Приземистые деревья тутовника с топорщившимися во все стороны сухими обрубками ветвей были облеплены паутиной и белели издалека, напоминая знаменитые оренбургские шали-паутинки. Эту паутину несло невесть откуда через убранные поля, она густо оседала на деревьях, кустарниках, траве, и Рашид, шагая по кромке арыка, то и дело снимал с лица и с волос тончайшие нити, пытаясь припомнить, какие изменения в погоде пророчит обильная паутина в осенний день, но так и не вспомнил, а ведь в юности знал, точно знал.
Наконец он дошел до кривой излучины, где так некстати напился две недели назад, и решил здесь дождаться возвращающихся на обед товарищей. Тут тоже все, обманутое природой, словно по весне дружно пошло в рост. От обилия химии трава здесь росла гуще, сочнее, особенно яркой казалась свежая, пробившаяся сквозь уже увядшую, пожухлую, и вместе все это, живое по живому, представляло собой интересный и редкий по цвету природный ковер.
Арык обмелел почти до дна, и кое-где его можно было просто перешагнуть. Когда Рашид подходил к излучине, с его водной глади сорвались ненасытные серогрудые грачи -- на мелководье они выискивали червяков.
"А Дильбар уже в Ташкенте",-- мелькнула неожиданная мысль.
-- Ташкент,-- произнес он вслух, но обычной радости в голосе не было.
Максимум через десять дней он вернется в город, к привычному комфорту, телевизору, налаженной и размеренной жизни. Он мысленно рисовал радужные картины города, роскошный Алайский базар, куда любил наведываться по воскресеньям рано поутру, где изобилие било через край в любое время года, не говоря уже об осени. Мясные прилавки с нежной телятиной, говядиной, свининой и особо ценимой здесь курдючной бараниной, ряды тушек птицы: кур и индюшек, гусей и уток, и даже потрошеных перепелов и диких кекликов, а в последние годы здесь продают и крольчатину, и уж совсем неожиданное --нутрий, покупают которых больше греки. Неподалеку молочные ряды; молочницы в основном из приграничных немецких сел Казахстана, для которых Ташкент --ближайший город; сливки, сметану и творог у них берут не пробуя -- всегда все свежее, неразбавленное, впрочем, у каждой из них уже сложился свой круг покупателей. Брынзой и овечьим сыром торгуют курды, турки, азербайджанцы; они тоже живут селениями под Ташкентом. Жирная, соленая, малосольная, яично-желтая, сахарно-белая, плотная, вязкая, с дырочками и без -- на любой вкус.
Вспомнилась и сауна на стадионе "Динамо", куда его изредка приглашали соседи по гаражу, и чешский Луна-парк, куда он часто ходит с Анютой кататься на крутых американских горках.
Рашид представил себя мягко припарковывающим белые "Жигули" на небольшой стоянке у треста, на самой людной и красивой улице Ташкента, где прямо на асфальте, расчерченном краской, указан номер и его машины. По утрам ему иногда доставляло удовольствие небрежно выходить из машины, брать с заднего сиденья пустой "дипломат" и не спеша направляться к солидной двери с тонированными финскими стеклами. Что и говорить, фасад, или, как выражается модница Дильбар, "фейс", у них действительно солидный, отделанный мрамором и тяжелым дубом, многократно покрытым лаком. По бокам могучей двери -- две отполированные до зеркального блеска гранитные плиты, темно-зеленого цвета с красными прожилками, взятые в массивную медную раму; каждая буква вывески на двух языках, узбекском и русском, искусно вырезана из красной бронзы, и все это венчает сверкающий герб.
Вахтерам вменялось в обязанность содержать эти плиты в целости и сохранности, и потому сдача смены начиналась именно с них, не дай Бог потускнеет хоть одна буква, а на гранит сядет пыль, и потому даже в самый пасмурный и ненастный день вывески, начищенные и отдраенные, блестели красной медью.
Не всякое министерство или какое другое высокое учреждение могло похвастаться подобной вывеской и фасадом -- это новый управляющий, придя в трест, перво-наперво перестроил первый этаж, чтобы посетитель попадал сразу в просторный и яркий холл, утопающий в зелени и цветах, где напротив входа висела карта республики, выполненная профессиональными художниками из фирмы "Рассом" вместе со специалистами-электронщиками треста. Вся она лучилась звездами, вспыхивала огнями,-- кинжальные светящиеся стрелы, сотни больших и малых точек, разноцветные пунктирики, волнистые рваные линии должны были показать несведущему, как далеко и широко простирается мощь треста.
