А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Вода была тёплая, ласковая. Сразу глубина по шею. Быстрое течение относило от берега, крутило и тут же прибивало обратно. Силаев немного поплавал, устал, давала себя знать почти трехмесячная отсидка. Нонна же плавала и на боку, и на спине, раз за разом ныряла.
А на реку обрушился ливень — не ливень, а настоящий потоп. Струи били по голове, по телу, взвихривали и баламутили воду, взбивали пеной, казалось — Клязьма кипит. Кипело и в небе, откуда срывались потоки ливня, и они двое трепыхались в этом водяном хаосе, как две щепки, две оглушённые ударом рыбины. Гроза окружала реку широкой подковой; молнии то ослепительно вспыхивали, и глаза сами собой жмурились от света, то гасли, и тогда вокруг темнело, наступал мрак, ещё более страшный, чем молнии. Гром гремел почти без передышки, от его ударов содрогалось пространство, грохот и треск перекатывались с одного края неба на другой. Молнии, казалось, целили прямо в них, так безрассудно и дерзко бросающих вызов стихиям. Конец одной стрелы-молнии, как раскалённый докрасна прут, вонзился в землю рядом с лодкой.
— А-а-а, — в упоении, как безумная, закричала Нонна и потрясла поднятыми вверх кулаками. — Ещё греми! Ещё лей! А-а-а!..
А на Силаева напал страх. Знал ещё с детства, что купаться в грозу очень рискованно — молнии бьют по воде чаще, чем по земле. И он крикнул Нонне, чтобы вылезала, не то её убьёт.
— А пусть, — крикнула она. — Перун, Перун, убей нас! Убей!
Перун точно услышал её крик, загремел ещё чаще над самой головой, захлестал по реке молниями, как огненными кнутами, хотел покарать за кощунственное желание. Казалось — ещё один удар грома, ещё одна вспышка — и убьёт их обоих.
Нонна не переставала кричать, вздымать руки к небу, вошла в такой раж, что Силаеву казалось — она, и правда, хочет, чтобы её убило.
— Сергей, — снова назвала она его по имени, — покричим вместе: Перун, Перун, греми сильней, бей сильней!
И неожиданно Силаеву передался её азарт, её отчаянное, безумное желание, чтобы сильней гремел гром, чаще били молнии. Он пришёл в то счастливое состояние, когда не только не боишься — радуешься опасности, играешь с ней в жмурки — жизнь или смерть! Он, как и Нонна, стал выскакивать из воды навстречу молниям, грому, протягивать к небу руки. «Боже, как хорошо, как замечательно в этой вольной стихии, в быстротечной Клязьме, — думал он. — Я на свободе!»
— Да здравствует свобода! — закричал он, чувствуя себя в этой стихии, как в битве, в той самой, что он избрал для себя на всю жизнь. Тёплая, клокочущая вода, раскаты грома, как пушечная канонада, вспышки молний, и он, здоровый, молодой, не ведающий ни страха, ни колебаний… Вот в такие минуты и бросаются солдаты навстречу смертельной опасности, не жалея себя и своей жизни…
Молнии вдруг стали реже. Перун отъехал на своей колеснице, и перекаты его доносились чуть слышно, похожие на рычание большого, но не злого зверя. Дождь стих, стал мельче, синеватые нити его потончали.
Первой вылезла из воды Нонна. К лодке шла не торопясь, смело, словно и не было никого рядом. Силаев поплавал в реке ещё немного, пока она одевалась, потом пригнулся и, прикрываясь руками, побежал к лодке, вытащил из-под неё докторский халат, накинул на себя, а уж потом стал одеваться. Одетые сели рядом под лодкой — дождь ещё сыпал, — грелись друг о друга.
— Мы — безумные, — сказал Силаев. — Глупый риск купаться в грозу. Зачем?
— А я всегда купаюсь в грозу. И не боюсь, — похвасталась Нонна. — Вы же не боитесь кидать бомбы.
— Хм… Бомбы. А я их не кидаю.
— А за что тогда в тюрьме сидели?
— За бомбы, — сказал он и засмеялся, глядя ей в лицо. — А вы кто?
— Нонна.
— Ну, где учитесь, служите?
— Нигде. В этом году окончила гимназию. Выйду замуж за какого-нибудь губернского секретаря, пристава или провизора. Нарожаю детей… Послушайте, Сергей, возьмите меня в свою организацию. Я ничего не боюсь. Я хоть сегодня пошла бы на баррикады. Только во Владимире нет баррикад, — вздохнула она с сожалением.
