Я стала бы какой-нибудь жеманной дурочкой, ведь правда?
Сайэн улыбнулся.
— Но вы научили меня думать, вы открыли мне глаза на мир со всеми его несправедливостями. Как же смогут рабы обрести свободу, как смогут женщины свергнуть тиранию мужчин, если с самого детства не научить их думать, размышлять о том, что они видят и слышат, о том, что им говорят.
Сайэн горячо обнял ее:
— Я горжусь тобой, Грейс.
Ей было тогда двенадцать.
Она хотела учить детей думать самостоятельно, ведь смогли же научить ее этому родители. У семьи была теперь одна цель — наскрести денег на ее учебу. Это оказалось непросто, особенно тяжело стало, когда началась война и отец погиб. В четырнадцать лет Грейс ради приработка устроилась приходящей горничной. После работы шла в класс, училась и еще находила время трудиться рядом с матерью в «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».
Когда ей было восемнадцать, Грейс вместе с матерью впервые побывала на Национальном конгрессе по правам женщин. Впечатление было ошеломляющее, и еще долго после этого голова ее кружилась от восторга. С тех пор она не раз бывала на таких собраниях. Грейс никогда не сомневалась, что пойдет по стопам родителей, организуя, агитируя и обучая других, чтобы победить существующую в этом мире несправедливость.
Ей было двадцать три, когда она наконец получила так нелегко доставшееся ей учительское свидетельство.
Теперь, сидя в поезде, Грейс рассеянно смотрела в окно. Десять месяцев назад она потеряла работу. По требованию владельца магазина мужской галантереи ее арестовали за нарушение порядка. Это был не первый арест. Два года назад она и пять других женщин были арестованы за попытку внести свои фамилии в список избирателей среди толпы потрясенных мужчин и перепуганных, сбитых с толку служащих избирательного участка. В те дни вся Америка следила за показательным судом над Сьюзан Энтони; ей предъявляли те же самые обвинения. Ее признали виновной в нарушении законов о голосовании и присудили к штрафу, но она наотрез отказалась платить и до сих пор ловко уклонялась от уплаты штрафа.
Грейс все еще не могла успокоиться, вспоминая о своем последнем аресте. Это было несправедливо. Да, она ударила этого мужчину, но он хватал ее за самые недозволенные места, — и, будь у нее возможность, она не задумываясь ударила бы его снова! Ей удалось
Выманить из магазина почти всех покупателей, а снаружи две женщины из «Национальной ассоциации…» раздавали листовки, приглашавшие мужчин посетить женское суфражистское собрание — исключительно ради их собственного образования и просвещения. По счастью, ее приговорили только к штрафу, и ей удалось одолжить деньги на уплату. Но слишком поздно — репутация была подорвана. Управление городскими школами уволило ее, и с карьерой учительницы в Нью-Йорке было покончено.
В довершение всего в последние два года Грейс стала замечать, как бледнеет и худеет ее мать, как ради заработка она изнуряет себя непосильным трудом, совсем забывая о своем здоровье. Полгода назад грянул гром — у матери нашли туберкулез.
Грейс просто необходимо было найти работу. Мать нуждалась в особом уходе, в лечении, которое могли предоставить только лучшие больницы города. А в Нью-Йорке Грейс была теперь известна как неукротимая активистка, помешанная на женских правах, и все из-за ее выходок в магазине, вызвавших последний арест. Она не только потеряла место в общественной школе, но, как вскоре обнаружилось, ни одна из частных школ тоже не хотела брать ее на работу. Ей не удалось получить место домашней учительницы. Никто не хотел принимать ее — даже секретаршей.
— Вы замужем, милочка? — спросила Марта, отрывая ее от размышлений.
Грейс подумала о своем добром друге, Аллене Кеннеди.
— Нет.
Она безошибочно прочитала мысли Марты, почувствовав ее жалость: «Бедняжка, так она старая дева!»
Губы Грейс сжались в тоненькую ниточку. Она ненавидела эти слова — «старая дева». Это было самое несправедливое, самое унизительное понятие, яркий пример угнетения женщин мужчинами. И она могла бы быть замужем, если бы захотела. Аллен дважды предлагал ей свою руку.
Аллен.
