Но не больше. Вы знаете, как это бывает: у вас уже есть друзья, у вас уже есть враги, но нет ни малейшего желания заводить новых. Так же и у индейцев.
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей. Все очень просто. Индейцы все время воюют между собой, но им просто не доставляет никакого удовольствия драться с белыми. Это абсолютно неблагодарное занятие, особенно если чудом удается победить.
Каждое мини-племя, то есть семья, двигалось чуть поодаль от остальных, но вскоре они образовали два внушительных по размерам потока, один из которых отправился на север, к плато, а другой — на юг, в Колорадо, к торговому форту Вильям Бент у рек Пургатори и Арканзас. Мы отправились вместе с Горелой Дорогой.
Но пока краснокожие отошли не так уж далеко от места бывшей стоянки, самое время сказать, что Старая Шкура полностью достиг своей цели и выдал замуж большинство свободных девиц. Их мужья шли теперь с нами, а вождь пребывал в столь приподнятом настроении, что наверняка опять забрался бы под чужую бизонью шкуру, находись он по-прежнему в лагере Горелой Дороги. Я не раз замечал, как при взгляде то на одну, то на другую толстуху в глазах его появлялось мечтательное маслянистое выражение. Мою голову подобные мысли тогда еще не посещали, мне просто хотелось иногда услышать мягкий голос Ничто, заглянуть в ее огромные черные глаза…
Примерно через день пути вернулись наши разведчики и доложили, что нам навстречу движется конная колонна солдат. К тому времени уже трое шайенов были вооружены карабинами, и Бугор, давно мечтавший опробовать их в деле, предложил принять бой. Но Старая Шкура и верховные вожди Горелой Дороги, заботясь о женщинах и детях, решили повернуть обратно на юг и соединиться с другими шайенами. Мы повстречали их недалеко от Развилки Соломона. Конечно, это были лишь остатки былого огромного воинства, остальные ушли далеко вперед, но все же теперь мы насчитывали около трех сотен воинов и штук пятнадцать ружей, что казалось шайенам мощной и прекрасно оснащенной армией.
Возбуждение перед предстоящей схваткой было столь велико, что я даже не сразу разобрался со своими собственными соображениями на этот счет: поначалу мне было абсолютно наплевать на избиение бледнолицых в западной прерии, поскольку я не знал других белых к западу от Сент-Джо, кроме остатков моей семьи, да и те наверняка уже перебрались к мормонам в Солт-Лейк-Сити. Но, подумав получше, я понял, что не смогу принять участия в этой бойне. Предстояло нешуточное сражение с кавалерией Соединенных Штатов, а я был теперь шайенским воином, причем неплохо себя зарекомендовавшим. Итак, мне предстояло стать либо трусом, либо предателем, и я искренне сожалел, что драться мы будем не с кроу.
Размышляя таким образом, я покрывал себя красными и желтыми полосами боевой раскраски и затачивал плоским камешком наконечники стрел. Есть люди, которые в момент принятия трудного решения не могут ничего делать, давая мозгам полный простор для работы, но я не из таких: если мои руки чем-то заняты, то и голова работает лучше, а если УЖ и это не помогает, то тем более бессмысленно сидеть, теребя подбородок или чеша в затылке.
Мы отправили женщин и детей на юг, к реке Арканзас, а сами снова поставили палатки. Затем шаман Лед привел нас к маленькому озерцу, воды которого, по его словам, должны были сделать нас неуязвимыми. Когда солдаты начнут стрелять, сказал он, нам надо поднять руки ладонями вверх, и все пули будут падать у наших ног, не причиняя ни малейшего вреда.
Вот тут-то мне все стало ясно: меня наверняка убьют.
