Я привел к тебе новую даму; если хочешь, я познакомлю тебя с ней, она хорошая!
Я была еще не одета и категорически отказалась принять незнакомую даму, после чего она попрощалась с Распутиным и ушла. Таким образом, мне не удалось узнать, где он провел остаток ночи.
По телефону я сообщила адъютанту, что Распутин появился у меня, после чего адъютант поспешил ко мне. Затем мы все отправились к генеральше К., в салоне которой собралось большое общество.
При нашем появлении распахнулись двери в красивую столовую, и нас пригласили к завтраку за богато накрытый стол, сервированный великолепным фарфором и старинным серебром, украшенный цветами в вазах. На дамах были светлые весенние туалеты, одно место было свободно, так как ожидали некую польскую графиню, которая хотела приехать познакомиться с Распутиным.
Наконец появилась и эта дама в сером платье с ниткой крупного жемчуга на шее. Распутин вышел навстречу, посмотрел на нее, как обычно пронизывающим взглядом, под которым она покачнулась и задрожала, ее пришлось отвести в спальню.
Когда во время завтрака сообщили, что графине уже лучше, Распутин вошел в комнату, приблизился к даме, погладил по лицу и успокаивающе заговорил с ней. Но с дамой тут же случился новый приступ, она закричала, что не может смотреть в эти глаза, потому что они проникают в самую душу.
После того как Распутин вернулся к остальным гостям, женщины попросили у него фотографию с посвящением; но он заявил, что у него их нет. Тут я вспомнила об одном моем знакомом, который недавно открыл фотоателье, позвонила ему и договорилась, что приведу к нему Распутина.
В сопровождении адъютанта мы отправились в ателье, где я обратила внимание на необычно большое количество ассистенток; позднее я узнала, что эти дамы специально переоделись, чтобы увидеть Распутина.
Мой друг сделал несколько снимков, и Распутин непременно захотел сфотографироваться со мной. „Я хочу быть с тобой на одной фотографии, Франтик!“ — заявил он.
Я предвидела это и дала фотографу соответствующие указания, и тот только сделал вид, что снимает нас, на самом деле не вставил в аппарат пластинку.
На обратном пути Распутин сел со мной рядом и ласково заговорил:
— Я обидел тебя в Петербурге, — сказал он, — прости меня! Я плохо говорил с тобой, но ведь я всего лишь простой мужик, и что у меня на уме, то и на языке.
Он снял шляпу, и ветер начал трепать его волосы.
— Пусть Бог накажет меня, — вскричал он, перекрестившись, — если ты еще хоть раз услышишь от меня дурное слово! Ты лучше, чем все остальные, потому что ты простая! Скажи мне любое желание, и я все для тебя сделаю!
Так как я упорно молчала и в этот момент не хотела говорить о себе, он продолжал:
— Может быть, тебе нужны деньги? Хочешь миллион? Я скоро проверну крупную сделку и получу за это очень много денег!
— Но, Григорий Ефимович, — улыбаясь, заметила я, — мне не нужны твои деньги!
— Ну, как хочешь, но я счастлив, если что-то могу сделать для тебя. Ты хороший человек, Франтик, и в твоем обществе моя душа отдыхает!
Когда мы вернулись к генеральше, нас там ожидали два чиновника от губернатора. Распутин поцеловал всех присутствовавших, попросил меня, чтобы я все-таки приезжала в Петербург, и затем в сопровождении чиновников поехал на вокзал, откуда немедленно отошел поезд в столицу».
В Петербурге на один из таких кутежей старца сопровождала Вера Александровна Жуковская; ее повествование прекрасно передает ту особую атмосферу, в которой пьяные оргии были неотделимы от серьезных вопросов высшей церковной политики.
« — Приходи сегодня вечером ко мне, мы будем танцевать и пить, — сказал мне как-то Распутин.
— Куда же? — спросила я.
— К моим друзьям. Ты согласна? Там будет весело!
— Хорошо, — сказала я, — я приду.
— Прекрасно! — радостно воскликнул он. — Приходи в шесть часов вечера!
