Вас лишили членства различные медицинские общества — небольшие прямоугольные пятна на стенах, отличающиеся по цвету от остальной краски, а также пыль по краям ясно показывают, где находились почетные дипломы. Что может заставить человека убрать с глаз долой свидетельства своих успехов? Только то, что он перестал быть членом разнообразных обществ, работать в больницах и так далее. А почему, если он однажды приложил немало усилий, чтобы достичь этого? Он мог бы разочароваться в одном научном обществе, ну в двух из них, но чтобы во всех сразу — маловероятно. Из этого я заключаю, что дело было не в вас, доктор, а в тех, кто предложил вам выйти из состава членов. Что же могло заставить их сделать это — притом всех сразу, о чем свидетельствует опустевшая стена? Вы спокойно живете в городе, где все это случилось, значит, — вы сделали нечто такое в своей профессиональной области, что опорочило вас в их глазах и заставило расстаться с ними.Что послужило тому причиной? Не имею ни малейшего представления, однако ваша библиотека, как я уже сказал, свидетельствует о вашем недюжинном, пытливом и блестящем уме. Поэтому берусь предположить, что всему виной некая смелая теория, слишком смелая, чтобы быть воспринятой современной медицинской мыслью. Возможно, эта теория связана с исследованиями Шарко, по всей видимости, оказавшего на вас большое влияние. Однако за это я не могу поручиться, в отличие от вашего семейного положения. Символ супружества сверкает у вас на левой руке, а ваш балканский акцент указывает на то, что вы выросли в Венгрии или Моравии. Не знаю, может быть, я и упустил нечто важное.— Вы еще упомянули, что у меня есть чувство собственного достоинства, — заметил Фрейд.— Я очень на это надеюсь, — ответил Холмс. — Пришел я к такому заключению на том основании, что вы сочли необходимым снять со стен все почетные знаки и прочие награды всех обществ, что отвергли вас. У себя-то дома вы могли бы оставить их на своих местах и воспользоваться ими втихаря к собственной выгоде.— А моя страсть к картам?— Это гораздо более тонкое наблюдение, но я не стану оскорблять ваш интеллект описанием, как узнал об этом. Лучше скажите прямо, зачем меня привезли к вам? Ведь не для разгадки таких простейших головоломок?— Я уже спрашивал вас, — сказал Фрейд с улыбкой, все еще пребывая в восхищении от способностей Холмса, — как вы думаете, почему вас привезли сюда?— Я теряюсь в догадках, — ответил Холмс, опять становясь резким. — Если вам нужна помощь — так и скажите, я сделаю все, чтобы помочь вам, однако мне по-прежнему неясно, для чего вам понадобилось прибегать к моим услугам таким странным образом...— Вот здесь-то как раз логика вам изменяет, — осторожно заметил доктор. — Вы неопровержимо точно доказали, что я не испытываю никаких затруднений. За исключением чисто профессиональных, о которых вы также упомянули, — поправился он, кивнув большой головой на стену, где когда-то находились почетные дипломы. — Кроме того, как вы совершенно правильно заметили, способ, который был использован, чтобы доставить вас сюда, до крайности необычен. Очевидно, мы предполагали, что вы не согласитесь приехать по своей воле. Вам это ни о чем не говорит?— Только о том, что я бы действительно не поехал, — ответил Холмс неохотно.— Именно так. А почему? Не из-за опасений ли, как бы мы не причинили вам зла? Я мог оказаться вашим врагом; профессор Мориарти тоже мог. И даже — прошу меня простить — доктор Ватсон. Но мог ли оказаться в числе врагов ваш собственный брат? Насколько вероятно то, что мы все вдруг оказались в заговоре против вас? Да и с какой стати? Если мы не собираемся вредить вам, так, может быть, желаем добра? Это вам не приходило в голову?— Какого же добра вы мне хотите?— А сами не догадываетесь?— Я никогда не гадаю. Но теперь я, право, в растерянности.