Когда живешь среди индейцев, подобные озарения приходят нечасто. Да, я знаю, что лекарство Волка-Левши вылечило мою страшную рану на голове, но ведь я был без сознания и просто не имел возможности рассуждать! Вдребезги пьяный человек может свалиться с крыши, отряхнуться и пойти дальше, тогда как трезвый на его месте разбился бы в лепешку. Я вовсе не утверждаю, что волшебство, колдовство или магия, называйте это как хотите, не может остановить ружейную пулю. Я только хочу сказать, что пулю не сможет остановить тот, кто в это не верит. То есть я. Все эти заговоры и внушения вполне могли помочь Буфу, Красному Загару, Маленькому Медведю, но не мне.
Если вы внимательно меня слушали, то без труда вспомните, как воин кроу — тот, которого я убил, — распознал во мне белого ночью. А теперь-то предстояло сражаться днем! Я был весь вымазан краской, но ведь у меня рыжие волосы! Мне не хотелось, чтобы все было слишком явно, и, когда пошли последние приготовления к бою, я подошел к Старой Шкуре с такими словами:
— Дедушка (а именно так и следовало обращаться к мужчине его возраста), я не знаю, как мне следует поступить. Я не хочу показывать врагу цвет моих волос, но и не хочу обрезать их, чтобы враг не подумал, что я трус и боюсь быть скальпированным. С другой стороны, я слишком молодой и неопытный воин для полного головного убора из перьев.
Вождь задумчиво пожевал губами, а потом снял свой видавший виды цилиндр и надел его на меня. Размер был определенно не мой: лишь уши помешали ему опуститься мне до плеч.
— Носи это, пока сражаешься, — сказал Старая Шкура, — но не потеряй и не забудь вернуть потом, ведь мне дали его вместе с медалью Великого Отца из главного стойбища бледнолицых.
Дабы мое новое приобретение не свалилось, я проделал в полях дырки, пропустил через них веревку и завязал ее под подбородком.
Отряд выступил. Я ехал рядом со старым вождем, который восседал на своей лучшей лошади. Вскоре мы с ним оказались на небольшой возвышенности, и он сообщил мне, что навстречу нам движутся двести пятьдесят всадников, до них еще миль пять, а еще через три мили за ними следует пехота. Как я ни вглядывался в даль, я видел только пыльную прерию, и ничего, кроме нее.
Вождь обратил ко мне свои старые выцветшие глаза и сказал:
— Нам предстоит разбить бледнолицых, сынок. Впервые я встречаюсь с ними как с врагами. Я всегда считал, да и продолжаю считать, что всем их поступкам должно быть какое-то объяснение… Они, конечно, странные и, похоже, не знают, где находится центр вселенной. Поэтому-то я никогда и не любил их, хотя и не испытывал к ним ненависти. Но последнее время они нехорошо поступали с Людьми. И мы должны проучить их.
Тут в его взгляде промелькнула какая-то неловкость, он смущенно почесал нос и продолжил:
— Не знаю, помнишь ли ты свою жизнь до того, как попал к нам и стал любимым сыном для меня, для Бизоньей Лежки да и для всего нашего народа… Твое появление наполнило гордостью мое сердце и принесло славу в мой типи… Мне не хотелось бы говорить о той твоей прошлой жизни, тем более что она, возможно, и стерлась в твоей памяти. Я только хочу сказать, что, если ты все-таки не забыл то время и считаешь, что духи твоих предков не позволяют тебе выехать сегодня против бледнолицых, ты можешь не участвовать в битве, и никто не посмеет сказать тебе дурного слова. Ты и так уже неоднократно доказал, что ты мужчина, а мужчина должен слушаться лишь своего сердца, и никто не смеет задавать ему вопросов.
Он так и не сказал мне: ты ведь тоже белый, но дал на всякий случай полное отпущение грехов. При всем его высокомерии к тем, кому не посчастливилось изначально принадлежать к племени Людей, ему все же хватило такта проявить уважение к моим чувствам, равно как и к обстоятельствам моего рождения.
— Дедушка, — ответил я, — сегодня хороший день, чтобы умереть.
