— Почему вы не улетели? — в один голос спросили они.От девушек мы узнали, что ночью весь гарнизон был поднят по тревоге. С рассветом летчики на исправных машинах улетели на новый аэродром, а остальные пешком смылись. Девушки гак и сказали «смылись».— А почему не на машинах? — спросил Сачков.— Их не хватило, чтобы увезти склады. Много имущества еще осталось.— А на аэродроме кто?— Не знаем. Может, даже и немцы.— А вы чего ждете?— Так приказано… Здесь осталась небольшая комендатура. Ждем распоряжения.Позавтракав, мы поспешили на аэродром. Он находился километрах в пяти от Зубова. Село лежало в речной долине. За околицей поднялись на возвышенность, и оба настороженно остановились. Навстречу нам со стороны аэродрома двигались толпы людей и конные повозки. Было видно, что это не войска, а гражданское население.— Значит, действительно фронт прорван, — заключил Михаил.Мы внимательно вглядываясь в юго-западную даль и прислушивались. Горизонт дымился, и ухо улавливало еле-еле слышимый гул битвы. На аэродроме, захлестнутом людским потоком, виднелось с десяток самолётов.— Пойдем, — предложил я Сачкову. — Не может быть, чтобы там никого наших не осталось.Минут через десять мы встретились с гражданскими, бредущими на Зубово. Они два с половиной года томились в фашистской неволе. Март принес им свободу. Не успели как следует отдышаться — снова угроза порабощения. Ни снег, ни грязь — ничто не могло их удержать. Как застала их опасность, гак они и хлынули на восток от приближающейся фашистской армии. Многие босые, в нательных рубашках. Женщины, дети… Беженцы, гонимые войной, — страшное зрелище.Этим несчастным людям не могли мы смотреть в глаза. Мы только прибавили шаг,Старший инженер полка Черноиванов нашему появлению на аэродроме удивила не меньше, чем девушки из столовой.Но когда Семен Васильевич услышал, что нас по тревоге никто не разбудил, у него невольно испуганно вырвалось:— А если бы фашистам удалось ворваться в село? Как же Василяка-то про вас забыл? Два командира эскадрильи…— Зато мы хорошо отделу ли, — не желая сейчас разбираться в этом, мягко говоря, недоразумении, как бы шутя, перебил я инженера — Лучше расскажи, что тут произошло, пока мы мертвецки спали.Мы узнали, что противник встречными ударами с внутреннего и внешнего фронтов разорвал нашу оборону. Теперь 1-я танковая армия врага выходит из окружения. Ночью отдельным струйкам войск противника удалось просочиться близко к нашему аэродрому. Полку и батальону обслуживания было приказано немедленно перебазироваться на площадку вблизи деревни Окоп, что километрах в ста от Тарнополя на северо-восток. Оставшиеся неисправные самолеты ремонтировать, но если враг прорвется к аэродрому, сжечь. Для этой цели и был оставлен инженер полка с группой механиков.— Но теперь как будто бед миновала, — Черноиванов кивнул головой на запад, — бой уже отодвинулся отсюда.Авиационный инженер! Это человек высокой культуры. Знаток техники и изобретатель, организатор всей жизни на аэродроме. Без инженера не взлетит ни один самолет. Наша надежда сейчас только на инженера, на его смекалку.— А из этих калек, — я показал на оставшиеся на аэродроме самолеты, — нельзя что-нибудь собрать летучее, а то сто пятьдесят километров в, такую распутицу — прогулочка не из приятных.— К сожалению, пока помочь ничем не могу. — Темное, продубленное-лицо Семена Васильевича застыло в задумчивости. В черных глазах сосредоточенность. Черная шапка, черный реглан, черные валенки… Инженер в своей неподвижности походил на какое-то черное изваяние. И вдруг это черное изваяние заискрилось добротой и обнадеживающе улыбнулось.— Подождите. Может, что сегодня и удастся скомбинировать. Из десятка самолетов — два попытаемся собрать.Мимо аэродрома брели измученные беженцы. Все они в один голос заявили, что немецкие танки вот-вот будут здесь, и советовали нам поскорее уходить. Мы понимали : у страха глаза велики. Пошли на КП, надеясь, что телефон работает и нам удастся связаться с каким-нибудь штабом и узнать обстановку на фронте.