Пум не шевелился. Уши кошки начали прижиматься к голове, глаза сузились, готовилось недоброе. Но… в эту минуту четвёртый пробрался между её собственными детьми и, с жадностью схватив сосок, довольно зачмокал. Он был очень голоден, и это его спасло. Минуту Чернушка оставалась неподвижна, затем уши её расправились, глаза раскрылись, и она спокойно опустилась на подушку.А Пум, маленький, весёлый Пум, постоял около корзинки, вышел на крыльцо, растянулся на согретой солнцем ступеньке и закрыл глаза. Было видно: щенок очень устал.Дети плотным кольцом окружили его. Они говорили шёпотом, боялись потревожить Пума. Петя тихонько потянул Валю за руку.— Как ты думаешь, откуда он взял котёнка?— Я думаю… я думаю, кто-то его выкинул на улицу, чтобы он умер от голода. Плохой тот человек. Правда?— Я тоже так думаю, — отвечал Петя. — И ещё я думаю: как он не пожалел котёнка? А Пумка пожалел. Пумка наш — всё равно, что хороший человек.Пум вздохнул и, не открывая глаз, повернулся на другой бок. Ребята ещё посидели, встали и тихонько, на цыпочках, вошли в комнату тёти Домны. Чернушка на них не обратила внимания. Она ласково вылизывала чёрную голову и тощие бока изголодавшегося приёмыша. БУРАН
Тропинка была узкая, как раз на одного ходока, — так тесно её обступили молодые колючие ёлки. По ней бесшумно двигалось что-то большое, мохнатое: ветка не хрустнула, листья не зашуршали. Медведь. Только он умеет так осторожно ступать тяжёлыми, неуклюжими лапами. Идёт, головой покачивает, точно сам с собой о чём-то важном рассуждает. И вдруг остановился мгновенно, застыл на месте. Голову поднял, но не для того, чтобы лучше рассмотреть — он на глаза мало полагается, — а лучше прислушаться, что там впереди, за поворотом тропинки, делается.Услышать было нетрудно: кто-то мчался совсем без осторожности — ломится прямиком сквозь кусты и еловую гущину, только треск идёт. И заботы нет, что кругом весь лесной народ переполошил, притаились все, слушают.У медведя губы над клыками дрогнули, вот-вот оскалится и рявкнет по-хозяйски. Но вдруг из гущины на тропинку выломилась туша покрупнее медведя. Лось редкостной величины. Жёсткая щетина на загривке дыбом, сам дышит тяжело через раскалённые ноздри. Сразу видно: несётся, не разбирая дороги, и никому её уступать не собирается.Маленькие глазки медведя загорелись. Ясно: надо принимать бой или тут же катиться в кусты задом, поворачиваться некогда.А лось уже увидел его и, не останавливаясь, всхрапнул от радостной злости: есть на ком сердце сорвать. Ну-ка!Он бурей налетел на… то место, где вот сейчас, сию минуту был медведь. И остановился, точно споткнулся обо что-то невидимое. А медведь, позабыв о своей ярости, катился под обрыв, трусливо поджимая зад, словно от удара острого копыта.Послышался треск. Удар копытом, не доставший медведя, пришёлся по ёлке, толщиной с ногу взрослого мужчины, и она рухнула как подрубленная. Мишкины лапы заработали ещё быстрее, уже без всякого стеснения. Не до самолюбия тут, когда бешеный зверь ищет, с кем бы схватиться.Острый медвежий запах пуще раздразнил лося. Настало время осенних сражений, но пока не нашёлся настоящий противник. Буран теперь и от медведя бы не отказался.Буран — такую кличку дал ему дед Максим, самый старый лесник этого леса. Он при встрече с лосем всегда сыпал на землю пригоршню соли: «Полижи, старый, в своё удовольствие». Но сейчас и Максим осторожно обходил старого приятеля: кто его знает, что взбредёт в ошалелую голову?А лось в ещё большей ярости устремился по тропинке дальше на поляну, поросшую высокой густой травой.Здесь! Лось неуклюжим галопом проскакал по поляне, остановился, высоко закинул голову, так что рога легли на спину, и заревел. Точно кто-то затрубил со страшной силой в огромную трубу.— Это кто так кричит? — спросил удивлённо звонкий детский голос.— Лось это, другого лося на бой кличет. Потрубит и помолчит, не слышно ли, как другой к нему на голос понесётся. И опять потрубит и слушает.Кто говорил за густым осинником, не было видно. Но вот осинки зашуршали, раздвинулись, и на дорогу вышли высокий старик с маленькой девочкой.