— Я был терпелив, моя дорогая, драгоценная Марджори, но я не могу больше сдерживать чувства, которые переполняют мое сердце. Я решился. Я спрашиваю вас, Марджори Чалкот, сделаете ли вы меня счастливейшим из людей, согласившись стать моей женой?
Марджори была рада, что сидит в кресле. Она была уверена, что в противном случае непременно упала бы в обморок.
— Вы шутите, — прошептала она, пытаясь высвободить руки из его мучительно крепкой хватки. Но он не желал ее отпускать.
— Я говорю очень серьезно и совершенно отказываюсь верить, что вы не замечали моих чувств на протяжении всего этого времени. Скажите же, что это не так! Я убежден в глубине души, что вы ко мне неравнодушны. Хотя я чаще бывал в обществе вашей красавицы сестры, все же каждый раз вы так радостно приветствовали меня, что только дурак не понял бы вашего ко мне отношения. В ваших глазах было столько любви. Она звучала в каждом вашем великодушном слове, и я полагал, что лишь из робости вы не решаетесь поощрять меня дальше. Вы ждали моих признаний. Поэтому я решил заговорить об этом. Уверен, это наше общее заветное желание. О моя дорогая Марджори, скажите, что вы станете моей!
С этими словами влюбленный баронет встал и, быстро прижав ее к себе, страстно обнял и пылко поцеловал в губы.
Мистер Раштон несколько минут назад видел, как сэр Литон-Джонс вошел в дом. Он действительно собирался разрешить Чарли провести лошадей туда и обратно по улице, но обнаружил, что ему почему-то очень хочется вернуться в дом миссис Вэнстроу. Он чувствовал, что происходит нечто странное. Сэр Литон-Джонс, известный своим благопристойным поведением, легко выскочил из фаэтона, что-то насвистывая.
Насвистывая!
Раштон подумал, что, быть может, план Марджори выдать Дафну за добродушного баронета увенчался успехом. Но что-то говорило ему, что это невозможно. Раштон уже несколько недель пытался определить, что в этом направлении получается у Марджори. Когда сэр Литон-Джонс бывал в обществе Дафны, Раштон наблюдал за той парой, чтобы понять, не поразил ли их Купидон своими стрелами. Но, увы, баронет часто зевал, беседуя с Дафной, если только он заранее не знал, что за ними наблюдает Марджори.
Поэтому, хотя Чарли и просил его еще раз объехать вокруг «Полумесяца», он строго сказал, что пора возвращаться.
Странно, но дверь ему открыл лакей, а не дворецкий. Когда они с Чарли поднялись на второй этаж в гостиную, он увидел Брокли на лестничной площадке перед гостиной. Тот нес серебряный поднос, на котором стояли графин с хересом и один стакан.
Брокли жестом отослал лакея и одним движением руки распахнул дверь.
— Боже мой! — пробормотал про себя Брокли, едва не выронив поднос при виде неслыханной сцены в глубине элегантной комнаты.
Раштон мягко отстранил дворецкого и увидел, что сэр Литон-Джонс грубо обнимает Марджори и та явно наслаждается его поцелуями.
Чарли дергал за полу его сюртука, настойчиво добиваясь ответа на вопрос:
— Почему этот человек кусает тетю Марджори?
32
Марджори металась по своей спальне, как дикая лошадь в незнакомой конюшне. Она никогда раньше не была в таком состоянии. Она чувствовала такой гнев, что сама пугалась. Ярость охватила ее, хоть на стены бросайся. Ее мир вдруг разбился на мелкие части и теперь в таком виде бесполезно лежал у ее ног. Она мысленно брала в руки один из осколков — любовь сэра Литон-Джонса к Дафне — и роняла его, разбивая совсем уж вдребезги. С этим все было ясно. Вот другой — необходимость выдать Дафну замуж до конца лета — и неровный осколок колол прямо в сердце, а потом падал обратно на ковер к остальным обломкам ее жизни.
Она считала, что все устроилось! Прекрасно устроилось!
Боже милостивый, как она была слепа. Да ведь ее пытался предупредить даже Раштон!
Раштон! Боже мой, Раштон!
Когда сэр Антон-Джоне выпустил ее из своих ужасных объятий, она обернулась и увидела, что человек, которого она любила, смотрит на нее из дверей. Что он подумал о ней, ведь минутами раньше она так охотно позволила ему целовать себя в губы.
Она прижала руки к вискам и вновь заметалась из угла в угол. Зачем-то направилась к гардеробу, потом резко повернулась и пошла вдоль комнаты.