— Вот как? — Фрейд откинулся на спинку кресла. — В таком случае вы кривите душой, Холмс. Страдая от ужасного порока, вы, вместо того чтобы признать собственную вину, предпочитаете винить во всем своих друзей, которые объединились с единственной целью помочь вам. Вы разочаровываете меня, сэр. Неужели передо мной тот самый Холмс, о котором доводилось читать? Неужели это тот человек, который восхищал меня не только своим умом, но и храбростью, стремлением к справедливости и состраданием к обиженным? Я не могу поверить, будто вы настолько подчинились власти наркотика, что даже в глубине сердца не признаетесь самому себе в своем недуге. Как и в том лицемерии, с которым проклинаете верных друзей, которые из любви к вам и стремления к вашему благополучию уже сделали так много ради вас.У меня перехватило дыхание. За все то время, что я знал Холмса, никто и никогда не говорил с ним подобным образом. Сначала я боялся вспышки ярости. Однако, в отличие от Зигмунда Фрейда, я недооценил Холмса.Опять наступило молчание. Холмс сидел неподвижно, опустив голову. Врач не сводил с него глаз. В комнате воцарилась мертвая тишина.— Я действительно виноват, — произнес Холмс чуть слышно. — У меня нет оправданий, — продолжал он, — что же до того, чтобы помочь мне, — выкиньте это из головы. Дьявольское зелье держит меня мертвой хваткой. Оно прикончит меня! Нет-нет, бросьте уговоры, — возразил он, подняв руку, а потом вяло уронив ее. — Я приложил всю свою волю, чтобы справиться с этой дурной привычкой, и потерпел неудачу. Уж если я, собрав все силы, не смог этого сделать, то знайте, что всякий, кто оступился хоть раз, уже никогда не свернет с пути саморазрушения...Вдруг я сообразил, что уже давно сижу разинув рот, а грудь моя вздымается от волнения. Молчание было наэлектризовано, и я не решался нарушить его.— Человек способен остановиться и сойти с опасного пути, хотя для этого может потребоваться помощь. Один неверный шаг не всегда смертелен.— Всегда, — застонал Холмс в отчаянии, и у меня сжалось сердце. — Никому еще не удавалось сделать то, о чем вы говорите.— Мне удавалось, — сказал Зигмунд Фрейд.Холмс медленно поднял на него удивленный взгляд.— Вам?Фрейд кивнул.— Я сам принимал кокаин, но теперь свободен от его власти. Я помогу и вам, если хотите.— Это не удастся, — прошептал Холмс. Однако, хотя он и твердил, что не верит в исцеление, в его голосе проскальзывало что-то, говорившее о том, что он отчаянно хотел бы надеяться.— Удастся.— Как?— Потребуется время. — Врач встал. — Я уже все сделал так, что, пока не закончится курс лечения, вы оба будете гостить у нас. Это вас устроит?Холмс послушно встал и двинулся вперед, потом вдруг повернулся, с мученическим видом закрыв лицо ладонью.— Все напрасно! — воскликнул он. — Даже сейчас я чувствую, насколько сильно мое пагубное пристрастие!Я привстал, собираясь успокоить и подбодрить его, но замер на полпути, осознав тщетность, даже смехотворность такой попытки.Доктор Фрейд медленно вышел из-за стола и мягко положил свою небольшую руку на плечо моему другу.— В моих силах остановить это пристрастие, хотя бы на время. Сядьте, пожалуйста. — Он показал на кресло, с которого Холмс только что встал, а сам присел на краешек стола. Холмс молча повиновался и сидел в ожидании — несчастный и потерявший веру. — Вы знаете что-нибудь о гипнозе? — спросил Фрейд.— Немного, — устало ответил Холмс. — Вы хотите заставить меня лаять и бегать по комнате на четвереньках?— Если вы мне поможете, — сказал Фрейд, — если доверитесь, я смогу ослабить ваше желание принять наркотик. Когда же у вас вновь возникнет потребность в нем, я снова вас загипнотизирую. Таким образом мы искусственно ослабим ваше пристрастие, пока сам организм не завершит лечение. — Он говорил медленно, стараясь развеять и подавить страх и стыд, бушующие в Холмсе.После того как Фрейд умолк, Холмс какое-то время смотрел на него, затем пожал плечами и небрежно согласился.Доктор Фрейд, как мне показалось, с трудом сдержал глубокий вздох, подошел к полукруглому окну и задернул занавески. В комнате наступил полумрак. Потом он вернулся к Холмсу, который сидел все так же неподвижно.— Начнем, — сказал Фрейд, располагаясь напротив. — Пожалуйста, сядьте прямо и смотрите сюда.