У него уже выработалась своя примета: если первый выстрел удачный, то и вся охота в этот день будет удачной.
Он прибавил шагу, заломил шапку и пошёл прямым ходом к Хрустальному ключу, куда послал его отец. В ложке, в километре от головы ключа, Семён увидел большую наледь, разлившуюся по кустам, а вокруг наледи — звериные следы, глубокие, напитанные водой.
— Звонкий, сюда!
Но собаки уже не было, она куда-то исчезла.
Подойдя к наледи, Семён увидел любопытную картину. В том месте, где выбуривала вода, будто в ведре, кишмя кишела мелкая рыбёшка, мальки. Площадка вокруг естественной проруби была вся обтоптана. На подходе к этой площадке виднелись следы, похожие на кошачьи.
«Так вот оно что! — стал соображать юный Векшин. — Ручей сковало льдом, накрыло толстым слоем снега, в воду прекратился доступ кислорода, рыбе стало душно, и она вся устремилась к проруби. Куница пронюхала это и ходит сюда как в столовую, лапкой выгребает рыбу… Жирная должна быть зверюга, мех лоснящийся. Шкурка будет почище, чем у Гошкиной».
— Звонкий, Звонкий!
Куда там! Его и след простыл.
Перейдя ложок выше надели, Семён сделал возле него полукруг и обнаружил след Звонкого. Собака широкими прыжками умчалась за куницей к угрюмому ельнику, окружённому редким соснячком.
— Вот в ельнике-то я тебя и возьму! — сказал парень, разгораясь охотничьей страстью. — Теперь ты от меня никуда не уйдёшь. Хоть в самую густерьму заберись, а всё равно разгляжу, не иголка.
И он быстро помчался на лыжах за собакой, ушедшей по звериному следу.
Вскоре Звонкий дал о себе знать: тявкнул в ельнике раз, два. И замолк. Потом тявкнул в другом месте. И опять замолк.
«Что же это? — подумал парень. — След потерял, что ли? Словно бегает по лесу и спрашивает зверя: где ты, где ты? Однако не было ещё случая, чтобы Звонкий ошибался, терял след и брехал зря. Тут что-то другое…»
Вспомнив совет отца, Семён решил не терять следа куницы. Собака вгорячах может и ошибиться, а человек должен ей помочь, вовремя подсказать, что делать, если зверь окажется хитрее пса. А пёс, конечно, горячился. Видно было, что зверька он застал у проруби врасплох, тот очень торопился в ельник; удирая от опасности, он не бежал, а отмахивал саженками.
Ельник, куда привели следы, был не больно густой. Ёлки не жались друг к другу от холода. Все они были тепло одетые, в широких и длинных шубах, лежавших подолами на снегу. Семён без затруднения определил, где куница взобралась на дерево, где спрыгнула. Ага, она сидела вот на этой густой мягкой пихте. Хитрая тоже. Пихта не так жестка и колюча, как ель. И пихтовый запах куда острее, ароматнее запаха прочих деревьев. Однако Звонкий не дал зверьку в дорогой и тёплой шубке засидеться здесь. Он залаял. Куница махнула с одного дерева на другое, на третье, спрыгнула на снег, подразнила пса, вызвала на погоню, а сама снова вскарабкалась на дерево. Тут тоже Звонкий лаял. И снова в дураках. Куница, видно, не любит, чтобы её беспокоили.
Теперь лай Звонкого раздался где-то далеко. Пёс лаял упорно, настойчиво, призывно. Зверёк, должно быть, решил после большого пробега сделать основательную передышку и смирился с назойливым приставанием разгорячённого пса. Пусть, мол, брешет под деревом, зовёт охотника, а я тем временем соберусь с силами и обмозгую, как мне действовать дальше. Мне не страшна собака, а страшен охотник. А его-то я увижу, услышу издалека. Ведь не первый раз на своём веку приходится уходить от преследования. Посмотрим, кто кого перехитрит.
Чтобы поспешить на призыв собаки, Семён пошёл напрямик, без следа. Расстояние между ним и Звонким быстро сокращалось. Но вот пёс снова замолк. Охотник постоял, послушал. Лай больше не повторился. И парню пришлось снова отыскивать след куницы, чтобы идти по нему. А когда он добрался до старой бортевой сосны, где куница делала передышку, тут уже никого не было.
— Ну и ну! — покачал головой Семён. — Вот как за нос водит, вражина!
Он присел на поваленное бурей сухое дерево. Снял шапку. Она была мокрая изнутри, и от неё шёл парок. Мокро было и на спине под полушубком.
Глянув на небо, парень с тоской подумал:
«А ведь солнце-то перевалило уже за полдень…»
Хотя на самом деле солнца и не было видно, был только намёк на то место, где оно находится: в серых облаках, кругом затянувших небо, виднелась чуть заметная, жиденькая желтоватая лужица.