Никогда в жизни она не забудет выражение лица Раштона — полное недоумение, боль и отвращение. Он ничего не сказал. Он даже не вошел в комнату, чтобы сэр Литон-Джонс объяснил ему свои действия; он только нежно попрощался с Чарли и, как будто пораженный карой свыше, медленно вышел из комнаты с пепельно-бледным лицом.
Надо было объяснить Раштону, что на самом деле произошло между ней и баронетом. Если бы ей не пришлось задержаться, чтобы окончательно разбить надежды сэра Литон-Джонса на брак с ней, она немедленно помчалась бы за Раштоном.
Разговор с баронетом вышел крайне мучительным. Она поняла, как была виновата, давая ему надежду на то, что ей нравятся его ухаживания. Баронет просто отказывался верить в то, что услышал. Как так? Ведь она вся светилась от нежности, глядя на него. Он был совершенно убежден, что она почти влюблена в него.
Марджори опустилась на стул рядом с кроватью и нервно провела рукой по светло-каштановым кудрям, закрыв глаза. Положение было самое отчаянное. Она пыталась быть дружелюбной и приветливой с баронетом, потому что хотела выдать за него Дафну.
Его ли вина в том, что он не так ее понял?
Едва ли.
Виновата во всем было только она. Такой хороший джентльмен подумал, что видит любовь там, где царила корысть. Он не мог знать, что ее действия были полны обмана. Он не мог знать, что она поощряла его ухаживания, надеясь, что он влюбится в Дафну.
Ее щеки запылали от стыда. Она не сказала ему, что хотела пристроить Дафну. Она просто попросила прощения за свое поведение, которое давало ему повод думать, что она отвечает ему взаимностью.
Он ушел в отчаянии, а она поднялась в свою спальню, чувствуя себя так, будто тащила на ногах пудовые цепи. Огромные цепи, облепленные грязью.
Теперь она думала только об одном: Раштон был совершенно прав, когда предупреждал ее не строить корыстных замыслов и не хитрить. Вот и результат. Она заплакала, упрекая себя. Слезы ручьями потекли по лицу при мысли о том, что она, не подумав, заставила страдать такого хорошего человека, как сэр Литон-Джонс.
В то же время она поняла, что Дафна кое-что знала о намерениях баронета. Она вспомнила, как та покраснела, когда объявили, что прибыл сэр Литон-Джонс, и как поспешно, повинуясь его сигналу, вскочила и вышла из гостиной якобы посмотреть, прошла ли у тети головная боль. Марджи пыталась понять сестру. Она слепо верила, что Дафна пытается завоевать сердце сэра Литон-Джонса по ее указанию. Но теперь оказалось, что Дафна знала о том, что баронет смотрит совсем в другую сторону. Почему же она не сказала ей правду?
Марджори тяжело вздохнула, все еще всхлипывая. Возможно, Дафна боялась сказать ей. Марджори все время заставляла ее преследовать баронета. В этом случае находилось объяснение тому, что сестра промолчала. Пожалуй, поменяйся они местами, Марджори наверняка предпочла бы делать вид, что все хорошо, чтобы не разочаровать Дафну.
Со временем сэр Литон-Джонс, конечно, простит ее. Но не правильно выбранный объект его ухаживаний вернул Марджори к страшной действительности — у Дафны не было мужа, а сентябрь почти наступил.
Раштон сидел в кресле в своих комнатах гостиницы и смотрел на груду дров, которые он раньше взял у владельца гостиницы, а теперь бросал в камин.
Он не знал почему, но ему хотелось сидеть перед огнем, потягивать бренди из графина и снова обдумывать аксиому: «Слабость, имя твое — женщина!»
Свечой он поджег мятую бумагу под дровами. Он налил себе бренди, сделал большой глоток и немедленно почувствовал, как проходит сковывавшее все его тело оцепенение.
Он вздохнул, от огня шел жар, пламя весело плясало, согревая и пытаясь вернуть его к жизни.
Он снова вздохнул.
Слабость, имя твое — женщина!
С тех пор как он узнал о том, что мисс Притчард хвалилась, что ей удалось уловками поймать в сеть сердце элегантного мистера Грегори Раштона, он никогда не испытывал таких мучительных страданий. Где-то в глубине души он верил, что всему, что он видел в гостиной миссис Вэнстроу, должно быть какое-то объяснение. Марджори не могла так поступить. И вдруг он разозлился. Черт возьми!
В тетиной гостиной! Неужели у этой женщины нет совести, если она целуется с мужчинами в каждой комнате дома! По крайней мере, в двух комнатах — об этом он знал точно!