— Замуж — и баррикады? — мотнул головой Силаев. Нонна не переставала удивлять его своей эксцентричностью — то отчаянно легкомысленная, то слишком серьёзная. Попробуй, пойми, какая она. Вот же приветила его, незнакомого мужчину, беглого арестанта, сидит с ним под лодкой на пустынном вечернем берегу. Не боится. Даже раздевалась вон… Что это — игра в романтику или просто недомыслие? В одном был уверен Силаев — в том, что Нонна сделает все, чтобы ему помочь. Об этом и спросил:
— Нонна, вы поможете мне выбраться из города?
— Вдвоём выберемся, — сказала она и резко тряхнула мокрыми волосами — она выжала их и распустила, чтобы скорей просохли. — А за это возьмёте меня с собой. Ладно? — И так глянула на него, такой сделала жест рукой, так повела плечом — ну словно царица указ объявила.
— Так сразу и решили?
— Я решаю сразу. Вы возьмёте меня отсюда, не то я дома сдохну. Родителей ненавижу. Они бы меня давно выпихнули замуж, да я не хочу. Кто они? Дворяне, торгаши владимирские. Дают за мной большое приданое. Ух, до чего они мне противны со своей моралью. Дайте мне динамита, я подложу под их магазин и взорву. Я — единственная наследница их богатств, и они не чают дождаться внуков. Возьмёте?
— Не знаю.
— Меня уже не раз сватали. На приданое охотников хватает. Отцу и матери сказала: выдадите силком — на воротах повешусь и напишу, что родители петлю на шею надели. Они меня сумасшедшей считают. Приглашали докторов из Москвы. Один все приглядывался ко мне, изучал, правда ли я сумасшедшая, а потом предложил руку и сердце. Старый хрыч, песок сыплется, на колени стал, а подняться не может, ревматик чёртов. Комедия.
Она придвинулась к нему, положила ему руки на плечи, несколько секунд глядела в лицо, потом сказала тихо и решительно:
— А за тебя я пойду замуж.
Он, как загипнотизированный, тоже глядел ей в глаза: они, словно магнитом, притягивали его к себе, и он, ослеплённый ими, весь отдался их силе.
— Я все последние годы мечтала встретить такого, как ты (вот и на «ты» перешла сразу), встретить революционера. Вот и встретила. Осудят тебя на каторгу — пойду за тобой. На смерть осудят — свою шею в петлю суну. — Ещё ближе придвинулась, привлекла Силаева к себе, приблизила губы, вздрагивавшие в уголках. Какое-то время так и сидела, обдавая его лицо горячим, частым дыханием, а потом поцеловала, смело, пылко, но, как почувствовал Силаев, неумело.
Жаркое оцепенение, как медовый дурман, охватило его. Теперь уж он сам порывисто и крепко обнял девушку, прижал к себе и, не в силах противиться её мучительной близости, целовал, целовал, дрожа всем телом, потеряв ощущение реальности, потеряв рассудок… Это был отчаянный порыв, безумие, наваждение, кинувшее их друг к другу, вспышка, подобная вспышке молнии, и, забыв про все, они отдались страсти, погрузились в хмельное забытьё…
Дождь перестал, когда они оба, притихшие, утомлённые, безвольные, лежали и дивились такой нежданной для них обоих встрече и тому, что с ними произошло.
«Боже, благодарю тебя за Нонну. Ты и правда для меня её выбрал», — мысленно молился Сергей.
«Боже, наконец-то я встретилась со своим суженым. Да святится имя твоё, — молилась она. — Во веки веков. Аминь».
Наступил вечер, душный, парной, со звёздами на небе. Тучи растаяли, пролились дождями, развеялись. Усеянная звёздами река перемигивалась со звёздным небом; стояла какая-то печальная тишина. На душе было и празднично, и грустно, хотелось заплакать. Казалось, и небо плачет, звезды дрожали и блестели, как слезы. А Сергей и Нонна лежали все там же, под лодкой, почти не говорили, больше думали о себе и друг о друге. Дождались, пока вечер стал переходить в ночь, тёмную, чёрную, и только тогда покинули своё пристанище.
— Домой я тебя не поведу, — сказала Нонна. — Отец сразу побежит в полицию. Пойдём к тётушке. Есть у меня добрая старая тётушка, горбатенькая, седенькая и маленькая, как мышка. Вот у неё и поживёшь.