Милый Аллен пришел ей на выручку, и Грейс крепче прижала к груди сумочку, где лежало его письмо. Аллен тоже был школьным учителем. Они встретились три года назад на общегородском собрании «Ассоциации…». Доклад делала Виктория Вудхел, и Грейс первая подняла руку, когда началось обсуждение. Она была в ярости, хотя и старалась сдерживаться. Сестры Вудхел — по глубокому убеждению Грейс — своей защитой свободной любви наносили непоправимый вред женскому движению. Это отпугивало слишком много потенциальных сторонников. Вместо того чтобы задать Виктории вопрос, Грейс, воспользовавшись случаем, призвала ее к ответу за внесение смуты в движение. Когда собрание закончилось, Аллен разыскал Грейс и познакомился с ней. Он не только соглашался с тем, что пропаганда свободной любви мешает движению, но был против и по нравственным соображениям. Они долго, откровенно беседовали и с тех пор крепко сдружились.
Аллен уехал из Нью-Йорка в прошлом году, до ее последнего ареста; он получил место в одной из новых общественных школ в штате Миссисипи и обучал там детей бывших рабов, недавно получивших свободу. Перед самым отъездом он снова просил ее руки, но Грейс отказала. Аллен нравился ей, и она бесконечно его уважала, но не чувствовала желания выходить за него замуж, хоть он и был самым просвещенным мужчиной из всех, кого она знала. О таком муже могла только мечтать любая женщина. Аллен не понимал, почему она отказывает ему, да Грейс и сама этого не понимала. Она пыталась убедить его и себя, что ей просто не хочется выходить замуж.
Грейс вздохнула и опять взглянула на Марту Граймз. «Зачем цепляться за прошлое, сказала она себе, — когда перед тобой новая, и похоже, благодарная слушательница?»
— Можно я пересяду к вам, Марта? — спросила она, указывая на место Чарльза Граймза, который только что вышел.
Марта охотно согласилась, и Грейс пересела поближе к ней; порывшись в сумочке, вытащила оттуда брошюрку.
— Вы любите читать? — спросила она. Глаза ее загорелись, щеки вспыхнули.
— Конечно, я… — начала Марта, но Грейс уже протягивала ей брошюру.
— Здесь — текст замечательной речи Элизабет Стэнтон! — восторженно воскликнула она. — О браке! О разводе!
Марта пристально, с изумлением посмотрела на Грейс, и девушка выдержала этот взгляд.
— Вы знаете, — Грейс старалась говорить шепотом, — когда мужчины заключают контракт и он им кажется невыгодным, они в большинстве случаев расторгают его и ведут себя, как им вздумается.
Марта прикусила губу, прижимая брошюрку к своей пышной груди.
— Почему только мы, женщины, вынуждены страдать и терпеть? — продолжала Грейс. — Когда ребенок достигает определенного возраста, он перестает подчиняться власти родителей. Отчего ж тогда жена должна вечно подчиняться мужу? Знаете ли вы, что есть страны, где вдову сжигают на погребальном костре вместе с умершим мужем?
Глаза Марты расширились.
— Почему, — голос Грейс взмыл вверх, и пассажиры стали оборачиваться, — все женщины обречены на пожизненное рабство?
— Не знаю, — прошептала Марта. Грейс сжала ее руку.
— Марта, я организую женское общество в Натчезе, если там его еще нет. Пожалуйста, приходите послушать нас. Просто послушать. Я хочу вам помочь.
Она сняла очки и посмотрела Марте прямо в глаза.
— Наверное, у меня не получится, — попробовала отговориться Марта. — Чарльз…
— Ему не обязательно об этом знать, — настаивала Грейс. Марта заморгала, не находя других отговорок.
— Прямо не знаю…
— Я сообщу вам, когда состоится первое собрание, — сказала Грейс, стискивая ее руку. — Мы все тут заодно, Марта. Все мы.
Глава 2
Аллен ждал ее на вокзале в Натчезе.
При виде знакомой фигуры Грейс почувствовала, как к сердцу прилила волна нежности. Она повернулась к чете Граймзов и сжала ладони Марты:
— Всего хорошего. Надеюсь, мы скоро встретимся.
Марта виновато взглянула на Чарльза и, в свою очередь, пожала руку Грейс.
Грейс высунулась в окно и помахала Аллену. Это был плотный, почти тучный мужчина лет сорока, с седеющими бакенбардами и добрыми карими глазами.
— Грейс! Грейс!
Каждая черточка его лица выдавала волнение. Она радостно улыбнулась и, выйдя из поезда, подбежала к нему.
— Как я рад тебя видеть! — воскликнул Аллен.
— Ну как ты тут? — спросила Грейс.