Вскоре Звонкий снова дал о себе знать.
Но что за притча! Собака лаяла на старом месте, там, где лаяла первый раз, неподалёку от ложка. Значит, надо возвращаться обратно.
Парень нехотя поднялся и проговорил с иронией:
— Вставай, Семён, вставай не ленись. Коли взялся за гуж — будь дюж… Куница очень ценный зверёк. Она тебе ещё даст жару.
А когда пришёл на старое место, Звонкий лаял уже не в ельнике, а где-то слева, за сосняком.
«Да что он, сдурел, что ли? — подумал Семён про пса. — Наверно, потерял зверя и вот мечется из стороны в сторону по старым следам. Однако почему он лает? Не зря же!»
Охотничий закон в неписаной «лесной книге» гласит: никогда не оставляй без внимания лай собаки, если пошёл с нею на промысел, показал ей ружьё, иначе будет она не собака, а пустолайка.
На лай Семён пошёл по собачьему следу и очень удивился: где же след куницы? Ну, хотя бы старый. Уж не за глухарём ли, мимо пролетавшим, кинулся Звонкий?
Звонкий надрывался лаем возле одинокого кедра, издали похожего на огромный стог зелёного сена, стоявшего на небольшой покосной елани.
«Ну, конечно, глухаря облаивает, — подумал Семён. — Глухари-то обычно садятся на такие одинокие деревья, с которых, как с каланчи, открывается широкий кругозор. Попробуй подойди к нему, возьми!»
Напрягая зрение, Семён тщательно осмотрел вольно разросшийся кедр. Однако никого на нём не разглядел. А ведь такая крупная птица, как глухарь, не затаится на дереве подобно рябчику. Да рябчика собака и не удержит. Эта птица как заметит собаку, сразу «фр-р», только её и видели. Тетерев — этот поменьше глухаря, он может не улететь от собаки, она на него будет лаять, а он на неё поглядывать сверху: дескать, что от меня зверюге надо? Но ведь тетерева зимой в одиночку не держатся, они табунятся, собираются большими стаями.
«Так на кого же лает Звонкий?»
В полном неведении, но держа наготове ружьё, юный охотник шёл на лай, маскируясь за сосенками на всякий случай.
До кедра оставалось каких-нибудь метров сто. И всё-таки Семён ничего не мог разглядеть. А Звонкий стоял у дерева, яростно скрёб лапами ствол и беспрерывно трубил: гав-гав-гав!
«Да уж не на белку ли он?» — подумал Семён.
Но вот сосняк кончился, прятаться было уже негде. И Семён пошёл прямо к одинокому кедру. Не успел он сделать и несколько шагов по открытому месту, как с дерева сорвался, махнул в сторону, вытянувшись в струнку, темно-коричневый зверёк. Чуть коснувшись снега, он, взвинчивая хвостом, как пропеллером, стрелой помчался к ближайшему лесу. Звонкий бросился за ним с визгом.
Ружьё у парня чуть не выпало из рук, а ноги подкосились. Он долго стоял с раскрытым ртом, потом с яростью сорвал с головы шапку, ударил себя ладонью по лбу:
— Эх ты, разиня!
Придя в себя, парень подошёл к кедру. Откуда же всё-таки пришла сюда куница? Следы были от сосняка. Надо было вернуться, проверить, почему же он не замечал следов, когда шёл к кедру? Однако почти на середине елани следы вдруг пропали, словно зверёк появился из-под земли. Не под снегом же он пробирался? Метрах в десяти стояла густая сосеночка. Семён подошёл к ней. Снег с ветвей был сбит с двух сторон. Отсюда куница сделала огромный прыжок, а потом побежала к кедру. Осмотрев другие сосенки, Семён понял, что хитрый зверёк шёл верхом, от сосны к сосне, не оставляя за собой на снегу следов.
Нелёгкая штука — добыть такого зверя!
Увлёкшись охотой, парень и не заметил, как со стороны горного хребта постепенно надвинулась иссиня-чёрная туча и стали падать липкие лапчатые снежинки. Потом снежинки посыпались чаще и чаще, и наконец начался настоящий снегопад. Наступали сумерки. Оглядевшись вокруг, Семён сразу затосковал. У него сжалось сердце. В этом глухом лесу, который он видел словно через тюлевую занавеску, он почувствовал себя одиноким, заброшенным. Захотелось скорей домой, в тепло. Он уже хотел повернуть лыжи обратно, кричать, звать где-то замолкшего пса. Однако ему словно кто-то тут подсказал: «Погоди. Ну, пойдёшь домой. А что скажет отец, какую рожу скорчит Гошка, когда увидит вместо куницы одну-единственную белку, убитую в живот? Не в голову, а в живот».