Когда я появилась у него, я застала его в приемной в окружении четырех мужчин и дамы; они явно были с Кавказа. Сам Распутин был готов к выходу… Все громко говорили, перебивая друг друга, и я не могла никак понять, о чем идет речь. Несколько раз произносились слова „концессия“ и „биржа“, должно быть, на кого-то оказывалось определенное воздействие. Распутин отказывался, жестикулируя руками и тростью и бормоча свое обычное: „Ну, хорошо, сделаю, приходите завтра, у меня сейчас нет времени“.
— Ах, моя милая, ты сдержала свое слово, пришла, спасибо!
Он взял меня под руку, и мы стали спускаться с лестницы. Когда мы вышли на улицу, я увидела элегантный автомобиль, ожидавший нас. Шофер, какой-то солдат, по-военному поприветствовал Распутина, мы быстро сели в машину и отъехали.
Спустя некоторое время автомобиль остановился у высокого дома.
— Это должно быть здесь, — сказал Распутин. — Милочка, спроси швейцара, живут ли здесь П.?
Я удивленно взглянула на него:
— Вы же сказали, что это ваши хорошие друзья, а сами не знаете, где они живут!
Швейцар поспешил навстречу, проводил нас на второй этаж и позвонил. Дверь открыла полная, маленькая женщина, увидев нас, она шумно обрадовалась.
— Батюшка, дорогой батюшка! — закричала она и обняла Распутина. В прихожей к нам подошел высокий, худой мужчина и поздоровался со старцем; потом мы попали в столовую, которая, казалось, служила и гостиной, так как, кроме роскошно накрытого обеденного стола, у стены стояла софа, обтянутая безвкусным ярко-красным плюшем. На ней сидело много молодых людей неопределенного сословия, при нашем появлении почтительно поднявшихся.
Лукаво взглянув на меня, хозяйка повернулась к Распутину:
— У тебя, конечно, новая симпатия?
Григорий Ефимович громко рассмеялся, обнял меня и весело заявил:
— Одно другому не мешает! Ах, как ужасно я люблю вон эту! — С этими словами он усадил меня на софу, подвинул стол, все еще смеясь, сказал: — Теперь ты не убежишь от меня!
Вдруг я услышала тихий певучий голос:
— Сохрани тебя Господь.
Я оглянулась: в углу у святых образов склонился старый мужичонка в одежде странника.
— Ах! Вася! — воскликнул Распутин. — Как дела?
Мужичонка не ответил.
Распутин что-то пробурчал себе под нос; в дверях показался хозяин с бутылками вина в руках, он поставил их на стол и сказал:
— Устраивайся поудобнее, дорогой отец, и попробуй этот портвейн, твое любимое вино еще не принесли.
— Ну, налей, — проворчал Распутин и подвинул свой стакан. Затем он сделал глоток и протянул стакан мне. — Выпей, моя милая. Пусть говорят, что это грех, к черту грех! — Затем принялся опустошать один стакан за другим.
— Проклятые мерзавцы, — вдруг сказал он, — все время что-то хотят, но не понимают, в чем суть! — Он продолжал пить дальше.
— И в чем же суть? — осведомилась я.
Распутин наклонился ко мне:
— Это должна знать церковь, — прошептал он, хитро подмигивая мне.
— Церковь? То есть, Синод? — насмешливо спросила я.
— Ну вот, ты нашла что-то верное, к черту твой Синод! Если бы не война, видит Бог, что бы только мы не натворили! Пей! — закричал он и с силой влил в меня вино. — Пей, да ты можешь прекрасно пить! Идите сюда, — крикнул он молодым людям. — Все должны со мной выпить, идите!
Вся компания приблизилась к нему и жадно смотрела на стаканы с вином. В этот момент вошел хозяин и принес еще пару бутылок, на этот раз мадеры, любимого вина Распутина. Одновременно с ним появилась и хозяйка с большой миской жареных лещей.
— Это хорошо, — довольно закричал Распутин и принялся за еду. Он ел рыбу руками, клал большие куски в мою тарелку и гладил меня грязными жирными пальцами.