— Да все нормально, — ответил Аллен, но она все же успела заметить тень, промелькнувшую в его глазах. — По крайней мере теперь.
Грейс нахмурилась, пытаясь понять, что он имеет в виду.
Аллен нанял носильщика-негра, чтобы тот отнес ее чемоданы в ожидавшую их коляску. Он помог Грейс сесть и, усевшись сам, взял вожжи. Грейс стала осматривать раскинувшийся перед ней город. Белые деревянные домики, обнесенные штакетником, и тщательно ухоженные садики придавали этой части Натчеза приятный облик, однако вдалеке, на холме, высились трубы какой-то фабрики и серый дым клубился над ними, уходя к горизонту.
— А где же река Миссисипи?
— Вон там, в той стороне, — махнул рукой Аллен. Он легонько дотронулся до кончика ее носа:
— А это еще что? Грейс улыбнулась:
— Очки, Аллен. Ты что, не видишь? Он хмыкнул:
— Могу я поинтересоваться, для чего они тебе? Разве твое зрение ухудшилось?
Она рассмеялась звонко, беззаботно:
— Что ты, Аллен, со зрением у меня все в порядке. По правде говоря, это необходимая составная часть облика безупречной гувернантки.
Он усмехнулся, взял ее руку и нежно пожал.
— Мне очень недоставало вас, мисс О'Рурк. Она ответила без колебаний — Аллен был ее самым близким другом:
— Мне тоже недоставало вас, Аллен Кеннеди.
— Как прошла поездка?
— Да так, ничего особенного. Аллен, ну как там у тебя? Ты так много рассказывал мне в письмах о школе. Я просто не могла дождаться, когда увижу ее.
Аллен замялся, прежде чем ответить:
— Да в общем-то все нормально.
Грейс внимательно посмотрела на него.
Она знала, в основном из газет, что преподавать в южных штатах не слишком легкое дело. Новая система образования была учреждена республиканским конгрессом сразу же после войны. Она встретила яростное сопротивление на местах, как, впрочем, и большинство «левых» постановлений республиканцев.
Большинство южан были завзятыми демократами, боровшимися за отделение; теперь все, чем они жили, рушилось у них на глазах. Сразу после войны они под руководством Эндрю Джонсона, приняли безжалостный «черный кодекс», который на практике превращал только что освобожденных негров в экономических и политических рабов.
Федеральное правительство взялось за реорганизацию Юга, начав ее с трех законов о реконструкции 1867 года.
Согласно этим законам, над южными штатами устанавливался военный контроль. Мятежники немедленно лишались всяких прав, а новые правительства штатов вынуждены были принять Четырнадцатую поправку, которая давала освобожденным неграм основные гражданские права, в том числе и на голосование. Благодаря голосам негритянских избирателей республиканцы получили большинство в правительственных органах южных штатов, хотя во многих местностях демократы были достаточно сильны, чтобы контролировать районные и окружные органы власти или по крайней мере более или менее влиять на них. По словам Аллена, именно так обстояло дело в Натчезе, где демократы занимали несколько административных постов — таких, например, как пост шерифа.
Он писал ей каждую неделю, однако в письмах в основном говорил об успехах своих учеников, детишек освобожденных негров, или описывал красоту природы в Миссисипи. Грейс чувствовала: он о чем-то умалчивает, но не могла догадаться, о чем именно.
— Давай я расскажу тебе об имении Мэлроуз, — предложил Аллен. — Баркли — одна из богатейших плантаторских семей в Натчезе. Мэлроуз к» началу войны был колоссальной плантацией. Естественно, основная культура — хлопок. Но Баркли, как и другие богатые южане, не упускал случая вложить деньги в промышленные предприятия Севера. Теперь поместье занимает земли штатов Миссисипи и Луизианы, хотя Луиза Баркли предпочитает жить в своем доме в Натчезе и проводит там большую часть года. Луизе было всего шестнадцать, когда она вышла замуж за Филипа Баркли, уже немолодого человека. Она овдовела вскоре после войны, Филип умер во сне, дожив до весьма преклонного возраста.
— Так, значит, война не отняла у них Мэлроуз?
— Нет, Филип был слишком богат. Говорят, у них не возникло проблем с налогами. Мэлроуз, как я слышал, процветает. — Аллен как-то странно скривил губы.
— Что с тобой?
— Ничего, — ответил он, пытаясь улыбнуться. — Я только надеюсь, что у тебя все будет хорошо, Грейс.
