Их было семеро, часто они брали с собой Франческо.
Случай спас Казанову от плохого конца. В середине апреля он играл на благородной свадьбе, продолжавшейся три дня. На рассвете третьего дня, уставший, он покинул оркестр, чтобы пойти поспать, как увидел сенатора в красной мантии, спускавшегося по лестнице, который на пути в свою гондолу достал платок и выронил письмо. Казанова поднял письмо и отдал сенатору, который настойчиво просил Казанову забраться в гондолу, чтобы в благодарность отвезти его домой. Когда Казанова уселся рядом на скамеечку, сенатор попросил его потрясти и помассировать ему левую руку, которую он не чувствует. Казанова тряс изо всех сил. Вдруг сенатор сказал ему неясным низким голосом, что уже отнялась вся левая половина и он чувствует, что умирает.
В ужасе Казанова откинул полог и схватил фонарь. Он увидел умирающего с перекошенным ртом. Он понял, что это удар. Он приказал остановиться и побежал за хирургом. Они были на той самой площади, где три года назад он до полусмерти побил Раццету. Узнав в кофейне адрес врача, он потащил его в гондолу прямо в халате. После того как хирург пустил сенатору кровь из вены, Казанова разорвал свою рубашку на полоски и перевязал его. Потом он приказал грести изо всей силы, быстро прибыл к Санта Марина, разбудил слугу и отнес почти безжизненного сенатора в постель. Казанова взял все в свои руки и приказал позвать еще врача, который сделал второе кровопускание и одобрил при этом первое. Казанова расположился рядом с постелью сенатора.
Часом позже в большой тревоге один за другим прибыли два патриция, друзья больного, и расспросили Казанову. Они были достаточно тактичны, чтобы не спрашивать кто он такой, и он окутал себя скромным молчанием. Больной едва показывал признаки жизни, разве что дышал. Ему делали компрессы. Священник ждал его кончины. Казанова отсылал всех посетителей. Два патриция и Казанова молча сидели у постели больного. В середине дня в той же комнате они немного поели.
Вечером старший патриций сказал весьма учтиво, что если у него есть дела, он может удалиться; они же останутся на ночь на матрацах у постели больного. Казанова сказал, что расположится в кресле; больной может умереть, если он его покинет.
Оба господина выглядели пораженными. Поздно вечером все трое поели. Господа рассказали, что их друг — сенатор Маттео Джованни Брагадино, единственный брат прокуратора. Ему пятьдесят семь лет.
Сенатор Брагадино, маркиза д'Урфе и граф Вальдштайн станут тремя большими покровителями Казановы.
Брагадино происходил из прекрасной семьи. Из-за своей веры один его предок был сожжен турками, другой (алхимик) — повешен христианами.
Маттео Джованни Брагадино, красивый, ученый, очень мягкий и остроумный, приверженец черной магии, был известен красноречием и большим талантом политика, а еще как галантный мужчина, совершивший много безумств ради дам, как и дамы ради него. Он был игроком, много проигравшим. Его свирепейшим врагом был его брат, прокуратор Венеции.
Однажды прокуратор был при смерти, как утверждали три врача, от того самого яда, от которого так же болел и умер его сын. Прокуратор обвинил в отравлении брата, но Совет Десяти единогласно признал его невиновным.
Пострадавший от злого брата, который похитил у него половину доходов, он жил «как любезный философ в лоне дружбы». Два преданных друга, породнившиеся между собой и происходившие из благородных семейств, господин Дандоло и господин Барбаро, печально сидели у его постели.
Когда врач Ферро растер ему грудь ртутной мазью, чтобы возбудить циркуляцию крови, больному к радости обоих друзей наконец стало лучше, но еще двадцать четыре часа его мучил сильнейший прилив крови в голову. Он был весь в жару и в смертельно-опасном возбуждении. Казанова видел, что глаза Брагадино уже закатывались и он едва мог дышать. Он разбудил друзей и объяснил, что больной умрет, если они немедленно не удалят мазь. Он тотчас обнажил грудь Брагадино, отлепил пластырь и заботливо вымыл его теплой водой. Тут Брагадино задышал легче и впал в тихий сон.
Утром врач был весьма удовлетворен, увидев больного в хорошем состоянии. Но когда господин Дандоло посоветовал ему удалить пластырь, доктор гневно раскричался, что это сведет больного в гроб; кто осмелился вмешаться!