Услышав такие слова, индеец никогда не станет доказывать вам, что вы ошибаетесь, что надо трижды подумать о возможных последствиях, что жизнь дается только раз… короче говоря, не несет всей той чуши, что положено нести в подобных случаях среди нас, белых. Ведь он и сам принял то же решение и будет сражаться, пока руки смогут держать томагавк и натягивать тетиву.
Старая Шкура лишь удовлетворенно кивнул и больше не проронил ни слова.
В этот момент невесть откуда выскочил заяц и уселся невдалеке от нас. Втянув носом воздух, он нехорошо посмотрел на старика, повел длинными ушами и удрал.
Вновь я увидел старого вождя лишь спустя несколько лет.
Солдаты достигли реки в двух милях к западу от нас и направились вниз по течению. Они знали, что индейцы где-то поблизости, но совсем не ожидали встретить три сотни конных шайенов, ожидавших их в полном боевом порядке: левый фланг у самой воды, а правый — под прикрытием обрывистого берега.
Люди вырядились как на парад: воины и их лошади были в полной боевой раскраске, орлиные перья гордо трепетали на ветру, наконечники копий и стволы ружей сверкали на солнце… Некоторые шайены негромко беседовали со своими росинантами, и те в ответ раздували ноздри и фыркали, чуя приближение кавалерии и относясь к своим врагам-собратьям так же, как шайены-люди — к бледнолицым.
Я сидел на одной из лошадей, добытых во время налета на лагерь кроу. Это было доброе покладистое существо, жизнь которого мало чем отличалась от моей собственной. Я нашептывал ему на ухо всякую ласковую чушь, стреляя в то же время глазами по сторонам, так как небезосновательно подозревал, что далеко не все мои соплеменники разделяли уверенность Старой Шкуры, поместившего меня в авангарде, особенно Маленький Медведь, нетерпеливо гарцевавший справа и бросавший на меня настороженные взгляды. Все его тело от пояса до лба покрывала черная краска, у самых волос шла желтая полоса, белые вертикальные полосы пересекали его щеки, а глаза были обведены белыми кругами.
Маленький Медведь то злобно ухмылялся, то шумно втягивал воздух сквозь плотно сжатые зубы… Не знаю уж, что на него тогда нашло, ведь долгое время мы вообще не обращали друг на друга никакого внимания. Я не стал ему отвечать, так как чувствовал себя неважно, и лицо мое оставалось бесстрастным лишь благодаря боевой раскраске. Эта раскраска вещь просто замечательная: какие бы бури ни терзали вас изнутри, выглядите вы всегда невозмутимо и угрожающе.
Бугор и остальные вожди ездили вдоль строя, а за ними носился шаман Лед, махая в сторону бледнолицых маленьким идолом со скверным выражением лица, погремушками гремучих змей и бизоньими хвостами.
Кавалеристы остановились в полумиле и изучающе разглядывали наших воинов. Мне вдруг захотелось, чтобы они просто рассмеялись, развернулись и уехали (я имею в виду солдат). Сам я еле удерживался от хохота; вам, возможно, знаком этот нервный смех, который тем сильнее, чем ближе и неотвратимее становится опасность.
А если добавить к этому то, что я, почти голый, размалеванный, со старым цилиндром на голове, вот уже пять лет корчащий из себя индейца, оказался лицом к лицу с тремя или четырьмя сотнями белых, вооруженных карабинами, то мой смех станет еще понятнее.
Но как бы там ни было, я сдерживался изо всех сил, и из моего горла вырывалось лишь низкое булькающее рычание, звучавшее довольно по-шайенски. Оно даже впечатлило Маленького Медведя, и он подхватил его, а вскоре уже все шайены глухо рычали, сделав из моего истеричного всплеска новую боевую песню. Наше войско всколыхнулось и медленно двинулось вперед; песня захватила всех, связывая в единое целое, напоминая, что ни один шайен не существует сам по себе, а является частью Великого Круга, ежедневно проходимого Солнцем, что жизнь и смерть — понятия относительные и все когда-либо жившие продолжают существовать в этом кругу, что они — непобедимые, неуязвимые Люди, вершина творения матери-природы.