Кроме карты, занимающей самую большую и выигрышную стену холла, имелись там схемы, диаграммы поменьше -- тоже выполненные ярко, с фантазией, на электронике, автоматике, микропроцессорах, с элементами светомузыки, и, конечно, все они отражали неуклонный и стремительный рост отрасли по всем показателям. Проходящим по тротуару мимо треста, даже за тонированными стеклами или за распахиваемой дверью, виделся высокий и просторный холл, его оранжерейная зелень и загадочно мерцающие на стенах диаграммы, и они наверняка думали: вот солидная контора и люди заняты интересным и важным делом. Тоску по интересной, значительной работе Рашид читал во взглядах многих прохожих, когда, не спеша и слегка пижоня, направлялся к дубовой двери.
Но ни машина, ни людная и любимая улица Навои, ни трест с его респектабельным фасадом и роскошным холлом, где всегда можно выпить газированной воды, хочешь -- чистой, хочешь -- с сиропом, притом бесплатно, за счет профсоюза, сегодня не волновали, не манили, не привлекали. Это ощущение для него было новым, и, не находя причин безразличия, он подумал, что эта апатия -- от болезни, ведь он помнит, как каждый год с нетерпением ждал конца уборки на хлопке, дни считал, планы строил, ждал приказа о возвращении, словно солдат. Но болезнь тоже не причина, потому что ему уже полегчало от настоя Куддуса-бобо, нужно теперь только переждать, выгнать из себя хворь.
-- Не в болезни дело, не в болезни,-- подумал он вслух, не то успокаивая, не то раззадоривая себя, и на ум опять пришла Дильбар.
"А чем я лучше Дильбар? - впервые признался он себе и удивился такому неожиданному сравнению. -- Да-да, чем лучше?
Ну, конечно, не такой беспросветный профан в своем деле, как она, чертежи, по крайней мере, читаю худо-бедно, расчет кое-какой инженерный могу сделать, со справочником кое в чем разберусь. Но в том-то и дело, что "кое-как", "худо-бедно", "со справочником". Оттого я, наверное, никогда и не хлопну дверью, как Марик, когда того обошли с квартирой. Куда я пойду, где меня ждут, с моим заушным образованием, как метко выразился один известный сатирик? Дильбар жалеть не стоит, она не пропадет. А я ведь и не инженер толком, и на хлопке славы не снискал, хотя с ней на одних полях работаю. И вообще, что я знаю, что могу, что мне можно доверить? Вот попрут завтра с работы за непригодность, что и оспорить-то будет стыдно,-- куда подамся, как на хлеб насущный заработаю?"
От этой мысли Рашида прошиб холодный пот и он поежился, как от озноба. Неприятный, ох какой неприятный самоанализ мог бы надолго испортить ему настроение, не явись спасительная, чересчур крепко сидящая в нас мысль, которая возникла из глубин сознания, словно охранная грамота: "Не выгонят, не бойся. Не попрут. Не в какой-нибудь Америке проклятой живем, с дипломом никого без должности не оставят, разве что добровольно решишь отречься от кресла, как Фатхулла".
-- Фатхулла... Метеор... -- произнес вслух Рашид и улыбнулся.
Пришла на память давняя осень, когда Фатхулла соперничал с Баходыром и в поле, и у казана в гостеприимном дворе Икрамовых. Как давно это было...
Фатхулла не работает у них уже третий год, и за все это время Рашид видел его раза три или четыре, не больше. Раскидала жизнь в разные концы двухмиллионного города, у каждого свои тревоги, заботы. "Вот вернусь с хлопка-- обязательно поеду к нему на плов",-- решил Давлатов.
Нет, Мусаев ушел из треста не из-за того, что не добился благосклонности Дильбар, хотя поначалу имел вполне серьезные намерения --нравилась она ему, что было, то было. Но он раньше других разгадал Дильбар, понял ее честолюбивые замыслы и однажды в чайхане сказал Рашиду с Мариком, как давно решенное: "Мне другая жена нужна". И с этого дня Дильбар для него не существовала -- ни как красавица, ни как инженер, ни как подчиненная, хотя каждое утро он принимал из ее рук пиалу с чаем. Вскоре он неожиданно женился на девушке из трикотажного объединения "Малика", тоже, как Дильбар, жившей в общежитии, правда, в рабочем.
Медлительный Метеор все делал неожиданно.
