Говорили, Мга совсем близко; рукой подать. А ее все нет. Все она впереди, Мга.
Но мы к ней приближаемся.
В тесноте и муке, с затекшими ногами, засыпая от духоты дурным, мутным сном и просыпаясь со стонами, - приближаемся к тебе, Мга, последний наш выход из города, к которому подходят убийцы.
Я запомню все эти болота и постройки.
Не станет этих построек, а я их буду помнить.
Приближается ночь, мы приближаемся к Мге. На нашем пути она неминуема, Мга.
Возвращение
1
В старую конфетную коробку Ксения Ивановна положила лекарства и сказала:
- Если порез или царапина, - помажете йодом. Если заболит горло, вот стрептоцид, по таблетке три раза в день. И на всякий случай даю валерьяновые капли.
Ксения Ивановна от всего пила валерьяновые капли и других любила поить.
- На остановках не выходите, а то загуляетесь и поезд уйдет, что тогда будете делать? А если все-таки выйдете и поезд уйдет, обратитесь в железнодорожную милицию. Уж как-нибудь вас доставят.
- Мы не будем выходить, - сказала Люська. - Мы будем все время в поезде сидеть.
- И потом - ты, Валя, уже большая, я должна тебя предостеречь, сказала Ксения Ивановна, понизив голос. - Избегай дорожных знакомств с молодыми людьми. Ни в коем случае не допускай этих знакомств! У молодых людей в поезде только одно на уме - как бы познакомиться и поухаживать. Сначала он с тобой заговорит, потом принесет тебе кипятку, а потом подсядет и начнет ухаживать. А тебе это неприлично. Ты еще маленькая. И вообще неприлично, даже взрослым. Ты так сделай. Если он принесет кипятку, ты скажи: благодарю вас, мы не нуждаемся в ваших услугах, нам даст чаю проводник. Я один раз ехала, еще до войны, и какой-то в шляпе ехал. Нас было три девушки, и он ухаживал за всеми. Но я сказала: прекратите, я знаю эти штуки, не на такую напали. А известны случаи, - продолжала Ксения Ивановна, зловеще помаргивая, - когда он прикинется, будто ухаживает, а потом возьмет и стащит твой чемодан, только ты его и видела!
- И у вас стащил? - спросила Люська.
- Нет, лично у меня нет, - ответила Ксения Ивановна, - но с дочерью одной учительницы был такой случай. У меня не так просто что-то стащить. Я когда еду, то глаз не спускаю с моего чемодана. А когда сплю, то чемодан у меня в изголовье, и я ложусь так, чтобы все время чувствовать его головой.
- И мы ляжем, - сказала Люська. - И мы так ляжем, чтоб чувствовать головой.
Другие воспитательницы тоже хотели бы дать Вале разные полезные советы. Но они не могли себе ясно представить, какая сейчас жизнь в Ленинграде и что можно посоветовать тем, кто туда едет. Они задумывались, сбивались и, начав советовать, не доводили дело до конца. А Ксения Ивановна была уверена, что ее советы пригодятся при любых обстоятельствах.
2
- Валя! Люся! - будила она торопливо-тревожно. - Вставайте, ехать пора!
Валя вскочила. Ударило светом в глаза. Ксения Ивановна стояла одетая, с мокрой лисой на плечах, держала лампу... Валя стала одеваться, хватая не те одежки, дрожа от ночного холода. Многие девочки тоже поднялись из-под серых одеял, одевались молча. Люська села в постели и сидя досыпала, пар шел от ее открытых губ.
- Вставай! - сказала Валя.
- Я хочу спать, - сказала Люська, качаясь.
- Одевайтесь, одевайтесь! - повторяла Ксения Ивановна, уходя в волнении. От валенок ее отпечатались на полу темные следы, похожие на восьмерки. Среди ночи она ходила в колхозную конюшню проверить, запрягают ли лошадей.
Сани у крыльца. Старшие девочки и воспитательницы вышли провожать. Крыльцо освещено фонарем. Дядя Федя, двигаясь неловко на своем протезе, укладывает багаж. Он закапывает Люську в солому. Тетя Настя ему помогает.
Потом Люську укутывают черным пахучим тулупом, и все подходят ее поцеловать. Ее тут баловали, такую славненькую.
Тем, кто остается, грустно.
- Валечка, пиши! Хорошо тебе устроиться!
- Закрывайте рты хорошенько, а то простудитесь! - Это Ксения Ивановна говорит.
- Ты смотри, не особенно себе позволяй! - Это говорит тетя Настя дяде Феде.
Тронулись сани.
Тихо тронулись сани, медленно отступает детдом - длинное темное строение, кучка людей на крыльце, фонарь над крыльцом на бревенчатой голой стене.