Ад и проклятье! Он еще глотнул крепкого старого бренди, закашлялся, когда напиток обжег ему горло, и снова выругался.
И подумать только, всего за несколько минут до этого она снова позволила ему поцеловать себя. Что за женщина?! Может быть, он ошибся и она вовсе не получила благородного воспитания? Может быть, она охотно станет его любовницей? Вот это отличная мысль. Конечно, что еще ожидать, когда красотка раздает поцелуи направо и налево. Подумать только: из его объятий в объятия сэра Литон-Джонса! Ничего, она заплатит за это!
Слабость, имя твое — женщина!
Стук в дверь прервал его мысли.
— Войдите!
Дверь медленно отворилась, и он увидел своего испуганного подопечного, лорда Сомерсби, который моргал от изумления большими карими глазами.
— Это ты, Раштон? — спросил он. — Я, знаешь, не был уверен! На секунду показалось, что это мой старый наставник. Мне тогда было семь лет. Я стоял в дверях класса, у меня дрожали колени, а он точно так, как ты, рявкнул: «Войдите!»
Раштон, уже чувствуя нетерпение, коротко произнес:
— Ну заходи же! Из-за тебя сквозняк. О боже милосердный! — Он обернулся к камину и заметил, что оттуда валит густой дым. Прямо из-под каминной полки, поднимаясь к потолку.
Он тут же вскочил, поставил стакан на сервант и проверил, не закрыт ли дымоход. Тот был открыт, и оставалось только покачать головой:
— Господи, что же это?!
— Ветер восточный, — загадочно заявил Сомерсби. Раштон посмотрел на него и нахмурился.
— Нет, это правда. Трубы дымят, когда ветер восточный. Это всегда так у меня дома в Оксфордшире, — уточнил виконт.
— Ну, сегодня ветра нет, так что придется придумать другую причину для всего этого… — он закашлялся и отошел от камина, — дыма.
Сомерсби щелкнул пальцами.
— Конечно! Ты натолкал туда слишком много дров. Кто же мне говорил, что от этого будет много дыма? Может, сэр Литон-Джонс, но какого черта мы с ним обсуждали, как разводить огонь, не могу себе представить.
При упоминании имени баронета Раштон почувствовал волну необъяснимого гнева. Так бы и разорвал его, если бы тот попался под горячую руку.
— Да, значит, остается только открыть окно и подождать!
Раштон подошел к окну. Открыв его, он вернулся к своему бренди и спросил Сомерсби, не хочет ли тот к нему присоединиться.
— Конечно, хочу! — живо ответил Сомерсби. — Надо подкрепиться, если есть что-то важное… то есть… — Он закашлялся, но Раштон видел, что это не от дыма.
— Что-то важное? — спросил он. Он налил бренди в стакан Сомерсби. Когда он увидел, что облако дыма поредело, то вернулся в удобное кресло, обитое зеленым бархатом, сел и сделал еще один глоток.
— Что-то важное, — повторил виконт почти рассеянно. — Да, очень важное. — Он выдвинул стул и уселся у камина, помахав рукой, чтобы разогнать оставшийся дым. Он почти не старался, явно примирившись с этим неудобством, и начал (при этом у него подергивалась щека):
— У меня есть к тебе просьба, Раштон, надеюсь, что ты на это согласишься.
Раштон, ощущал воздействие бренди и видел своего подопечного в розовом свете. До него не доходило, что у Сомерсби был непривычно серьезный вид.
Он полагал, что Эван хочет попросить денег, — может быть, задолжал после игры в карты или что-то в этом роде и ему понадобилось получить вперед часть дохода. Если так, то Сомерсби выбрал удачный момент. Он с удовольствием даст ему тысячу фунтов, чтобы только от него избавиться.
— Не волнуйся, Эван. Сегодня ночью я в настроении исполнить любое твое желание.
Лицо Сомерсби просияло. Черты его лица засветились надеждой.
— Любое? — прошептал он.
— Разумеется, что в моей власти, приятель. — Он снова отхлебнул и немного подержал бренди во рту, прежде чем проглотить. Лорд Сомерсби по привычке достал из кармана сюртука платок и принялся теребить его в руках. Он долго молчал, а его просьба прозвучала наконец так, что показалась Раштону сдавленным чихом.
— Дфн! — вот что он услышал. Раштон наклонил голову, уставился на Сомерсби и повторил, непонимающе тряхнув головой:
— Дфн?
— Да, — отвечал Сомерсби радостно. — Дафна. Я хочу жениться на Дафне.