— Я посмотреть хочу, дедушка, — сказала она и по тянула деда за рукав. — Скорее пойдём.Дед покачал головой.— Как бы нам от такого посмотру худо не было, — проговорил он. — Мы лучше послушаем да и домой подадимся.— Ну и чудной ты, дедушка, — засмеялась девочка. — Это же просто лось. Он людей не кушает.— Так-то так, — дед тоже улыбнулся. — Он тебя есть не станет, а ногой ка-ак двинет — и готово. Потому у лося в это время характер бывает бедовый. Вдруг и нам такой попадётся. Характерный.— И неправда, этот, который трубит, вовсе без характера. Я по голосу слышу. Ну, дедушка, миленький. Мы же летом их видели. Ты им соли давал. Этому, как его? Бурану. И опять дадим.— Дадим, дадим! — ласково, приговаривал дед и незаметно за руку повернул её на дорогу к дому. — Это сейчас Буран и ревёт, по голосу признаю. Мне и то ему сейчас на дороге попадаться не безопасно. Вот зимой рога он скинет. Стукнет о дерево, они и отвалятся. Тогда уж он присмиреет до весны, когда новые рога вырастут.— Ой, как плохо, — огорчилась девочка. Она за разговором и не заметила, что они уходят в сторону от лосиного рёва. — Волки нападут, а ему их бодать вовсе нечем. Он что делать будет?— На волков ему рога не требуются, — утешил её дед. — Он ногой брыкнёт — из волка и дух вон.— Это хорошо, — успокоилась девочка. — Мне, конечно, волка тоже жалко. Только если он лося съесть хочет, пускай его за то лось ногой забодает.Разговаривая, они завернули с дороги к маленькому домику на поляне и поднялись на крыльцо. Дверь со, скрипом отворилась и сразу за ними захлопнулась. Сквозь толстые стены избушки далёкий трубный зов лося почти не был слышен.А лось на далёкой поляне всё больше разъярялся. Широкая шея его раздулась, кусты, трава и комья земли летели в стороны от бешеных ударов копыт… и вдруг послышался далёкий ответный рёв. Ближе, ближе, вот уже слышен треск растоптанных ломающихся кустов. Другой лось, тоже разъярённый, мчался, не разбирая дороги, и наконец вылетел на поляну. Буран с диким храпом кинулся ему навстречуМолодой боец ростом и силой был не меньше. Но это ещё первая осень его сражений и первый бой в жизни. Буран — издавна самый смелый и опытный боец во всей округе. Будь молодой не так горяч, выбрал бы себе противника попроще. Но рассуждать было некогда. Две огромные туши сшиблись посередине поляны. Комья земли взлетели в воздух и посыпались на их спины. Они не замечали этого.Рога ударились о рога, ещё и ещё. Новый удар, и молодой лось покатился по смятой растоптанной траве. Буран, торжествуя, отскочил, примерился для нового разгона, но… бить уже было некого, кусты и молодые осинки захрустели под тяжёлыми копытами: молодой летел, спасая свою жизнь, боевого задора как не бывало.Хруст и топот затихли вдали. Буран постоял, обводя поляну налитыми кровью глазами, и вдруг вздрогнул, прислушался. За кустом шиповника мелькнули, тени. Волчица-мать хорошо знала, чем может кончиться сражение великанов: мёртвый или тяжелораненый лось — завидная добыча. Она заранее привела серую семейку покараулить за кустами, не перепадёт ли пожива. Но побеждённый молодой лось чуть не растоптал зазевавшегося волчонка. А на поляне остался великан, к которому на твёрдой земле нечего и думать приступиться. Вот зимой, когда глубокий снег свяжет ему ноги…Старая волчица даже зубами щёлкнула: вспомнила, как в прошлом году… Но тут же взвизгнула тихонько и шарахнулась в сторону.Лёгкий ветерок донёс до ноздрей старого бойца страшный, волчий запах, и жажда мести вспыхнула в его крови. Он вспомнил, возможно, то же, что и старая волчица. Вспомнил глубокий снег прошлой зимы и смертный бой со стаей волков. Они легко прыгали по твёрдой ледяной корке на снегу, а он провалился в глубокие сугробы. Это был бы последний бой в его жизни. Старая волчица высоко подпрыгивала перед самой его головой, дразнила и отвлекала внимание. Она знала, что делала: молодые волки подбирались сзади, чтобы перекусить ему сухожилья на задних ногах. И они сделали бы это, но вдруг раздался выстрел и тотчас — другой. Два волка растянулись на снегу. Остальные исчезли, будто их сдуло ветром.