Мы продвинулись на двести-триста ярдов, а солдаты так и не двинулись с места, словно зачарованные подобным зрелищем. Индейцы уже доставали луки и выхватывали из-за пояса томагавки, намереваясь перебить беззащитных врагов, когда в рядах голубых мундиров надрывно пропела труба.
Сабли вылетели из ножен, защелкали затворы карабинов.
Мы остановились. Разделявшие оба войска шестьсот ярдов сократились до четырехсот, затем до трехсот; труба больше не играла, смолкло и наше пение, в воздухе висел лишь нарастающий грохот тысяч подкованных копыт, вспарывающих прерию. Казалось, что на нас надвигаются не люди в синих мундирах, а огромная машина, окутанная желтоватой пылью и ощерившаяся сотнями сверкающих клинков, готовых изрубить в прах все живое на своем пути.
Теперь мы застыли как парализованные, а расстояние неумолимо сокращалось. Сто ярдов… семьдесят пять… А еще через секунду все наше лихое воинство было разметано по прерии и удирало во всю прыть своих лошадей. Колдовство, как видите, если и действовало на пули, то было совершенно бессильно перед «длинными ножами» (так индейцы называют сабли бледнолицых).
Я все время говорил «мы» лишь для полноты картины. На самом же деле, едва первые ряды голубых мундиров столкнулись с вконец обалдевшими индейцами, я сорвал с себя цилиндр Старой Шкуры и швырнул его на землю, где он был моментально превращен в ничто копытами лошадей, а затем куском заранее приготовленной тряпки стал лихорадочно стирать с лица краску и орать по-английски все, что приходило в голову.
Я не говорил на своем родном языке пять лет и с ужасом обнаружил, что с трудом подбираю слова. А заниматься этим времени не было, поскольку рядом со мной вырос кавалерист футов шести ростом, верхом на огромном жеребце. Все мои краснокожие друзья и домочадцы разбежались, как бизоны во время степного пожара, и я оказался предоставленным сам себе.
Как я уже говорил, я орал все подряд, не переставая тереть лоб и лицо тряпкой. Может показаться, что я нес полную околесицу. Так оно и было на самом деле, но я хотел лишь одного: заставить этого верзилу задуматься. «Боже, храни Джорджа Вашингтона!» — завопил я, но кончик его сабли просвистел в дюйме от моего кадыка. Меня спасло лишь то, что я за мгновение до этого откинул голову назад, дабы крик мой обрел максимальную силу. Вашингтон, как видите, мне мало помог, и, пока голубой вояка заносил руку для нового удара, я успел проверещать: «Боже, храни мою ма!»
Я всегда недолюбливал переростков. Уверяю вас, если величина человека от пяток до макушки превышает пять футов, то с каждым новым дюймом разум его убывает в обратной прогрессии. Так что этот кавалерист был слишком велик для убеждений. Он сначала убил бы меня и только потом увидел бы цвет моей кожи.
Пришлось сменить тактику. Я спешился и, укрываясь за своей лошадью от сабельных ударов, улучил момент, чтобы одним прыжком вскочить на круп его коня. Моя атака оказалась столь неожиданной для этого тупицы, что он почти не сопротивлялся, когда я сбросил его на землю и, встав коленями на плечи, приставил ему к горлу нож для скальпирования.
Все это время память моя работала вовсю, пополняя изрядно поистаявший словарный запас, но как назло сейчас в голову лезли лишь самые убедительные выражения из тех, что я слышал от взрослых в Эвансвиле:
— Ах ты, вонючий засранец, — с жаром заявил я ему, — неужто мне надо перерезать твое… горло этим… ножом, чтобы ты открыл, наконец, свои… глаза и понял, мать твою, что я такой же… белый, как и ты?
