Он украдкой приближался, держа в руках палку, похожую на небольшое копье. Я поднял камень в знак предупреждения, но он продолжал наступать. Когда он бросился на нас, я замахнулся. Мануэль схватил меня за руку, прежде чем я успел бросить камень. Незнакомец швырнул копье, оно просвистело в воздухе. Затем он дернул за веревку, привязанную к запястью, и копье со свистом вернулось. На конце острия покачивался какой-то мелкий грызун. Крошечные коготки еще двигались.— Отличный удар, — похвалил Мануэль. — Франциско и Андре, вы тоже сможете научиться, если понаблюдаете, как он это делает.— Откуда у него оружие? — спросил Андре.— Мы вырезаем копья и ножи с помощью камней, а иногда зубами и ногтями.— Чтобы охотиться на мышей? — снова спросил Андре.— На мышей, крыс, змей, насекомых.— Их тут много?— Не очень.Проход расширился, мы вышли в широкий круг.— Взгляните наверх, — сказал Мануэль.Пятна солнечного света просачивались в наше подземелье.— Это ворота ада, — пояснил Мануэль. — Сюда вас сбросила стража.Люк находился почти на такой же высоте, что и колокольня монастыря Санта-Крус. Я посмотрел под ноги и увидел отпечаток собственного тела в глине, которая смягчила мое падение.— Мы все попали сюда через это отверстие, — сказал Мануэль. — Как говорит Саламаджо, это единственный вход и выход.— Через день стражники сбрасывают в дыру еду, — продолжал Мануэль. — Всякие объедки — черствые корки хлеба, куриные кости, гнилые фрукты и овощи. Как только через отверстие начинает пробиваться свет, заключенные, толкаясь, занимают места внизу. Даже венецианцы покидают свое убежище. Это бывает опасно: чтобы позабавиться, стражники иногда пускают в толпу стрелы. Заключенные дерутся за каждую крошку. Мы с Саламаджо остаемся в стороне и не участвуем в потасовке, а когда все расходятся, ищем оброненные крупицы.— А через отверстие можно увидеть небо? — спросил я.— Я видел солнце и луну, — сказал Мануэль.— Значит, стражники открывают люк через день? — уточнил Андре.— Да. Так мы ведем подсчет продолжительности нашего заключения — мы провели здесь уже триста сорок восемь дней.Мы прошли еще несколько шагов, и туннель закончился. То был конец помещения — около двухсот шагов отделяло нас от мозаики, находившейся на другом его конце. Я услышал журчание, похожее на веселые звуки флейты, и коснулся рукой каменой стены. По моему предплечью потекла вода. Я сложил ладони ковшиком, набрал в них воды и умылся; холодная жидкость защипала глаза, потекла по щекам, по затылку, по шее.— Саламаджо говорит, что это камни проливают слезы, которых у нас не осталось, — сказал Мануэль.Я наклонил голову, вода потекла мне в рот, оросила потрескавшиеся губы, словно ливень, оживляющий засохшее поле.— Вода принадлежит всем, — сказал Мануэль. — Подземный родник бьет круглый год и не дает нам умереть от жажды.Когда мы с Андре напились вдоволь, мы вернулись тем же путем. Остальные заключенные потеряли к нам всякий интерес и вернулись к своим обычным делам: рыскали в поисках палок, камней и остатков съестного, не замеченных другими.Когда мы вернулись, Саламаджо выковыривал один из мозаичных камней.— Чистое золото, — объявил он. — За него мы сможем выручить ломоть хлеба.Оказалось, что даже больше. Мы с Андре сидели у стены, когда в нашу мрачную пещеру ворвался свет. Мы последовали за тамплиерами на другой конец подземелья, к открытому люку, и, запрокинув голову, я увидел синее небо и солнечные лучи, озарившие пол темницы. Саламаджо велел нам с Андре встать так, чтобы мы оказались на краю светлого круга. Когда стражники опорожнили ведра с отходами, мы остались на месте, наблюдая за яростной схваткой. Каждый с кем-то сражался, мы одни не участвовали в этом. Не сходя с границ круга, Саламаджо и Мануэль подхватывали кусочки еды, оказавшиеся рядом, и делились ими со мной и Андре. Это были крохи, по вкусу напоминавшие навоз, но все равно мы ели, чтобы хоть как-то унять голодную резь в животе.