Она была слишком хорошо воспитана, чтобы вслух употребить выражение «прожженный развратник», но Корт прекрасно понял истинную причину ее неуступчивости. В глазах леди Габриэль он прочел не столько осуждение, сколько сожаление, но это не изменило положения дел. Тогда Корт обратился за помощью к Тобиасу. Увы, новобрачный знал о Филиппе Мур только то, что она училась в одном пансионе с его обожаемой женой.
Тобиас и Белль отправились в свадебное путешествие, а Корт по-прежнему знал только имя девушки. Он решил разыскать ее сам, и не было такого бала, вечера или раута в этом сезоне, который бы он пропустил. Явившись в дом, он первым делом обходил все комнаты, всматриваясь в лица и прислушиваясь к разговорам, заглядывая в каждый угол и едва не хватаясь за сердце от волнения при виде гордо вскинутой белокурой головки. Однако каждый раз, когда леди поворачивалась и дарила ему благосклонный взгляд, он видел карие, зеленые, синие глаза – только не фиалковые, о нет. Он расспрашивал самых разных людей, но никто из них слыхом не слыхивал о Филиппе Мур. Наконец он начал подумывать, что был прав. назвав ее лесной нимфой.
Когда молодожены вернулись, Корт заявил им: он сегодня же поставит походную палатку перед их домом и будет жить в ней до тех пор, пока ему не выложат все сведения о загадочной мисс Мур. Леди Габриэль, мягкосердечная по натуре, сжалилась над ним, но сочла своим долгом предупредить о нелегком прошлом ее прекрасной подруги…
Запоздалый раскат грома, оглушительный и долгий, прервал воспоминания. Корт тряхнул головой, с недоумением посмотрел в дождливое утро и отвернулся от окна. В который раз его охватило сознание совершенной ошибки. Почему, черт возьми, он не прислушался к словам Белль, когда та уверяла, что Филиппа Мур не для него? Как она была права! Ему не следовало связывать жизнь с этой женщиной.
Он проклинал свою глупость и тот злополучный день, когда впервые увидел это лживое создание, разбившее вдребезги его жизнь. Его имя она вываляла в грязи, бежала со своим любовником и родила ублюдка, который лишь в самый последний момент был признан законным сыном. А что же он сам, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек? Он видит во сне ее возвращение, принимает ее и прощает!
В приступе ярости Корт грязно выругался. Он чувствовал себя униженным, оплеванным, жалким. Вцепившись в портьеру, он с рычанием сорвал ее вместе с карнизом, успев перебудить полдома. Шнур для вызова прислуги оборвался. Дверь спальни скрипнула. Корт повернулся, задыхаясь от ярости.
– Какого черта?
– Вам что-нибудь угодно, ваша милость?
– Вон отсюда! – взревел Корт. – Вон отсюда, дурак безмозглый! – И, схватив с ночного столика часы, запустил ими в заспанную физиономию камердинера.
К счастью, у того была неплохая реакция, и часы ударились о закрывшуюся дверь.
В коридоре слышался топот ног и шепот. До Корта донеслись слова камердинера:
– Уходите-ка отсюда все подобру-поздорову. На его милость опять наехало!
Глава 5
Эразм Кроутер, дядя Филиппы, мирно завтракал, запивая дешевым элем седло барашка. Перед ним лежала «Морнинг пост» двухдневной давности, то есть практически свежая. Поздним вечером накануне ее привез в спящий городок Хэмбл Грин почтовый дилижанс, а в поместье доставил рано поутру мальчишка-подручный с конюшни. Чтение светских сплетен было одним из любимейших развлечений Эразма Кроутера, ибо что может быть забавнее, чем перетряхивание грязного белья великих мира сего? Время от времени он хихикал, читая о том, что некто, однажды представленный ему в качестве благороднейшего джентльмена, промотал все свое состояние за игорным столом и был заключен в долговую тюрьму. М-да, вот так и проходит слава мира, ехидно думал Эразм.
Сделав добрый глоток эля, он вдруг наткнулся взглядом на крохотную заметку в самом углу. Эль так и не успел проследовать в желудок. Откашлявшись и отерев слезы рукавом, Эразм внимательно прочел заметку:
МАРКИЗА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Вдова некоего маркиза и одновременно разведенная жена некоего герцога вернулась в Англию после долговременного пребывания в Италии, которое точнее будет назвать ссылкой. Читатель без труда припомнит, что Прекрасная Дама, о которой идет речь, пять лет назад была замешана в скандале, связанном с бракоразводным процессом, во всех подробностях освещавшимся нашей газетой. До нас дошли сведения, что она намерена вести уединенную жизнь в Кенте в обществе сына, унаследовавшего титул маркиза.