Тут Брагадино сказал: «Доктор, человек, освободивший меня от ртути, что меня давила, это врач, понимающий больше, чем вы.» Он имел в виду Казанову.
Казанова и врач уставились друг на друга в полном изумлении. Казанова молчал, чтобы не пуститься в смех. Врач презрительно смотрел на него, как на шарлатана. Наконец он холодно сказал, что раз уж так пошло, то наука может освободить место. Его поймали на слове.
Так Казанова стал врачом сенатора. Он был восхищен. Он объявил больному, что его вылечат природа и диета.
Отставленный врач рассказывал сумасшедшую историю всему городу. Многие удивлялись, что Брагадино взял врачом дешевого скрипача. Он объяснял всем, что без Казановы задохнулся бы; один умный скрипач может знать больше, чем все врачи Венеции.
Думал ли Казанова, что выступает наполовину шарлатаном, как когда-то наполовину совратил женщину?
Он стал оракулом Брагадино и двух его друзей. Он был настолько дерзок, что как каждый второй ученый говорил о книгах, которых никогда не читал, и цитировал медицинские теории, которые понимал лишь наполовину. Брагадино уверял, что для молодого человека он слишком учен. Нет ли у него каких-либо сверхъестественных знаний? Он может тихонько сказать правду.
От дерзости к надувательству был только шаг. Чтобы не разочаровывать Брагадино в его вере в чудесное, он признался, что в самом деле владеет магическими знаниями. Когда он переводит какой-нибудь вопрос в числа, он получает ответ в числах, которых ни один человек на земле, кроме него, не может понять верно.
Брагадино тотчас отгадал, что это — Ключ Соломона, как зовет обычный народ Каббалу. Кто передал ему эту науку?
Отшельник с горы Карпанья, которого Казанова узнал случайно, когда он был пленником испанской армии.
Дружбой с этими тремя людьми он восстановил уважение земляков. Никто в Венеции не мог понять, как трое таких умных, благородных, высокоморальных людей, которые по возрасту уже отказались от связей с женщинами, могут жить с таким бездельником.
К началу лета Брагадино снова смог ходить в сенат. Днем раньше он сказал Казанове: «Я обязан тебе жизнью, глупыш, хотевший, но не смогший стать священником, юристом, адвокатом, солдатом и даже скрипачом. Ангел господень привел тебя в мои руки. Я тебя изучил. Я знаю, как тебе отплатить. Если ты хочешь стать моим сыном, я оставлю тебя жить в моем доме до самой своей смерти. Твое жилище уже готово, осталось перенести вещи. Ты получишь слугу, собственную гондолу, свободный стол и десять цехинов в месяц. В твоем возрасте я не получал больше. Не думай о будущем, развлекайся и вот тебе мое слово: ты всегда найдешь во мне друга.»
«Так из дешевого скрипача я стал большим господином», говорит Казанова.
Шпион Мануцци удостоверял в 1755 году, что Казанова обладает доверием Брагадино и разоряет его. «Но как может человек, играющий такую большую роль, общаться с таким бездельником?», спрашивает Мануцци. Шпик на редкость разбирался в шарме своей жертвы. В 1748 году из-за каббалистических обманов, которые он предпринял с Брагадино, Казанова должен был временно удалиться из Венеции.
Но до тех пор, пока 14 октября 1767 года Брагадино не умер в семьдесят лет, он любил Казанову и доверял ему, и Казанова в своих «Confutatione» посвятил ему прекрасную надгробную речь.
Марко Барбаро, холостяк, оставил Казанове пожизненную ренту в шесть цехинов ежемесячно. И Марко Дандоло, холостяк, в своем завещании определил ему столько же.
Глава восьмая
Христина
Мужчинам мы обязаны многими редкостными находками в поэтическом искусстве, все они имеют свое основание в инстинкте размножения, например, идеал женщины.
Георг Христоф Лихтенберг
И он сразу начал плакать. Он был злой и сентиментальный.
Достоевский «Братья Карамазовы»
В двадцать один год Казанова сделал религией удовольствие. Однако в тридцать он сидел под свинцовыми крышами как член подрывной организации вольных каменщиков, и, как Сократ, был обвинен в развращении молодежи.
Его живой портрет, выписанный м воспоминаниях, выглядит привлекательным. Он живет пышно, он отважный игрок и непревзойденный мот, дерзкий остряк и в высшей степени нескромный праздношатающийся, который бесстрашно преследует всех женщин, обманывает других любовников и ценит лишь то общество, в котором может развлекаться.