Через год у него родились две девочки-близняшки, и, когда им исполнился только месяц, его отправили на хлопок. Как ни открещивался Фатхулла в ту осень от хлопка, как ни упрашивал начальство, объясняя, что жене одной трудно с грудными детьми, навстречу ему пойти не смогли. Да и как пойти, кого же посылать: в тресте больше половины -- женщины, почти все с детьми, их трогать нельзя, часть -- пенсионеры, как везде, да и отдел, что он вел, не был ведущим в тресте. Извелся он в ту осень, исхудал, при каждой возможности в ночь-полночь срывался к семье, а путь был неблизкий.
-- Был бы Фролов,-- часто с горечью говорил Фатхулла,-- я дневал и ночевал бы в поле и заработал бы недельку, чтоб побыть с семьей.
А так он, не спавший всю ночь, издерганный, приезжал прямо на поле и, собрав, как все, фартук-другой хлопка, дремал где-нибудь в грядке большую часть дня. В ту осень его прозвище Метеор как-то забыли.
Фатхулла возглавлял странный отдел -- вроде и не самый важный в тресте, а по штатному расписанию людей у него числилось больше всего. Оттого и попадали к нему "инженеры" почище Дильбар: то чья-нибудь дочь, то племянница, а теперь уже пошли и внучки, которым перед институтом для стажа нужно было пересидеть где-нибудь годик-другой. И все вчерашние десятиклассницы на инженерных должностях. Был и другой разряд "инженеров", из-за которых отдел Фатхуллы в курилке называли "предродовым отделением", потому что в пожарном порядке устраивали к нему невесток в положении, чтобы и стаж шел, и пособия детские. Никто с Фатхуллой подобные трудоустройства не согласовывал -- его каждый раз ставили перед фактом. Этим "инженерам" и представляться не нужно было, фамилии родителей говорили сами за себя.
Выходило, что половине отдела он и замечания строгого не мог сделать, а уж о том, чтобы потребовать работу, и речи не могло быть, разве что принести-отнести, но с этим хорошо справлялась и одна Дильбар. И на хлопок бездельниц не пошлешь, у каждой на руках еще с лета по две-три справки заготовлены, хотя при поступлении в институт, конечно, предоставят другие--об идеальном состоянии здоровья.
Так постепенно, мало-помалу Мусаев терял интерес к работе. А тут жена опять родила, и снова двойню, теперь уже мальчиков. Счастлив был Фатхулла --словами не высказать. Правда, он заметно похудел, стал расторопнее, а вальяжность куда и подевалась: четверо детей и неработающая жена --крутиться надо ох-ох-о как. И однажды, когда они в обеденный перерыв, сидели компанией в кафе на Анхоре, Фатхулла объявил, как всегда неожиданно:
-- Сейчас вернусь в трест и подам заявление об уходе.
На вопрос, куда решил уйти, Мусаев ответил неопределенно. Отговаривать Фатхуллу, зная его работу и перспективы, никто и не подумал: хлопковая кампания на носу, и опять ему не избежать поля. Да и с начальством он уже не раз сцеплялся по поводу заполонивших отдел Жанн и Жаннет, Фируз и Гуль. Конечно же, облегченно вздохнув, начальство отпустило его с радостью.
Ушел Фатхулла и словно в воду канул -- ни звонков, ни приветов, правда, в тресте к тому времени из его друзей остались только Рашид и Баходыр. А через год по тресту пронесся слух, что Мусаев на Чиланзаре в чайхане готовит плов. Кто поверил, кто нет, кто возмущался, кто пропустил мимо ушей, а Рашид с Баходыром, выкроив время, поехали в чайхану.
Обеденный перерыв в близлежащих конторах и магазинах еще не наступил, и поэтому в чайхане было малолюдно, хотя у мангалов с шашлыком и у тандыров с самсой толпился народ. Наибольшую площадь занимала лагманная с просторной, открытой летней верандой, но столики были пусты. Повара у всех на виду заканчивали вручную крутить лагман. Это удивительное, почти цирковое зрелище, никого не оставляет равнодушным, когда из огромного плотного куска теста в руках мастера после каждого взмаха растут, удваиваясь, длинные нити толстой вермишели -- лагмана. Он сродни итальянскому спагетти, потому, наверное, туристы из Италии и любят многочисленные столовые Ташкента, где готовят это блюдо.
Обойдя лагманную, у чайханы с двумя трехведерными тульскими самоварами Рашид с Баходыром увидели огромный казан на треноге. Возле казана --пластиковый столик с высокой горкой тарелок и большая миска с мелко нарезанным молодым лучком и зеленью, которыми посыпают каждую порцию,-- все готово к обеденному перерыву.