Ад и вся преисподняя! Значит, она все-таки вернулась! Кто бы мог подумать, что у Филиппы хватит присутствия духа снова ступить на английскую землю?
– Свитан! – возопил Эразм, вскакивая из-за стола с проворством, неожиданным для его лет. В комнату рысцой вбежала экономка. – Скажи Уиггсу, пусть приготовит дорожную карету, а сама иди и уложи все, что нужно. Сегодня вечером я уезжаю.
Костлявое лицо экономки выразило безмерное удивление. Она служила у Кроутера уже четыре года, и за это время хозяин практически не покидал поместья. Только раз в месяц он ездил в соседний городок к своему банкиру на старенькой двуколке, которой правил сам, Просторная дорожная карета, некогда принадлежавшая Филиппу и Гиацинте Мур, коротала свой век в углу конюшни, не надеясь когда-либо снова застучать колесами по проезжим дорогам.
У Эразма денежки водились, и хорошие денежки, стоило только обратиться к банкиру в Хэмбл Грин. Их хватило бы и на то, чтобы заново отстроить особняк после пожара восемнадцатилетней давности, и на то, чтобы самому жить в роскоши до самой смерти. Но пока жива Филиппа, он не может открыто пользоваться деньгами. Это вызвало бы подозрения, последовали бы расспросы, на которые он, Эразм Кроутер, не смог бы ответить.
Восемнадцать лет назад он взял в жены Анну, сестру матери Филиппы. Сам Эразм не имел средств к существованию, поэтому они жили в поместье Муров, полностью завися от щедрот родственников Анны. Но не жажда денег тайно снедала его. С того самого дня, когда он впервые увидел Гиацинту, родную сестру Анны, он не мог думать ни о ком другом, не мог смотреть ни на кого другого. Днем он мечтал о том, как соблазняет ее, а ночами видел бесстыдные сны, в которых снова и снова погружал свою измученную вожделением плоть в прекрасное тело Гиацинты. Он попытался претворить мечты в жизнь, но Гиацинта пригрозила рассказать все мужу. Тогда Эразм решил устранить с дороги и собственную жену, и мужа Гиацинты. К его ужасу, все получилось не так, как он планировал, и в результате он потерял ту единственную, из-за которой почти впал в безумие. Почти? После смерти Гиацинты Эразму не раз приходило в голову, что он и в самом деле сошел с ума.
– Э-э… ваша милость, – вывел его из раздумий голос экономки, – и как долго вы изволите быть в отлучке?
– Приготовь одежду на неделю, – ответил он раздраженно, так как всякое любопытство было ему неприятно. – – А теперь марш отсюда и займись делом!
Оставшись один, Эразм снова перечитал поразившую его заметку Он не любил путешествия, терпеть не мог постоялые дворы и придорожные гостиницы, где только и знали, что тянуть из проезжих шиллинг за шиллингом. Но на этот раз выбора не было. Он обязан был явиться в Сэндхерст-Холл и выразить соболезнования безутешной вдове.
Со времени пожара он жил в единственной уцелевшей башне особняка. После замужества Филиппы лорд Уорбек решил заново отстроить Мур-Манор, но он был мужем Филиппы слишком короткое время, чтобы дошло до дела. А ее второй муж вообще не интересовался тем, что происходит в покинутой им Англии. И первый, и второй мужья относились к Эразму как к домоправителю пепелища и каждый месяц посылали кругленькую сумму, которую он прибавлял к уже накопленным деньгам, как хомяк по осени копит провиант в ожидании зимы.
Он был теперь достаточно богат, чтобы самому отстроить Мур-Манор, но боялся. Боялся Филиппу. Что, если ей вздумается взглянуть на родные места? Увидев особняк во всем его былом великолепии, она может вспомнить прошлое… Рано или поздно она вспомнит все.
И сейчас, глядя на заметку о возвращении ненавидимой племянницы, Эразм чувствовал странную уверенность, что этот день близок.
Филиппа смотрела в окошко кареты на мрачный дом. Лил проливной дождь, и невозможно было разобрать надпись над входом, но она знала, что там написано:
«Лиллибриджский приходский пансион для девочек».