Брагадино предостерегал. Он тоже в юности был бешеным. Казанова в старости тоже будет каяться. Точно в указанный срок Казанова назвал его мудрым. Впрочем, он находил много мудрых отцов-заместителей своему настоящему безрассудному отцу, которого едва узнал: Гоцци, Баффо, Малипьеро, Юсуф Али, и даже целое трио: Брагадино, Дандоло, Барбаро. Брагадино ласково советовал не играть на слово или по крайней мере не уплачивать такие проигрыши, потому что лучше за игрой быть банкометом, чем банкомету понтировать. Банкомет может отгадать, поэтому у него всегда преимущество против игрока.
В это время брат Казановы Франческо через Венецию проезжал в Рим, где стал учеником весьма известного тогда Рафаэля Менгса. Братья и сестры Казановы уже усердно и успешно продвигались по своим гражданским профессиям. Но память о них еще живет только потому, что их брат был авантюристом.
Замечательный соблазнитель Казанова хвастает тем, что не только делает женщин счастливыми, когда их любит, но часто создает их счастье тем, что предохраняет их от стыда или от бессовестного совращения, находит им супругов или богатых любовников, дарит им переживания большой любви или спасает честь их семейства.
Летом в Венеции слишком жарко и три покровителя с Казановой поехали в Падую, где три-четыре недели подряд возлюбленной Казановы была знаменитая венецианская куртизанка Анчилья, одна из великих оперных танцовщиц того времени. Президент де Броссе проезжавший через Италию в 1739—1740 годах называл ее красивейшей женщиной Италии. Ее официальным любовником был тогда граф Медини, «бесстрашный игрок и вечный враг удачи».
Граф Томмазо Медини, из старого словенского военного рода, штудировал юриспруденцию и беллетристику, и был выслан инквизиторами Венеции за то, что избил кредитора, а когда тайно вернулся, был заключен в крепость, из которой сбежал. Королева Мария-Терезия сделала его «capitano della guistizia» («капитаном справедливости») в Мантуе. Инквизиторы разрешили ему возвратиться в Венецию и снова выслали, когда он снова избил кредитора. Он потерял службу в Падуе и завоевал в Вене дружбу Метастазио, который хвалил стихи Медини. Высланный из Вены и других мест как шулер, он в 1774 году в Мюнхене напечатал перевод «Генриады» Вольтера, сделавший его знаменитым. Он умер в долговой тюрьме Лондона.
На досуге Казанова понемногу проигрывал свои деньги Медини в салоне Анчильи, вплоть до того дня, когда вынул пистолет и угрожал застрелить Медини, если тот не вернет деньги, похищенные шулерской игрой. Анчилья упала в обморок. Медини отдал деньги, но потребовал, чтобы они вышли на улицу со шпагами.
В Прато-делла-Валле при лунном свете они вынули шпаги. Казанова уколол графа в плечо. Медини, который не мог поднять руку, запросил пощады.
Это была первая дуэль Казановы — против заведомого шулера и против литератора. Он пошел домой, спал великолепно и утром покинул Падую по настойчивому совету своего «отца» Брагадино.
Дороги Казановы вели тогда из игорного зала в закладную контору, на пути он встречал прелестных женщин, влюблялся, нуждался в свежих деньгах и потому шел снова в игорный зал из чистой скупости, хотя был расточителен, объяснял он; так как у него ничего не было, он должен был выиграть, а игорный выигрыш он ни ставил ни во что и с удовольствием тратил его на женщин. Веселая жизнь! Однако, у него всегда были долги, потому что он не мог остановиться, ни когда выигрывал, ни когда терял. Брагадино дал хороший совет. В казино в Ридотти держать банк имели право только нобили, с большими париками на голове, в мантиях и без масок.
Однажды серым утром января 1747 года Казанова был на пути в Тревизо, где хотел заложить бриллиантовое кольцо стоимостью в пятьсот цехинов, потому что у ростовщиков в Венеции деньги обходились дороже. Он был должен двести цехинов и обратился за советом к госпоже Манцони, ее содействием одна дама одолжила ему кольцо.
На набережной он увидел гондолу с двумя гребцами, которая вот-вот отправлялась в Местре, с богато разодетой молодой женщиной, которую он так страстно разглядывал, что гондольер кивнул, поняв что Казанова ищет дешевой оказии в Местре.