В его рыбьих глазах мелькнула тень понимания, и он сдавленным голосом осведомился:
— Так какого хрена ты делаешь здесь, да еще и размалевался, как последняя… ?
Наконец-то мы нашли общий язык.
— Это долгая история, — ответил я и помог ему встать.
Глава 8. НОВАЯ СЕМЬЯ
Об этом сражении вы наверняка читали в книжках, ведь оно было первой настоящей склокой между шайенами и регулярной армией. Солдаты божились, что зарубили тридцать индейцев, полковник доложил о девяти, а на самом деле погибло всего четверо и несколько человек получили раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Кроме того, я не выказывал особого нетерпения: шайен обычно ухаживает за своей пассией лет пять, мне стукнуло пятнадцать, так что у меня была еще куча времени в запасе. Готов побиться об заклад, вы и не подозревали, что краснокожие столь медлительны в этом. Но шайены — воины и, пока совсем не припекло, предпочитают свободу. Когда целый день сражаешься, ночью хочется просто спать, и ничего больше…
Что ж, сэр, время в этом большом лагере летело быстро, и вскоре подошел черед солнечной пляски, затеваемой лишь для того, чтобы доказать всем, и себе в первую очередь, превосходство Людей над прочими племенами. Едва дело доходило до самоистязания, Маленький Медведь всегда оказывался на высоте. И на этот раз он обвешался неимоверным количеством шипов и шакальих черепов и слонялся по лагерю кровоточащей тенью. На следующий день все его тело являло сплошную рану, но он ходил с гордо поднятой головой, всем своим видом выражая полное презрение к боли и страданиям.
Вам может показаться, что последующее поведение шайенов вообще типично для них: после стольких разговоров о том, как вышвырнуть всех бледнолицых со своих земель, и после разного рода церемоний, должных укрепить их в этом решении, они начали сворачивать лагерь и готовиться к походу… назад, дабы держаться подальше от неприятностей. Все очень просто. Индейцы все время воюют между собой, но им просто не доставляет никакого удовольствия драться с белыми. Это абсолютно неблагодарное занятие, особенно если чудом удается победить.
Каждое мини-племя, то есть семья, двигалось чуть поодаль от остальных, но вскоре они образовали два внушительных по размерам потока, один из которых отправился на север, к плато, а другой — на юг, в Колорадо, к торговому форту Вильям Бент у рек Пургатори и Арканзас. Мы отправились вместе с Горелой Дорогой.
Но пока краснокожие отошли не так уж далеко от места бывшей стоянки, самое время сказать, что Старая Шкура полностью достиг своей цели и выдал замуж большинство свободных девиц. Их мужья шли теперь с нами, а вождь пребывал в столь приподнятом настроении, что наверняка опять забрался бы под чужую бизонью шкуру, находись он по-прежнему в лагере Горелой Дороги. Я не раз замечал, как при взгляде то на одну, то на другую толстуху в глазах его появлялось мечтательное маслянистое выражение. Мою голову подобные мысли тогда еще не посещали, мне просто хотелось иногда услышать мягкий голос Ничто, заглянуть в ее огромные черные глаза…
Примерно через день пути вернулись наши разведчики и доложили, что нам навстречу движется конная колонна солдат. К тому времени уже трое шайенов были вооружены карабинами, и Бугор, давно мечтавший опробовать их в деле, предложил принять бой. Но Старая Шкура и верховные вожди Горелой Дороги, заботясь о женщинах и детях, решили повернуть обратно на юг и соединиться с другими шайенами. Мы повстречали их недалеко от Развилки Соломона. Конечно, это были лишь остатки былого огромного воинства, остальные ушли далеко вперед, но все же теперь мы насчитывали около трех сотен воинов и штук пятнадцать ружей, что казалось шайенам мощной и прекрасно оснащенной армией.