Это все отступает медленно в ночь и исчезает, когда унесли фонарь. Ночь, - даже полосы от полозьев не разглядеть на снегу, даже полосы полозьев не соединяют нас с тем, что исчезло.
Мороз неподвижный, чистый. Спят в неподвижном морозе далеко друг от друга раскиданные села. И в детдоме, наверно, опять все легли, проводив. А мы едем, обмотанные шарфами, стынут глаза.
Мы прожили в детдоме три года, три месяца и три дня.
Там мы получили известие, что папа убит под Шлиссельбургом. Люська плохо помнила папу и не плакала.
Нас учили.
Мы выросли.
Дом, где мы жили в Ленинграде, разрушен. Это и странно и не странно, как подумаешь. Дом был, когда были мама и папа. Его не стало, когда не стало их.
Но мы едем в Ленинград, это устроила тетя Дуся. Еще давно, в голоде, под бомбами, она написала: "Фабрика вас не оставит, ждите". Мы ждали, и дождались, и едем.
Пофыркивают лошади. Хорошее животное лошадь. Мороз, мрак, а оно везет себе, пофыркивая.
Начинает светать. Перед нами внизу - будто молоко разлито до горизонта - огромная замерзшая река. Мы спустились к реке. На ее белой глади цепочкой чернеет дорога, по которой нам ехать.
Мы, должно быть, очень маленькими кажемся в этом белом студеном утре, встающем из ночи. Ползет через неоглядную зимнюю равнину черненькая какая-то козявка. А на самом деле это целых две лошади, и сани, и две девочки, и солдат в шинели, и женщина, которая правит лошадьми, широкая суровая женщина в платках, с белыми от инея бровями и ресницами.
3
Иззябшие, они захлебываются теплом и махорочным дымом вагона. Махорочный дым и музыка! Патефон играет вальс. Морячок, не обращая на патефон внимания, играет свое на гитаре с голубым бантом. Гитару он взял у девушки в белом пуховом берете. Он играет и поет: "Я уходил вчера в поход в далекие края". Припев "моя любимая" он поет, обращаясь к девушке, а она начинает делать разные движения - смотреть на часы, заправлять волосы под берет и отворачиваться к окну.
Люди на всех полках до потолка. На нижних - по три, четыре человека. В этой тесноте они пьют чай, играют в домино, ходят по вагону. В окнах раннее розовое солнце.
Едем.
Устроив Люську и Валю, дядя Федя их кормит. Кипятку он захватил на станции.
Люди смотрят с интересом, что едят Валя и Люська; смотрят на их платья из жесткой материи защитного цвета и говорят одобрительно:
- Детдомовские? Сухой паек хороший дали в дорогу. И платья пошили новые.
- И пальтишки, - говорит дядя Федя. - Пальтишки тоже новые, не как-нибудь.
- Дочки? - спрашивают у него.
- Почти, - отвечает дядя Федя и подмигивает Люське, он ее полюбил. Еду по своему делу и дал согласие сопровождать.
Конечно, людям интересно, по какому он едет делу.
Дядя Федя начинает издалека - рассказывает, как его часть брала Ропшу, как он был ранен и лежал в Ленинграде.
- И теперь, - говорит он, - я желаю жить только в этом высококультурном городе, и моя супруга, она в данное время в детдоме поваром, со мной солидарна.
Люди говорят:
- Вот как.
- Мой знакомый майор, - говорит дядя Федя, - демобилизовался в Ленинграде - неплохую получил комнату на набережной реки Карповки. Помещение, правда, чердачное, но оборудован санузел и проведено электричество.
- То майор, - говорит другой солдат, - а мы что за генералы, чтобы получать квартиры в Ленинграде?
Но дядя Федя говорит - чины не первое дело, есть вещи более говорящие уму и сердцу, - когда, например, человек сражался за Ленинград и потерял ногу, что, не верно?
Другой солдат говорит, что оно-то верно. Слово за слово выясняется, что они с дядей Федей земляки, оба из-под Вологды. Дядя Федя достает из кармана шинели бутылку с мутной жидкостью, похожей на керосин, и говорит:
- Позволим себе по этой уважительной причине. Деревенский, свеженький.
Они чокаются с земляком жестяными кружками.
Едем.
Против Вали - офицер и девушка. Они держатся за руки, их пальцы сплетены и неспокойны. Время от времени один поворачивает голову и взглядывает на другого, и сейчас же, дрогнув, поворачивается другой, и они глядят прикованно друг другу в глаза, и офицер что-то шепчет, нежно шевеля губами, и девушка обливается румянцем.
Она говорит:
- Мне жаль.
- Чего жаль? - спрашивает он, нагибаясь к ней.
- Домика.
- Нашего домика?
- Да... Крыльцо. Дорожку. Окошечко.
- Почему жаль?
- Потому что я это больше не увижу.
