А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Уж это точно, — согласился брат Паскуаль. — Ты очень красивая девушка, Розита.
— Небось ты каждый день встречаешь женщин в тысячу раз красивей, чем я, — поддела его Розита.
— Ну что ты! — не согласился монах. — Когда я брожу по горам и иногда размышляю о прекрасных женщинах, то у них у всех оказывается твое лицо.
— А что ты делаешь здесь, разгуливая среди скал? — полюбопытствовала девушка.
Монах выдернул из расселины посох, куда сам забил его, потом со всего маху вонзил палку на место.
— Послушай, Розита, бывают моменты, когда я просто не знаю, как мне разговаривать с тобой…
— А ты когда-нибудь знал, как надо разговаривать с женщинами, не считая старух, конечно?
— Я? Не уверен, — замялся брат Паскуаль.
— А почему не уверен?
— Потому что меня об этом никогда не спрашивали, — грустно признался монах. — А что, я совсем не умею разговаривать с женщинами?
— Ты говоришь так замечательно, что я просто не могу не любить тебя. — Розита снова попыталась расцеловать его.
Однако монах отстранил ее огромной ручищей:
— Дорогая, мне нужно кое-что сказать тебе.
— Я тебя слушаю. Может, поговорим по дороге?
— Во время ходьбы я сбиваюсь с мысли.
— Тогда зачем понапрасну тратишь столько времени, расхаживая по горам?
— Я хотел тебе что-то сообщить, и вот, пожалуйста, забыл, что именно, — сокрушенно вздохнул брат Паскуаль.
— Наверное, что-то насчет меня? — подсказала Розита.
— Ах да! — обрадовался монах. — Вернее, насчет этой замечательной… я хотел сказать — скверной песенки, что ты только что пела, Розита.
— Я думала, что, кроме гор и овец, меня никто не слышит, — улыбнулась девушка. — Братец, дорогой, я же пела ее не для мужчин.
— Почему ты всегда только и делаешь, что думаешь о мужчинах? — возмутился он.
— А о чем еще думать девушке?
— Ну, есть же эти горы, чистое голубое небо над ними, а за всем этим — вечное царство небесное.
— Но я спрашиваю, что делать девушке здесь, на земле?
— Цыц, Розита! Иногда ты выводишь меня из себя.
— Но, брат Паскуаль, если я стану петь о святом и возвышенном, то что останется на твою долю?
— Не знаю, — в замешательстве проговорил монах. Потом вдруг остановился и с силой опустил посох на землю. — Ты снова насмехаешься надо мной, Розита.
— Самую малость…
— И все же насмехаешься! Но вовсе не это сердит меня, Розита, а то, что ты расхаживаешь повсюду и распеваешь о мужчинах. Вот что печалит меня.
— Я пела не о мужчинах, а о ветре.
— Помилуй тебя Господь, бедное дитя! И прости меня, Господи, за то, что я не могу сердиться на нее.
— Но я же пела не о всех мужчинах, а только об одном.
— Какая разница?
— Еще какая! — возразила Розита. — Это все равно что сравнивать законное супружеское ложе с кое-чем другим… Но мы же не будем рассуждать на эту тему?
— Нет-нет! Конечно нет! — торопливо прервал ее брат Паскуаль. — Но, дорогая…
— Да, брат?
— Я хотел сказать… Что же я собирался сказать?
— Что-то насчет мужчин.
— Ты нашла своего мужчину?
— Нашла.
— И он тебя любит?
— Немного, — задумчиво склонив головку, призналась девушка.
— А он хороший человек?
— Он умеет красиво говорить с женщинами.
— Ах, Розита! — возмутился монах. — Неужели ты поддалась очарованию какого-то юного болтуна?
— Он очень смелый.
— Это он так говорит, — пробурчал себе под нос брат Паскуаль.
— Я так сильно люблю его, что даже решилась прийти к нему сюда, в горы.
— Мне придется молиться за тебя, Розита.
— Не забудь заодно помолиться и о себе.
— Помолюсь. Обязательно.
— Но что завело тебя так далеко в горы? Ведь здесь не твой приход и не то место, где люди могут обратиться к тебе.
— Бедные монахи, Розита, должны быть везде, где людям может понадобиться помощь и успокоение — как телесное, так и духовное.
— Однако, брат, ты идешь ко всем здешним людям или к кому-то одному?
— В данном случае — к одному.
— И он нуждается в тебе?
— Да.
— Он великий грешник?
— Есть и грешнее его, Розита, но таких немного.
— И он станет прислушиваться к твоим проповедям?