Само здание, каменный бастион в четыре этажа с подвалом, нисколько не изменилось. Правда, теперь решетки были выкрашены не в черный цвет, а в белый и, должно быть, при ярком солнечном свете смотрелись не слишком грозно. А купол над мансардой стал небесно-голубым.
Она вспомнила тот день, когда Эразм Кроутер привез ее сюда. Они стояли в просторном и совершенно пустом холле, и им навстречу вышли обе старшие воспитательницы.
– Значит, это и есть та девочка, о которой вы пи-сали, мистер Кроутер, – не столько спросила, сколько констатировала мисс Бланш и приветливо улыбнулась.
Маленькая и подвижная, с блестящими черными глазами, она напомнила Филиппе деловитого воробья.
– Сколько же тебе лет, дорогая? – обратила она к девочке.
– Ей только что исполнилось шесть, – ответил за нее дядя Эразм.
Филиппа молча смотрела на воспитательницу, потом перевела взгляд на ее спутницу. Они казались ей похожими, как две капли воды, хотя одна была низенькой и пухлой, а другая – высокой и худощавой. Общим было только бесконечно доброе выражение лица. Сердце Филиппы сразу устремилось к обеим женщинам.
– Ты не хочешь разговаривать с нами, да, Филиппа? – спросила мисс Беатриса без упрека, очень ласково.
Девочка молчала. Ей очень хотелось порадовать обеих, но она тщетно искала слова, они ускользали.
– Вы не поверите, когда-то девчонка болтала не переставая, словно заведенная, – проворчал дядя Эразм низким грубым голосом, – но с той самой ночи, как случился пожар, она и словечка не проронила. Три недели молчит, как будто вовсе лишилась языка. Я ее показывал доктору, и тот не смог ничего сказать. Он назвал это «шоком» и предупредил, что она может вообще не заговорить. Но это, конечно, не окончательный приговор, есть шанс, что девчонка придет в себя.
– Боже мой! – воскликнула мисс Беатриса с неподдельным состраданием. – Значит, девочка может остаться немой?
Сестры переглянулись, и на их лицах появилось выражение настороженного раздумья.
– Ну… это неизвестно никому, кроме Бога… но шанс все-таки есть, – поспешно заверил Эразм, явно обеспокоенный тем, что свалить с плеч обузу не удастся. – Почему бы вам не подержать ее у себя месяц-другой? Вдруг что получится?
– Мистер Кроутер, обычно мы не принимаем детей такого возраста, – сказала мисс Бланш. – – В наш пансион принимаются только девочки, достигшие десяти лет.
– И кроме того, она не говорит… – добавила мисс Бланш, – так что я просто не знаю… возможно, девочке лучше остаться дома.
– Ее дом обратился в пепел и угли, – напомнил дядя Эразм, хмурясь.
Глаза Филиппы наполнились слезами. Она не любила дядю Эразма. Он был слишком большой и шумный и никогда ничем не был доволен. Он кричал на нее без всякой причины, а как-то раз, только чтобы заставить ее ответить, вдруг начал трясти так, что у нее помутилось в голове. Две слезинки скатились по щекам Филиппы.
Мисс Бланш заметила полные слез глаза девочки, и выражение ее лица смягчилось.
– Подойди ко мне, дитя мое. Филиппа сделала два робких шага.
– Если мы позволим тебе остаться, ты ведь будешь вести себя как благовоспитанная девочка?
– Пусть только попробует вести себя по-другому! – пригрозил дядя Эразм.
Больше всего на свете Филиппа желала укрыться в этой безопасной гавани, под крылом женщин, казалось, излучавших доброту. Но она так и не сумела разжать стиснутых губ. Она просто забыла все слова, помнила только, что совсем недавно случилось что-то страшное, темное и безобразное, чернильным пятном расплескавшееся по ее жизни. Но нужно было сделать хоть что-нибудь, и она коснулась руки мисс Бланш.
– Не правда ли, она тупа на вид, но трогательна? – прорычал дядя Эразм с плохо скрытым отвращением. – Могу заверить, никаких неприятностей от нее не будет. Если она окажется не способной к учению, пристройте ее на кухню, пусть помогает хотя бы чистить овощи. Она выглядит хрупкой, но на самом деле крепкая девчонка.
– Пожалуй, пусть остается, – холодно сказала мисс Бланш. – Когда она заговорит, мы внесем ее в список учениц.
С этими словами она взяла Филиппу за руку и мягко притянула к себе. Добросердечная женщина была вне себя от негодования.