Наконец заключенные перестали шарить по земле в поисках еды и разбрелись. Большинство вернулось в свои убежища, остальные отступили в тень, но оставались поблизости. Саламаджо велел нам оставаться на месте, на краю светлого ореола. Трое заключенных выстроились в ряд, предлагая что-то на обмен; Саламаджо был вторым в очереди. Стражники спустили ведро на толстой веревке, и первый заключенный, шагнув в центр светлого круга, оказался прямо под люком. Он опустил в ведро камень и смотрел, как его поднимают. Скрестив руки, он бормотал какую-то молитву.Пока несчастный молился, стражники передавали камень из рук в руки, словно ювелиры, оценивающие стоимость драгоценности. Затем они швырнули камень обратно, и человек бросился вон из круга, куда один из стражников выпустил стрелу. Она воткнулась в землю и осталась торчать, как будто была тут всегда.Настала очередь Саламаджо. Он сделал шаг вперед и положил квадратный камень в спущенное ведро. Выбрав веревку, стражники принялись изучать подношение. Вглядываясь в камень, они то и дело поглядывали на Саламаджо, будто оценивая его самого. Жить ему или умереть? Затем снова опустили ведро. Саламаджо сунул туда руку и вытащил половину цыпленка.Аромат пищи привлек остальных, в пещере зазвучали стоны. Мануэль подтолкнул нас с Андре поближе к Саламаджо, чтобы защитить его от самых бесстрашных заключенных. Саламаджо тем временем выдернул из земли стрелу и угрожающе размахивал ею. Увидев это, толпа расступилась, и все-таки, когда мы проходили мимо, несколько человек попытались выхватить добычу. Саламаджо отбивался быстрыми, резкими уколами стрелы, и те, кого задевал наконечник, вскрикивали и отступали, хныча и осыпая нас проклятиями на всевозможных языках.Наконец заключенные разошлись по своим местам, и мы вернулись в наше убежище как победоносное войско. Усевшись на мозаичный пол, мы передавали цыпленка друг другу. Знакомый слабый запах древесного угля щекотал ноздри, вызывая воспоминания, возрождая угасшие образы. Под ребрами я ощутил сосущую пустоту — то была тоска по другому месту, по другой ночи. Перед тем как мой брат отправился в крестовый поход, мы устроили в гостиной пир в его честь. Отец поручил Серхио разделывать жареного цыпленка. Мой брат, рыцарь армии Господа. Его мягкая улыбка расплывалась и блекла.
* * *
После этого каждый клан в тюрьме пытался выменять у нас камни из мозаики. В обмен мы получали крыс, змей, дрова, заостренные палки и другие драгоценные камни.Случившееся в тот день возбудило интерес к нашему убежищу. Остальные заключенные не могли забыть аромат цыпленка. Саламаджо указал нам на лазутчиков из крупных кланов, изучавших наши привычки. Следуя распоряжению Саламаджо, мы рылись в грязи в поисках камней и складывали их в кучу в центре нашего «лагеря». Мы никогда не отходили далеко друг от друга, и, по крайней мере, один из нас бодрствовал, пока остальные спали, чтобы предупредить об опасности.Возможно, из-за того, что их «лагерь» находился к нам ближе всего, германцы не смогли устоять перед соблазном. Я вовремя заметил их приближение: их блестящие глаза неожиданно появились из темноты, словно яркие звезды в полуночном небе. Они приближались. Я разбудил остальных, и мы вооружились самыми большими камнями из нашего арсенала.— Они попытаются нас разделить, — предупредил Саламаджо, — и прикончить поодиночке. Держитесь вместе. Если кто-то из вас окажется один, пусть пробивается обратно к остальным.Восемь германцев разделились на две шеренги, по четыре человека в каждой. Они размахивали тяжелыми палками и нападали по очереди: сперва одна шеренга, потом другая. Я не успевал перевести дух и нанести ответный удар, как нападавшие набрасывались и снова отступали. Я размахивал камнем, зажатым в кулаке, но враги были неуловимы, словно призраки. Удар палки угодил мне по лицу, раскровянив нос. Я выронил камень, но продолжал драться голыми, залитыми кровью руками. Правую руку я скоро сломал о твердую челюсть одного из обидчиков.