Землянка забита полураздетыми женщинами и детьми. Топится печка. Жарко. На столе лежат трое ребятишек, укутанных в самолетные чехлы. Печку обступили продрогшие дети. Один мальчик кричит от боли в окоченевших ногах. Мать берет его на руки и, усевшись на пол, растирает ему ступни, ласково уговаривая:— Вот сейчас все и пройдет. Не плачь…— А куда пройдет? — Вопрос ребенка саднит душу.Связь не работает. Бандеровцы снова вывели ее из строя.К середине дня поток беженцев с запада на восток прекратился. Наблюдатель, стоявший у КП в кузове вездехода, выделенного инженеру полка, чтобы было на чем уехать в случае прорыва противника к аэродрому, с тревогой доложил:— На горизонте появились войска.Я взял у наблюдателя бинокль. Действительно, юго-западнее аэродрома маячили какие-то войска. Требовалось уточнить. Я воспользовался вездеходом.Проехав е километр, мы с шофером наткнулись на троих убитых наших солдат. В неглубоком свежем окопе двое лежали с противотанковыми ружьями, а один с ручным автоматом. В окопе много гильз от бронебойных патронов и автомата. Впереди виднеются два обгоревших танка с черными крестами, подбитый бронетранспортер и десятка два фашистских трупов. Выйдя из машины, мы с обнаженными головами долго молча стоим, отдавая последнюю честь погибшим советским бойцам.Смерть одним только своим потусторонним видом всегда угнетает и давит человека. Теперь, глядя на этих мертвых советских рядовых, я не испытывал никакого тягостного чувства.Смерть? Нет! Перед тми не смерть, а бессмертие. Перед нами герои. Они погибли, но собой заслонили аэродром, нас, Родину.Но кто же эти герои? Никаких документов мы у них не нашли. Неужели такие люди так и останутся неизвестными?Мимо аэродрома, меся грязь, прямо по полям шли к фронту колонна за колонной наша пехота и артиллерия. Теперь обстановка прояснилась, и дальше ехать нам не было смысла.На аэродроме уже раздавалось бодро:Эх, раз, еще раз, еще много-много раз…Это наши техники на руках вытаскивали самолеты на взлетную полосу. Как и обещал инженер, два «яка» были подготовлены. У моего из пяти бензиновых баков исправны только два. Остальные, продырявленные снарядами, отключены. Поврежденные шасси нельзя убрать. Тормоза на колесах не действуют. Оружие не стреляет.Самолет Сачкова чуть поздоровее моего. Он собран из нескольких «яков». И все же у него что-то неисправно в моторе. Инженер заверяет: у машин хватит силенок добраться до нового аэродрома.Мы верим Семену Васильевичу и летим.Видимость — лучше не бывает. С высоты нам открылась вся панорама главного боя битвы. Вот Подгайцы. Пять дней назад тут почти и не было признаков боя. Теперь южнее от этого городка вся земля в огне. В районе Бучач — наибольший накал сражения. Здесь-то и была разорвана наша линия фронта. Сюда с востока в образовавшуюся брешь и хлынула из окружения 1-я танковая армия противника. Эта брешь сейчас с воздуха выглядит длинным коридором. Он насквозь простреливается нашей артиллерией. А сколько громоздится сожженных и разбитых танков, пушек и других военных машин и орудий! Настоящее кладбище. Как стеной, прикрываясь мертвой сталью, сплошным потоком текут на запад вражеские войска. Мертвые служат живым 1 Полк получил пополнение новыми истребителями. Даже побитые при штурмовке аэродрома «яки» и то пока велели оставить в покое: зачем в такое напряженное для фронта время извлекаться ремонтом старых, когда достаточно новых машин. Воюй только. Но вот беда — некому готовить самолеты: все технические специалисты, да и более половины летчиков, еще в дороге. А летать было нужно. И все, кто из Зубова до Окопа добрался самолетом, работали на машинах. Без привычки трудно. Руки в ссадинах. А высоченному Лазареву к тому же и очень неудобно лазить в узких лабиринтах маленького «яка». Вот он, подтягивая гайку, из-под которой выбивает масло, стукнулся головой о моторную раму и выругался:— Неужели нельзя выслать навстречу им пяток грузовиков? И завтра мы бы уже начали снова летать по-настоящему.Сергей прекрасно понимал, что наш наземный эшелон идет прямым путем по проселочным дорогам, а они раскисли. По ним могут идти только гусеничные машины. У нас их нет.— Ты думаешь, от твоих тирад кому-нибудь станет легче? — говорю ему.— А как же! — Сергей масляной рукой трет ушиб. — Вот уже и прошла боль.