Казанова пристально посмотрел в прелестное лицо женщины, взошел в гондолу и заплатил двойную цену за проезд, чтобы не взяли никого больше, поэтому гондольер называл его экселенца, а старый священник хотел уступить место рядом с женщиной; Казанова вежливо отказался так как не был нобилем.
«Но вы наверное священнослужитель?»
«Нет, барышня, я только писец адвоката!»
«Я рада. Мой отец всего только арендатор. А это мой дядя, священник из Пр. (Преганциоло? Предацци?) Там я родилась и выросла, единственный ребенок и наследница отца, который умер, и матери, о которой врач к моему горю сказал, что она уже не поднимется.»
«Милая Христина», сказал священник, «наверное, ты тревожишь господина?»
«Но разве я не взошел сюда, привлеченный красотой вашей племянницы, дорогой священник?»
Дядя и племянница при этом громко засмеялись, и он посчитал этим людей немного простоватыми. Дядя, несмотря на ее протесты, рассказал, что она заметила: «Посмотри-ка на этого приятного молодого человека, он гневается, что не едет с нами.»
Она толкнула дядю на этих словах.
«Я не думал, что нравлюсь вам, но после этих слов отваживаюсь сказать, что нахожу вас прелестной.»
«Многие венецианцы делали мне комплименты, но ни один не посватался. Я была в Венеции четырнадцать дней, чтобы найти жениха. Я хотела бы жить в Венеции.»
«У этой девушки четыре тысячи дукатов», сказал дядя. «Хорошая партия! Но кто ей нравится, тот не сватается. Кто сватается, тот не нравится.»
«Четырнадцать дней в Венеции! Это же слишком мало!», воскликнул Казанова. Он был бы счастлив взять в жены эту девушку на этом самом месте, даже если бы у нее не было пятидесяти тысяч талеров. Но вначале он должен узнать ее характер.
«Характер?», спросила она. «Вы имеете в виду красивый почерк?»
«Нет, мой ангел. Она заставляет меня смеяться. Я имею в виду свойства сердца. Уже три года я ищу жену, и хотя нашел несколько почти таких же прелестных девушек, все с хорошим приданным, но через два или три месяца у них выявлялись недостатки.»
«Что же вам не нравилось?»
«Одна не выносит детей, другая слишком тщеславна, третья — монашка, четвертая глупа, пятая печальна. Одна не хотела целоваться, другая чересчур красилась.»
На каждом пункте Христина серьезно уверяла, что у нее этого недостатка нет. Она носила в черных косах золотые заколки и шпильки, золотую шейную цепочку двадцатикратного переплетения и широкие, массивные, золотые кольца, всего больше чем на сто цехинов.
Священник хотел идти в Тревизо пешком, но племяннице нужно место в коляске. Тогда Казанова предложил им «свою» четырехместную коляску. В Манджера он приказал подать завтрак, а тем временем нанял красивую коляску. Священник пошел к мессе. Казанова попросил помолиться за них и дал ему за это серебряный дукат, за что священник хотел поцеловать ему руку.
Наконец Казанова подал руку племяннице, иначе он прослывет неучтивым. Она взяла его руку. «Что же станут говорить теперь?»
«Что мы влюблены и составляем прекрасную пару!»
«А если нас увидит ваша подруга?»
«У меня нет ни одной, я никого не хочу, во всей Венеции нет никого красивее вас.»
«Жаль, я не приеду больше в Венецию, и уж конечно не на шесть месяцев нужных вам, чтобы изучить кого-нибудь.»
«Я возмещу все издержки!»
«Тогда скажите это дяде!»
«За шесть месяцев вы хорошо изучите меня.»
«Я уже хорошо знаю вас.»
«И вы сможете ко мне привыкнуть?»
«Наверное.»
«И полюбить меня?»
«Очень, если вы станете моим мужем!»
Он был поражен, восхищен. Ее шелковое платье, золотое шитье и браслеты, ее фигура, красивая грудь, красивые ноги, тонкие лодыжки, ее походка, свободные движения, очаровательный взгляд — переодетая принцесса! А как она наслаждается тем, что нравится ему! Она четырнадцать дней была в Венеции, и не нашлось никого, кто бы женился на ней или по крайней мере соблазнил?
Ее прелестям он хотел «принести блистательное почитание на свой лад».