Шли сначала берегом, огородами, потом переулками. Темно, черно. «А ночь была тюрьмы черней…» — вспомнились Силаеву строки пушкинского «Гусара». И надо же дать такое сравнение — чёрная тюрьма… А ведь сам в тюрьме не сидел…
Возле самой речушки Лыбедь подошли к дворику. Нонна проговорила со злостью: «Владимир древний и могучий стоит на Лыбеди вонючей».
Нонна взяла у тётки ключи от флигелька. Там они оба и переночевали.
Силаев прожил во флигельке неделю, пока пыл жандармов немного поостыл. Когда были сняты посты на дорогах, он с поддельными документами на имя дворянина Соколовского Сергея Мироновича выехал на Украину. Выехал вместе с Нонной, объявившей дома, что едет в Петербург учиться в пансионе. В Конотопе Силаев, теперь уже Соколовский, снял в доме Потапенко квартиру для Нонны, а сам нанялся в Корольцах управляющим имением…
Вот что вспомнилось Силаеву-Соколовскому после разговора с Нонной.
— Нонна, милая, — сказал он, возвращаясь к настоящему, — не говори мне больше о том, о чем сейчас говорила. Это больно. Это лишнее. Ладно? Человек потом всегда жалеет, если он не то скажет, и никогда не жалеет, что промолчал.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Записанные и незаписанные мысли, рассуждения, мечты и воспоминания Франтишека Богушевича
…Присутствовал на заседании окружного суда. Судили убийцу. Залез ночью в дом к старику, забрал деньги, а старика зарезал. Прокурор требовал убийце пятнадцать лет каторжных работ. В зале зашумели, многим эта кара показалась мягкой. Одна женщина крикнула, что убийцу надо повесить. Подсудимый в последнем слове обрушился на прокурора, назвал его кровопийцей и просил смягчить наказание. А мотив привёл такой: «Прокурор говорит, что я лишил человека жизни. Неправда, я его лишил не всей жизни, а лишь нескольких лет не дал дожить, а может, и месяцев. Кто знает, сколько бы он ещё прожил, старый ведь был. Пусть доктора подумают да скажут, сколько ему оставалось жить. Вот за эти непрожитые годы вы мне и отмеряйте. А то пятнадцать лет каторги! У прокурора нет никакой жалости к людям. Что я — ребёнка убил или молодого человека? Я старика убил, который все одно помер бы». И ведь всем сердцем верил в то, что он прав.
Вот с какой философией ещё приходится сталкиваться!
…На своей службе я призван вести борьбу с преступностью, искоренять её, очищать общество от преступлений. А что такое преступность? Почему совершаются преступления? Почему преступают закон? Кто это делает? Какие причины и мотивы толкают человека на преступления?
Издавна, с того самого времени, как человек стал человеком, была и преступность — убивали, крали, вымогали, грабили… За это карали, иногда страшной карой, публично, чтобы устрашить остальных: вешали, рубили головы, сажали на кол, сжигали на костре, а преступность не исчезала. И теперь вот есть каторга, тюрьма, виселица, а разве их боятся? Да, конечно, боятся, но ведь убивают же, крадут… Почему? Неужели такова природа человека, раз и навсегда данная ему творцом? Многие правоведы, философы, доктора всяких там наук утверждают, что все хорошее и плохое в человеке рождается вместе с ним, передаётся по наследству от предков. Разумеется, оспаривать этого нельзя. Передаются же такие наследственные качества, как черты характера, умственные способности, талант, болезни, а значит, передаются и злоба, жестокость, жалость, мягкость… Жестокие психопатические личности являются потенциальными убийцами. Пусть даже психиатры-криминалисты установят, что такой человек совершил преступление в состоянии полной вменяемости и должен нести ответственность за дело своих рук, субъект этот, психопат, по своему развитию стоит куда ниже нормального человека. Мой профессиональный опыт привёл меня к выводу, что убийства совершают обычно люди с психическими отклонениями. Психически здоровый человек пойдёт на убийство только в самом крайнем случае — в состоянии аффекта. А в обществе очень много таких психически неполноценных лиц.