— Обо мне можешь не беспокоиться, — сказала она твердо.
Проделав утомительный путь по жаре, по пыльной дороге, они наконец прибыли в Мэлроуз. Дом, в стиле позднего Возрождения, был построен из красного кирпича, его фасад украшали массивные белые колонны и белый фронтон. У Грейс все сжалось внутри, когда они покатили по мощеной извилистой подъездной аллее.
— Аллен, как ты думаешь, они не узнают о том, что случилось в Нью-Йорке? — спросила она, вдыхая густой, пьянящий аромат магнолий.
— Нет, если ты будешь только учить детей и ничего более, — ответил тот мягко, с оттенком упрека в голосе.
Грейс перед отъездом дала себе слово не заниматься публичной агитацией в Натчезе. Но сейчас она поняла, что обманывает себя. Она никогда не сможет отказаться от дела, в которое верит. Во всяком случае, ей нужно вести себя здесь очень осторожно.
Перед внушительной парадной дверью Аллен оставил Грейс вместе с вышедшей им навстречу молоденькой негритянкой лет пятнадцати. Ее звали Кларисса, и она была одной из его учениц. Он пообещал в воскресенье отвезти Грейс в церковь, а потом вместе пообедать.
Служанка проводила Грейс в просторный, с высокими потолками холл, отделанный деревянными панелями.
— Подождите здесь немножко, мэм, — сказала Кларисса, сверкнув белозубой улыбкой. Грейс тотчас же прониклась симпатией к девушке. Но она ждала уже добрых полчаса. К тому времени, когда появилась Луиза Баркли, Грейс кипела от досады, хотя и старалась не показывать этого.
Луиза была приблизительно ее возраста, черноволосая, синеглазая и очаровательная — настоящая южная красавица. Как только они вошли в маленькую изящную гостиную, она внимательно с головы до ног оглядела Грейс. Луиза была сама элегантность и энергия; ее утреннее платье с низким вырезом выставляло напоказ чуть ли не всю грудь — белоснежную, словно цветы магнолии за окном. Золотые гребни сдерживали волну локонов, уложенных в искусном беспорядке. Она обмахивалась китайским веером ; шелк, соединяющий резные сандаловые пластины, был украшен искусной ручной росписью.
Грейс стояла неподвижно, все тело ее болело после утомительного путешествия, очки запотели от влажности и оттого, что ей было жарко в плотном костюме. Хотелось снять очки, чтобы видеть получше, но она не решалась. Волосы под шляпкой намокли от пота, струйками стекавшего в ложбинку пышной, хотя и тщательно затянутой груди. Грейс сразу почувствовала, что Луиза тщеславна, надменна и требовательна. Она боялась вздохнуть, боялась, что не выдержит проверки, и в то же время злилась, что ей приходится терпеть все это. Луиза веером указала на голову Грейс:
— Может, вы все же снимете шляпу?
Грейс подчинилась, еле сдерживая свой вспыльчивый ирландский нрав, и опустила глаза, чтобы Луиза не заметила ее ярости.
— У вас рыжие волосы! Открытие это, казалось, потрясло Луизу. Грейс молчала.
— Вы не упоминали об этом в своем письме. Я знаю по опыту, что рыжеволосые женщины очень распущенны. Мои дочери должны находиться только под хорошим влиянием… Что ж, по крайней мере вы не молоды.
Грейс прикусила губу. Обычно она спокойно относилась к вопросу о своем возрасте; она ведь даже старалась выглядеть постарше, чтобы ее приняли на эту работу. Но тут вдруг почувствовала, как устала оттого, что люди вечно напоминают ей о ее годах. Грейс вспомнила, как Марта Граймз спросила, замужем ли она, и как это неприятно кольнуло ее. Но, наверное, следует с этим смириться. Она действительно старая дева — ей двадцать семь лет.
— Ладно, все равно сейчас у меня нет выбора, — передернула плечами Луиза, — должен же за девочками кто-то присматривать. Вы будете обучать их шитью, вышиванию и хорошим манерам — каждый день, с десяти до часу. Обед ровно в час пятнадцать. После обеда они могут поспать. С трех до пяти вы будете заниматься с ними чтением и географией. Ужин для детей в шесть. Вы можете есть с ними или вам будут подавать ужин в комнату. Завтрак у детей в девять. Вы можете завтракать отдельно, если пожелаете. В субботу, я думаю, вы будете устраивать для них какие-нибудь развлечения — пикники и тому подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
Сайэн улыбнулся.