– Помаши дяде на прощание, – предложила мисс Беатриса.
Филиппа повернулась, но только молча смотрела на дядю.
– Хочу кое о чем предупредить, – неохотно добавил Эразм уже в дверях. – Девчонка смертельно боится огня. Лучше будет, если вы не позволите ей приближаться даже к горящей свечке, иначе у нее начнется истерика.
– Это так понятно, не правда ли, мистер Кроутер? – резко заметила мисс Бланш.
– Филли! Филли, дорогая!
– Двери пансиона распахнулись, и мисс Бланш буквально втащила ее в холл. Появилась мисс Беатриса.
– Ненаглядная моя девочка! – повторяла она со слезами на глазах. – Только посмотрите, какой она стала!
Филиппа обняла своих воспитательниц. Она просто обожала их. Мисс Бланш и мисс Беатриса посвятили всю свою жизнь ученицам, и те платили им любовью.
– Как чудесно снова видеть вас!
– Почему же ты не привезла с собой сына? – разочарованно спросила Беатриса. – Ты так много писала о нем, что мы не чаяли поскорее его увидеть.
Не имея собственных детей, мисс Бланш и мисс Беатриса относились к Кристоферу, как к единственно возможному внуку.
– Сегодня не получилось, но в следующий раз мы приедем вдвоем.
Филиппа огляделась. Все здесь оставалось по-прежнему. Дверь направо вела в парадную гостиную, где сначала она сама училась музыке и пению, а потом учила этому воспитанниц. Дверь налево – в столовую. В подвальном этаже располагались кухня и комнаты для немногочисленной прислуги, на второй этаж, к классным комнатам, вела лестница. Третий этаж занимали общие спальни, а четвертый – крохотные комнатки для старших девочек.
Сверху донесся смех: воспитанницы спускались на обед.
– Нам лучше пройти в кабинет, – предложила Беатриса. – Там девчоночья болтовня не будет мешать.
–Ничего страшного, если и помешает, —безмятежно откликнулась Филиппа. – Я тысячу лет не слышала, как они щебечут, и скучаю по классным комнатам.
Комната, куда Бланш и Беатриса привели Филиппу, была чем-то средним между кабинетом и гостиной. На чайном столике стоял фарфоровый сервиз, горело несколько ламп (день был дождливым и до того сумрачным, что при естественном свете, падающем из окна, в помещениях было совсем темно). На двух рабочих столах высились аккуратные стопки тетрадей, а у камина, рядом с диваном, стояли уютные кресла. На стенах висели книжные полки, на которых можно было найти и энциклопедию незапамятного года выпуска, и потертые старинные руководства по изучению истории и литературы, и специальные книжки для детей.
Филиппа вдруг засмеялась и закружилась по комнате.
– Высказать не могу, как я счастлива снова здесь оказаться!
Она посмотрела на женщин, заменивших ей мать. Строгие серые платья, отделанные белоснежными кружевами собственного плетения, скромные чепцы, прикрывающие седые волосы, подернутые сединой. Лишь немногие, подобно Филиппе, знали, что под тугими корсетами старых дев бьются романтические сердца, взращенные на старинных рыцарских романах и волшебных сказках.
– Иди же сюда, Филли, – воскликнула Бланш, усаживаясь на диване. – Ты должна рассказать нам все-все об этой дивной стране, Италии. В каких музеях ты побывала, что видела?
– Давайте разговаривать по-итальянски, – предложила Беатриса, разливая чай. – Зачем рассказывать о Венеции на английском языке?
– Хорошо, хорошо, – согласилась Филиппа со смехом. – Вы узнаете все подробности до единой, но сначала расскажите о себе. Сколько у вас сейчас воспитанниц?
– Шестьдесят, – с гордостью ответила Бланш. – От десяти до шестнадцати лет.
– Ты была единственным ребенком, которого приняли в шесть лет. – Черные глаза Беатрисы засветились любовью.
– Когда я думаю о том дне, я благодарю Бога за то, что вы согласились меня оставить.
– Мы просто не смогли отказать, – в который уже раз повторила Бланш. – Это было никак невозможно, дорогая Филли. Стоило только заглянуть в твои грустные глаза.
– Помню, как впервые увидела тебя, такую маленькую, беспомощную. – Беатриса взяла руку Филиппы. – Ты выглядела серьезной-пресерьезной, словно вообще не умела улыбаться.
– А помнишь, как потом мы прозвали тебя Филли-фея за то, что ты порхала по дому, как мотылек или крошка эльф? – со смехом добавила Бланш.