-- Какие у меня гости! -- раздался вдруг сзади голос Фатхуллы.
Он церемонно, как и подобает семейным мужчинам, обнялся с друзьями.
-- У меня еще минут двадцать до аврала, давайте присядем... -- он кивнул на столик, стоявший у стены, потом крикнул чайханщику: -- Фархад, ко мне пришли старые друзья!
На стол им тотчас подали чайники с чаем и горячие, только из тандыра, лепешки, а через несколько минут принесли и тарелку с обжигающей самсой.
-- Ну, как в тресте, что нового? Рассказывайте,-- поторопил товарищей Фатхулла, разливая по пиалам чай.
-- Да у нас что, все по-старому: молодые радикалы ждут крутых реформ, старики посмеиваются, говорят: "Ждите-ждите, теперь ваш черед",-- и ожидают не реформ, а премий. В общем, то же, что и при тебе. Отдел твой все время обновляется, пополняет народонаселение страны. Дильбар замуж до сих пор не вышла, все ораторствует, но... хороша по-прежнему... Как ты-то живешь-можешь? Как дети? И расскажи, почему решил положить диплом на полку?
Фатхулла, не забывая о своих обязанностях за столом, наливал друзьям чаю, пододвигал самсу.
-- Дети, хвала Аллаху, здоровы. Жена дома -- решили, что лучше ей быть с ними. Да и сто рублей, что она зарабатывала на "Малике", проблем не решают. А я вот здесь... Думаете, так сразу, с бухты-барахты? Нет, меня давно в общепит зазывали. Многие мои дружки кулинарные курсы закончили, и мне все время говорили: "Ты внук Нигмата-бобо, зачем тебе инженерная должность, чем она тебя манит?"
А дед мой, Нигмат-бобо, да будет вам известно, действительно был знаменит в свое время на весь Ташкент. Он мог приготовить плов на пятьсот человек! А это мало кому удается, я, например, больше чем на двести пятьдесят не рискую, да и то готовлю в двух казанах. Помню, как с утра дед собирал свой нехитрый инструмент, и все не спеша, не суетливо -- наверное, от него передалась мне медлительность,-- и так же не спеша, с достоинством направлялся в дом, где намечалось торжество и куда он зван готовить свадебный плов. Часто и меня с собой брал. Он меня всегда при себе держал, просил помочь, говорил, что стар уже и трудно ему, хотя, как я теперь понимаю, это он меня так учил, приваживал к делу.
Так что дед обучил меня своему ремеслу не хуже кулинарного техникума, эта работа все-таки не одним дипломом оценивается, а умением, результатом, тут халтуру за словами не спрячешь, людей за свои деньги горелый или сырой плов есть не заставишь. И я знал, что у меня есть надежная и нужная людям профессия, не сложится, не получится где -- место у плиты для меня всегда найдется.
Не знаю, что сыграло решающую роль -- дети, неустроенность или работа, к которой я терял интерес день ото дня. Да и мог ли я называть то, чем занимался, инженерной работой? Все на каких-то побегушках, в каждой бочке затычка: улицы мести, деревья сажать, на строительство срочного объекта --везде в первых рядах; совещание, мероприятие какое -- опять бегом, бросай все дела. На сенокос, на виноград, на овощную базу -- опять давай-давай! А уж о хлопке каждую осень я молчу, не мне вам рассказывать, что это такое...
Знаете, я даже рад, что на меня вдруг все так сразу навалилось: семья, дети, непутевый отдел, "инженеры", наподобие Дильбар, внучки, дочки влиятельных папаш. На одно лицо размалеванные Анжелы, Элеоноры, Гульчехры, Санобары, Сусанны, Фиры, Эсфири, которым и слова не скажи... Иначе бы я никогда не решился порвать все сразу, отирался бы, наверное, до седых волос в отделах, жил бы по принципу: "День прошел -- и слава Богу. Зарплата идет и ладно, а может, и премию подкинут". Да и семью на сто семьдесят одному тянуть невозможно. Про квартиру я уж не говорю -- пример Марика у всех в памяти, а детям моим сегодня не просто крыша над головой нужна, простор необходим, их ведь вон сколько. Вы и сами знаете, у котла я всегда чувствовал себя хозяином положения, так что это мое место. Премии я в тресте получал, и не раз, да ведь там их всем дают, никого не обделяют. Но ни разу никто меня за работу не поблагодарил, не порадовался, что толково и в срок что-то сделано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16