— Держитесь вместе! — крикнул Саламаджо.Атака следующей шеренги оказалась еще сильнее. Острие палки воткнулось мне в живот, и я согнулся пополам, а едва успел разогнуться, как заметил занесенный надо мной камень — голубое свечение слюды. Потом я ничего уже не ощущал, даже боли. Просто парил в темном, безлунном небе.Я очнулся, когда меня тащили за ноги по грязному проходу прочь от нашего укрытия. Схватиться было не за что, мои руки скользили по черной слизи. Я поднял голову и посмотрел вверх: меня волокли трое германцев, двигаясь задом вперед. Позади них я увидел посреди прохода человека со всклокоченной бородой. В одной руке он держал камень, в другой стрелу. Это был Саламаджо. Не знаю, как он туда попал — может, перескочил над нашими головами, а может, ему была известна тайная тропинка в обход главного прохода. Расстояние между нами быстро сокращалось. Я откинулся назад и ощутил прохладную грязь тыльными сторонами рук.Камень Саламаджо опустился на голову одного из германцев, и тот упал. Двое других отпустили мои ноги. Когда я поднялся, Саламаджо уже успел проткнуть стрелой грудь еще одного врага.— Идем, — скомандовал Саламаджо.Он бросился назад к нашим товарищам, а я — за ним. Двое мертвых германцев лежали лицом вниз в нашем укрытии на мозаичном полу, но дела Андре и Мануэля были плохи: оставшиеся в живых германцы приперли их к стене.Я с разбегу кинулся на врагов. Они не видели моего приближения, и, подбежав, я толкнул плечом одного из них. Он отшатнулся, налетел на острые зубцы стены и обмяк.Я тоже потерял равновесие, упал и пополз к раненому германцу. Рука моя нащупала большой камень, я поднял его, пробуя острые края. Германец стонал, на его лбу зияла рана. Я замахнулся и ударил изо всех сил, превратив лицо своего врага в кровавое месиво. Стоны прекратились.Когда я поднял голову, остальные германцы исчезли. Мои товарищи стояли у входа в наше убежище.Саламаджо и Мануэль выволокли три тела в общий проход.Я прислонился к стене, изнемогая от усталости, сполз на землю и заснул.Проснулся я от резкого звука, как будто где-то разрывали ткань, и увидел, что Саламаджо счистил грязь с пола и смотрит на мозаику. Андре и Мануэль спали. Тела, оставленные в проходе, исчезли.— Они похоронили своих убитых? — спросил я.— Нет, — ответил Саламаджо.Кислый запах крови донесся до нашего укрытия.— Людоеды, — сказал Саламаджо. — Здесь даже христиане становятся варварами.Было слышно, как германцы не спеша разрывают упрямые сухожилия, расчленяют тела. Кости хрустели, словно сломанные прутья. Жесткое мясо методично пережевывалось, жуткий скрежещущий звук отдавался от стен пещеры.После этого случая мы продолжали придерживаться прежней тактики: спали по очереди, пополняли наш «арсенал», выискивая камни покрупней и поострей. Однако больше на нас никто не нападал — ни германцы, ни другие кланы.После стычки соотношение сил изменилось. Мы убили пятерых германцев, и оставшиеся трое не могли больше защищать комнату с запасами дерева. Спустя всего несколько часов после схватки венецианцы покинули свою каменную крепость и прогнали наших соседей. Германцы даже не пытались сопротивляться.С тех пор венецианцы удерживали оба своих укрытия. Саламаджо любил повторять, что у них есть замок-крепость в центре пещеры и загородное поместье — комната рядом с нашим лагерем.Спустя несколько недель в тюрьму бросили еще четырех венецианцев. Теперь их стало шестнадцать — вдвое больше, чем в любом другом клане подземелья. Раз в месяц венецианцы собирали дань с каждой группы узников, распределив между собой обязанности по сбору податей. Какой именно налог взимался с каждой группы, зависело от того, какими запасами на тот момент располагали венецианцы, от возможностей «данников» и от настроения сборщика.