В Тревизо он пригласил их на ужин и обещал поездку в Пр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Случай спас Казанову от плохого конца. В середине апреля он играл на благородной свадьбе, продолжавшейся три дня. На рассвете третьего дня, уставший, он покинул оркестр, чтобы пойти поспать, как увидел сенатора в красной мантии, спускавшегося по лестнице, который на пути в свою гондолу достал платок и выронил письмо. Казанова поднял письмо и отдал сенатору, который настойчиво просил Казанову забраться в гондолу, чтобы в благодарность отвезти его домой. Когда Казанова уселся рядом на скамеечку, сенатор попросил его потрясти и помассировать ему левую руку, которую он не чувствует. Казанова тряс изо всех сил. Вдруг сенатор сказал ему неясным низким голосом, что уже отнялась вся левая половина и он чувствует, что умирает.
В ужасе Казанова откинул полог и схватил фонарь. Он увидел умирающего с перекошенным ртом. Он понял, что это удар. Он приказал остановиться и побежал за хирургом. Они были на той самой площади, где три года назад он до полусмерти побил Раццету. Узнав в кофейне адрес врача, он потащил его в гондолу прямо в халате. После того как хирург пустил сенатору кровь из вены, Казанова разорвал свою рубашку на полоски и перевязал его. Потом он приказал грести изо всей силы, быстро прибыл к Санта Марина, разбудил слугу и отнес почти безжизненного сенатора в постель. Казанова взял все в свои руки и приказал позвать еще врача, который сделал второе кровопускание и одобрил при этом первое. Казанова расположился рядом с постелью сенатора.
Часом позже в большой тревоге один за другим прибыли два патриция, друзья больного, и расспросили Казанову. Они были достаточно тактичны, чтобы не спрашивать кто он такой, и он окутал себя скромным молчанием. Больной едва показывал признаки жизни, разве что дышал. Ему делали компрессы. Священник ждал его кончины. Казанова отсылал всех посетителей. Два патриция и Казанова молча сидели у постели больного. В середине дня в той же комнате они немного поели.
Вечером старший патриций сказал весьма учтиво, что если у него есть дела, он может удалиться; они же останутся на ночь на матрацах у постели больного. Казанова сказал, что расположится в кресле; больной может умереть, если он его покинет.
Оба господина выглядели пораженными. Поздно вечером все трое поели. Господа рассказали, что их друг — сенатор Маттео Джованни Брагадино, единственный брат прокуратора. Ему пятьдесят семь лет.
Сенатор Брагадино, маркиза д'Урфе и граф Вальдштайн станут тремя большими покровителями Казановы.
Брагадино происходил из прекрасной семьи. Из-за своей веры один его предок был сожжен турками, другой (алхимик) — повешен христианами.
Маттео Джованни Брагадино, красивый, ученый, очень мягкий и остроумный, приверженец черной магии, был известен красноречием и большим талантом политика, а еще как галантный мужчина, совершивший много безумств ради дам, как и дамы ради него. Он был игроком, много проигравшим. Его свирепейшим врагом был его брат, прокуратор Венеции.
Однажды прокуратор был при смерти, как утверждали три врача, от того самого яда, от которого так же болел и умер его сын. Прокуратор обвинил в отравлении брата, но Совет Десяти единогласно признал его невиновным.
Пострадавший от злого брата, который похитил у него половину доходов, он жил «как любезный философ в лоне дружбы». Два преданных друга, породнившиеся между собой и происходившие из благородных семейств, господин Дандоло и господин Барбаро, печально сидели у его постели.
Когда врач Ферро растер ему грудь ртутной мазью, чтобы возбудить циркуляцию крови, больному к радости обоих друзей наконец стало лучше, но еще двадцать четыре часа его мучил сильнейший прилив крови в голову. Он был весь в жару и в смертельно-опасном возбуждении. Казанова видел, что глаза Брагадино уже закатывались и он едва мог дышать. Он разбудил друзей и объяснил, что больной умрет, если они немедленно не удалят мазь. Он тотчас обнажил грудь Брагадино, отлепил пластырь и заботливо вымыл его теплой водой. Тут Брагадино задышал легче и впал в тихий сон.
Утром врач был весьма удовлетворен, увидев больного в хорошем состоянии. Но когда господин Дандоло посоветовал ему удалить пластырь, доктор гневно раскричался, что это сведет больного в гроб; кто осмелился вмешаться!