— Но вы научили меня думать, вы открыли мне глаза на мир со всеми его несправедливостями. Как же смогут рабы обрести свободу, как смогут женщины свергнуть тиранию мужчин, если с самого детства не научить их думать, размышлять о том, что они видят и слышат, о том, что им говорят.
Сайэн горячо обнял ее:
— Я горжусь тобой, Грейс.
Ей было тогда двенадцать.
Она хотела учить детей думать самостоятельно, ведь смогли же научить ее этому родители. У семьи была теперь одна цель — наскрести денег на ее учебу. Это оказалось непросто, особенно тяжело стало, когда началась война и отец погиб. В четырнадцать лет Грейс ради приработка устроилась приходящей горничной. После работы шла в класс, училась и еще находила время трудиться рядом с матерью в «Национальной ассоциации борьбы женщин за избирательное право».
Когда ей было восемнадцать, Грейс вместе с матерью впервые побывала на Национальном конгрессе по правам женщин. Впечатление было ошеломляющее, и еще долго после этого голова ее кружилась от восторга. С тех пор она не раз бывала на таких собраниях. Грейс никогда не сомневалась, что пойдет по стопам родителей, организуя, агитируя и обучая других, чтобы победить существующую в этом мире несправедливость.
Ей было двадцать три, когда она наконец получила так нелегко доставшееся ей учительское свидетельство.
Теперь, сидя в поезде, Грейс рассеянно смотрела в окно. Десять месяцев назад она потеряла работу. По требованию владельца магазина мужской галантереи ее арестовали за нарушение порядка. Это был не первый арест. Два года назад она и пять других женщин были арестованы за попытку внести свои фамилии в список избирателей среди толпы потрясенных мужчин и перепуганных, сбитых с толку служащих избирательного участка. В те дни вся Америка следила за показательным судом над Сьюзан Энтони; ей предъявляли те же самые обвинения. Ее признали виновной в нарушении законов о голосовании и присудили к штрафу, но она наотрез отказалась платить и до сих пор ловко уклонялась от уплаты штрафа.
Грейс все еще не могла успокоиться, вспоминая о своем последнем аресте. Это было несправедливо. Да, она ударила этого мужчину, но он хватал ее за самые недозволенные места, — и, будь у нее возможность, она не задумываясь ударила бы его снова! Ей удалось
Выманить из магазина почти всех покупателей, а снаружи две женщины из «Национальной ассоциации…» раздавали листовки, приглашавшие мужчин посетить женское суфражистское собрание — исключительно ради их собственного образования и просвещения. По счастью, ее приговорили только к штрафу, и ей удалось одолжить деньги на уплату. Но слишком поздно — репутация была подорвана. Управление городскими школами уволило ее, и с карьерой учительницы в Нью-Йорке было покончено.
В довершение всего в последние два года Грейс стала замечать, как бледнеет и худеет ее мать, как ради заработка она изнуряет себя непосильным трудом, совсем забывая о своем здоровье. Полгода назад грянул гром — у матери нашли туберкулез.
Грейс просто необходимо было найти работу. Мать нуждалась в особом уходе, в лечении, которое могли предоставить только лучшие больницы города. А в Нью-Йорке Грейс была теперь известна как неукротимая активистка, помешанная на женских правах, и все из-за ее выходок в магазине, вызвавших последний арест. Она не только потеряла место в общественной школе, но, как вскоре обнаружилось, ни одна из частных школ тоже не хотела брать ее на работу. Ей не удалось получить место домашней учительницы. Никто не хотел принимать ее — даже секретаршей.
— Вы замужем, милочка? — спросила Марта, отрывая ее от размышлений.
Грейс подумала о своем добром друге, Аллене Кеннеди.
— Нет.
Она безошибочно прочитала мысли Марты, почувствовав ее жалость: «Бедняжка, так она старая дева!»
Губы Грейс сжались в тоненькую ниточку. Она ненавидела эти слова — «старая дева». Это было самое несправедливое, самое унизительное понятие, яркий пример угнетения женщин мужчинами. И она могла бы быть замужем, если бы захотела. Аллен дважды предлагал ей свою руку.
Аллен.