Он достал из кармана сюртука цепочку от часов, которую я заметил еще раньше, и стал покачивать ею из стороны в сторону. Часть IIРАЗГАДКА Прогулка в ад Поначалу профессор Мориарти наотрез отказывался возвращаться в Лондон в компании Тоби, что несколько позабавило нас, скрасив конец этой ужасной во всех отношениях недели. Стоило ему взглянуть на собаку — я привез песика к нему в гостиницу на Гарбен ближе к вечеру — как он тут же заявил, что хотя и считает себя добропорядочным, благожелательным человеком (чего стоит одно его согласие поехать в Вену), однако существует определенный предел его щедрости, который он не намерен переступить,— Вот этот предел, — сказал он, глядя поверх очков на Тоби, который ответил ему взглядом, полным радостной готовности. — Я терпелив, да-да, терпелив, доктор Ватсон, несмотря на мое отчаяние. Я и слова не сказал о том, что из-за вашей ванильной эссенции лишился новых ботинок, разве не так? Но вот это уж слишком. Я не повезу животное назад в Лондон.Однако я тоже не был намерен шутить и так ему об этом и сказал. Пусть Тоби едет с багажом, воля профессора, но вернуть собаку на Пинчин-Лейн он обязан. При этом я намекнул на Майкрофта Холмса, и Мориарти в конце концов сдался, бормоча что-то себе под нос.Я сочувствовал ему, но не в моем положении было прислушиваться к его жалобам. У меня тоже сдавали нервы; лишь телеграмма от жены, где она сообщала, что дома все в порядке, могла служить утешением, способным хоть немного поддержать меня.Попытка Шерлока Холмса освободиться от власти кокаина, по-видимому, один из самых героических его поступков на моей памяти. Это было сущее мучение. Никогда за все время моей врачебной практики, как на военном, так и гражданском поприще, мне не доводилось видеть таких страданий или хотя бы знать о них понаслышке.В тот первый день доктору Фрейду сопутствовал успех. Ему удалось загипнотизировать и усыпить Холмса в одной из смежных комнат на втором этаже, отведенных для нас. Как только Холмса уложили на кровать, украшенную изящной резьбой, Фрейд потянул меня за рукав.— Скорее, — скомандовал он. — Нам нужно обыскать его вещи.Я кивнул. Не было необходимости растолковывать мне, что следует искать, и мы начали исследовать содержимое саквояжа Холмса и карманы его одежды. Конечно, не в моих правилах так вторгаться в личную жизнь друзей. Однако мы преследовали благородную цель, слишком много было поставлено на карту. Скрепя сердце я принялся за дело.Найти флаконы с кокаином не составило труда. Холмс захватил с собой в Вену огромное количество наркотика. Извлекая бутылочки из саквояжа, я подивился, что по дороге не слышал звона; оказывается, Холмс завернул их в кусок черного бархата, которым обычно обертывал скрипку Страдивари, прежде чем положить ее в футляр. Не пытаясь даже признаться самому себе в том, как больно мне видеть, для какой цели он использовал благородную ткань, я продолжал извлекать один за другим сосуды со смертоносным содержимым и передавать их доктору Фрейду. К тому времени он ловко обыскал карманы одежды спящего, а также его пальто, где обнаружил еще два флакона.— Ну вот, я думаю, все, — сказал он.— Не слишком-то обольщайтесь, — предостерег я. — Вы имеете дело с необычным пациентом. — Фрейд пожал плечами. Я откупорил один флакон, смочил кончик пальца бесцветной жидкостью и попробовал на язык.— Вода!— Неужели? — Фрейд исследовал содержимое другого флакона и посмотрел на меня в изумлении. Холмс в тяжелом сне заворочался у нас за спиной. — Где же он его прячет?Мы отчаянно ломали себе голову, спящий мог вот-вот проснуться, тогда бы нам пришлось действительно тяжко. То, что мы искали, было где-то у нас под носом. Вытряхнув все из саквояжа на роскошный восточный ковер, мы еще раз изучили скромные пожитки, захваченные Холмсом из Лондона. Осмотр белья ничего не дал. То же самое можно сказать и о гриме, а также обо всех остальных частях его маскарада. Оставалась еще горсть английского серебра, необмененных банкнот и знакомых мне трубок. Все эти трубки — вересковая, глиняная и длинная из вишни — были мне хорошо знакомы. Насколько я знал, они не могли служить тайником. Оставалась еще одна большая трубка из горлянки, которую мне раньше не приходилось видеть. Взяв ее, я удивился, почувствовав, что она тяжелее, чем казалась.— Взгляните-ка сюда, — я снял пеньковый верх и перевернул ее. Выпала маленькая бутылочка.— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, — признался врач. — Но где еще он мог спрятать их? Трубок-то больше нет.