А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 



Аннотация
Непременное условие ставит блестящий молодой генерал Дмитрий Корф для своей невесты: она должна быть невинна! Казалось бы, очаровательная Маша Строилова вполне отвечает его требованиям. Однако Корфу и невдомек, какая тяжесть омрачает душу юной красавицы, какой грех таит она в сердце, какой след мучительных страданий тянется за ней. Служанка заменяет Машу на брачном ложе, но позорный обман открыт... Супруги вынуждены жить вместе, ненавидя друг друга: он за обман, она за равнодушие. Проходит немало лет, исполненных самых трагических событий для Франции, где служит в русском посольстве Ранее роман издаался под названием "Французский напиток любви".
Елена Арсеньева
Дуэль на брачном ложе
Пролог
От Парижа до Марселя три дня пути в карете. Три дня!.. Но это - для других: более разумных, предусмотрительных, а главное - более удачливых. Марии же отчаянно не повезло.
Ехали по отвратительной дороге - все спуски да подъемы. Обочь стояли хилые деревья с обрезанными наголо ради вязанки хвороста стволами. Навстречу тянулись длинные обозы из Прованса, а раза два-три огромные телеги с впряженными в них четверками лошадей чуть не разбили легкую карету. Данила уворачивался молча, с перекошенным лицом и стиснутыми зубами: при малейшем отпоре провансальские возницы - самые вспыльчивые и грубые на свете - охотно избили бы кнутами кучера богатого экипажа.
Мелькнул впереди объезд, Данила тотчас повернул - и через полчаса неровной, мучительно-тряской езды случилось вот что: карета жалобно запищала, потом закачалась, словно некий великан решил позабавиться и потрясти ее, - и вдруг села с хрустом на "брюхо", а Мария, падая с сиденья, успела увидеть в окно, как весело катится прочь колесо.
Через несколько минут, когда она выбралась из кареты и подошел, хромая, Данила, выяснилось, что укатились два колеса. Враз.
Какие только чудеса не случаются на дороге, - но чтобы сломались одновременно две железные чеки…
Убедившись, что барыня жива, невредима и даже не сильно лютует, Данила осмотрел место слома - и долго стоял остолбенелый, обнаружив явственные следы подпилов. Сделавший это даже не позаботился скрыть свою злокозненность! Мария, однако же, не очень удивилась: она ждала чего-то подобного после ночевки в Мон-Нуар; а вот Данила, тот совершенно ошалел - хватаясь то за одну, то за другую половинку сломанной чеки, он то и дело повторял:
– Ну пуркуа, пуркуа, черт меня задери?..
Здесь следует пояснить, что Данилу, дворового парикмахера, матушка дала среди прочих слуг Марии с собою, когда та уезжала из России. Куафер быстро привык носить французское платье разных цветов и резонерствовать по поводу и без повода, коверкая что свой родной, что чужой язык. Несмотря на привившуюся любовь к спорам, в душе Данила оставался тем же русским крепостным, что и прежде, так что нынешних безумствований французских, именуемых революцией, не принимал, а потому сейчас он плюхнулся Марии в ноги, как отцы и деды его делывали, и заголосил по-старинному:
– Не вели казнить - вели миловать, Марья Валерьяновна! Завела меня сюда не злая моя воля, а чаробесие!
У Марии рука чесалась на старого куафера-кучера: зачем недосмотрел, зачем колеса не проверил?! - но без "чаробесия" тут и впрямь не обошлось, она и сама не сомневалась в этом. Поэтому, оттолкнув его носком туфли, она велела распрягать лошадей, чтобы седлать их к верховой езде.
– Верхом! По такой-то задухе?! - закудахтал Данила. - А добро ваше, а сундуки? Неужто бросим?!
– Ты что, вовсе обезумел? Узлов навяжем, навьючим на свободных лошадей! - Мария сердито скинула с плеч шарф: жара и впрямь подступала жестокая.
Конечно, милое дело - дождаться вечера, ехать по прохладе, но у марсельского причала нетерпеливо пританцовывает на зеленой волне "Сокол" - легкокрылый "Сокол", готовый улететь в родимую сторонку. Нет силы ждать до вечера!
– Седлай, - повторила Мария и направилась к карете: кроме узлов, что предстояло навязать, следовало забрать еще кое-что тайное и очень важное не только для нее. И тут Данила громко ахнул. Мария обернулась. Облако пыли клубилось по дороге совсем невдалеке; раздавался стук копыт, возбужденные окрики - к ним приближались всадники.