Возбуждение перед предстоящей схваткой было столь велико, что я даже не сразу разобрался со своими собственными соображениями на этот счет: поначалу мне было абсолютно наплевать на избиение бледнолицых в западной прерии, поскольку я не знал других белых к западу от Сент-Джо, кроме остатков моей семьи, да и те наверняка уже перебрались к мормонам в Солт-Лейк-Сити. Но, подумав получше, я понял, что не смогу принять участия в этой бойне. Предстояло нешуточное сражение с кавалерией Соединенных Штатов, а я был теперь шайенским воином, причем неплохо себя зарекомендовавшим. Итак, мне предстояло стать либо трусом, либо предателем, и я искренне сожалел, что драться мы будем не с кроу.
Размышляя таким образом, я покрывал себя красными и желтыми полосами боевой раскраски и затачивал плоским камешком наконечники стрел. Есть люди, которые в момент принятия трудного решения не могут ничего делать, давая мозгам полный простор для работы, но я не из таких: если мои руки чем-то заняты, то и голова работает лучше, а если УЖ и это не помогает, то тем более бессмысленно сидеть, теребя подбородок или чеша в затылке.
Мы отправили женщин и детей на юг, к реке Арканзас, а сами снова поставили палатки. Затем шаман Лед привел нас к маленькому озерцу, воды которого, по его словам, должны были сделать нас неуязвимыми. Когда солдаты начнут стрелять, сказал он, нам надо поднять руки ладонями вверх, и все пули будут падать у наших ног, не причиняя ни малейшего вреда.
Вот тут-то мне все стало ясно: меня наверняка убьют.
Когда живешь среди индейцев, подобные озарения приходят нечасто. Да, я знаю, что лекарство Волка-Левши вылечило мою страшную рану на голове, но ведь я был без сознания и просто не имел возможности рассуждать! Вдребезги пьяный человек может свалиться с крыши, отряхнуться и пойти дальше, тогда как трезвый на его месте разбился бы в лепешку. Я вовсе не утверждаю, что волшебство, колдовство или магия, называйте это как хотите, не может остановить ружейную пулю. Я только хочу сказать, что пулю не сможет остановить тот, кто в это не верит. То есть я. Все эти заговоры и внушения вполне могли помочь Буфу, Красному Загару, Маленькому Медведю, но не мне.
Если вы внимательно меня слушали, то без труда вспомните, как воин кроу — тот, которого я убил, — распознал во мне белого ночью. А теперь-то предстояло сражаться днем! Я был весь вымазан краской, но ведь у меня рыжие волосы! Мне не хотелось, чтобы все было слишком явно, и, когда пошли последние приготовления к бою, я подошел к Старой Шкуре с такими словами:
— Дедушка (а именно так и следовало обращаться к мужчине его возраста), я не знаю, как мне следует поступить. Я не хочу показывать врагу цвет моих волос, но и не хочу обрезать их, чтобы враг не подумал, что я трус и боюсь быть скальпированным. С другой стороны, я слишком молодой и неопытный воин для полного головного убора из перьев.
Вождь задумчиво пожевал губами, а потом снял свой видавший виды цилиндр и надел его на меня. Размер был определенно не мой: лишь уши помешали ему опуститься мне до плеч.
— Носи это, пока сражаешься, — сказал Старая Шкура, — но не потеряй и не забудь вернуть потом, ведь мне дали его вместе с медалью Великого Отца из главного стойбища бледнолицых.
Дабы мое новое приобретение не свалилось, я проделал в полях дырки, пропустил через них веревку и завязал ее под подбородком.
Отряд выступил. Я ехал рядом со старым вождем, который восседал на своей лучшей лошади. Вскоре мы с ним оказались на небольшой возвышенности, и он сообщил мне, что навстречу нам движутся двести пятьдесят всадников, до них еще миль пять, а еще через три мили за ними следует пехота. Как я ни вглядывался в даль, я видел только пыльную прерию, и ничего, кроме нее.