Милый Аллен пришел ей на выручку, и Грейс крепче прижала к груди сумочку, где лежало его письмо. Аллен тоже был школьным учителем. Они встретились три года назад на общегородском собрании «Ассоциации…». Доклад делала Виктория Вудхел, и Грейс первая подняла руку, когда началось обсуждение. Она была в ярости, хотя и старалась сдерживаться. Сестры Вудхел — по глубокому убеждению Грейс — своей защитой свободной любви наносили непоправимый вред женскому движению. Это отпугивало слишком много потенциальных сторонников. Вместо того чтобы задать Виктории вопрос, Грейс, воспользовавшись случаем, призвала ее к ответу за внесение смуты в движение. Когда собрание закончилось, Аллен разыскал Грейс и познакомился с ней. Он не только соглашался с тем, что пропаганда свободной любви мешает движению, но был против и по нравственным соображениям. Они долго, откровенно беседовали и с тех пор крепко сдружились.
Аллен уехал из Нью-Йорка в прошлом году, до ее последнего ареста; он получил место в одной из новых общественных школ в штате Миссисипи и обучал там детей бывших рабов, недавно получивших свободу. Перед самым отъездом он снова просил ее руки, но Грейс отказала. Аллен нравился ей, и она бесконечно его уважала, но не чувствовала желания выходить за него замуж, хоть он и был самым просвещенным мужчиной из всех, кого она знала. О таком муже могла только мечтать любая женщина. Аллен не понимал, почему она отказывает ему, да Грейс и сама этого не понимала. Она пыталась убедить его и себя, что ей просто не хочется выходить замуж.
Грейс вздохнула и опять взглянула на Марту Граймз. «Зачем цепляться за прошлое, сказала она себе, — когда перед тобой новая, и похоже, благодарная слушательница?»
— Можно я пересяду к вам, Марта? — спросила она, указывая на место Чарльза Граймза, который только что вышел.
Марта охотно согласилась, и Грейс пересела поближе к ней; порывшись в сумочке, вытащила оттуда брошюрку.
— Вы любите читать? — спросила она. Глаза ее загорелись, щеки вспыхнули.
— Конечно, я… — начала Марта, но Грейс уже протягивала ей брошюру.
— Здесь — текст замечательной речи Элизабет Стэнтон! — восторженно воскликнула она. — О браке! О разводе!
Марта пристально, с изумлением посмотрела на Грейс, и девушка выдержала этот взгляд.
— Вы знаете, — Грейс старалась говорить шепотом, — когда мужчины заключают контракт и он им кажется невыгодным, они в большинстве случаев расторгают его и ведут себя, как им вздумается.
Марта прикусила губу, прижимая брошюрку к своей пышной груди.
— Почему только мы, женщины, вынуждены страдать и терпеть? — продолжала Грейс. — Когда ребенок достигает определенного возраста, он перестает подчиняться власти родителей. Отчего ж тогда жена должна вечно подчиняться мужу? Знаете ли вы, что есть страны, где вдову сжигают на погребальном костре вместе с умершим мужем?
Глаза Марты расширились.
— Почему, — голос Грейс взмыл вверх, и пассажиры стали оборачиваться, — все женщины обречены на пожизненное рабство?
— Не знаю, — прошептала Марта. Грейс сжала ее руку.
— Марта, я организую женское общество в Натчезе, если там его еще нет. Пожалуйста, приходите послушать нас. Просто послушать. Я хочу вам помочь.
Она сняла очки и посмотрела Марте прямо в глаза.
— Наверное, у меня не получится, — попробовала отговориться Марта. — Чарльз…
— Ему не обязательно об этом знать, — настаивала Грейс. Марта заморгала, не находя других отговорок.
— Прямо не знаю…
— Я сообщу вам, когда состоится первое собрание, — сказала Грейс, стискивая ее руку. — Мы все тут заодно, Марта. Все мы.
Глава 2
Аллен ждал ее на вокзале в Натчезе.
При виде знакомой фигуры Грейс почувствовала, как к сердцу прилила волна нежности. Она повернулась к чете Граймзов и сжала ладони Марты:
— Всего хорошего. Надеюсь, мы скоро встретимся.
Марта виновато взглянула на Чарльза и, в свою очередь, пожала руку Грейс.
Грейс высунулась в окно и помахала Аллену. Это был плотный, почти тучный мужчина лет сорока, с седеющими бакенбардами и добрыми карими глазами.
— Грейс! Грейс!
Каждая черточка его лица выдавала волнение. Она радостно улыбнулась и, выйдя из поезда, подбежала к нему.
— Как я рад тебя видеть! — воскликнул Аллен.
— Ну как ты тут? — спросила Грейс.