- Очень жаль?
- Очень.
Взгляд в глаза. Девушка обливается румянцем. Потом она спрашивает:
- А тебе?
- Я взял наш домик с собой. Он у меня тут.
Офицер похлопывает свободной рукой по своей сумке. Девушка улыбается, счастливая.
- Ты все взял?
- Все.
- Дорожку не забыл?
- Как же бы я ее забыл?
- Ты не забыл, что окошечко было красное?
- А сосны черные.
- И месяц над соснами.
- Молоденький, тоненький... Вот он. И сосны вот они. Всё тут. Вот какая ноша. Тяжело от тебя уйти с этой ношей.
- Ты вернешься, - говорит она, закрывая глаза, и сжимает его пальцы. - Ты вернешься, ты вернешься!
- Ты меня встретишь, - говорит он. - Я открою сумку и все достану. Домик, месяц. Дорожку...
Но она плачет. Почему она плачет так горько? Он, должно быть, в отпуску был и снова едет воевать. А с войны, бывает, не возвращаются... Музыка! Патефон играет румбу. Морячок играет на гитаре с голубым бантом "Солнечную поляночку".
4
Мне нравится, чтобы играла музыка. Чтобы у людей были спокойные, довольные лица.
Как хорошо, когда разговаривают вежливо и приветливо.
Особенно мне нравится, когда красиво говорят о любви. Ну что она плачет, такая любовь у нее, а она плачет.
Гражданочка, что вы сделали, испортили вашими слезами прекрасный разговор! Гражданочка, гражданочка... Я знала другую, та смеялась. Без паспорта, без карточек, в чем была - шла и смеялась.
Вообще устала я от слез.
Конечно, без слез как же, когда война...
Но хоть по возможности - пусть побольше, пожалуйста, будет красивого и играет музыка.
Дядя Федя разувается, чтобы показать земляку свой протез. Зачем это, я не понимаю, показывать? Люська. А Люська. Иди сюда. Давай я тебе лучше, хочешь, почитаю. Что тебе там смотреть. Почемучку давай почитаю тебе.
5
Читали Почемучку.
Книгу "Радуга" читала Валя, уже не вслух, для себя. О войне.
Дядя Федя и его земляк рассказывали о войне. Все слушали. Еще один солдат ехал на верхней полке; спал, загородив проход ногами в синих шерстяных носках. Он проснулся, свесился с полки и охрипшим со сна голосом тоже рассказал о войне.
Война, война, боль, кровь!
Потом женщины рассказывали, как плохие жены изменяют мужьям.
Одна женщина рассказала о вещих снах и видениях.
Дяди-Федин земляк сказал - видения бывают только у психических, но что действительно бывает - это предчувствия.
Морячок сказал - предчувствия тоже предрассудок. Оставив гитару, он прочитал маленькую научную лекцию. Солдаты одобрили, что он такой образованный, не зря его учили, расходовали народные средства. Закончив лекцию, он рванул струны и запел любовное с новой силой, и девушка в пуховом берете уже улыбалась, не отворачивалась, она стала его уважать за лекцию. И правда же это много значит, когда человек, который оказывает тебе внимание, может прочитать лекцию.
Тем временем померк декабрьский день, первый день пути. Долго стояла в окне желтая полоса заката, - растаяла, и под потолком в махорочном тумане зажелтели лампочки. Все, устав, угомонились, и певцы, и говоруны, и тот, что с утра крутил пластинки. Притих вагон; только в глубине его один голос монотонно и неустанно рассказывал что-то... Люська заснула, прижавшись к Вале. И Валя вдруг поплыла куда-то, - упала к соседке на плечо, очнулась... Солдат в шерстяных носках стоял рядом и поталкивал задремавшего дядю Федю.
- Товарищ, товарищ, - говорил он тихонько, - проснись, послушай; мне через остановку сходить, занимай для детей мою полку, слышишь...
Дядя Федя разобрался, вскочил и, не тратя слов, поднял Люську наверх. Люська, не просыпаясь, пробормотала: "Иди, вот я Вале скажу", - и сладостно растянулась, привалясь светлой встрепанной головой к солдатову сундучку.
- И вы полезайте, девушка, - сказал солдат Вале и сел на ее место возле дяди Феди. - Закурим, товарищ.
Тучи горького дыма поднялись снизу.
- Устраиваться, значит, едете, - сказал солдат.
- Я очарованный странник, - сказал дядя Федя. - Очаровал меня Ленинград.
- Нет, - сказал солдат, - я к себе в Курскую область, когда окончится. У нас там вишни хорошо цветут.
- Нахозяйничал Гитлер в вашей Курской области.
- Поправим.
- Теперь уж недолго, - сказал дяди-Федин земляк, - все пойдут кто-куда. Вопрос месяцев, а скоро будет вопрос дней.