Саламаджо подружился с нашим сборщиком — старым моряком по имени Джованни. Тот был капитаном торгового судна и утверждал, что повидал все порты мира. В тюрьме он стал одним из предводителей венецианского клана. Саламаджо и Джованни разговаривали друг с другом на каталонском наречии; старик, кажется, знал все существующие в мире языки.Обычно Джованни требовал у Саламаджо несколько кубиков мозаики. Они могли торговаться почти неделю — это вносило разнообразие в их монотонное пребывание в темнице.— Ты шутишь, старик, — говорил Джованни, внимательно осмотрев наше подношение. — Возможно, ты принимаешь нас за генуэзцев. Допускаю — наших кузенов можно надуть с помощью этой ерунды, но не нас, венецианцев. Мы — весьма искушенные люди, ведь мы странствуем по всему миру. Покажи мне вон те, бирюзовые, из реки.— То, что ты бродишь между двумя вашими укрытиями, — отвечал Саламаджо, — еще не дает тебе права называться великим путешественником, Джованни.Их разговор зачастую переходил потом на то, кто из них повидал больше стран, или где лучше всего учили морскому делу, или на любую другую тему, столь же далекую от сбора налога. Они могли не возвращаться к обсуждению налога часами и даже днями. Мы с Андре слушали их перепалки и порой благодаря им на время забывали о нашем плачевном положении. Время от времени Джованни обращался к нам с Андре так, будто только что заметил наше присутствие.— Кто эти люди, Саламаджо? — спрашивал он. — Ваш король Хайме посылает в бой мальчишек?— Мне двадцать один год, — говорил я не раз.— Мне тоже, — повторял Андре.— Тогда приношу извинения, — говорил Джованни. — Помню, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас…И он пускался в рассказы о своих странствиях — о том, как однажды влюбился в сицилийскую шлюху, о сражении с пиратским кораблем недалеко от берегов Кипра, о серой жемчужине, которую он нашел где-то в Северной Африке.Рассказав несколько историй и поворчав, Джованни всегда соглашался на первоначальное предложение Саламаджо.— Проблема в том, — говорил он, — что я слишком щедр. Теперь я буду посылать к вам для сбора дани Пабло. Он вам понравится. Откусывает головы у живых крыс. Удачи, Саламаджо. И вам тоже, рыцари Калатравы.Однако каждый месяц Джованни сам возвращался к нам. Постепенно венецианцы взяли под контроль все подземелье и стали наводить порядки в тюремной жизни. Время от времени Джованни вставал в середине прохода и объявлял новые правила. Обычно он приводил примеры и перечислял наказания за различные нарушения. Затем повторял все вышесказанное, по меньшей мере, на пяти языках. Венецианцы настояли на том, чтобы для поддержания гигиены в конце пещеры были вырыты отхожие места.— Что бы там ни думали неверные, — говорил Джованни, — вы не животные. Хотя иногда вы живете как звери — ходите и спите в собственном дерьме. Больше этого не будет. Отныне вы должны справлять нужду только в отхожих местах, и больше нигде.За первое нарушение этого правила взимался штраф в виде таракана, крысы или змеи. За второе нарушители получали десять ударов палкой.Кроме того, венецианцы запретили поедать человечину — мертвую или живую. Они велели каждому клану хоронить своих мертвецов. Они даже предоставили своего священника — отца Габрио — для чтения заупокойной молитвы.Не надо было быть монахом, чтобы понять, что отец Габрио никакой не «отец». Во всяком случае, в духовном смысле. Его сильные мускулистые руки больше подходили для того, чтобы ставить мачту, чем для того, чтобы раздавать хлеб во время причастия. Ходил он враскачку, чуть неуверенно, будто не привык ступать по твердой земле.Однако заключенным было все равно. Отец Габрио знал несколько фраз на латыни и имел представление о ритме молитв, пусть даже и перевирал основную часть литургии. Спустя несколько месяцев после назначения отца Габрио тюремным священником Джованни рассказал нам, что в детстве тот был слугой в некоем монастыре под Венецией. Там-то он и научился чтению молитв.