— Прислушиваться? Я на это надеюсь.
— А раньше прислушивался?
— Розита, о чем ты говоришь?
— Брат Паскуаль, дорогой мой брат Паскуаль, какой же ты слепой осел! Ты что, думаешь, я не знаю?
— Что ты знаешь?
— Я иду той же тропинкой, что и ты.
— Похоже на это — раз мы встретились.
— Ты что, не догадался, что мы идем к одному и тому же человеку?!
— Боже всемилостивый! — воскликнул монах.
— Не всегда он такой уж милостивый, но все же пусть поможет мне добраться до него! Ведь ты же разыскиваешь Эль-Кида.
— Так это в него ты влюбилась, Розита?
— А почему ты говоришь так, словно это тебе нож по сердцу? Ведь ты и сам любишь его.
— Люблю. Но он никогда еще не принес счастья женщине.
— Мне принесет… Хоть чуть-чуть.
— Розита, этот путь приведет тебя к греху.
— А разве бывает счастье хоть без небольшого греха?
— Цыц, дитя мое! Счастье в грехе? Грех в счастье? Нет, конечно нет.
— И что же тогда делать?
— Выйти замуж за порядочного человека, дитя мое.
— Который ложится спать в десять вечера и держит лавку?
— Почему бы и нет?
— Послушай, брат, а стал бы ты скитаться среди незнакомых гор и чужих людей ради спасения души такого вот лавочника?
— Надеюсь, что да.
— Надеешься, но — стал бы?
Брат Паскуаль совсем не умел врать. Крепко сжав пальцами посох, он покачал головой:
— Очень странно, но ты добралась до тех уголков моей души, в которых я еще сам до конца не разобрался. Да простит меня Господь!
— Господь возлюбит тебя еще сильнее, — заявила Розита.
— Однако, дорогая, ты пытаешься учить меня, хотя наставником должен быть я.
— Тогда пойдем вместе. Если мы будем говорить о нем, то тем самым будем наставлять друг друга. Ведь ты хочешь поговорить о нем?
— Когда я говорю о нем, у меня начинает щемить сердце… Кто может назвать его плохим человеком, Розита?
— А кто может назвать его хорошим? — подхватила девушка. — Ведь он же разбойник.
— Это так. Но он такой добрый, Розита. Такой великодушный и отважный.
— А скольких он убил?
— И это правда. Он убивал людей. За каждого убитого им я воздал Господу не одну сотню молитв… И все же он убивал их, и это разрывает мне сердце. Не хочу даже думать об этом.
— Но если мы думаем о нем, то не должны забывать и об этом.
— Истину говоришь, — отозвался монах. — А пока мы идем к нему, спой-ка мне песенку, Розита.
Девушка запрокинула голову и запела старинную мексиканскую песню:
Ящерица юркнула в щель,
Косуля приникла к скале,
Камнем упал ястреб с неба,
Я знаю: идет он, идет…
Звон его шпор уж близко,
Я вижу — идет он, идет…
— Цыц, Розита! — оборвал ее монах.
Распевая песню, девушка еще и пританцовывала, поэтому слегка запыхалась, но, несмотря на это, весело рассмеялась.
— В моем сердце только он, — воскликнула она, — поэтому я должна петь и танцевать для него. Поспешим же! Какая удача, что я повстречала тебя, брат. Ты послужишь мне пропуском в ущелье.
— А что ты знаешь об ущелье?
— Я знаю то, о чем никто и не предполагает, что я могу знать, — вновь рассмеялась девушка.
Расправив плечи, монах покачал головой и, погрузившись в мрачные мысли, зашагал вперед. Он понял, что никакие разговоры не помогут образумить Розиту.
Глава 7
Человек, прибывший с севера, был настоящим обитателем пустынь: тощий, иссушенный солнцем, с глубокими морщинами вокруг глаз. Ресницы его выгорели до такой степени, что стали почти белыми. Он стоял перед Рубрисом, а тот взволнованно расхаживал по комнате, сверкая глазами то на посланца, то на Хулио Меркадо, который примостился возле окна, тревожно подергивая головой.
Наконец Рубрис произнес:
— Советую тебе держать язык за зубами. Кроме меня и Меркадо — никому ни слова. А самое главное — Эль-Киду.
Взмахом руки велев посланцу убираться, Рубрис повернулся к Хулио:
— Если Эль-Кид узнает, что твою мать били — пусть даже не сильно, — он голубем полетит на север, во владения Лерраса. И угодит прямо в пекло. Именно в пекло. Ни одна живая душа не сможет подобраться к поместью и остаться при этом в живых. Они поставили под ружье несколько сотен человек и охраняют каждую тропинку на пятьдесят миль вокруг. Им просто не терпится распять Эль-Кида, да еще содрать с него кожу, чтобы он каким-нибудь чудом не уцелел… Ты понимаешь меня, Хулио?