Мы так мало знаем о том, что представляет собой человек. Человек — загадка. Только маленькие дети прозрачны, как хрусталь. Руссо говорил, что в ребёнке заложено лишь доброе начало. Человек рождается свободным от скверны, он — tabula rasa — чистая доска, на которой окружающая среда напишет все: и хорошее и плохое. Вот живёшь рядом с человеком, знаешь его, кажется, насквозь, изучил каждую его привычку, каждый шаг. И вдруг этот человек такое учинит, что все только ахнут: как он мог это сделать?! А разгадка весьма проста: люди видели этого человека в определённой сфере жизни, в привычных для него обстоятельствах. Обстоятельства изменились, и характер человека не вынес перемены. Как сосуд с едкой кислотой. Стоит сосуд закрытый, кислота никому не приносит вреда. Перевернулся сосуд, вылилась кислота, проявились её свойства… Кто-то сказал: в каждом человеке скрывается или герой, или злодей. И если в человеке залажено мерзкое, жестокое, то и среда ничего не решает — она не в силах изменить сущность этого человека. Среда, даже высоконравственная, часто бывает беспомощна при духовном формировании личности. Разве мало мерзавцев, преступников из среды интеллигенции — учёных, литераторов, даже священнослужителей, хоть они сами проповедуют служение добру и высоким идеалам.
Значит, в преступном поведении виноват сам человек, его характер и биологические особенности? Не совсем так. Преступность — это и социальное зло. Я твёрдо уверен, что одной из главных причин неистребимости преступлений является несправедливое, основанное на неравенстве общество с его волчьей моралью — сильный пожирает слабого, один утопает в роскоши, другой, чтобы накормить голодных детей, идёт красть, один швыряет в кабаке под ноги танцовщице сотенную, а другой целый день гнёт спину за гроши.
Правды нет в обществе, справедливости, а потому не будет в нем гармонии и порядка.

Пропала правда, как канула в воду.
Взамен суды подарили народу.
Посредник и волость, синод и сенаты,
Присутствие, округ, управы, палаты.
А больше всего мировых развелося —
Считать так собьёшься. Что в поле колосьев!
Зато и житьё теперь трудное стало…
Учреждений, которые должны наводить порядок в государстве, много, а порядка — нет…
Думаю, что все же воцарится когда-нибудь у нас справедливость, наступит время, когда каждый человек так высоко поднимется в своём духовном развитии, будет у него такой светлый ум и добрая душа, что, ей-богу, он не пойдёт ни убивать, ни красть, и суды, участки, тюрьмы будут больше не нужны.
…Ну что бы тебе, боже праведный, в своей неизречённой милости не предупредить каждого, кто хочет сделать что-нибудь дурное. Шепни ему на ухо: стой, нельзя это делать, грех! Боже, ты все видишь, все слышишь! Неужели ты не в силах спасти людей? Почему не помогаешь рабам своим, а равнодушно взираешь откуда-то из вечности на людские страдания, на несправедливость? И благами жизненными оделяешь не по заслугам. Богатому подбавляешь богатства, а у бедного последнее отнимаешь. Почему же не ровно делишь?
…А сколько горя из-за пьянства! Если зайти в тюрьму, построить арестантов в шеренгу и сказать, чтобы те, кто совершил преступление в пьяном виде, сделали шаг вперёд, то из десяти шагнут девять. Это же страшно! Если мы хотим уничтожить преступность, нужно уничтожить пьянство. Люди должны тянуться не к бутылке, а к книге. Сила прекрасного — искусства, литературы — весьма велика. Она способна исправить человека, поднять его дух, затронуть добрые струны в его сердце. А такие струны есть у каждого, даже у последнего злодея. Только как повернуть людей к духовной красоте? Дорогие мои, уважаемые мои люди, есть же не только кабак и лавки с хмельной отравой, есть и книги. Задумайтесь над этим, люди! Пусть исполнится великое желание моего любимого русского поэта Некрасова, чтобы мужик понёс с ярмарки Белинского и Гоголя…
Верю, что понесёт. А может быть, доживу и до того времени, когда и крестьянин-белорус купит и прочитает книжку на своём родном языке…
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Итак, Богушевичу осталось лишь расследовать причину пожара в имении Глинской-Потапенко. Дело об убийстве Параски Картузик он закончил. Кражей в лавке Иваненки займётся Потапенко — этого лентяя придётся подстегнуть, чтобы поскорей кончал. О новых правонарушениях в уезде пока, слава богу, не слышно, от полицейских приставов донесений тоже не поступало. Похоже, что в служебной круговерти намечается просвет. Пусть бы этот просвет растянулся — можно было бы хоть немного отдохнуть от опостылевших уголовных дел. Вот было бы чудесно освободиться недельки на две от службы, почитать — он достал несколько новых книг, — поиграть с дочкой, которая с каждым днём становится все смышлёней и все больше поражает своими вопросами и открытиями. Вчера у Туни затекла нога, она встала и крикнула: «Ой, ножка старая стала, как у бабули». Обулась, но перепутала туфли, не на ту ногу надела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30