Хозяин сел напротив Распутина и воспользовался свободной минутой, чтобы спросить:
— Когда ты собираешься навестить Питирима на Кавказе?
— На Пасху, я хочу поехать на Пасху, — быстро ответил Распутин и выпил стакан вина. — Питирим хороший человек, он уж разберется. Из-за него теперь происходят споры и ссоры. Питирим принадлежит нам!
— Однако он хитрая лиса, нужно остерегаться его, — возразил хозяин. — В консистории Питирим не будет так сговорчив.
Распутину не хотелось слушать, он хлопнул хозяина по плечу:
— Эй, музыку! Начинайте. Где шампанское? Угощайтесь…
Немедленно появились два балалаечника. При первых звуках русской плясовой Распутин выскочил в середину комнаты.
— Пей до дна, но только не теряй головы! — громко пропел Распутин. — Пей, пчелка! — Он залпом осушил стакан вина, швырнул его на пол и в диком танце, ликуя и крича, закружился по комнате. Что это был за танец! В лиловой шелковой рубахе, подпоясанной красным шнурком, в высоких, до блеска начищенных сапогах, пьяный и счастливый, он танцевал вдохновенно, легко, дико вскрикивая.
От шума, звона стаканов, музыки кружилась голова, все смешалось. Распутин отбрасывал в сторону все, что попадалось на его пути, в одно мгновение середина комнаты очистилась. Затем он схватил меня, через стол вытащил на середину комнаты и закричал: «Танцуй!» Зачарованная его дикой пляской, я вихрем носилась с ним по кругу; танец становился все стремительнее, и, наконец, почти без сознания я упала в кресло. Будто в тумане я видела пылавшее лицо Распутина. Он подпевал, присвистывая и притопывая: «Барыня, барыня, сударыня барыня!»
Затем, тяжело дыша, Распутин сел на софу.
— Ну, я досыта наплясался, — сказал он, — но все-таки это не сравнимо с тем, что происходит у нас в Сибири. Весь день-деньской мы валим деревья, и что за деревья! Троим мужчинам не обхватить ствол. Когда наступает вечер, мы разводим на снегу костер и до полуночи поем и пляшем. Вот это жизнь, скажу я тебе!
В комнате стало невыносимо жарко. Один из полупьяных молодых людей сидел на ковре, другие еще играли на своих инструментах. Вдруг Распутин снова ударил по столу и показал на свой пустой стакан, тут же ему опять налили.
Пока Распутин пил, хозяин смиренно спросил его:
— Что вы думаете по поводу церковного собрания, когда оно будет созвано?
Распутин посмотрел на него и, еле ворочая тяжелым языком, ответил:
— Ты понимаешь, война… Как только мы закончим ее. Мы всегда готовы, без патриарха мы не останемся. Нужно только послать к черту войну!
— Как дела с консисторией?
Хозяин не отставал от Распутина, но тот снова вскочил и захлопал в ладоши.
— Пошла к черту эта консистория! Барыня, барыня, сударыня барыня… А Питирима, собачье отродье, мы назначим патриархом!
Юноша, сидевший на полу, на четвереньках ползал за буйно плясавшим Распутиным, звенели струны, Григорий Ефимович, будто помешанный, носился по комнате, его жадные глаза смотрели на меня.
— Сегодня ты не убежишь от меня, ты останешься со мной… Барыня, барыня, сударыня барыня… Синод, Питирима к черту!
У дверей я вырвалась от него. Я сказала, что скоро вернусь. В прихожей я с большим трудом вытащила свою шубу и поспешно ушла. Вслед мне доносились песня и слова Распутина:
— Питирим, собака, должен стать патриархом!»
Глава двенадцатая
Мятеж против «Святого дьявола»
Глубокая ненависть к Распутину сначала лишь тлела в кругу придворных и министров, затем проявилась в сплетнях, бесчисленных беспорядочных слухах и вспыхнула ярким пламенем в добродетельной, жеманной фрейлине, воспитательнице наследниц, возражавшей против вторжения в комнаты царских дочерей «отвратительного крестьянина». Затем враждебность приняла форму резко выраженного патриотизма, преданности государю. «Истинно русские мужи» усиленно предостерегали царя от гибельной опасности общения с Григорием Ефимовичем.