Старый лось напряг все силы и выскочил из сугроба. Около толстой сосны стоял высокий человек, в руках его дымилось ружьё.— Буранушка, голубчик, — проговорил человек. — Так это тебя я из беды вызволил?Голос был знакомый, и старый лось минуту стоял неподвижно, не сводя с человека больших тёмных глаз.— Буранушка, — повторил тот, но тут лось фыркнул, ударил ногой так, что комья снега как пули полетели в стороны, и, выскочив на твёрдую дорогу, умчался.Это ли вспомнил старый лось или что другое — неважно; много счетов накопилось у него с волками за долгую жизнь. Но и того было достаточно. Он бурей налетел на куст, за которым притаилась серая разбойница. Рога для неё — много чести, хватит удара копытом. Но этого удара волки дожидаться не стали: опустив головы, как побитые собаки, они молча бросились в разные стороны. Преследовать их лось не собирался. Гордый, ещё не остывший, он вернулся на поляну, и снова по лесу разнёсся трубный звук — вызов на борьбу новому противнику.Однако смелого бойца больше не нашлось. Голос Бурана, видно, хорошо был известен лосям округи. И сам боец, протрубив немного, почувствовал, что на этот раз довольно и, спустившись по склону к речке, с наслаждением погрузил разгорячённую голову в прохладную воду.Да, были битвы, в которых волки нападали, а он отбивался, спасая свою жизнь. Но так, как сегодня, ещё не бывало: он первый на них бросился, и они пустились наутёк, даже не смея огрызнуться!Напившись вволю, великан снова вернулся на поляну, обошёл её кругом, долго взволнованно принюхивался к следам врагов. Бежавших! Он щетинил загривок, и глаза его горели огнём победы.Однако битва с молодым лосем тоже была нелёгким делом. Трубить больше не хотелось. И старый лось не спеша, горделиво ступая, покинул поляну.
Это случилось десять лет тому назад. Старый заяц-беляк не спеша ковылял в густом ивняке, недалеко от речки. Тут горькую кору на, ветке пожуёт, там травинку скусит. Но вдруг поднялся столбиком на задние лапки и застыл. Только нос смешно дёргается и усы топорщатся: что это там под старой осиной зашевелилось? Ещё! Смотрит!Маленькая головка на тонкой слабой шейке повернулась к зайцу, тёмные глаза засветились удивлением: всего несколько часов жил на свете новорождённый лосёнок. Мудрено ли, что всё вокруг для него ново? Зайца он видел первый раз в жизни. Но немножко посмотрел и уже устал. Голова опустилась на землю. Задремал.Заяц, пожалуй, подковылял бы поближе — всё-таки интересно. Но длинные уши его уловили чей-то вздох, не то храп. Мать-лосиха стоит недалеко за кустом, а глаза, уши, нос на страже — не случилось бы с лосёнком какой беды. Заяц — это, конечно, не беда, и мать даже не шевельнулась. Но косому трусу и от вздоха её страшно — стрелой метнулся в сторону, и нет его.Лосиха спокойно опустила голову, длинной губой, точно рукой, охватила пучок тонких веточек ивы и вдруг выпустила. Не до еды сейчас: что-то рыжее, пушистое мелькнуло в ивняке. Кумушка-лиса крадётся по заячьему следу, закусить зайчатиной норовит. Чутким носом прихватила с ветерком нежный запах лосёнка и тоже остановилась. Дичь, конечно, не по ней, но принюхаться и то приятно.Ближе, ближе… ну нет, нюхать её лосёнка? Посмей только.Раздражённая лосиха топнула ногой, всхрапнула. Миг — и лисица тоже исчезла, только рыжий хвост мелькнул в кустах. Лиса и сама не рада, что тут лосёнок оказался, следы объяснили ей: заяц только что так спокойно прыгал, ветками закусывая, одно удовольствие было к нему подбираться. А теперь, говорят следы, он несётся где-то впереди как сумасшедший. Ищи ветра в поле!Лосихе и правда лиса показалась опасным зверем: она взволнованно фыркнула, несколько раз осторожно обошла вокруг детёныша, успокоилась и вернулась к месту, где собиралась позавтракать.