Мы пристально посмотрели друг на друга, стоя над пустым саквояжем, и вдруг одновременно потянулись к нему. Фрейд, однако, догадался чуть раньше меня. Он взял саквояж и взвесил в руке, покачав головой.— Тяжеловат, — пробормотал он, передавая саквояж мне. Я сунул руку внутрь и постучал по дну. Звук был глухим и гулким. — Двойное дно! — воскликнул я и попытался вытащить его. Через несколько мгновений мы увидели заботливо упакованный и переложенный газетными страницами с объявлениями о розыске пропавших родственников настоящий склад склянок с кокаином, а также шприц в маленькой черной шкатулке на красном бархате.Ни слова не говоря мы изъяли все запасы, включая пузырьки с водой, поставили на место второе дно и вместе спустились вниз. Фрейд проводил меня в умывальную на первом этаже, и там мы вылили в раковину все, что нашли. Потом он положил шприц в карман и отвел меня на кухню, где служанка по имени Паула вернула мне Тоби, и я поехал в гостиницу к профессору Мориарти.Здесь я должен ненадолго прервать рассказ, чтобы описать город, в котором мне суждено было оказаться и где я провел некоторое время.В 1891 году Вена была столицей империи в последние десятилетия ее расцвета. Город совершенно не походил на Лондон тех дней, как океан не похож на пустыню. Лондон, обычно влажный, туманный, зловонный и большей частью населенный людьми, говорящими на одном языке, не шел ни в какое сравнение с солнечной и декаденствующей столицей империи Габсбургов. Ее обитатели общались на смеси четырех языков, происходивших, как и они сами, из разных уголков Австро-Венгрии. Хотя каждый из народов и стремился жить отдельно в своем районе города, большей частью кварталы накладывались один на другой. В то время как словацкие уличные торговцы расхваливали на все лады свой товар, главным образом ручную резьбу, перед разодетыми домохозяйками, рота боснийских пехотинцев маршировала, направляясь к Пратеру на смотр императорских войск, а продавцы лимонов из Черногории, точильщики из Сербии, тирольцы, моравцы, хорваты, евреи, венгры и чехи спешили по своим каждодневным делам.Сам город застраивался концентрическими кольцами, в самой середине которых находился собор Св. Стефана. Это был модный и самый старый квартал, известный улицей Грабен, оживленной и заполненной магазинами и кафе. К северу от нее, по адресу Бергассе, 19, и жил доктор Фрейд. Левее располагались дворец Хофбург, музеи и роскошные парки. «Внутренний город» кончался сразу за ними. Стены, когда-то защищавшие средневековую Вену, давно снесли, к удовольствию императора, и город ступил далеко за их пределы. И все же старинный контур сохранился в виде широкого бульвара, который в тех или иных частях города носил разные названия, однако был больше всего известен как Кольцо. Оно опоясывало старый квартал и упиралось в Дунайский канал к северо-востоку от собора Св. Стефана.Как я уже заметил, город давно перерос свои средневековые границы, обозначенные Кольцом, и в 1891 году даже распространился за Гюртель — внешний бульвар, отдельные участки которого, когда я был там, еще застраивались или перестраивались. На юго-западе Гюртель, повторявший малое (внутреннее) Кольцо, проходил между собором Св. Стефана и дворцом Шенбрунн Марии-Терезии — габсбургским вариантом Версаля.К северо-востоку от дворца Шенбрунн, в пятнадцатом округе, находился вокзал Банхоф, куда прибыли мы с Холмсом. В противоположной части города, во втором округе, по другую сторону Дунайского канала, располагался еще больший вокзал, построенный в центре еврейского квартала — Леопольдштадта. Там-то, как сказал мне доктор Фрейд, он и жил в детстве, когда его семья переехала в этот город.Местоположение его нынешнего дома имело гораздо большие преимущества с профессиональной точки зрения (ибо одно из предположений Холмса оказалось ошибочным: Фрейд по-прежнему имел медицинскую практику). Он находился рядом с Аллгемайнес Кранкенхаус, огромным больничным и учебным заведением Вены, где Фрейд когда-то работал в психиатрическом отделении под началом доктора Теодора Мейнерта, которым так восторгался.Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, однако это не было чем-то необычным для венских медицинских кругов, в значительной степени состоявших из евреев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22