- Я что в армии освоил, - сказал дядя Федя, - я машину прилично освоил. Буду стараться получить права.
- Торговая сеть, - сказал земляк, - имеет свои преимущества.
- Эх, земляк, - вздохнул дядя Федя, - какой я продавец, чего я наторгую? Я лесоруб, я плотник, я птиц любитель, - очарованный странник, тебе говорят...
6
Второй дорожный день. Почти полпути проехали.
Высадился солдат в шерстяных носках. Высадилась девушка, та, что плакала. Один, темней тучи, едет девушкин офицер, ни на кого не глядит.
Большая станция. Стоят поезда, обвешанные ледяными сосульками. Многие пассажиры вышли подышать воздухом. Вышел и дядя Федя, он с утра опять себе позволил, и у него болит голова.
- А мы не выходим, - объясняет Люська соседям. - Нам Ксения Ивановна не разрешила. А то загуляемся и поезд уйдет, что тогда будем делать? А если у нас заболит горло, мы будем - принимать - стрептоцид - по таблетке - три раза в день...
Она говорит все рассеянней и медленней, лицо становится задумчивым. Задумчиво глядя куда-то, она принимается стоя качать ногой, так она поступает всегда в затруднительных положениях.
Валя оглянулась, - какое затруднение у Люськи.
Стоит молодой парень, или большой мальчик, в ватнике, ушанке, через плечо переброшен полупустой рюкзак.
Лицо чистое, можно сказать - красивое. Темный пушок над губой.
Парень видит, что они на него обратили внимание, и спрашивает вежливо:
- Тут все места заняты?
- Кажется, все, - отвечает Валя, дичась и чувствуя себя виноватой, что приходится отказать человеку. Но и человек-то что думает, разве по вещам, везде наваленным, не видно, что здесь ни одного свободного места.
Парень говорит:
- Ну, придут - я уступлю. - И садится на кончик скамьи.
- Подсел, - говорит Люська.
- Что?.. - спрашивает Валя.
- Он подсел! - повторяет Люська торжественно. - Он в шляпе!
Качая ногой, она спрашивает:
- Это у вас правда шляпа?
Парень в недоумении:
- Что она спросила? Ты что спросила?
- Это шляпа! - в восторге, что предсказания сбываются, говорит Люська. - Сейчас он начнет ухаживать.
- Это шапка, - говорит сбитый с толку парень. - Конечно, шапка, а что же еще. Ты хочешь, чтобы я за тобой ухаживал? - Он улыбается невеселой какой-то улыбкой. - Смешная девочка. Ты очень смешная девочка. Как, же за тобой ухаживать? Ну хочешь, я тебе принесу кипятку, ты попьешь чаю.
- Благодарю вас, - говорит Люська, качая ногой. - Мы не нуждаемся в ваших услугах, нам даст чаю проводник.
- Что делается, - говорит парень. - Откуда ты такая взялась?
Он шутит, но глаза строгие. Улыбнулись чуть-чуть и опять помрачнели.
- И как же зовут тебя?
- Люся, Людмила, - благовоспитанно отвечает Люська тонким голоском. А вас?
- Володя. Будем знакомы?
Люська вкладывает в его руку свои пальчики.
- Сестра ваша? - спрашивает он у Вали. - В Ленинград едет?
Она не привыкла разговаривать с незнакомыми парнями; да и знакомых было много ли - несколько сельских ребят! - и отвечает "да", робея, краснея и негодуя на свою дикость. Чтобы он не подумал, что она совсем дура нелюдимая, она спрашивает:
- И вы?
- Я тоже. Вы в Ленинграде где живете?
- Мы жили на Выборгской, - говорит она. Что дом их разбит, договаривает в мыслях, вслух стесняется - чересчур уж получится бойкий разговор.
- Мы на Дегтярной. Знаете Дегтярную?
Она не знает Дегтярной, вообще мало что знает дальше своего района, по правде говоря. Ей снятся улицы, она считает - это ленинградские, но, может быть, она их придумывает во сне...
Это все она ему рассказывает мысленно, а вслух произносит одно слово:
- Нет.
Возвращаются пассажиры, выходившие дышать воздухом. Возвращается дядя Федя. В одной руке у него бутылка топленого молока с коричневыми пенками. В другой - большая, румяная, великолепная картофельная шаньга. Он несет эти свои приобретения бережно и с достоинством, и, конечно, он недоволен, что его место занято.
- Ну-ка, парень, - говорит он.
Тот встает безропотно. Дядя Федя, успокоившись, разламывает шаньгу пополам и дает Люське и Вале, приговаривая:
- Покушайте гостинца.
- Я потом, - говорит Валя.
Потому что парень смотрит на шаньгу. Она бы отдала ему половину своей доли.
1 2 3 4