Она так и не узнала, что, отгоняя лисицу, навлекла на себя настоящую, смертельную опасность. Петька Рыжий умел пробираться по лесу не хуже медведя: лист не прошуршит, сучок под ногой не хрустнет. А Петькины уши и глаза при этом слышали и видели в лесу всё, что лесным зверям было на вред, а ему, Петьке, на пользу! И винтовка Петькина была как раз по руке браконьеру: била точно и далеко всё, что могли в лесу приметить его чуткие уши и безжалостные глаза.Встревоженный храп лосихи, хруст сучка под тяжёлым копытом, — Петька мигом насторожился. Не дыша, нагибаясь, чтобы не задеть о ветку головой, он скользнул с тропинки в обход, чтобы ветер его не выдал: лось — чуткий зверь, а мать, стерегущая детёныша, — вдвое. Но лес не пришёл ей на помощь в беде. Ни один сучок не хрустнул предупреждающе под Петькиной ногой, и ветер-предатель не известил о грозящей беде. Она мирно разжевала последнюю такую вкусную ивовую ветку, а Петька, прячась за деревом, уже дожидался, когда она повернётся к нему левым боком.Резкий короткий звук выстрела на мгновение заставил смолкнуть все мирные лесные голоса. Глухое жалобное мычание одиноко прозвучало в тревожной тишине. Раненая лосиха рванулась последним прыжком туда, где лежал лосёнок, и упала, почти коснувшись его головой. В последнюю минуту жизни мать помнила о детёныше и, умирая, старалась защитить его от опасности.Петька в этом увидел лишь новую добычу.— Ого-го! И телёнок ещё! Здорово! — Но на этом его радостный крик оборвался: что-то сильно толкнуло его в спину. Падая вниз лицом, он почувствовал, как резким рывком кто-то вывернул ему руки на спину и навалился сверху.— Пусти! — хрипел Петька. — Пусти, тебе говорят. Не то плохо будет.— Плохо-то будет тебе, ворюга, — отвечал Максим и тут же, лёжа на Петьке, ловко связал его руки приготовленным ремнём. — Я за тобой, подлая душа, с утра слежу, знал, чего ты добиваешься. Самую малость припоздал, беда-то какая!Лесник встал, осторожно поднял голову лосихи, дунул в глаза.— Готова, — горько проговорил он. Голова мягко упала на землю.— Красу какую загубил! — продолжал Максим, выпрямляясь. Сжав кулаки, он шагнул к браконьеру. Тот яростно катался по земле, дёргал руки, старался освободить их от ремня. Задыхаясь, он злобно смотрел на лесника.Тот молчал, не в силах вымолвить ни слова.— Рук только вот об тебя марать не хочу, — сказал наконец и, схватив Петьку за шиворот, поставил его на ноги.— Шагай, супостат, — промолвил он сурово. — Деревьям на тебя глядеть противно, вот что. Торопись в милицию. Мне ещё воротиться надо, телёнка забрать. Не один ты в лесу волк, кабы другие не проведали.Петьку Максим сдал в милицию, с винтовкой. На телеге увезли лосиху, а лосёнка лесник на руках принёс домой.— Корова есть, заместо кормилицы ему будет, — сказал он. — А там — поглядим.Бабка Василиса (тогда ещё бабкой её никто не называл) приняла нежданного питомца сурово.— Пользы-то с него что с козла молока, — заворчала она. — Сюда, в уголок в сенцах клади. Не было заботы! Да не торопись ты, дай помягче подложу.Двенадцатилетний Степан сияющими глазами смотрел то на лосёнка, то на отца. А тот украдкой, чтобы мать не видала, приложил палец к губам и помахал им остерегаючи: помалкивай знай, дай самовару перекипеть!Степан знал эту отцову примолвку и не удержался, усмехнулся. Ну и тотчас же за это поплатился:— Тебе всё смешки, — напустилась на него мать. — Посмеёшься, как на этакую скотину молока не наберёшься! А вырастет — все окна рожищами повысадит да, гляди, и нам бока пропорет.— Мам, да зачем ему окна рогами?.. — начал было Степан. Но отец дал ему в бок тычка: сказано — помалкивай.Они и помалкивали, только исподтишка перемигивались. А лосёнок, досыта напоенный парным молоком, спокойно вытянул тонкие слабые ножки на мягком мешке. Он и не заметил, какая в его жизни случилась большая перемена.