У Филиппы защемило сердце. Однажды кто-то из сестер назвал ее так в присутствии Уорбека, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
Тобиас и Белль отправились в свадебное путешествие, а Корт по-прежнему знал только имя девушки. Он решил разыскать ее сам, и не было такого бала, вечера или раута в этом сезоне, который бы он пропустил. Явившись в дом, он первым делом обходил все комнаты, всматриваясь в лица и прислушиваясь к разговорам, заглядывая в каждый угол и едва не хватаясь за сердце от волнения при виде гордо вскинутой белокурой головки. Однако каждый раз, когда леди поворачивалась и дарила ему благосклонный взгляд, он видел карие, зеленые, синие глаза – только не фиалковые, о нет. Он расспрашивал самых разных людей, но никто из них слыхом не слыхивал о Филиппе Мур. Наконец он начал подумывать, что был прав. назвав ее лесной нимфой.
Когда молодожены вернулись, Корт заявил им: он сегодня же поставит походную палатку перед их домом и будет жить в ней до тех пор, пока ему не выложат все сведения о загадочной мисс Мур. Леди Габриэль, мягкосердечная по натуре, сжалилась над ним, но сочла своим долгом предупредить о нелегком прошлом ее прекрасной подруги…
Запоздалый раскат грома, оглушительный и долгий, прервал воспоминания. Корт тряхнул головой, с недоумением посмотрел в дождливое утро и отвернулся от окна. В который раз его охватило сознание совершенной ошибки. Почему, черт возьми, он не прислушался к словам Белль, когда та уверяла, что Филиппа Мур не для него? Как она была права! Ему не следовало связывать жизнь с этой женщиной.
Он проклинал свою глупость и тот злополучный день, когда впервые увидел это лживое создание, разбившее вдребезги его жизнь. Его имя она вываляла в грязи, бежала со своим любовником и родила ублюдка, который лишь в самый последний момент был признан законным сыном. А что же он сам, Кортни Шелбурн, герцог Уорбек? Он видит во сне ее возвращение, принимает ее и прощает!
В приступе ярости Корт грязно выругался. Он чувствовал себя униженным, оплеванным, жалким. Вцепившись в портьеру, он с рычанием сорвал ее вместе с карнизом, успев перебудить полдома. Шнур для вызова прислуги оборвался. Дверь спальни скрипнула. Корт повернулся, задыхаясь от ярости.
– Какого черта?
– Вам что-нибудь угодно, ваша милость?
– Вон отсюда! – взревел Корт. – Вон отсюда, дурак безмозглый! – И, схватив с ночного столика часы, запустил ими в заспанную физиономию камердинера.
К счастью, у того была неплохая реакция, и часы ударились о закрывшуюся дверь.
В коридоре слышался топот ног и шепот. До Корта донеслись слова камердинера:
– Уходите-ка отсюда все подобру-поздорову. На его милость опять наехало!
Глава 5
Эразм Кроутер, дядя Филиппы, мирно завтракал, запивая дешевым элем седло барашка. Перед ним лежала «Морнинг пост» двухдневной давности, то есть практически свежая. Поздним вечером накануне ее привез в спящий городок Хэмбл Грин почтовый дилижанс, а в поместье доставил рано поутру мальчишка-подручный с конюшни. Чтение светских сплетен было одним из любимейших развлечений Эразма Кроутера, ибо что может быть забавнее, чем перетряхивание грязного белья великих мира сего? Время от времени он хихикал, читая о том, что некто, однажды представленный ему в качестве благороднейшего джентльмена, промотал все свое состояние за игорным столом и был заключен в долговую тюрьму. М-да, вот так и проходит слава мира, ехидно думал Эразм.
Сделав добрый глоток эля, он вдруг наткнулся взглядом на крохотную заметку в самом углу. Эль так и не успел проследовать в желудок. Откашлявшись и отерев слезы рукавом, Эразм внимательно прочел заметку:
МАРКИЗА ВОЗВРАЩАЕТСЯ
Вдова некоего маркиза и одновременно разведенная жена некоего герцога вернулась в Англию после долговременного пребывания в Италии, которое точнее будет назвать ссылкой. Читатель без труда припомнит, что Прекрасная Дама, о которой идет речь, пять лет назад была замешана в скандале, связанном с бракоразводным процессом, во всех подробностях освещавшимся нашей газетой. До нас дошли сведения, что она намерена вести уединенную жизнь в Кенте в обществе сына, унаследовавшего титул маркиза.