— Понимаю, — моргая, ответил тот.
— А чуть позже, — продолжал Рубрис, — я возьму своих ребят и найду способ вытащить ее оттуда. Но только не сейчас, а когда все немного поутихнет. А она… Ведь она крепкая старушка, не так ли? Ну конечно, она именно такая! Вот и хорошо. Пусть немного потерпит. Отдохнет в тюрьме. А чуть погодя я вызволю твою мать, живую и невредимую. Ты меня слышишь?
— Да, сеньор.
— Ты мне веришь?
— Да, сеньор.
— Тогда пошел с моих глаз долой. Ты доставляешь мне слишком большие неприятности. Значительно большие, чем стоишь… И если до ушей Эль-Кида дойдет хотя бы одно слово… Я сдеру с тебя шкуру, как с козла!
А празднование в честь возвращения Эль-Кида все продолжалось. И пока легендарный герой был с ними и пока не иссякли запасы говядины, баранины и козлятины, казалось, что веселому застолью не будет конца.
На этот раз к ужину подали особое блюдо — зажаренного целиком кабана, которого водрузили прямо перед Рубрисом. Разделывая его на порции, Матео действовал с необыкновенной ловкостью. Он разрубал кости топориком с широким лезвием, а здоровенным охотничьим ножом рассекал мясо на огромные куски, которые затем передавал всем собравшимся за столом. Стол этот заслуживал особого внимания, поскольку именно ему была обязана своим существованием сама хижина. На этом месте когда-то давным-давно ураган повалил могучую сосну, своими гигантскими размерами поразившую воображение Рубриса. И пока часть его людей возводила вокруг ствола дерева стены бревенчатой хижины, остальные под его руководством, вооружившись топорами и теслами, обрабатывали поваленную громадину.
Сначала они обтесали верхнюю часть ствола, получив плоскую столешницу восьми футов диаметром, весившую не менее нескольких тонн. Потом занялись обработкой нижней его части, которую обрубали до тех пор, пока не образовалось достаточно места, чтобы туда поместились не только колени, но и вытянутые ноги. Так бревно приобрело форму стола. В одном его конце выдолбили специальную выемку для самого Рубриса, а в другом — точно такую же для другого места, которое обычно оставалось незанятым. Но этой ночью там восседал Монтана. Торцы бревна обровняли, придав им форму сердца. Получился стол сорока футов длиной; ствол сосны был огромным и практически не сужался по длине, из-за чего создавалось впечатление бесконечности. За таким столом свободно умещалось более двадцати человек. В центре его были вырезаны инициалы или имена разбойников. Таким образом, огромный сосновый ствол здорово походил на «Круглый стол» короля Артура с начертанными на нем именами рыцарей.
Большинство пирующих были молоды. При том разбойничьем образе жизни, который они вели, человек уже после двух лет набегов и перестрелок становился ветераном, а если ему удавалось прожить лет пять, то его можно было считать счастливчиком. Однако немалое число этих молодцов пробыло в банде Матео Рубриса уже более пяти лет — и все благодаря тому, что тот обладал особым талантом выводить своих парней из самых невероятных переделок с минимальными потерями.
Все собравшиеся в эту ночь за столом, за исключением новичка, Хулио Меркадо, были людьми прославившимися. Взять хотя бы Вильяхена, знаменитого своим виртуозным искусством владеть ножом. Это он спустился с гор и в одиночку выступил против генерала Папантла и его тысячи солдат. Под покровом ночи этот смельчак пробрался в лагерь генерала. В тишине раздался лишь свист рассекаемого воздуха; удар достиг цели и здоровенный нож пронзил грудь генерала. А когда труп обнаружили и извлекли из него нож, то на рукоятке увидели надпись: «Счастливого пути, дорогой генерал. С наилучшими пожеланиями. Вильяхен».
Солдаты бросились на поиски убийцы, но Вильяхен словно растворился в той самой темноте, под покровом которой проник в лагерь.
Круглолицый человечек с наивной улыбкой, по имени Колоньяс, больше походил на деревенскую девушку, чем на головореза, но при этом отличался необыкновенной изобретательностью в вытягивании секретов из самых стойких людей.
Паредон когда-то был знаменитым карманником, изворотливым как змея. Поговаривали, будто он способен, стоя на коленях и получая у епископа благословение, незаметно срезать с его мантии золотые кисти.