— Вот так-то я Бурана телёночком ещё домой и принёс. А уж бабка твоя ворчала-ворчала, а потом ей Буран за родного сынка стал, — договорил лесник.Анюта сидела за столом и, подпирая кулачками румяные щёчки, слушала внимательно, не сводя глаз с деда Максима. А он весело засмеялся и подвинул к самовару большую кружку с позолотой.— Налей, бабка, ещё кружечку по этому случаю.— И наливать тебе не стоит, греховодник, — заворчала бабка, но кружку всё-таки подставила под самовар и кран отвернула.— «За родного сынка»… Скажет такое. А по правде… — Бабка Василиса умолкла, лицо её вдруг собралось в мелкие добрые морщинки, и на кран не смотрит видно, вспоминает. — А по правде… — задумчиво повторила она.— Ой, бабушка, край! Кран! — вскрикнула вдруг Анюта. — На стол льётся!Бабка словно очнулась и проворно завернула кран.— Ты что по правде сказать хотела, бабушка? — торопила девочка.— Да это присказка такая, — улыбнулась бабка, — Разве ж я когда не по правде говорю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31
Тропинка была узкая, как раз на одного ходока, — так тесно её обступили молодые колючие ёлки. По ней бесшумно двигалось что-то большое, мохнатое: ветка не хрустнула, листья не зашуршали. Медведь. Только он умеет так осторожно ступать тяжёлыми, неуклюжими лапами. Идёт, головой покачивает, точно сам с собой о чём-то важном рассуждает. И вдруг остановился мгновенно, застыл на месте. Голову поднял, но не для того, чтобы лучше рассмотреть — он на глаза мало полагается, — а лучше прислушаться, что там впереди, за поворотом тропинки, делается.Услышать было нетрудно: кто-то мчался совсем без осторожности — ломится прямиком сквозь кусты и еловую гущину, только треск идёт. И заботы нет, что кругом весь лесной народ переполошил, притаились все, слушают.У медведя губы над клыками дрогнули, вот-вот оскалится и рявкнет по-хозяйски. Но вдруг из гущины на тропинку выломилась туша покрупнее медведя. Лось редкостной величины. Жёсткая щетина на загривке дыбом, сам дышит тяжело через раскалённые ноздри. Сразу видно: несётся, не разбирая дороги, и никому её уступать не собирается.Маленькие глазки медведя загорелись. Ясно: надо принимать бой или тут же катиться в кусты задом, поворачиваться некогда.А лось уже увидел его и, не останавливаясь, всхрапнул от радостной злости: есть на ком сердце сорвать. Ну-ка!Он бурей налетел на… то место, где вот сейчас, сию минуту был медведь. И остановился, точно споткнулся обо что-то невидимое. А медведь, позабыв о своей ярости, катился под обрыв, трусливо поджимая зад, словно от удара острого копыта.Послышался треск. Удар копытом, не доставший медведя, пришёлся по ёлке, толщиной с ногу взрослого мужчины, и она рухнула как подрубленная. Мишкины лапы заработали ещё быстрее, уже без всякого стеснения. Не до самолюбия тут, когда бешеный зверь ищет, с кем бы схватиться.Острый медвежий запах пуще раздразнил лося. Настало время осенних сражений, но пока не нашёлся настоящий противник. Буран теперь и от медведя бы не отказался.Буран — такую кличку дал ему дед Максим, самый старый лесник этого леса. Он при встрече с лосем всегда сыпал на землю пригоршню соли: «Полижи, старый, в своё удовольствие». Но сейчас и Максим осторожно обходил старого приятеля: кто его знает, что взбредёт в ошалелую голову?А лось в ещё большей ярости устремился по тропинке дальше на поляну, поросшую высокой густой травой.Здесь! Лось неуклюжим галопом проскакал по поляне, остановился, высоко закинул голову, так что рога легли на спину, и заревел. Точно кто-то затрубил со страшной силой в огромную трубу.— Это кто так кричит? — спросил удивлённо звонкий детский голос.— Лось это, другого лося на бой кличет. Потрубит и помолчит, не слышно ли, как другой к нему на голос понесётся. И опять потрубит и слушает.Кто говорил за густым осинником, не было видно. Но вот осинки зашуршали, раздвинулись, и на дорогу вышли высокий старик с маленькой девочкой.— Я посмотреть хочу, дедушка, — сказала она и по тянула деда за рукав. — Скорее пойдём.Дед покачал головой.— Как бы нам от такого посмотру худо не было, — проговорил он. — Мы лучше послушаем да и домой подадимся.— Ну и чудной ты, дедушка, — засмеялась девочка. — Это же просто лось. Он людей не кушает.— Так-то так, — дед тоже улыбнулся. — Он тебя есть не станет, а ногой ка-ак двинет — и готово. Потому у лося в это время характер бывает бедовый. Вдруг и нам такой попадётся. Характерный.