— Да все нормально, — ответил Аллен, но она все же успела заметить тень, промелькнувшую в его глазах. — По крайней мере теперь.
Грейс нахмурилась, пытаясь понять, что он имеет в виду.
Аллен нанял носильщика-негра, чтобы тот отнес ее чемоданы в ожидавшую их коляску. Он помог Грейс сесть и, усевшись сам, взял вожжи. Грейс стала осматривать раскинувшийся перед ней город. Белые деревянные домики, обнесенные штакетником, и тщательно ухоженные садики придавали этой части Натчеза приятный облик, однако вдалеке, на холме, высились трубы какой-то фабрики и серый дым клубился над ними, уходя к горизонту.
— А где же река Миссисипи?
— Вон там, в той стороне, — махнул рукой Аллен. Он легонько дотронулся до кончика ее носа:
— А это еще что? Грейс улыбнулась:
— Очки, Аллен. Ты что, не видишь? Он хмыкнул:
— Могу я поинтересоваться, для чего они тебе? Разве твое зрение ухудшилось?
Она рассмеялась звонко, беззаботно:
— Что ты, Аллен, со зрением у меня все в порядке. По правде говоря, это необходимая составная часть облика безупречной гувернантки.
Он усмехнулся, взял ее руку и нежно пожал.
— Мне очень недоставало вас, мисс О'Рурк. Она ответила без колебаний — Аллен был ее самым близким другом:
— Мне тоже недоставало вас, Аллен Кеннеди.
— Как прошла поездка?
— Да так, ничего особенного. Аллен, ну как там у тебя? Ты так много рассказывал мне в письмах о школе. Я просто не могла дождаться, когда увижу ее.
Аллен замялся, прежде чем ответить:
— Да в общем-то все нормально.
Грейс внимательно посмотрела на него.
Она знала, в основном из газет, что преподавать в южных штатах не слишком легкое дело. Новая система образования была учреждена республиканским конгрессом сразу же после войны. Она встретила яростное сопротивление на местах, как, впрочем, и большинство «левых» постановлений республиканцев.
Большинство южан были завзятыми демократами, боровшимися за отделение; теперь все, чем они жили, рушилось у них на глазах. Сразу после войны они под руководством Эндрю Джонсона, приняли безжалостный «черный кодекс», который на практике превращал только что освобожденных негров в экономических и политических рабов.
Федеральное правительство взялось за реорганизацию Юга, начав ее с трех законов о реконструкции 1867 года.
Согласно этим законам, над южными штатами устанавливался военный контроль. Мятежники немедленно лишались всяких прав, а новые правительства штатов вынуждены были принять Четырнадцатую поправку, которая давала освобожденным неграм основные гражданские права, в том числе и на голосование. Благодаря голосам негритянских избирателей республиканцы получили большинство в правительственных органах южных штатов, хотя во многих местностях демократы были достаточно сильны, чтобы контролировать районные и окружные органы власти или по крайней мере более или менее влиять на них. По словам Аллена, именно так обстояло дело в Натчезе, где демократы занимали несколько административных постов — таких, например, как пост шерифа.
Он писал ей каждую неделю, однако в письмах в основном говорил об успехах своих учеников, детишек освобожденных негров, или описывал красоту природы в Миссисипи. Грейс чувствовала: он о чем-то умалчивает, но не могла догадаться, о чем именно.
— Давай я расскажу тебе об имении Мэлроуз, — предложил Аллен. — Баркли — одна из богатейших плантаторских семей в Натчезе. Мэлроуз к» началу войны был колоссальной плантацией. Естественно, основная культура — хлопок. Но Баркли, как и другие богатые южане, не упускал случая вложить деньги в промышленные предприятия Севера. Теперь поместье занимает земли штатов Миссисипи и Луизианы, хотя Луиза Баркли предпочитает жить в своем доме в Натчезе и проводит там большую часть года. Луизе было всего шестнадцать, когда она вышла замуж за Филипа Баркли, уже немолодого человека. Она овдовела вскоре после войны, Филип умер во сне, дожив до весьма преклонного возраста.
— Так, значит, война не отняла у них Мэлроуз?
— Нет, Филип был слишком богат. Говорят, у них не возникло проблем с налогами. Мэлроуз, как я слышал, процветает. — Аллен как-то странно скривил губы.
— Что с тобой?
— Ничего, — ответил он, пытаясь улыбнуться. — Я только надеюсь, что у тебя все будет хорошо, Грейс.