Нет, нет! Куда угодно, только не домой. Лучше ночевать в лесу и вернуться потом с добычей, чем возвращаться с пустыми руками.
Это решение немного успокоило Семена. Он все же не один здесь, с ним Звонкий, лучший друг, верный товарищ. Но где же пёс? Парень прислушался. Слушал долго, напряжённо. Кругом стояла вечерняя тишина, в которой еле уловимо шелестел густой падающий снег. Наконец до слуха Семена донёсся лай. Он насторожился. Пёс лаял где-то далеко-далеко, в той стороне, где уже наступили сумерки, откуда надвигается ночь.
Ни минуты не медля, юноша побежал на зов собаки, с силой толкая лыжи вперёд, обходя густые ельники, выбирая просветы в лесу. С наступлением сумерек, казалось, все деревья плотнее придвинулись друг к другу, обнялись, образовали непроходимую стену, защищаясь от страшной, огромной, наползающей темноты.
Лай собаки становился все ближе и ближе, а ночь — темнее и темнее. Уже в потёмках Семён нашёл своего пса. Он сидел на снегу, не спуская глаз с высокой сухой берёзы, и нехотя, с большими паузами, лаял, будто говорил: «Мне уж надоело за нею гоняться».
Семён огляделся. Толстая берёза стояла на опушке ельника, чуть выступив на старую лесосеку, поросшую осинником. В развилке двух её вершин виднелось чёрное пятно.
«Конечно, тут дупло, — подумал Семён. — Куница, видимо, решила в нём переночевать. Но как её взять? Говорят, надо бить по стволу дерева тараном: зверя это обеспокоит, и он выскочит из своего укрытия. Но что сделаешь один? Тут надо действовать вдвоём: один таранит, другой ружьё держит наготове. Иначе куница улизнёт…»
Припав на колено рядом с собакой, которая уже перестала лаять и лишь поглядывала вверх на дупло, Семён спросил:
— И как нам теперь быть, Звонкий?
Собака пошевелила хвостом, чуть повела ушами.
Парень смахнул рукавицей со спины Звонкого белую бахрому. Встал, зябко передёрнул плечами, снял шапку, сбил с себя снег. Потом начал собирать сучья, валежник, стаскивая все это в кучу на перешеек между ельником и берёзой. Когда все было подготовлено, он потянулся было за берестой, но тут же отдёрнул руку от берёзы. Какое безумство! А вдруг куница услышит, что кто-то шебаршит по стволу дерева, подумает, что лезут за ней, и выпрыгнет. Нет, пусть уж сидит спокойно в дупле до утра. А утром видно будет, что делать. В таких случаях отец говорит: утро вечера мудрёнее.
Когда вспыхнул костёр и розовым неровным светом озарил берёзу, снег, ельник, сразу вокруг стало веселее. И тут же пришла мысль о еде. Только сейчас вспомнил Семён, что целый день ходил голодный, с сожалением подумал и о том, что не взял с собою хотя бы какой-нибудь тоненькой книжечки из библиотеки «Огонёк». Ведь целую ночь придётся не спать, караулить пушнину. А у костра можно бы и почитать.
Раскрыв кожаную сумку, он достал из неё мясо, хлеб, грибной пирог, алюминиевую фляжку с молоком. Большой кусок ржанины был предназначен Звонкому. Тот не спеша подошёл к хозяину, деликатно из рук взял подачку, вернулся на своё место и принялся за еду, то и дело поглядывая вверх на берёзу.
За всю ночь Семён, как и Звонкий, не сомкнул глаз. Он сидел у жаркого костра и прислушивался, не зашумит ли зверёк на берёзе. Но кругом стояла совершенная тишина, медленно падали снежные хлопья, кружились над костром и таяли.
Все мысли паренька были сосредоточены на том, как взять зверя, не отпустить. Ведь если кунице удастся выбраться отсюда невредимой, то она снова начнёт метаться по лесу, дурачить охотника. А если куница заберётся в нору, то оттуда её уже не достанешь, не выкуришь. Сейчас не лето.
Рассвет наступал медленно и незаметно. Не было ни зари, ни солнца, ни пения птиц. Из серого безрадостного неба беспрерывно валил снег, наращивая шапки на пнях, воротники на шубах елей, опутывая белыми верёвками голые осинки. Возле Звонкого, где он лежал, свернувшись клубком и навострив уши, образовалась глубокая снеговая чаша.
По свежему глубокому снегу Семён прошёл к собаке и стал наблюдать за дуплом. Стоял долго, не шевелясь, держа ружьё наготове. Однако никаких признаков, что зверь находится тут, не было. Молчал и Звонкий, снова присевший на задние лапы, заняв свой боевой пост. Но вот в чёрной дыре показались короткие маленькие ушки, широкий коричневый лоб и острые хищные глазки.