Услужливые губернаторы, начальники полиции, министры и помощники министров старались превзойти друг друга в составлении царю бесчисленных докладов о распутстве, оргиях и скандалах императорского любимца. Доброжелательные родственники, великие князья и княгини появлялись при дворе с озабоченными лицами, и даже сестра императрицы спешила предостеречь, пока не поздно.
Но все эти покушения на власть дьявольского крестьянина оказались безуспешными. Для императора интриги придворных и министров представлялись выражением низменной зависти, ему казались недостойными внимания эти сплетни, сплетни — это занятие мелких газетных репортеров, его же, правителя Всея Руси, подобные вещи не интересовали. И если жеманная придворная фрейлина противилась посещениям Распутина, то это просто каприз, и ее следует уволить.
Если кто-нибудь из «верных» появлялся у царя, озабоченно стараясь предостеречь Николая, то удостаивался ответа:
— Но, но, мой милый! Вы видите все в слишком мрачных тонах! Можете не беспокоиться, я сам знаю, что мне делать с Распутиным.
Доклады министров, начальников полиции и губернаторов просматривались бегло и раздраженно и попадали в мусорную корзину; какое они могли иметь значение? Разве сам Распутин не сказал, что его враги вступили в связь с дьяволом, чтобы повсюду расставлять ему ловушки? Не удивительно, что даже святому не всегда удавалось преодолеть все соблазны, что иногда для этого требовалась более длительная борьба, пока он не высвобождался из лап сатаны?
Все родственники: Николай Николаевич, его брат, Анастасия и Милица, те, что когда-то не уставали восхвалять святость Распутина, приходили теперь и молили государя прогнать отвратительного мужика. Но разве у царя не было достаточных поводов убедиться в корыстолюбии и ненадежности всех этих родственников? Разве в свое время они не поддерживали Григория лишь потому, что видели в нем орудие для своих дел? Но вот теперь, когда он оказался «истинным другом» императорской четы, он казался им надоедливым, и они начали его преследовать. О, царь теперь точно знал, как следует относиться к советам «Николаевичей»!
Прибыла Елизавета Федоровна, чтобы тоже попросить свою царственную сестру не доверять Распутину. Она единственная была по-настоящему искренней, ведь она была монахиней, почти ангелом! Но что она знала о жизни и ее ошибках? Не была ли она введена в заблуждение злонамеренной клеветой и слепо верила всему, что ей рассказывали плохого о Распутине? Алике и Николай знали мир и понимали, что очень много кругом неправды и клеветы. Александра возражала своей сестре со спокойной ласковой улыбкой:
— Поверь мне, милая, тебя ввели в заблуждение! Святых всегда порочат!
А предостережения «истинно русских людей»! Как мог государь верить их речам? Разве не их патриотические души сначала пылали огнем, восхищались Распутиным? Именно они первыми возвестили, что устами этого крестьянина говорит голос русского народа! А теперь они выступают против него, так как он не оправдал их честолюбивые надежды! Да, Григорий Ефимович был действительно «гласом народа», и его спутанная борода, крестьянский кафтан, высокие сапоги — больше чем маска, как сначала предполагали «истинные русские люди». Это правда, он был истинным мужиком, и спутанная борода, и широкие штаны, которые как будто были на нем с рождения, и эти сапоги, словно приросшие к ногам, — государь все это прекрасно видел, и веру его в эту натуральность, истинность не могли поколебать ни интриги, ни клевета.
Стороннему наблюдателю было прекрасно видно, что «истинно русские люди» давно забыли про свое восхищение Григорием Ефимовичем и, напротив, уже давно ненавидят и презирают его. Сначала в течение нескольких лет они мололи всякий вздор о «настоящем крестьянине», который придет и спасет престол, теперь он был здесь, этот настоящий крестьянин, и заговорил без всякого стеснения. Он ударял по столу, если ему не нравилась болтовня «друзей народа» — генералов, политиков, адвокатов и попов и если с чем-то не был согласен, то говорил прямо, без обиняков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48