— Обо мне можешь не беспокоиться, — сказала она твердо.
Проделав утомительный путь по жаре, по пыльной дороге, они наконец прибыли в Мэлроуз. Дом, в стиле позднего Возрождения, был построен из красного кирпича, его фасад украшали массивные белые колонны и белый фронтон. У Грейс все сжалось внутри, когда они покатили по мощеной извилистой подъездной аллее.
— Аллен, как ты думаешь, они не узнают о том, что случилось в Нью-Йорке? — спросила она, вдыхая густой, пьянящий аромат магнолий.
— Нет, если ты будешь только учить детей и ничего более, — ответил тот мягко, с оттенком упрека в голосе.
Грейс перед отъездом дала себе слово не заниматься публичной агитацией в Натчезе. Но сейчас она поняла, что обманывает себя. Она никогда не сможет отказаться от дела, в которое верит. Во всяком случае, ей нужно вести себя здесь очень осторожно.
Перед внушительной парадной дверью Аллен оставил Грейс вместе с вышедшей им навстречу молоденькой негритянкой лет пятнадцати. Ее звали Кларисса, и она была одной из его учениц. Он пообещал в воскресенье отвезти Грейс в церковь, а потом вместе пообедать.
Служанка проводила Грейс в просторный, с высокими потолками холл, отделанный деревянными панелями.
— Подождите здесь немножко, мэм, — сказала Кларисса, сверкнув белозубой улыбкой. Грейс тотчас же прониклась симпатией к девушке. Но она ждала уже добрых полчаса. К тому времени, когда появилась Луиза Баркли, Грейс кипела от досады, хотя и старалась не показывать этого.
Луиза была приблизительно ее возраста, черноволосая, синеглазая и очаровательная — настоящая южная красавица. Как только они вошли в маленькую изящную гостиную, она внимательно с головы до ног оглядела Грейс. Луиза была сама элегантность и энергия; ее утреннее платье с низким вырезом выставляло напоказ чуть ли не всю грудь — белоснежную, словно цветы магнолии за окном. Золотые гребни сдерживали волну локонов, уложенных в искусном беспорядке. Она обмахивалась китайским веером ; шелк, соединяющий резные сандаловые пластины, был украшен искусной ручной росписью.
Грейс стояла неподвижно, все тело ее болело после утомительного путешествия, очки запотели от влажности и оттого, что ей было жарко в плотном костюме. Хотелось снять очки, чтобы видеть получше, но она не решалась. Волосы под шляпкой намокли от пота, струйками стекавшего в ложбинку пышной, хотя и тщательно затянутой груди. Грейс сразу почувствовала, что Луиза тщеславна, надменна и требовательна. Она боялась вздохнуть, боялась, что не выдержит проверки, и в то же время злилась, что ей приходится терпеть все это. Луиза веером указала на голову Грейс:
— Может, вы все же снимете шляпу?
Грейс подчинилась, еле сдерживая свой вспыльчивый ирландский нрав, и опустила глаза, чтобы Луиза не заметила ее ярости.
— У вас рыжие волосы! Открытие это, казалось, потрясло Луизу. Грейс молчала.
— Вы не упоминали об этом в своем письме. Я знаю по опыту, что рыжеволосые женщины очень распущенны. Мои дочери должны находиться только под хорошим влиянием… Что ж, по крайней мере вы не молоды.
Грейс прикусила губу. Обычно она спокойно относилась к вопросу о своем возрасте; она ведь даже старалась выглядеть постарше, чтобы ее приняли на эту работу. Но тут вдруг почувствовала, как устала оттого, что люди вечно напоминают ей о ее годах. Грейс вспомнила, как Марта Граймз спросила, замужем ли она, и как это неприятно кольнуло ее. Но, наверное, следует с этим смириться. Она действительно старая дева — ей двадцать семь лет.
— Ладно, все равно сейчас у меня нет выбора, — передернула плечами Луиза, — должен же за девочками кто-то присматривать. Вы будете обучать их шитью, вышиванию и хорошим манерам — каждый день, с десяти до часу. Обед ровно в час пятнадцать. После обеда они могут поспать. С трех до пяти вы будете заниматься с ними чтением и географией. Ужин для детей в шесть. Вы можете есть с ними или вам будут подавать ужин в комнату. Завтрак у детей в девять. Вы можете завтракать отдельно, если пожелаете. В субботу, я думаю, вы будете устраивать для них какие-нибудь развлечения — пикники и тому подобное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37