Тут Брагадино сказал: «Доктор, человек, освободивший меня от ртути, что меня давила, это врач, понимающий больше, чем вы.» Он имел в виду Казанову.
Казанова и врач уставились друг на друга в полном изумлении. Казанова молчал, чтобы не пуститься в смех. Врач презрительно смотрел на него, как на шарлатана. Наконец он холодно сказал, что раз уж так пошло, то наука может освободить место. Его поймали на слове.
Так Казанова стал врачом сенатора. Он был восхищен. Он объявил больному, что его вылечат природа и диета.
Отставленный врач рассказывал сумасшедшую историю всему городу. Многие удивлялись, что Брагадино взял врачом дешевого скрипача. Он объяснял всем, что без Казановы задохнулся бы; один умный скрипач может знать больше, чем все врачи Венеции.
Думал ли Казанова, что выступает наполовину шарлатаном, как когда-то наполовину совратил женщину?
Он стал оракулом Брагадино и двух его друзей. Он был настолько дерзок, что как каждый второй ученый говорил о книгах, которых никогда не читал, и цитировал медицинские теории, которые понимал лишь наполовину. Брагадино уверял, что для молодого человека он слишком учен. Нет ли у него каких-либо сверхъестественных знаний? Он может тихонько сказать правду.
От дерзости к надувательству был только шаг. Чтобы не разочаровывать Брагадино в его вере в чудесное, он признался, что в самом деле владеет магическими знаниями. Когда он переводит какой-нибудь вопрос в числа, он получает ответ в числах, которых ни один человек на земле, кроме него, не может понять верно.
Брагадино тотчас отгадал, что это — Ключ Соломона, как зовет обычный народ Каббалу. Кто передал ему эту науку?
Отшельник с горы Карпанья, которого Казанова узнал случайно, когда он был пленником испанской армии.
Дружбой с этими тремя людьми он восстановил уважение земляков. Никто в Венеции не мог понять, как трое таких умных, благородных, высокоморальных людей, которые по возрасту уже отказались от связей с женщинами, могут жить с таким бездельником.
К началу лета Брагадино снова смог ходить в сенат. Днем раньше он сказал Казанове: «Я обязан тебе жизнью, глупыш, хотевший, но не смогший стать священником, юристом, адвокатом, солдатом и даже скрипачом. Ангел господень привел тебя в мои руки. Я тебя изучил. Я знаю, как тебе отплатить. Если ты хочешь стать моим сыном, я оставлю тебя жить в моем доме до самой своей смерти. Твое жилище уже готово, осталось перенести вещи. Ты получишь слугу, собственную гондолу, свободный стол и десять цехинов в месяц. В твоем возрасте я не получал больше. Не думай о будущем, развлекайся и вот тебе мое слово: ты всегда найдешь во мне друга.»
«Так из дешевого скрипача я стал большим господином», говорит Казанова.
Шпион Мануцци удостоверял в 1755 году, что Казанова обладает доверием Брагадино и разоряет его. «Но как может человек, играющий такую большую роль, общаться с таким бездельником?», спрашивает Мануцци. Шпик на редкость разбирался в шарме своей жертвы. В 1748 году из-за каббалистических обманов, которые он предпринял с Брагадино, Казанова должен был временно удалиться из Венеции.
Но до тех пор, пока 14 октября 1767 года Брагадино не умер в семьдесят лет, он любил Казанову и доверял ему, и Казанова в своих «Confutatione» посвятил ему прекрасную надгробную речь.
Марко Барбаро, холостяк, оставил Казанове пожизненную ренту в шесть цехинов ежемесячно. И Марко Дандоло, холостяк, в своем завещании определил ему столько же.
Глава восьмая
Христина
Мужчинам мы обязаны многими редкостными находками в поэтическом искусстве, все они имеют свое основание в инстинкте размножения, например, идеал женщины.
Георг Христоф Лихтенберг
И он сразу начал плакать. Он был злой и сентиментальный.
Достоевский «Братья Карамазовы»
В двадцать один год Казанова сделал религией удовольствие. Однако в тридцать он сидел под свинцовыми крышами как член подрывной организации вольных каменщиков, и, как Сократ, был обвинен в развращении молодежи.
Его живой портрет, выписанный м воспоминаниях, выглядит привлекательным. Он живет пышно, он отважный игрок и непревзойденный мот, дерзкий остряк и в высшей степени нескромный праздношатающийся, который бесстрашно преследует всех женщин, обманывает других любовников и ценит лишь то общество, в котором может развлекаться.