Роблес не мог жить без своих ружей. Постоянно под рукой у него находилась парочка отличнейших дробовиков. Это был тихий, спокойный парень, пока дело не касалось опасного задания. Тут он становился настоящим маньяком, который мог с легкостью отнять чужую жизнь лишь ради удовольствия убивать.
Ороско оказался тем самым бандитом, который, не долго думая, отправился прямиком в Мехико-Сити только потому, что увидел в газете фотографию великолепных лошадей президента республики. Он украл этих красавцев и вернулся с ними обратно, на север.
За каждым из сидевших за столом тянулась целая история, долгая и увлекательная. Это были настоящие головорезы, однако Рубрису удавалось железной рукой сдерживать их буйный нрав. И сейчас он, с потным, сияющим от счастья лицом, восседал во главе стола, одаривая благосклонностью всех присутствующих. Он передавал им огромные дымящиеся куски свинины, стопки вкуснейших маисовых лепешек, приготовленную тремя различными способами горячую фасоль, караваи свежеиспеченного хлеба, початки молодой кукурузы, хорошо прожаренной, необычайно нежной и сладкой… Все эти яства запивались целыми реками красного вина. Но вот в самый разгар веселья дверь неожиданно распахнулась и в комнате появилась громадная фигура брата Паскуаля.
Все пирующие с радостным ревом поднялись на ноги. Рубрис вскочил на кресло и, как был босым, бросился прямо по столу к дверям. Спрыгнув на пол, он очутился в медвежьих объятиях улыбающегося монаха. Восторженно вопя и поднимая чаши с вином, разбойники сгрудились вокруг прибывшего гостя.
Один только Монтана не спешил. Он выжидал, пока монаха не обступили плотным кольцом, ведь каждый старался пробиться как можно ближе, чтобы поднести ему чашу вина первым. Затем несколькими шагами достиг края толпы и, оттолкнувшись от плеча ближайшего парня, взлетел над бандитами, приземлился прямо перед носом брата Паскуаля.
Раздался громкий восторженный вопль. Вне себя от радости при виде Монтаны, монах схватил его обеими ручищами, поднял высоко над головой и двинулся по направлению к столу, неся вырывающуюся и брыкающуюся ношу.
Увидев славного героя в столь беспомощном положении, молодцы Рубриса пришли в неистовый восторг. А Монтане, так и не сумевшему освободиться, пришлось с улыбкой покориться своей участи. Когда здоровенный монах снова опустил героя на ноги, лицо его полыхало как маков цвет.
Рядом возник повар с огромным кубком, в который вмещалось не меньше кварты вина. Для того чтобы наполнить его до краев, понадобилось опустошить в него несколько чаш поменьше.
Брат Паскуаль поднял богатырский кубок и, воздев глаза к небесам, провозгласил:
— Господь Всемогущий, обрати свой взор с небес на этих нехристей и постарайся разглядеть в их сердцах только хорошее. Аминь!
Прочитав молитву, он уселся за стол между двумя разбойниками, готовыми ради него перерезать всех остальных. Но и другие не пожелали оставаться в стороне. Они сгрудились вокруг, похлопывая брата Паскуаля по спине, щупая его могучие мускулы и посмеиваясь, будто брат истощал и стал худым, как подросток.
Вдруг монах вскочил с места и воскликнул:
— Матео! Матео! Я чуть не забыл о самом главном… Ты помнишь танцовщицу Розиту? Она, как и я, догадалась, что Эль-Кид у тебя, и пришла вместе со мной. Как только услышала о событиях в поместье Лерраса, так сразу и догадалась. Можно ей войти?
Но тут от двери донесся голос:
— Это кто собирается ввести девушку в мужскую компанию? Кому тут понадобилась женщина?
Все разом повернули головы к говорившему и увидели высокую стройную фигуру Ричарда Лэвери. Рассмеявшись, юноша добавил:
— И что это за охрана, когда кто угодно может совершенно спокойно проехать по ущелью вслед за толстым монахом?
Из глоток тех, кто не забыл, как многие годы в их банде жил и воспитывался похищенный мальчишка, считавшийся сыном Рубриса, вырвался крик: «Тонио!» Но затем сразу же повисла напряженная тишина— Никто из них не мог бы сказать, каковы теперь отношения между «отцом» и «сыном», поскольку всем было известно, что Тонио умыкнули от них, и не без содействия Монтаны.
Бандиты с тревогой смотрели на Рубриса. При виде приближающегося гостя на лице атамана отразилась целая гамма чувств.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22