— В море, — рассказывал Джованни, — Габрио часто кричал во сне. Однажды я спросил его, что за кошмары ему снятся. Габрио ответил, что каждую ночь он видит, будто он пастух, который пытается привести свое стадо домой в страшный шторм. Человек может плавать по всему миру, — продолжал Джованни, — но, в конце концов, он должен посмотреть в лицо своей судьбе.Несмотря на всяческие промашки и оговорки, молитвы отца Габрио придавали похоронам торжественности, и мы чувствовали, что Господь ведет счет живым и умершим в нашей пещере. Вскоре почти все заключенные стали посещать похороны вне зависимости от личности усопшего, просто чтобы послушать бормотание нашего священника.Еще венецианцы запретили драки между группами и внутри их. Когда возникали конфликты, стороны должны были представить спорный вопрос на рассмотрение тюремного судьи в лице Джованни. Он надевал черное платье и, внимательно выслушав спорящих, выносил решение, не подлежащее обжалованию. Если проигравшая сторона противилась исполнению воли Джованни, шестнадцать венецианцев, вооруженных камнями и палками, быстро убеждали непокорных в правоте его суждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
* * *
После этого каждый клан в тюрьме пытался выменять у нас камни из мозаики. В обмен мы получали крыс, змей, дрова, заостренные палки и другие драгоценные камни.Случившееся в тот день возбудило интерес к нашему убежищу. Остальные заключенные не могли забыть аромат цыпленка. Саламаджо указал нам на лазутчиков из крупных кланов, изучавших наши привычки. Следуя распоряжению Саламаджо, мы рылись в грязи в поисках камней и складывали их в кучу в центре нашего «лагеря». Мы никогда не отходили далеко друг от друга, и, по крайней мере, один из нас бодрствовал, пока остальные спали, чтобы предупредить об опасности.Возможно, из-за того, что их «лагерь» находился к нам ближе всего, германцы не смогли устоять перед соблазном. Я вовремя заметил их приближение: их блестящие глаза неожиданно появились из темноты, словно яркие звезды в полуночном небе. Они приближались. Я разбудил остальных, и мы вооружились самыми большими камнями из нашего арсенала.— Они попытаются нас разделить, — предупредил Саламаджо, — и прикончить поодиночке. Держитесь вместе. Если кто-то из вас окажется один, пусть пробивается обратно к остальным.Восемь германцев разделились на две шеренги, по четыре человека в каждой. Они размахивали тяжелыми палками и нападали по очереди: сперва одна шеренга, потом другая. Я не успевал перевести дух и нанести ответный удар, как нападавшие набрасывались и снова отступали. Я размахивал камнем, зажатым в кулаке, но враги были неуловимы, словно призраки. Удар палки угодил мне по лицу, раскровянив нос. Я выронил камень, но продолжал драться голыми, залитыми кровью руками. Правую руку я скоро сломал о твердую челюсть одного из обидчиков.— Держитесь вместе! — крикнул Саламаджо.Атака следующей шеренги оказалась еще сильнее. Острие палки воткнулось мне в живот, и я согнулся пополам, а едва успел разогнуться, как заметил занесенный надо мной камень — голубое свечение слюды. Потом я ничего уже не ощущал, даже боли. Просто парил в темном, безлунном небе.Я очнулся, когда меня тащили за ноги по грязному проходу прочь от нашего укрытия. Схватиться было не за что, мои руки скользили по черной слизи. Я поднял голову и посмотрел вверх: меня волокли трое германцев, двигаясь задом вперед. Позади них я увидел посреди прохода человека со всклокоченной бородой. В одной руке он держал камень, в другой стрелу. Это был Саламаджо. Не знаю, как он туда попал — может, перескочил над нашими головами, а может, ему была известна тайная тропинка в обход главного прохода. Расстояние между нами быстро сокращалось. Я откинулся назад и ощутил прохладную грязь тыльными сторонами рук.Камень Саламаджо опустился на голову одного из германцев, и тот упал. Двое других отпустили мои ноги. Когда я поднялся, Саламаджо уже успел проткнуть стрелой грудь еще одного врага.