Глядя на его испачканное лицо, руки и летную куртку, я смеюсь, зная, что и у меня все это не чище.— К вечеру, наверно, мы все же осилим этот «як» и облетаем.— Черта с два тут сделаешь, — отзывается Сергей. — Каждый на своем месте силен. Твоему Мушкину на это потребовалось бы полчаса, не больше… — Он смотрит на часы, — а мы вот копаемся уже третий час.И все же мы привели в порядок самолет. Почистив обмундирование бензином и им же умывшись, расстелили на землю чехол от самолета и легли на него отдохнуть. Хорошо припекало предвечернее солнце. Лежа на спине и перебирая текущие дела, не заметили, как задремали. Разбудили нас оживленные голоса.На попутном вездеходе приехали Иван Хохлов и Дмитрий Мушкин. Их обступили летчики.Всех привлек необычный вид Ивана. Меховые унты, не приспособленные к длительной ходьбе, да еще в распутицу, развалились. Обрезав голенища, он толстой проволокой крепко привязал их к ступням снизу. Не ноги, а тяжелые песты. Лицо, всегда полное, румяное, сейчас обросло колючей бородой, осунулось и кажется помятым. На сочувствие товарищей Иван весело отвечает шутками:— Унты мои износились — не спросились, истоптались — не сказались. Пришлось изобретать. Бахилы получились мягкие. Но все-таки ноги натер.Мушкин выглядел получше. Его валенки с одной галошей (вторую потерял ночью) выдержали испытание маршем. Правда, из валенка без галоши выглядывает большой палец, но Дмитрий это объясняет по-своему логично:— Весна. Вот он и рвется на природу.Как ни устал Мушкин, не спавший две ночи, но Василяка попросил его (именно попросил, а не приказал) подготовить две машины к полетам.— Они новые. Времени много не займут, — пояснил командир. — С утра делаем вылет, а там, глядишь, подойдут с марша и остальные люди.Обстановка на фронте торопила. На львовское и станиславское направления противник в спешном порядке направил подкрепления в Венгрии, Франции, Югославии, Дании, Германии. Всего против войск 1-го Украинского фронта было дополнительно брошено до 20 дивизий, в том числе четыре пиковые. Эти свежие силы помогли выйти из окружения 1-й танковой армии. Теперь противник не только сумел укрепить свою оборону по линии Тарнополь — Станслав, но на отдельных участках начал теснить наши войска. И мы, не дожидаясь, когда соберется весь полк снова начали боевую работу.Погода установилась солнечная, по-весеннему теплая. Летчики только что победали и, усевшись на бревна (остатки от строительства землянки), отдыхали перед очередным вылетом. Кто курил, кто спокойно, с послеобеденной вялостью разговаривал, а некоторые, пригревшись на солнце, дремали. К нам подошел начальник воздушно-стрелковой службы капитан Рогачев. Командир полка уехал в штаб корпуса, и Василий Иванович остался за него. Чтобы всех не тревожить, он тихо отозвал меня и поставил задачу на вылет, определив состав группы:— За ведомого с собой возьми капитана-стажера. Вторая пара — Лазарев с Коваленко, а третью — назначу из другой эскадрильи А сейчас, пока есть время, иди на КП и ознакомьте обстановкой.В районе Бучач, где 1-я танковая армия противника вышла из окружения, продолжаются сильные наземные и воздушные бои. В небе то и дело, поддерживая атаки своих войск, появляются фашистские бомбардировщики. Туда-то мы и должны идти.Летчики Лазарев и Коваленко уже собрались, а двоих из другой эскадрильи и стажера — нет. Я вижу: все они no-прежнему пригревшись на солнце, сидят на бревнах и слушают пение Саши Сирадзе под собственный аккомпанемент на фандыре. Василий Иванович тоже с ними и, видимо увлекшись, позабыл о вылете. Я понимал, что эти минуты, согретые песней и музыкой, для летчиков точно эликсир жизни, но я уже жил небом, и мне было не до концерта: он меня раздражал. Подойдя к Рогачеву; и не скрывая своего неудовольствия, напомнил, что минут через десять нужно взлетать. А это представление пора бы кончить.— Не волнуйся. Все будет в порядке. От Сачкова тебе выделена пара Кацо. Он об этом уже знает и попросил спеть последнюю, свою любимую.