— О, — протянул Раштон. Ему совсем не понравилось это истолкование странного «Дфн».
— О, — повторил он медленно, в ужасе осознав, о чем его просят. — Ты хочешь на ней жениться? Сомерсби, ради бога, я думал мы это уладили раз и навсегда. Из всех идиотов с куриным мозгом — то есть с куриными мозгами — ты — первый. Нет, нет, тысячу раз нет! Когда минуют еще несколько сезонов и ты достаточно повращаешься в обществе, тогда поймешь, что такое любовь, а что дурь. Пока ты должен положиться на меня, а я скажу, что нельзя назвать любовью брак с красоткой, которая тебе надоест через две недели и не сможет вести хозяйство, потому что неспособна на это! С моей стороны было бы непростительным легкомыслием удовлетворить эту просьбу. Да что там, просто преступно. Слышишь! Ты хочешь сделать из меня преступника!
Когда Раштон увидел, что Сомерсби уже почти разодрал батистовый платок на две половины, он заорал:
— Ад и проклятие, брось эту тряпку! Сомерсби, который сидел, уставясь в пол, вновь посмотрел на Раштона и немедленно убрал платок.
— Значит, ответ — нет? — спросил он, глубоко выдохнув.
— Им-м-менно так, — ответил Раштон, у которого после бренди стал заплетаться язык. Сомерсби встал.
— Очень хорошо, — тихо сказал он, ставя нетронутый стакан на сервант. — Мне лучше уйти — мне надо много всего сделать.
Раштону захотелось встать и чуть ли не вытолкать своего друга из комнаты, но, когда он попытался это сделать, то почувствовал, что тело ему не подчиняется. Он удовольствовался тем, что махнул на прощание вслед ему рукой.
Раштон фыркнул, принимаясь за бренди. Жениться на Дафне Чалкот, подумал он. Что за нелепость! Ему вдруг пришло в голову, что просьба была вообще очень странной. Ведь за последние две недели Дафна, казалось, мало интересовалась ухаживаниями Сомерсби. Она не пыталась флиртовать с ним и не выглядела на седьмом небе от счастья в его присутствии. Нет, более чем странно, что Эван просит разрешения на ней жениться!
Завтра они это еще обсудят. Надо же удостовериться, что все в порядке. А пока его взгляд приковало к себе пляшущее пламя, и сейчас он был доволен, что он один и может снова стать несчастным, думая о предательстве Марджори.
Выйдя из комнаты Раштона, Сомерсби немного постоял в коридоре. Потом издал стон, похожий на мычание. Что ему теперь делать? Он последовал совету возлюбленной — хотя набирался смелости около трех недель — и попросил Раштона дать согласие на их брак, но попытка провалилась.
Виконт тяжело вздохнул. Он непременно должен что-то сделать. В глубине души он знал, что только Дафна может его осчастливить. По правде говоря, она была единственной его знакомой, умнее которой он мог считаться. Неважно, что все об этом думали, он никогда не хотел жениться на женщине способнее, чем он сам. Вряд ли это было бы благоразумно. В конце концов, какой мужчина захочет, чтобы его презирала жена?
Мысли о Дафне согрели его сердце. Она была так чертовски красива. Он мог часами смотреть на нее. Ее цвет лица мог всегда привести мужчину в смятение. А когда он дотрагивался до нее, она заливалась румянцем цвета самых розовых роз. Дети были от нее без ума. Стоило только увидеть, как Чарли цеплялся за ее юбки и сопровождал ее повсюду, и все становилось ясно. Дафна так нежно обнимала бедного сироту, что Сомерсби понял: он наконец нашел новую виконтессу Сомерсби. К черту Раштона!
Его решимость укрепилась. Он быстро пошел по коридору и легко сбежал вниз по ступенькам лестницы. Он нашел в баре хозяина гостиницы, который полировал стаканы, и попросил этого доброго человека рассказать ему, как попасть в Шотландию, а точнее — в Гретна-Грин…
33
Миссис Притчард в самом деле явилась на праздник в паланкине. Ее несли два силача, обмотанных листьями кувшинок. Одного из них Марджори узнала. Он нес ее портшез в «Полумесяц» несколькими неделями раньше.
Все гости оживленно ходили по бальному залу, но при появлении миссис Притчард всякое движение прекратилось. В комнате наступила тишина. Иногда только раздавалось изумленное «ах» при виде миссис Притчард, одевшейся на олимпийский маскарад не наядой, как она обещала, а Медузой. Ее головной убор изображал тех самых змей, что извивались на голове Горгоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29