Ад и вся преисподняя! Значит, она все-таки вернулась! Кто бы мог подумать, что у Филиппы хватит присутствия духа снова ступить на английскую землю?
– Свитан! – возопил Эразм, вскакивая из-за стола с проворством, неожиданным для его лет. В комнату рысцой вбежала экономка. – Скажи Уиггсу, пусть приготовит дорожную карету, а сама иди и уложи все, что нужно. Сегодня вечером я уезжаю.
Костлявое лицо экономки выразило безмерное удивление. Она служила у Кроутера уже четыре года, и за это время хозяин практически не покидал поместья. Только раз в месяц он ездил в соседний городок к своему банкиру на старенькой двуколке, которой правил сам, Просторная дорожная карета, некогда принадлежавшая Филиппу и Гиацинте Мур, коротала свой век в углу конюшни, не надеясь когда-либо снова застучать колесами по проезжим дорогам.
У Эразма денежки водились, и хорошие денежки, стоило только обратиться к банкиру в Хэмбл Грин. Их хватило бы и на то, чтобы заново отстроить особняк после пожара восемнадцатилетней давности, и на то, чтобы самому жить в роскоши до самой смерти. Но пока жива Филиппа, он не может открыто пользоваться деньгами. Это вызвало бы подозрения, последовали бы расспросы, на которые он, Эразм Кроутер, не смог бы ответить.
Восемнадцать лет назад он взял в жены Анну, сестру матери Филиппы. Сам Эразм не имел средств к существованию, поэтому они жили в поместье Муров, полностью завися от щедрот родственников Анны. Но не жажда денег тайно снедала его. С того самого дня, когда он впервые увидел Гиацинту, родную сестру Анны, он не мог думать ни о ком другом, не мог смотреть ни на кого другого. Днем он мечтал о том, как соблазняет ее, а ночами видел бесстыдные сны, в которых снова и снова погружал свою измученную вожделением плоть в прекрасное тело Гиацинты. Он попытался претворить мечты в жизнь, но Гиацинта пригрозила рассказать все мужу. Тогда Эразм решил устранить с дороги и собственную жену, и мужа Гиацинты. К его ужасу, все получилось не так, как он планировал, и в результате он потерял ту единственную, из-за которой почти впал в безумие. Почти? После смерти Гиацинты Эразму не раз приходило в голову, что он и в самом деле сошел с ума.
– Э-э… ваша милость, – вывел его из раздумий голос экономки, – и как долго вы изволите быть в отлучке?
– Приготовь одежду на неделю, – ответил он раздраженно, так как всякое любопытство было ему неприятно. – – А теперь марш отсюда и займись делом!
Оставшись один, Эразм снова перечитал поразившую его заметку Он не любил путешествия, терпеть не мог постоялые дворы и придорожные гостиницы, где только и знали, что тянуть из проезжих шиллинг за шиллингом. Но на этот раз выбора не было. Он обязан был явиться в Сэндхерст-Холл и выразить соболезнования безутешной вдове.
Со времени пожара он жил в единственной уцелевшей башне особняка. После замужества Филиппы лорд Уорбек решил заново отстроить Мур-Манор, но он был мужем Филиппы слишком короткое время, чтобы дошло до дела. А ее второй муж вообще не интересовался тем, что происходит в покинутой им Англии. И первый, и второй мужья относились к Эразму как к домоправителю пепелища и каждый месяц посылали кругленькую сумму, которую он прибавлял к уже накопленным деньгам, как хомяк по осени копит провиант в ожидании зимы.
Он был теперь достаточно богат, чтобы самому отстроить Мур-Манор, но боялся. Боялся Филиппу. Что, если ей вздумается взглянуть на родные места? Увидев особняк во всем его былом великолепии, она может вспомнить прошлое… Рано или поздно она вспомнит все.
И сейчас, глядя на заметку о возвращении ненавидимой племянницы, Эразм чувствовал странную уверенность, что этот день близок.
Филиппа смотрела в окошко кареты на мрачный дом. Лил проливной дождь, и невозможно было разобрать надпись над входом, но она знала, что там написано:
«Лиллибриджский приходский пансион для девочек».
Само здание, каменный бастион в четыре этажа с подвалом, нисколько не изменилось. Правда, теперь решетки были выкрашены не в черный цвет, а в белый и, должно быть, при ярком солнечном свете смотрелись не слишком грозно. А купол над мансардой стал небесно-голубым.