Когда уже настроишь себя на бой, каждое слово воспринимается остро. Это «спеть последнюю» покоробило меня, и я тревожно взглянул на Сирадзе. Ты постой, красавица,Рыжий, дорогой;Ты мне очень нравишься,Будь моим женой… Летчик пел очень задушевно и чуть заметно, как бы про себя, улыбался: он жил песней… И вдруг взять да и окунуть его в мир огненного неба?! Это слишком жестоко. От резкого изменения температуры и гранит рушится, не то что нервы человека. А потом, как это перед вылетом, когда все должно жить подготовкой к бою, он может петь и так улыбаться? Брать ли его?Концерт окончен. Через минуту Афанасий подошел ко мне и попросил, чтобы я назначил его ведущим всей группы.— Надо же мне учиться, как командовать в бою. В случае чего — подскажешь.Человек только начал воевать. Можно ли ему позволить вести в бой опытных летчиков? Он может всех нас поставить под удар, и никакая подсказка не поможет. Нет уж, бой — не учебная игра.— Еще рано. Пойдешь со мной ведомым.— Но я же стажируюсь на должности командира полка? — Стажер явно недоволен моим решением.Перед вылетом бессмысленная размолвка раздражает. Желая прекратить этот разговор, не вызывая никаких нареканий, я мягко предложил:— Выбирай одно: или полетишь со мной в паре, или… оставайся на земле.Стажер понял, что разговор окончен, и, видимо опасаясь остаться на аэродроме, поспешил примириться:— Конечно, полечу с тобой.Пришли летчики из другой эскадрильи, и командир пары доложил:— Лейтенант Сирадзе со своим ведомым прибыл в ваше распоряжение. Ни в голосе, ни на лице я не уловил ни тени волнения. Что это значит? Не живет ли он все еще своей песней? Я внимательно смотрю на летчика. Парень как парень, типичный грузин. В нем нет ничего броского. Спокойный взгляд и неторопливость в движениях придают ему некоторую вялость, а задумчивый с легкой печалью взгляд — нерешительность. Внешний вид ничего не сулил хорошего, Я на минуту задумался.Сирадзе не раз летал со мной, но все время ведомым. Дрался с умом и смело, но сам со своими успехами не лез на глаза другим. И бить может, поэтому я к нему раньше так внимательно н присматривался. Сейчас же он пойдет командиром пары. Справится ли?Ему уже двадцать пять лет. Летать начал еще задолго до войны в Кутаисском аэроклубе. В сорок первом окончил военную Сталинградскую школу пилотов, но на фронт его не послали, а оставили в тылу: уж очень подходящий человек для художественной самодеятельности. Он не только отлично играл на фандыре и пел, но и горазд был на грузинские танцы. Два года был тыловым летчиком, как он сам себя называл, и тыловым артистом. Безропотно ждал, что придет очередь и его пошлют воевать. Но время шло, а начальство и не собиралось посылать его а фронт. Сирадзе не выдержал тыловой работы и взбунтовался, заявив: «Меня страна учила не на артиста, а на военного летчика. Скоро фашисты будут разбита, и меня спросят, что я делал в войну?.. Нет, больше петь и танцевать не буду. Мое место на фронте».Опасаясь, что и в боевой полку его вовлекут в художественную самодеятельность и это помешает воевать, он долго не проявлял свои артистические наклонности. И только недавно, когда крепко врос в боевую жизнь, раскрылся.Сирадзе уже сбил семь самолетов. За семь месяцев фронтовой жизни ему немало пришлось побывать в разных переплетах. Он познал гнетущую тяжесть опасности и радость победы. Такие равнодушными в бой не ходят. Спросить о самочувствии? Не время: внесешь в душу парня сомнение. Впоминаю недавний случай.Саша Сирадзе и Иван Тимошенко, израсходовав все боеприпасы в бою, возвращались домой. Истребители противника только что нанесли удар по нашему аэродрому, выведя его из строя. Летчики не могли сесть и пошли к соседям. На пути их неожиданно атаковали два Фокке-Вульфа-190: Тимошенко из-за неисправности машины не мог драться и сел. Сирадзе один принял бой. Защищаясь, он ловко крутился. Но фашисты поняли, что у него не стреляет оружие, обнаглели и, призывно размахивая крыльями, начали гнать его с собой на запад. Один «фоккер» подошел к Сирадзе вплотную и пригрозил кулаком: не пойдешь — расстреляем. Саша на всякий случай перезарядил оружие и, выбрав удобный момент, нажал на гашетку. Блеснул огонек — и удача. Один снаряд, единственный оставшийся снаряд, поджег вражеский истребитель.Напоминаю Сирадзе про тот бой:— Стрелять по-охотничьи, как в тот раз:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45