— Идем, — скомандовал Саламаджо.Он бросился назад к нашим товарищам, а я — за ним. Двое мертвых германцев лежали лицом вниз в нашем укрытии на мозаичном полу, но дела Андре и Мануэля были плохи: оставшиеся в живых германцы приперли их к стене.Я с разбегу кинулся на врагов. Они не видели моего приближения, и, подбежав, я толкнул плечом одного из них. Он отшатнулся, налетел на острые зубцы стены и обмяк.Я тоже потерял равновесие, упал и пополз к раненому германцу. Рука моя нащупала большой камень, я поднял его, пробуя острые края. Германец стонал, на его лбу зияла рана. Я замахнулся и ударил изо всех сил, превратив лицо своего врага в кровавое месиво. Стоны прекратились.Когда я поднял голову, остальные германцы исчезли. Мои товарищи стояли у входа в наше убежище.Саламаджо и Мануэль выволокли три тела в общий проход.Я прислонился к стене, изнемогая от усталости, сполз на землю и заснул.Проснулся я от резкого звука, как будто где-то разрывали ткань, и увидел, что Саламаджо счистил грязь с пола и смотрит на мозаику. Андре и Мануэль спали. Тела, оставленные в проходе, исчезли.— Они похоронили своих убитых? — спросил я.— Нет, — ответил Саламаджо.Кислый запах крови донесся до нашего укрытия.— Людоеды, — сказал Саламаджо. — Здесь даже христиане становятся варварами.Было слышно, как германцы не спеша разрывают упрямые сухожилия, расчленяют тела. Кости хрустели, словно сломанные прутья. Жесткое мясо методично пережевывалось, жуткий скрежещущий звук отдавался от стен пещеры.После этого случая мы продолжали придерживаться прежней тактики: спали по очереди, пополняли наш «арсенал», выискивая камни покрупней и поострей. Однако больше на нас никто не нападал — ни германцы, ни другие кланы.После стычки соотношение сил изменилось. Мы убили пятерых германцев, и оставшиеся трое не могли больше защищать комнату с запасами дерева. Спустя всего несколько часов после схватки венецианцы покинули свою каменную крепость и прогнали наших соседей. Германцы даже не пытались сопротивляться.С тех пор венецианцы удерживали оба своих укрытия. Саламаджо любил повторять, что у них есть замок-крепость в центре пещеры и загородное поместье — комната рядом с нашим лагерем.Спустя несколько недель в тюрьму бросили еще четырех венецианцев. Теперь их стало шестнадцать — вдвое больше, чем в любом другом клане подземелья. Раз в месяц венецианцы собирали дань с каждой группы узников, распределив между собой обязанности по сбору податей. Какой именно налог взимался с каждой группы, зависело от того, какими запасами на тот момент располагали венецианцы, от возможностей «данников» и от настроения сборщика.Саламаджо подружился с нашим сборщиком — старым моряком по имени Джованни. Тот был капитаном торгового судна и утверждал, что повидал все порты мира. В тюрьме он стал одним из предводителей венецианского клана. Саламаджо и Джованни разговаривали друг с другом на каталонском наречии; старик, кажется, знал все существующие в мире языки.Обычно Джованни требовал у Саламаджо несколько кубиков мозаики. Они могли торговаться почти неделю — это вносило разнообразие в их монотонное пребывание в темнице.— Ты шутишь, старик, — говорил Джованни, внимательно осмотрев наше подношение. — Возможно, ты принимаешь нас за генуэзцев. Допускаю — наших кузенов можно надуть с помощью этой ерунды, но не нас, венецианцев. Мы — весьма искушенные люди, ведь мы странствуем по всему миру. Покажи мне вон те, бирюзовые, из реки.— То, что ты бродишь между двумя вашими укрытиями, — отвечал Саламаджо, — еще не дает тебе права называться великим путешественником, Джованни.Их разговор зачастую переходил потом на то, кто из них повидал больше стран, или где лучше всего учили морскому делу, или на любую другую тему, столь же далекую от сбора налога. Они могли не возвращаться к обсуждению налога часами и даже днями. Мы с Андре слушали их перепалки и порой благодаря им на время забывали о нашем плачевном положении. Время от времени Джованни обращался к нам с Андре так, будто только что заметил наше присутствие.