Звонкий прорычал и начал гавкать. Зверёк снова затаился в своём логове. Семён нашёл в ельнике тонкую длинную сухару, обломал сучья и её вершинкой стал бить по берёзе возле дупла.
Куница как стрела вылетела из дупла, сделала гигантский прыжок на ель, но сорвалась и вместе с лавиной снежных комьев полетела вниз. Звонкий кинулся к ней, подхватил её на лету, впился зубами в загривок и лапой прижал к земле. Куница пронзительно завизжала.
— Вот она, вот, есть! — вне себя от радости закричал Семён, потрясая зверьком над головой. — Звонкий, ну и молодец! Доконали всё-таки. Теперь она наша, наша ведь…
Сняв с тушки шкурку, Семён долго мял её в руках, мехом прикладывал к щеке, радовался. Ведь это первая в жизни добытая им куница. И пусть теперь Гошка не задирает нос! А мы ещё сравним, посмотрим, чья куница больше и бархатистее. Вот эта, моя куница! А у него что? У него не куница, а так, третий сорт.
Потом он повесил шкурку на дерево хвостом вниз, отошёл в сторону, взвёл курок, нацелился в ушки и выстрелил. Недоумевающий пёс вертелся у него под ногами, поглядывая то на шкурку, то на хозяина.
Но парень теперь не обращал никакого внимания на собаку. Он был всецело поглощён своими мыслями.
Спрятав добытую пушнину в сумку, Семён встал на лыжи и молодцевато сказал Звонкому:
— Ну, пёс, двинемся домой. Нам тут делать больше нечего. Что было — стало наше. Пошли!
По вчерашней заснеженной лыжне идти не было смысла. Наметив направление к дому, Семён пошёл снежной целиной. И не прямиком, а обходя густые ельники, крутые ложки. Вначале шёл весело, бодро, заломив шапку набекрень, и даже пел, пел о том, что приходило на ум. И не пел, а кричал от переполнивших его чувств. Кричал о том, что в сумке у него лежит дорогая шкурка, она придаёт ему силы, энергию, толкает лыжи вперёд, как мотор на голубом почтовом катере. Брат Гошка позеленеет от злости, когда увидит, что и Семён тоже принёс куницу. Теперь в колхозе в большом стойбище станут считать, что на Векшинском стане живут три настоящих охотника. При сдаче шкурок отец непременно скажет: это добыча старшего сына, Семена, а это — младшего, Георгия.
И вот Семён почувствовал, что устал, что ноги начинают сдавать. Вначале лыжи, казалось, скользили легко, плавно, а теперь стали глубоко зарываться в снег, вначале они были плоскими, а теперь сделались полукруглыми, как пряники, обсыпанные спрессовавшимся сахарным песком. И сколько его ни сбивай, он все нарастает и нарастает, и под пятками появились высокие каблуки.
Непрерывно падающий снег заслонял дали, горизонты и будто самого человека придавливал к земле. Лес повсюду казался скучным, однообразным и безжизненным.
Тоскливое настроение, охватившее Семена, передавалось и Звонкому. Пёс уныло шёл вслед за хозяином по лыжне. И хотя в стороне иногда слышался взлёт глухарей, стрекот сорок, а там, где шумят сороки, непременно есть кто-нибудь, не живой, то мёртвый — зря сороки не табунятся, — однако он не обращал на это внимания.
Чувствуя, что время перевалило за полдень, Семён присел отдохнуть на пне. Подкрепился сам, накормил собаку. Продуктов с собой было достаточно. Отец всегда говорит, отправляя сыновей на промысел: «Идёшь в лес на день, хлеба бери на неделю».
Отдых в дороге — лучший спутник, он ободрит тебя и добавит силы. Поднимаясь с привала, парень приласкал Звонкого:
— Теперь, дружок, недалеко и до дома. Скоро будет визирка, а по ней до нашего стана рукой подать.
Миновав некрутой ложок, юноша вышел на запорошённую пухлым снежком лыжню и подумал:
«Здесь, должно быть, проходил Гошка со своей Стрелой».
Свернул на лыжню и направился по ней к дому.
Вскоре стало смеркаться. Семён прибавил шагу, предвкушая тепло, уют, сытный горячий ужин.
Шедший все время по пятам Звонкий выбежал вперёд, вскинул скрученный в баранку хвост и весело помчался по лыжне.
«Дом почуял», — мелькнуло у парня.
Но лыжня вдруг оборвалась. Семена словно кто-то втолкнул в горячую, жарко натопленную баню. Звонкий суетливо бегал, обнюхивал старое, покинутое утром пепелище.
1 2 3 4