— И неправда, этот, который трубит, вовсе без характера. Я по голосу слышу. Ну, дедушка, миленький. Мы же летом их видели. Ты им соли давал. Этому, как его? Бурану. И опять дадим.— Дадим, дадим! — ласково, приговаривал дед и незаметно за руку повернул её на дорогу к дому. — Это сейчас Буран и ревёт, по голосу признаю. Мне и то ему сейчас на дороге попадаться не безопасно. Вот зимой рога он скинет. Стукнет о дерево, они и отвалятся. Тогда уж он присмиреет до весны, когда новые рога вырастут.— Ой, как плохо, — огорчилась девочка. Она за разговором и не заметила, что они уходят в сторону от лосиного рёва. — Волки нападут, а ему их бодать вовсе нечем. Он что делать будет?— На волков ему рога не требуются, — утешил её дед. — Он ногой брыкнёт — из волка и дух вон.— Это хорошо, — успокоилась девочка. — Мне, конечно, волка тоже жалко. Только если он лося съесть хочет, пускай его за то лось ногой забодает.Разговаривая, они завернули с дороги к маленькому домику на поляне и поднялись на крыльцо. Дверь со, скрипом отворилась и сразу за ними захлопнулась. Сквозь толстые стены избушки далёкий трубный зов лося почти не был слышен.А лось на далёкой поляне всё больше разъярялся. Широкая шея его раздулась, кусты, трава и комья земли летели в стороны от бешеных ударов копыт… и вдруг послышался далёкий ответный рёв. Ближе, ближе, вот уже слышен треск растоптанных ломающихся кустов. Другой лось, тоже разъярённый, мчался, не разбирая дороги, и наконец вылетел на поляну. Буран с диким храпом кинулся ему навстречуМолодой боец ростом и силой был не меньше. Но это ещё первая осень его сражений и первый бой в жизни. Буран — издавна самый смелый и опытный боец во всей округе. Будь молодой не так горяч, выбрал бы себе противника попроще. Но рассуждать было некогда. Две огромные туши сшиблись посередине поляны. Комья земли взлетели в воздух и посыпались на их спины. Они не замечали этого.Рога ударились о рога, ещё и ещё. Новый удар, и молодой лось покатился по смятой растоптанной траве. Буран, торжествуя, отскочил, примерился для нового разгона, но… бить уже было некого, кусты и молодые осинки захрустели под тяжёлыми копытами: молодой летел, спасая свою жизнь, боевого задора как не бывало.Хруст и топот затихли вдали. Буран постоял, обводя поляну налитыми кровью глазами, и вдруг вздрогнул, прислушался. За кустом шиповника мелькнули, тени. Волчица-мать хорошо знала, чем может кончиться сражение великанов: мёртвый или тяжелораненый лось — завидная добыча. Она заранее привела серую семейку покараулить за кустами, не перепадёт ли пожива. Но побеждённый молодой лось чуть не растоптал зазевавшегося волчонка. А на поляне остался великан, к которому на твёрдой земле нечего и думать приступиться. Вот зимой, когда глубокий снег свяжет ему ноги…Старая волчица даже зубами щёлкнула: вспомнила, как в прошлом году… Но тут же взвизгнула тихонько и шарахнулась в сторону.Лёгкий ветерок донёс до ноздрей старого бойца страшный, волчий запах, и жажда мести вспыхнула в его крови. Он вспомнил, возможно, то же, что и старая волчица. Вспомнил глубокий снег прошлой зимы и смертный бой со стаей волков. Они легко прыгали по твёрдой ледяной корке на снегу, а он провалился в глубокие сугробы. Это был бы последний бой в его жизни. Старая волчица высоко подпрыгивала перед самой его головой, дразнила и отвлекала внимание. Она знала, что делала: молодые волки подбирались сзади, чтобы перекусить ему сухожилья на задних ногах. И они сделали бы это, но вдруг раздался выстрел и тотчас — другой. Два волка растянулись на снегу. Остальные исчезли, будто их сдуло ветром.Старый лось напряг все силы и выскочил из сугроба. Около толстой сосны стоял высокий человек, в руках его дымилось ружьё.— Буранушка, голубчик, — проговорил человек. — Так это тебя я из беды вызволил?Голос был знакомый, и старый лось минуту стоял неподвижно, не сводя с человека больших тёмных глаз.— Буранушка, — повторил тот, но тут лось фыркнул, ударил ногой так, что комья снега как пули полетели в стороны, и, выскочив на твёрдую дорогу, умчался.