Она вспомнила тот день, когда Эразм Кроутер привез ее сюда. Они стояли в просторном и совершенно пустом холле, и им навстречу вышли обе старшие воспитательницы.
– Значит, это и есть та девочка, о которой вы пи-сали, мистер Кроутер, – не столько спросила, сколько констатировала мисс Бланш и приветливо улыбнулась.
Маленькая и подвижная, с блестящими черными глазами, она напомнила Филиппе деловитого воробья.
– Сколько же тебе лет, дорогая? – обратила она к девочке.
– Ей только что исполнилось шесть, – ответил за нее дядя Эразм.
Филиппа молча смотрела на воспитательницу, потом перевела взгляд на ее спутницу. Они казались ей похожими, как две капли воды, хотя одна была низенькой и пухлой, а другая – высокой и худощавой. Общим было только бесконечно доброе выражение лица. Сердце Филиппы сразу устремилось к обеим женщинам.
– Ты не хочешь разговаривать с нами, да, Филиппа? – спросила мисс Беатриса без упрека, очень ласково.
Девочка молчала. Ей очень хотелось порадовать обеих, но она тщетно искала слова, они ускользали.
– Вы не поверите, когда-то девчонка болтала не переставая, словно заведенная, – проворчал дядя Эразм низким грубым голосом, – но с той самой ночи, как случился пожар, она и словечка не проронила. Три недели молчит, как будто вовсе лишилась языка. Я ее показывал доктору, и тот не смог ничего сказать. Он назвал это «шоком» и предупредил, что она может вообще не заговорить. Но это, конечно, не окончательный приговор, есть шанс, что девчонка придет в себя.
– Боже мой! – воскликнула мисс Беатриса с неподдельным состраданием. – Значит, девочка может остаться немой?
Сестры переглянулись, и на их лицах появилось выражение настороженного раздумья.
– Ну… это неизвестно никому, кроме Бога… но шанс все-таки есть, – поспешно заверил Эразм, явно обеспокоенный тем, что свалить с плеч обузу не удастся. – Почему бы вам не подержать ее у себя месяц-другой? Вдруг что получится?
– Мистер Кроутер, обычно мы не принимаем детей такого возраста, – сказала мисс Бланш. – – В наш пансион принимаются только девочки, достигшие десяти лет.
– И кроме того, она не говорит… – добавила мисс Бланш, – так что я просто не знаю… возможно, девочке лучше остаться дома.
– Ее дом обратился в пепел и угли, – напомнил дядя Эразм, хмурясь.
Глаза Филиппы наполнились слезами. Она не любила дядю Эразма. Он был слишком большой и шумный и никогда ничем не был доволен. Он кричал на нее без всякой причины, а как-то раз, только чтобы заставить ее ответить, вдруг начал трясти так, что у нее помутилось в голове. Две слезинки скатились по щекам Филиппы.
Мисс Бланш заметила полные слез глаза девочки, и выражение ее лица смягчилось.
– Подойди ко мне, дитя мое. Филиппа сделала два робких шага.
– Если мы позволим тебе остаться, ты ведь будешь вести себя как благовоспитанная девочка?
– Пусть только попробует вести себя по-другому! – пригрозил дядя Эразм.
Больше всего на свете Филиппа желала укрыться в этой безопасной гавани, под крылом женщин, казалось, излучавших доброту. Но она так и не сумела разжать стиснутых губ. Она просто забыла все слова, помнила только, что совсем недавно случилось что-то страшное, темное и безобразное, чернильным пятном расплескавшееся по ее жизни. Но нужно было сделать хоть что-нибудь, и она коснулась руки мисс Бланш.
– Не правда ли, она тупа на вид, но трогательна? – прорычал дядя Эразм с плохо скрытым отвращением. – Могу заверить, никаких неприятностей от нее не будет. Если она окажется не способной к учению, пристройте ее на кухню, пусть помогает хотя бы чистить овощи. Она выглядит хрупкой, но на самом деле крепкая девчонка.
– Пожалуй, пусть остается, – холодно сказала мисс Бланш. – Когда она заговорит, мы внесем ее в список учениц.
С этими словами она взяла Филиппу за руку и мягко притянула к себе. Добросердечная женщина была вне себя от негодования.
– Помаши дяде на прощание, – предложила мисс Беатриса.
Филиппа повернулась, но только молча смотрела на дядю.