Брагадино предостерегал. Он тоже в юности был бешеным. Казанова в старости тоже будет каяться. Точно в указанный срок Казанова назвал его мудрым. Впрочем, он находил много мудрых отцов-заместителей своему настоящему безрассудному отцу, которого едва узнал: Гоцци, Баффо, Малипьеро, Юсуф Али, и даже целое трио: Брагадино, Дандоло, Барбаро. Брагадино ласково советовал не играть на слово или по крайней мере не уплачивать такие проигрыши, потому что лучше за игрой быть банкометом, чем банкомету понтировать. Банкомет может отгадать, поэтому у него всегда преимущество против игрока.
В это время брат Казановы Франческо через Венецию проезжал в Рим, где стал учеником весьма известного тогда Рафаэля Менгса. Братья и сестры Казановы уже усердно и успешно продвигались по своим гражданским профессиям. Но память о них еще живет только потому, что их брат был авантюристом.
Замечательный соблазнитель Казанова хвастает тем, что не только делает женщин счастливыми, когда их любит, но часто создает их счастье тем, что предохраняет их от стыда или от бессовестного совращения, находит им супругов или богатых любовников, дарит им переживания большой любви или спасает честь их семейства.
Летом в Венеции слишком жарко и три покровителя с Казановой поехали в Падую, где три-четыре недели подряд возлюбленной Казановы была знаменитая венецианская куртизанка Анчилья, одна из великих оперных танцовщиц того времени. Президент де Броссе проезжавший через Италию в 1739—1740 годах называл ее красивейшей женщиной Италии. Ее официальным любовником был тогда граф Медини, «бесстрашный игрок и вечный враг удачи».
Граф Томмазо Медини, из старого словенского военного рода, штудировал юриспруденцию и беллетристику, и был выслан инквизиторами Венеции за то, что избил кредитора, а когда тайно вернулся, был заключен в крепость, из которой сбежал. Королева Мария-Терезия сделала его «capitano della guistizia» («капитаном справедливости») в Мантуе. Инквизиторы разрешили ему возвратиться в Венецию и снова выслали, когда он снова избил кредитора. Он потерял службу в Падуе и завоевал в Вене дружбу Метастазио, который хвалил стихи Медини. Высланный из Вены и других мест как шулер, он в 1774 году в Мюнхене напечатал перевод «Генриады» Вольтера, сделавший его знаменитым. Он умер в долговой тюрьме Лондона.
На досуге Казанова понемногу проигрывал свои деньги Медини в салоне Анчильи, вплоть до того дня, когда вынул пистолет и угрожал застрелить Медини, если тот не вернет деньги, похищенные шулерской игрой. Анчилья упала в обморок. Медини отдал деньги, но потребовал, чтобы они вышли на улицу со шпагами.
В Прато-делла-Валле при лунном свете они вынули шпаги. Казанова уколол графа в плечо. Медини, который не мог поднять руку, запросил пощады.
Это была первая дуэль Казановы — против заведомого шулера и против литератора. Он пошел домой, спал великолепно и утром покинул Падую по настойчивому совету своего «отца» Брагадино.
Дороги Казановы вели тогда из игорного зала в закладную контору, на пути он встречал прелестных женщин, влюблялся, нуждался в свежих деньгах и потому шел снова в игорный зал из чистой скупости, хотя был расточителен, объяснял он; так как у него ничего не было, он должен был выиграть, а игорный выигрыш он ни ставил ни во что и с удовольствием тратил его на женщин. Веселая жизнь! Однако, у него всегда были долги, потому что он не мог остановиться, ни когда выигрывал, ни когда терял. Брагадино дал хороший совет. В казино в Ридотти держать банк имели право только нобили, с большими париками на голове, в мантиях и без масок.
Однажды серым утром января 1747 года Казанова был на пути в Тревизо, где хотел заложить бриллиантовое кольцо стоимостью в пятьсот цехинов, потому что у ростовщиков в Венеции деньги обходились дороже. Он был должен двести цехинов и обратился за советом к госпоже Манцони, ее содействием одна дама одолжила ему кольцо.
На набережной он увидел гондолу с двумя гребцами, которая вот-вот отправлялась в Местре, с богато разодетой молодой женщиной, которую он так страстно разглядывал, что гондольер кивнул, поняв что Казанова ищет дешевой оказии в Местре.