Это ли вспомнил старый лось или что другое — неважно; много счетов накопилось у него с волками за долгую жизнь. Но и того было достаточно. Он бурей налетел на куст, за которым притаилась серая разбойница. Рога для неё — много чести, хватит удара копытом. Но этого удара волки дожидаться не стали: опустив головы, как побитые собаки, они молча бросились в разные стороны. Преследовать их лось не собирался. Гордый, ещё не остывший, он вернулся на поляну, и снова по лесу разнёсся трубный звук — вызов на борьбу новому противнику.Однако смелого бойца больше не нашлось. Голос Бурана, видно, хорошо был известен лосям округи. И сам боец, протрубив немного, почувствовал, что на этот раз довольно и, спустившись по склону к речке, с наслаждением погрузил разгорячённую голову в прохладную воду.Да, были битвы, в которых волки нападали, а он отбивался, спасая свою жизнь. Но так, как сегодня, ещё не бывало: он первый на них бросился, и они пустились наутёк, даже не смея огрызнуться!Напившись вволю, великан снова вернулся на поляну, обошёл её кругом, долго взволнованно принюхивался к следам врагов. Бежавших! Он щетинил загривок, и глаза его горели огнём победы.Однако битва с молодым лосем тоже была нелёгким делом. Трубить больше не хотелось. И старый лось не спеша, горделиво ступая, покинул поляну.
Это случилось десять лет тому назад. Старый заяц-беляк не спеша ковылял в густом ивняке, недалеко от речки. Тут горькую кору на, ветке пожуёт, там травинку скусит. Но вдруг поднялся столбиком на задние лапки и застыл. Только нос смешно дёргается и усы топорщатся: что это там под старой осиной зашевелилось? Ещё! Смотрит!Маленькая головка на тонкой слабой шейке повернулась к зайцу, тёмные глаза засветились удивлением: всего несколько часов жил на свете новорождённый лосёнок. Мудрено ли, что всё вокруг для него ново? Зайца он видел первый раз в жизни. Но немножко посмотрел и уже устал. Голова опустилась на землю. Задремал.Заяц, пожалуй, подковылял бы поближе — всё-таки интересно. Но длинные уши его уловили чей-то вздох, не то храп. Мать-лосиха стоит недалеко за кустом, а глаза, уши, нос на страже — не случилось бы с лосёнком какой беды. Заяц — это, конечно, не беда, и мать даже не шевельнулась. Но косому трусу и от вздоха её страшно — стрелой метнулся в сторону, и нет его.Лосиха спокойно опустила голову, длинной губой, точно рукой, охватила пучок тонких веточек ивы и вдруг выпустила. Не до еды сейчас: что-то рыжее, пушистое мелькнуло в ивняке. Кумушка-лиса крадётся по заячьему следу, закусить зайчатиной норовит. Чутким носом прихватила с ветерком нежный запах лосёнка и тоже остановилась. Дичь, конечно, не по ней, но принюхаться и то приятно.Ближе, ближе… ну нет, нюхать её лосёнка? Посмей только.Раздражённая лосиха топнула ногой, всхрапнула. Миг — и лисица тоже исчезла, только рыжий хвост мелькнул в кустах. Лиса и сама не рада, что тут лосёнок оказался, следы объяснили ей: заяц только что так спокойно прыгал, ветками закусывая, одно удовольствие было к нему подбираться. А теперь, говорят следы, он несётся где-то впереди как сумасшедший. Ищи ветра в поле!Лосихе и правда лиса показалась опасным зверем: она взволнованно фыркнула, несколько раз осторожно обошла вокруг детёныша, успокоилась и вернулась к месту, где собиралась позавтракать.Она так и не узнала, что, отгоняя лисицу, навлекла на себя настоящую, смертельную опасность. Петька Рыжий умел пробираться по лесу не хуже медведя: лист не прошуршит, сучок под ногой не хрустнет. А Петькины уши и глаза при этом слышали и видели в лесу всё, что лесным зверям было на вред, а ему, Петьке, на пользу! И винтовка Петькина была как раз по руке браконьеру: била точно и далеко всё, что могли в лесу приметить его чуткие уши и безжалостные глаза.Встревоженный храп лосихи, хруст сучка под тяжёлым копытом, — Петька мигом насторожился. Не дыша, нагибаясь, чтобы не задеть о ветку головой, он скользнул с тропинки в обход, чтобы ветер его не выдал: лось — чуткий зверь, а мать, стерегущая детёныша, — вдвое. Но лес не пришёл ей на помощь в беде. Ни один сучок не хрустнул предупреждающе под Петькиной ногой, и ветер-предатель не известил о грозящей беде. Она мирно разжевала последнюю такую вкусную ивовую ветку, а Петька, прячась за деревом, уже дожидался, когда она повернётся к нему левым боком.