– Хочу кое о чем предупредить, – неохотно добавил Эразм уже в дверях. – Девчонка смертельно боится огня. Лучше будет, если вы не позволите ей приближаться даже к горящей свечке, иначе у нее начнется истерика.
– Это так понятно, не правда ли, мистер Кроутер? – резко заметила мисс Бланш.
– Филли! Филли, дорогая!
– Двери пансиона распахнулись, и мисс Бланш буквально втащила ее в холл. Появилась мисс Беатриса.
– Ненаглядная моя девочка! – повторяла она со слезами на глазах. – Только посмотрите, какой она стала!
Филиппа обняла своих воспитательниц. Она просто обожала их. Мисс Бланш и мисс Беатриса посвятили всю свою жизнь ученицам, и те платили им любовью.
– Как чудесно снова видеть вас!
– Почему же ты не привезла с собой сына? – разочарованно спросила Беатриса. – Ты так много писала о нем, что мы не чаяли поскорее его увидеть.
Не имея собственных детей, мисс Бланш и мисс Беатриса относились к Кристоферу, как к единственно возможному внуку.
– Сегодня не получилось, но в следующий раз мы приедем вдвоем.
Филиппа огляделась. Все здесь оставалось по-прежнему. Дверь направо вела в парадную гостиную, где сначала она сама училась музыке и пению, а потом учила этому воспитанниц. Дверь налево – в столовую. В подвальном этаже располагались кухня и комнаты для немногочисленной прислуги, на второй этаж, к классным комнатам, вела лестница. Третий этаж занимали общие спальни, а четвертый – крохотные комнатки для старших девочек.
Сверху донесся смех: воспитанницы спускались на обед.
– Нам лучше пройти в кабинет, – предложила Беатриса. – Там девчоночья болтовня не будет мешать.
–Ничего страшного, если и помешает, —безмятежно откликнулась Филиппа. – Я тысячу лет не слышала, как они щебечут, и скучаю по классным комнатам.
Комната, куда Бланш и Беатриса привели Филиппу, была чем-то средним между кабинетом и гостиной. На чайном столике стоял фарфоровый сервиз, горело несколько ламп (день был дождливым и до того сумрачным, что при естественном свете, падающем из окна, в помещениях было совсем темно). На двух рабочих столах высились аккуратные стопки тетрадей, а у камина, рядом с диваном, стояли уютные кресла. На стенах висели книжные полки, на которых можно было найти и энциклопедию незапамятного года выпуска, и потертые старинные руководства по изучению истории и литературы, и специальные книжки для детей.
Филиппа вдруг засмеялась и закружилась по комнате.
– Высказать не могу, как я счастлива снова здесь оказаться!
Она посмотрела на женщин, заменивших ей мать. Строгие серые платья, отделанные белоснежными кружевами собственного плетения, скромные чепцы, прикрывающие седые волосы, подернутые сединой. Лишь немногие, подобно Филиппе, знали, что под тугими корсетами старых дев бьются романтические сердца, взращенные на старинных рыцарских романах и волшебных сказках.
– Иди же сюда, Филли, – воскликнула Бланш, усаживаясь на диване. – Ты должна рассказать нам все-все об этой дивной стране, Италии. В каких музеях ты побывала, что видела?
– Давайте разговаривать по-итальянски, – предложила Беатриса, разливая чай. – Зачем рассказывать о Венеции на английском языке?
– Хорошо, хорошо, – согласилась Филиппа со смехом. – Вы узнаете все подробности до единой, но сначала расскажите о себе. Сколько у вас сейчас воспитанниц?
– Шестьдесят, – с гордостью ответила Бланш. – От десяти до шестнадцати лет.
– Ты была единственным ребенком, которого приняли в шесть лет. – Черные глаза Беатрисы засветились любовью.
– Когда я думаю о том дне, я благодарю Бога за то, что вы согласились меня оставить.
– Мы просто не смогли отказать, – в который уже раз повторила Бланш. – Это было никак невозможно, дорогая Филли. Стоило только заглянуть в твои грустные глаза.
– Помню, как впервые увидела тебя, такую маленькую, беспомощную. – Беатриса взяла руку Филиппы. – Ты выглядела серьезной-пресерьезной, словно вообще не умела улыбаться.
– А помнишь, как потом мы прозвали тебя Филли-фея за то, что ты порхала по дому, как мотылек или крошка эльф? – со смехом добавила Бланш.
У Филиппы защемило сердце. Однажды кто-то из сестер назвал ее так в присутствии Уорбека, и.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42