— Кто эти люди, Саламаджо? — спрашивал он. — Ваш король Хайме посылает в бой мальчишек?— Мне двадцать один год, — говорил я не раз.— Мне тоже, — повторял Андре.— Тогда приношу извинения, — говорил Джованни. — Помню, когда мне было столько же лет, сколько вам сейчас…И он пускался в рассказы о своих странствиях — о том, как однажды влюбился в сицилийскую шлюху, о сражении с пиратским кораблем недалеко от берегов Кипра, о серой жемчужине, которую он нашел где-то в Северной Африке.Рассказав несколько историй и поворчав, Джованни всегда соглашался на первоначальное предложение Саламаджо.— Проблема в том, — говорил он, — что я слишком щедр. Теперь я буду посылать к вам для сбора дани Пабло. Он вам понравится. Откусывает головы у живых крыс. Удачи, Саламаджо. И вам тоже, рыцари Калатравы.Однако каждый месяц Джованни сам возвращался к нам. Постепенно венецианцы взяли под контроль все подземелье и стали наводить порядки в тюремной жизни. Время от времени Джованни вставал в середине прохода и объявлял новые правила. Обычно он приводил примеры и перечислял наказания за различные нарушения. Затем повторял все вышесказанное, по меньшей мере, на пяти языках. Венецианцы настояли на том, чтобы для поддержания гигиены в конце пещеры были вырыты отхожие места.— Что бы там ни думали неверные, — говорил Джованни, — вы не животные. Хотя иногда вы живете как звери — ходите и спите в собственном дерьме. Больше этого не будет. Отныне вы должны справлять нужду только в отхожих местах, и больше нигде.За первое нарушение этого правила взимался штраф в виде таракана, крысы или змеи. За второе нарушители получали десять ударов палкой.Кроме того, венецианцы запретили поедать человечину — мертвую или живую. Они велели каждому клану хоронить своих мертвецов. Они даже предоставили своего священника — отца Габрио — для чтения заупокойной молитвы.Не надо было быть монахом, чтобы понять, что отец Габрио никакой не «отец». Во всяком случае, в духовном смысле. Его сильные мускулистые руки больше подходили для того, чтобы ставить мачту, чем для того, чтобы раздавать хлеб во время причастия. Ходил он враскачку, чуть неуверенно, будто не привык ступать по твердой земле.Однако заключенным было все равно. Отец Габрио знал несколько фраз на латыни и имел представление о ритме молитв, пусть даже и перевирал основную часть литургии. Спустя несколько месяцев после назначения отца Габрио тюремным священником Джованни рассказал нам, что в детстве тот был слугой в некоем монастыре под Венецией. Там-то он и научился чтению молитв.— В море, — рассказывал Джованни, — Габрио часто кричал во сне. Однажды я спросил его, что за кошмары ему снятся. Габрио ответил, что каждую ночь он видит, будто он пастух, который пытается привести свое стадо домой в страшный шторм. Человек может плавать по всему миру, — продолжал Джованни, — но, в конце концов, он должен посмотреть в лицо своей судьбе.Несмотря на всяческие промашки и оговорки, молитвы отца Габрио придавали похоронам торжественности, и мы чувствовали, что Господь ведет счет живым и умершим в нашей пещере. Вскоре почти все заключенные стали посещать похороны вне зависимости от личности усопшего, просто чтобы послушать бормотание нашего священника.Еще венецианцы запретили драки между группами и внутри их. Когда возникали конфликты, стороны должны были представить спорный вопрос на рассмотрение тюремного судьи в лице Джованни. Он надевал черное платье и, внимательно выслушав спорящих, выносил решение, не подлежащее обжалованию. Если проигравшая сторона противилась исполнению воли Джованни, шестнадцать венецианцев, вооруженных камнями и палками, быстро убеждали непокорных в правоте его суждения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38