Первой мыслью было, что весело несется навстречу кавалькада охотников-дворян, но то была иллюзия, воспоминания о минувшем, с которым тотчас же пришлось расстаться: за плечами одного из всадников развевался трехцветный шарф офицера народной полиции.
– Приветствую тебя, гражданка! - весело закричал всадник, осадив коня.
Лицо офицера было лукавое, смуглое, волевое - лицо гасконца. Он окинул Марию взглядом, который польстил бы любой, самой привередливой красавице, но следующие слова его тотчас разрушили очарование:
– Вижу, тебя настигла беда в дороге, однако сочувствие выразить не могу: для нас это - большая подмога!
И тут Мария увидела его отряд. Кроме нескольких солдат национальной гвардии и крестьян, там были и двое знакомых; узнав эти лица, она в гневе затрепетала. Во-первых, кузнец из Мон-Нуар - его леностью и небрежностью путешественники вынужденно задержались в городишке на два дня - и злая красивая девка с полуобнаженной грудью и заткнутым за пояс пистолетом. Девка сидела верхом по-мужски, ветер, закидывавший вверх ее юбку, обнажал выше колен смуглые точеные ноги, на которых едва удерживались сабо - грубые башмаки из толстой кожи на деревянной подошве. Хотя выглядела она совсем иначе, чем вчера, Мария узнала ее тотчас: это была горничная из гостиницы "Добрый король", с завистливой ненавистью озиравшая платье богатой постоялицы!
Подымая пыль, кружили вокруг кони, теснили путников, так что перепуганный Данила вскричал на своем ужасном французском:
– Оставьте нас, господа, что вы, с ума сошли?!
Он не успел договорить: кузнец накинулся на него с веревкой; и девка тоже спорхнула с коня, угрожающе надвинулась: в глазах ее горела даже не ярость - чистое безумие! У Марии ослабли ноги, она покачнулась… Но тут кто-то стиснул ее локоть железными пальцами - и боль вернула силы. Яркие глаза офицера блеснули рядом; голос его зазвенел насмешливо:
– Угомонись, Манон! Ты сделала свое дело - теперь дай слово мне.
Девка возмущенно подалась к нему. От этого движения грудь ее вся выпрыгнула из корсажа. Данила и кузнец - оба замерли: один с вывернутыми за спину руками, другой - вцепившись в него. Голая девкина грудь, казалось, жила своей собственной жизнью, так она дышала и волновалась.
Гасконец только хохотнул, но не отпустил руку Марии и подтолкнул ее к карете:
– Позвольте побеседовать с вами наедине, мадам.
Просьбу это мало напоминало, но спасибо - он хоть перестал называть ее гражданкой! Мария ненавидела это слово, которое звучало теперь повсюду: в лачугах и во дворцах, в полях и на площадях.
Полумрак кареты, знакомые запахи бархата и духов вернули Марии самообладание. Она села, неторопливо разложила вокруг пышные складки платья и небрежно кивнула офицеру, который все еще стоял, полусогнувшись, - был слишком высок, чтобы распрямиться в этой тесной, уютной коробочке.
– Вы можете сесть, сударь.
– Вы так добры, баронесса, - сказал он с иронией в голосе.
Сердце Марии екнуло. В следующее мгновение она выхватила из шелковой сумочки свои дорожные бумаги и ткнула ими в лицо офицеру:
– Да, я баронесса Корф. И что же? Мои документы в порядке, на них подпись самого Монморена…
– Да, да, русский посол господин Симолин и наш министр иностранных дел оказались настолько легкомысленными, что поверили в вашу байку: мол, собираясь в дорогу, вы нечаянно, вместе с прочим мусором, сожгли только что полученные документы, согласно которым собирались ехать во Франкфурт с двумя детьми - какими? чьими, позвольте спросить? - а также с камердинером, слугами, горничной и еще бог весть с кем! Отчего же вы изменили свои планы и попросили новые документы - на выезд в Рим в сопровождении одного лишь слуги?
Только Симолин и Монморен знали о суете с документами, но лишь русский посол мог догадываться о том, что за всем этим кроется. Что же подозревает, о чем догадывается, что знает доподлинно этот офицер?
Мария была слишком упряма, чтобы сдаться без борьбы. Она заносчиво спросила:
– А какое вам дело, сударь, до того, почему женщина вдруг изменила свои намерения? Да, документы сгорели, вдобавок я сочла, что холодный воздух Франкфурта не пойдет мне на пользу, и предпочла теплый, итальянский.