Резкий короткий звук выстрела на мгновение заставил смолкнуть все мирные лесные голоса. Глухое жалобное мычание одиноко прозвучало в тревожной тишине. Раненая лосиха рванулась последним прыжком туда, где лежал лосёнок, и упала, почти коснувшись его головой. В последнюю минуту жизни мать помнила о детёныше и, умирая, старалась защитить его от опасности.Петька в этом увидел лишь новую добычу.— Ого-го! И телёнок ещё! Здорово! — Но на этом его радостный крик оборвался: что-то сильно толкнуло его в спину. Падая вниз лицом, он почувствовал, как резким рывком кто-то вывернул ему руки на спину и навалился сверху.— Пусти! — хрипел Петька. — Пусти, тебе говорят. Не то плохо будет.— Плохо-то будет тебе, ворюга, — отвечал Максим и тут же, лёжа на Петьке, ловко связал его руки приготовленным ремнём. — Я за тобой, подлая душа, с утра слежу, знал, чего ты добиваешься. Самую малость припоздал, беда-то какая!Лесник встал, осторожно поднял голову лосихи, дунул в глаза.— Готова, — горько проговорил он. Голова мягко упала на землю.— Красу какую загубил! — продолжал Максим, выпрямляясь. Сжав кулаки, он шагнул к браконьеру. Тот яростно катался по земле, дёргал руки, старался освободить их от ремня. Задыхаясь, он злобно смотрел на лесника.Тот молчал, не в силах вымолвить ни слова.— Рук только вот об тебя марать не хочу, — сказал наконец и, схватив Петьку за шиворот, поставил его на ноги.— Шагай, супостат, — промолвил он сурово. — Деревьям на тебя глядеть противно, вот что. Торопись в милицию. Мне ещё воротиться надо, телёнка забрать. Не один ты в лесу волк, кабы другие не проведали.Петьку Максим сдал в милицию, с винтовкой. На телеге увезли лосиху, а лосёнка лесник на руках принёс домой.— Корова есть, заместо кормилицы ему будет, — сказал он. — А там — поглядим.Бабка Василиса (тогда ещё бабкой её никто не называл) приняла нежданного питомца сурово.— Пользы-то с него что с козла молока, — заворчала она. — Сюда, в уголок в сенцах клади. Не было заботы! Да не торопись ты, дай помягче подложу.Двенадцатилетний Степан сияющими глазами смотрел то на лосёнка, то на отца. А тот украдкой, чтобы мать не видала, приложил палец к губам и помахал им остерегаючи: помалкивай знай, дай самовару перекипеть!Степан знал эту отцову примолвку и не удержался, усмехнулся. Ну и тотчас же за это поплатился:— Тебе всё смешки, — напустилась на него мать. — Посмеёшься, как на этакую скотину молока не наберёшься! А вырастет — все окна рожищами повысадит да, гляди, и нам бока пропорет.— Мам, да зачем ему окна рогами?.. — начал было Степан. Но отец дал ему в бок тычка: сказано — помалкивай.Они и помалкивали, только исподтишка перемигивались. А лосёнок, досыта напоенный парным молоком, спокойно вытянул тонкие слабые ножки на мягком мешке. Он и не заметил, какая в его жизни случилась большая перемена.
— Вот так-то я Бурана телёночком ещё домой и принёс. А уж бабка твоя ворчала-ворчала, а потом ей Буран за родного сынка стал, — договорил лесник.Анюта сидела за столом и, подпирая кулачками румяные щёчки, слушала внимательно, не сводя глаз с деда Максима. А он весело засмеялся и подвинул к самовару большую кружку с позолотой.— Налей, бабка, ещё кружечку по этому случаю.— И наливать тебе не стоит, греховодник, — заворчала бабка, но кружку всё-таки подставила под самовар и кран отвернула.— «За родного сынка»… Скажет такое. А по правде… — Бабка Василиса умолкла, лицо её вдруг собралось в мелкие добрые морщинки, и на кран не смотрит видно, вспоминает. — А по правде… — задумчиво повторила она.— Ой, бабушка, край! Кран! — вскрикнула вдруг Анюта. — На стол льётся!Бабка словно очнулась и проворно завернула кран.— Ты что по правде сказать хотела, бабушка? — торопила девочка.— Да это присказка такая, — улыбнулась бабка, — Разве ж я когда не по правде говорю?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31