Казанова пристально посмотрел в прелестное лицо женщины, взошел в гондолу и заплатил двойную цену за проезд, чтобы не взяли никого больше, поэтому гондольер называл его экселенца, а старый священник хотел уступить место рядом с женщиной; Казанова вежливо отказался так как не был нобилем.
«Но вы наверное священнослужитель?»
«Нет, барышня, я только писец адвоката!»
«Я рада. Мой отец всего только арендатор. А это мой дядя, священник из Пр. (Преганциоло? Предацци?) Там я родилась и выросла, единственный ребенок и наследница отца, который умер, и матери, о которой врач к моему горю сказал, что она уже не поднимется.»
«Милая Христина», сказал священник, «наверное, ты тревожишь господина?»
«Но разве я не взошел сюда, привлеченный красотой вашей племянницы, дорогой священник?»
Дядя и племянница при этом громко засмеялись, и он посчитал этим людей немного простоватыми. Дядя, несмотря на ее протесты, рассказал, что она заметила: «Посмотри-ка на этого приятного молодого человека, он гневается, что не едет с нами.»
Она толкнула дядю на этих словах.
«Я не думал, что нравлюсь вам, но после этих слов отваживаюсь сказать, что нахожу вас прелестной.»
«Многие венецианцы делали мне комплименты, но ни один не посватался. Я была в Венеции четырнадцать дней, чтобы найти жениха. Я хотела бы жить в Венеции.»
«У этой девушки четыре тысячи дукатов», сказал дядя. «Хорошая партия! Но кто ей нравится, тот не сватается. Кто сватается, тот не нравится.»
«Четырнадцать дней в Венеции! Это же слишком мало!», воскликнул Казанова. Он был бы счастлив взять в жены эту девушку на этом самом месте, даже если бы у нее не было пятидесяти тысяч талеров. Но вначале он должен узнать ее характер.
«Характер?», спросила она. «Вы имеете в виду красивый почерк?»
«Нет, мой ангел. Она заставляет меня смеяться. Я имею в виду свойства сердца. Уже три года я ищу жену, и хотя нашел несколько почти таких же прелестных девушек, все с хорошим приданным, но через два или три месяца у них выявлялись недостатки.»
«Что же вам не нравилось?»
«Одна не выносит детей, другая слишком тщеславна, третья — монашка, четвертая глупа, пятая печальна. Одна не хотела целоваться, другая чересчур красилась.»
На каждом пункте Христина серьезно уверяла, что у нее этого недостатка нет. Она носила в черных косах золотые заколки и шпильки, золотую шейную цепочку двадцатикратного переплетения и широкие, массивные, золотые кольца, всего больше чем на сто цехинов.
Священник хотел идти в Тревизо пешком, но племяннице нужно место в коляске. Тогда Казанова предложил им «свою» четырехместную коляску. В Манджера он приказал подать завтрак, а тем временем нанял красивую коляску. Священник пошел к мессе. Казанова попросил помолиться за них и дал ему за это серебряный дукат, за что священник хотел поцеловать ему руку.
Наконец Казанова подал руку племяннице, иначе он прослывет неучтивым. Она взяла его руку. «Что же станут говорить теперь?»
«Что мы влюблены и составляем прекрасную пару!»
«А если нас увидит ваша подруга?»
«У меня нет ни одной, я никого не хочу, во всей Венеции нет никого красивее вас.»
«Жаль, я не приеду больше в Венецию, и уж конечно не на шесть месяцев нужных вам, чтобы изучить кого-нибудь.»
«Я возмещу все издержки!»
«Тогда скажите это дяде!»
«За шесть месяцев вы хорошо изучите меня.»
«Я уже хорошо знаю вас.»
«И вы сможете ко мне привыкнуть?»
«Наверное.»
«И полюбить меня?»
«Очень, если вы станете моим мужем!»
Он был поражен, восхищен. Ее шелковое платье, золотое шитье и браслеты, ее фигура, красивая грудь, красивые ноги, тонкие лодыжки, ее походка, свободные движения, очаровательный взгляд — переодетая принцесса! А как она наслаждается тем, что нравится ему! Она четырнадцать дней была в Венеции, и не нашлось никого, кто бы женился на ней или по крайней мере соблазнил?
Ее прелестям он хотел «принести блистательное почитание на свой лад».
В Тревизо он пригласил их на ужин и обещал поездку в Пр.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48