Офицер глядел сочувственно, кивал понимающе:
– Да, о да, мадам. Клянусь, вы меня убедили, к тому же я снисходителен к женским причудам. Скажите только, что же нам теперь делать с двумя баронессами Корф?
Сердце Марии снова екнуло. Она с трудом перевела дух.
– Как… с двумя?
– Да так. С вами, баронессой Марией Корф, глаза темные, волосы русые, рост высокий, двадцать девять лет, - и еще с одной, по документам - тоже двадцать девять, а на деле - тридцать восемь. И волосы у нее седые, и при ней увалень-муж по фамилии Капет, который ехал под документами этого вымышленного камердинера. Плюс двое детей, верная подруга… - Он на секунду замолчал, глядя в ее побледневшее лицо. - Продолжать?
Мария едва заметно покачала головой. И вдруг, встрепенувшись, ухватилась за последнюю соломинку:
– Вы сказали - седые волосы? Почему - седые? Тут какая-то ошибка!
Он помедлил с ответом, явно наслаждаясь ситуацией. Затем, чуть усмехнувшись, проговорил:
– Никакой ошибки, мадам. Волосы той, что ехала на север под вашим именем, волосы Марии… Марии-Антуанетты, которую французский народ справедливо прозвал австрийской волчицей, - волосы ее поседели за одну ночь: после возвращения из Варенна, где ее задержали.
Мария смотрела на него расширившимися глазами.
Все, конец. Вот теперь и впрямь - конец.

***
Варенн! Но ведь это совсем близко от Парижа! Почему же так скоро их схватили? Почему их вообще схватили? Что произошло, что не сработало в тщательно выверенном плане?!
Господи, как долго они готовились… Королева оказалась, как всегда, гораздо решительнее своего мужа. Людовик XVI никак не мог поверить, что его bon peuple желает теперь лишь одного: низложения и смерти своего Bon Roi. Но устроить бегство королевской семьи - дело нелегкое, деликатное и опасное: следовало раздобыть деньги, фальшивые паспорта, карету, кучера, лошадей, охрану, провизию, нужно было договориться о подставах в дороге, вывезти монархов из Тюильри, доставить их к границе… Документами занималась Мария. Добыть их удалось без особого труда. Деньги раздобыли Жан-Аксель Ферзен, верный рыцарь несчастной королевы, ее наперсница Элеонора Сюлливан и старая графиня Строилова, тетка Марии. Элеонора, кроме того, заказала у каретника Жана-Луи огромную берлину , которая могла вместить и монархов, и свиту. Ферзен… Ферзен, казалось, был повсюду, принимал участие решительно во всем, и во время всех этих хлопот Мария впервые взглянула с уважением на красавца-шведа: да, любовь к королеве и впрямь - звезда путеводная его жизни! Когда все было готово, слажено, подогнано одно к другому, словно части хитроумного механизма, пришлось помедлить еще несколько недель, чтобы дождаться отпуска одной из горничных Марии-Антуанетты, которой побаивались, подозревая в ней демократку. И вот три дня назад одна баронесса Корф со свитой и семейством выехала на север, направляясь во Франкфурт, другая, почти в то же время, - на юг. И… и что же случилось? По какой причине столь тщательно слаженный заговор провалился?
Мария сжала кулаки - ногти вонзились в ладони. Однако туман в глазах начал рассеиваться.
Так… Воистину, воля господа неисповедима, и что случилось - то уже случилось. Но она еще узнает, как это произошло и можно ли все исправить. Правда, узнает и исправит лишь в том случае, если будет иметь такую возможность. А для этого надо поскорее воротиться в Париж, а еще прежде - избавиться от вертопраха-полицейского, нагло развалившегося напротив и не спускающего с нее своих бесстыжих глаз.
Гасконец! Со времен Анри IV все рисуют себе гасконцев в радужных красках и не знают в том никаких сомнений. Однако этот офицер - последний человек в мире, которому поверит и доверится Мария!
– Да, - задумчиво проговорила она, - быстро же вы до меня добрались…
– Это времена такие нынче - быстрые, даже стремительные. К тому же - счастливая судьба! - Он сделал попытку галантно поклониться, но задел макушкой потолок кареты и остался сидеть. - Правда, на сей раз судьбе помог один бдительный гражданин, друг народа. Да вы его видели, наверное: кузнец из Мон-Нуар. У него возникли подозрения на ваш счет. Чтобы проверить их, он решил по мере сил и фантазии задержать вас в пути… а тут гонец из Парижа с известием о вареннском бегстве. Мы ринулись в погоню за вами - а вы нас уже здесь поджидаете!
Он явно издевался, но Мария и бровью не повела: что без этой мрачной твари, кузнеца, не обошлось, она уже давно поняла.
– Ну что же, гражданин, - ее передернуло от отвратительного вкуса этого слова, - вы прекрасно знаете: я - русская, я подданная ее величества российской императрицы Екатерины Алексеевны, - а значит, могу себе позволить убеждения иные, чем у вас и ваших кузнецов. Не вижу оснований задерживать меня, а тем более - ломать мою карету. Извольте следовать своим убеждениям, а мне предоставьте следовать своим - и своей дорогою!
– Как бы не так!
Оба содрогнулись, точно при грохоте выстрела: злющая горничная, девка из Мон-Нуара, вскочила на подножку кареты и теперь стояла, пригнувшись, точно кошка, готовая к прыжку, осыпая обоих отборной бранью.
Что и говорить, в моде у дам того времени были резкие и даже грубые манеры, но эта девка выражалась уж вовсе по-площадному, то есть настолько грязно, что Мария невольно заслонилась от нее ладонями.
А гасконец весело посмеивался, словно появление злобной девки было лишь удачным продолжением шутки:
– Я был так увлечен беседой с тобою, гражданка, что не успел сообщить: именем французского народа мне предписано арестовать тебя!
– Арестовать?! - вскричала Мария - и ей эхом отозвалась девка:
– А-рес-то-вать?! Эту шлюху? Эту поганую аристо? - И, высунувшись из кареты, она завопила: - Вы слышали, друзья?! Он хочет арестовать пособницу австриячки! Нет, братья свободы, не допустим этого! Не допустим!
И Мария ахнуть не успела, как ее вырвали из рук офицера, вытолкнули из кареты и бросили на дорогу. Девка уселась на нее верхом, вцепилась в распустившиеся волосы и закричала:
– Клянусь, она не доедет до тюрьмы! В петлю ее! Повесить!
Словно темный туман окутал все вокруг - это был смрад немытых, разгоряченных тел.
– В петлю аристо! - раздавались дикие голоса. - Повесить ее, повесить!
– Опомнитесь, граждане! - вмешался наконец-то офицер. - У меня приказ Конвента. Это соучастница преступления, нам нужны ее показания…
Но в голосе офицера не было твердости, и мятежники не обратили никакого внимания на его слова, только девка, исступленно дергая Марию за волосы, выкрикнула:
– Показания?! На черта нужны ее показания, если булочник Капет уже схвачен? Ее место у тетушки Луизы , но у той и так много поживы. Зачем ждать? Доставим себе удовольствие! В петлю ее! В петлю!
И снова на Марию накатилась тьма, ударяя по глазам отдельными просверками: разинутые в крике рты, связанный Данила, неловко привалившийся к боку кареты, а в глазах его - ужас; озабоченное лицо гасконца - он пытается остановить толпу, но люди, опьяненные жаждой крови, спорят, кричат, беснуются; девка, задрав юбку, скачет перед офицером, виляя голыми бедрами, визжит, хохочет, слова сказать не дает; и вот уже все хохочут, и офицер тоже смеется и наконец-то, махнув рукой, грубо хватает девку, лапает, целует… Он согласился, он сдался - и отдал им Марию.
Они повесили бы ее сию же минуту, но оказалось, что в спешке не захватили с собой веревки.

***
Мария немало прожила во Франции и знала, что этому народу, как никакому другому, свойственна врожденная склонность к беспорядку. Погнались вот за беглянкой, желая непременно ее повесить, - да забыли о веревке. Однако это желание - повесить, непременно повесить! - настолько овладело их взбудораженным сознанием, что никто даже не вспомнил о пистолетах, из которых можно застрелить пособницу австриячки.
Словом, судьба подарила отсрочку: сгонять за веревкой в Мон-Нуар вызвалась девка (ее по иронии все той же насмешницы-судьбы звали Манон ), а без нее, словно она была тем кресалом, которое распаляло мужчин, они сделались посмирнее и, оставив в покое пленников, с упоением принялись грабить карету.
Вытащили сундуки, корзины, содрали бархатную и шелковистую обивку… Мария с Данилой встревоженно переглядывались. Разумеется, не о багаже были их тревоги, но пока, к счастью, никто из грабителей не орал истошно и торжествующе, не выскакивал на дорогу, прижав к груди заветную шкатулку. Наконец из разоренной кареты вылез последний крестьянин с пустыми руками и недовольным лицом.
1 2 3 4 5 6 7