Вождь обратил ко мне свои старые выцветшие глаза и сказал:
— Нам предстоит разбить бледнолицых, сынок. Впервые я встречаюсь с ними как с врагами. Я всегда считал, да и продолжаю считать, что всем их поступкам должно быть какое-то объяснение… Они, конечно, странные и, похоже, не знают, где находится центр вселенной. Поэтому-то я никогда и не любил их, хотя и не испытывал к ним ненависти. Но последнее время они нехорошо поступали с Людьми. И мы должны проучить их.
Тут в его взгляде промелькнула какая-то неловкость, он смущенно почесал нос и продолжил:
— Не знаю, помнишь ли ты свою жизнь до того, как попал к нам и стал любимым сыном для меня, для Бизоньей Лежки да и для всего нашего народа… Твое появление наполнило гордостью мое сердце и принесло славу в мой типи… Мне не хотелось бы говорить о той твоей прошлой жизни, тем более что она, возможно, и стерлась в твоей памяти. Я только хочу сказать, что, если ты все-таки не забыл то время и считаешь, что духи твоих предков не позволяют тебе выехать сегодня против бледнолицых, ты можешь не участвовать в битве, и никто не посмеет сказать тебе дурного слова. Ты и так уже неоднократно доказал, что ты мужчина, а мужчина должен слушаться лишь своего сердца, и никто не смеет задавать ему вопросов.
Он так и не сказал мне: ты ведь тоже белый, но дал на всякий случай полное отпущение грехов. При всем его высокомерии к тем, кому не посчастливилось изначально принадлежать к племени Людей, ему все же хватило такта проявить уважение к моим чувствам, равно как и к обстоятельствам моего рождения.
— Дедушка, — ответил я, — сегодня хороший день, чтобы умереть.
Услышав такие слова, индеец никогда не станет доказывать вам, что вы ошибаетесь, что надо трижды подумать о возможных последствиях, что жизнь дается только раз… короче говоря, не несет всей той чуши, что положено нести в подобных случаях среди нас, белых. Ведь он и сам принял то же решение и будет сражаться, пока руки смогут держать томагавк и натягивать тетиву.
Старая Шкура лишь удовлетворенно кивнул и больше не проронил ни слова.
В этот момент невесть откуда выскочил заяц и уселся невдалеке от нас. Втянув носом воздух, он нехорошо посмотрел на старика, повел длинными ушами и удрал.
Вновь я увидел старого вождя лишь спустя несколько лет.
Солдаты достигли реки в двух милях к западу от нас и направились вниз по течению. Они знали, что индейцы где-то поблизости, но совсем не ожидали встретить три сотни конных шайенов, ожидавших их в полном боевом порядке: левый фланг у самой воды, а правый — под прикрытием обрывистого берега.
Люди вырядились как на парад: воины и их лошади были в полной боевой раскраске, орлиные перья гордо трепетали на ветру, наконечники копий и стволы ружей сверкали на солнце… Некоторые шайены негромко беседовали со своими росинантами, и те в ответ раздували ноздри и фыркали, чуя приближение кавалерии и относясь к своим врагам-собратьям так же, как шайены-люди — к бледнолицым.
Я сидел на одной из лошадей, добытых во время налета на лагерь кроу. Это было доброе покладистое существо, жизнь которого мало чем отличалась от моей собственной. Я нашептывал ему на ухо всякую ласковую чушь, стреляя в то же время глазами по сторонам, так как небезосновательно подозревал, что далеко не все мои соплеменники разделяли уверенность Старой Шкуры, поместившего меня в авангарде, особенно Маленький Медведь, нетерпеливо гарцевавший справа и бросавший на меня настороженные взгляды. Все его тело от пояса до лба покрывала черная краска, у самых волос шла желтая полоса, белые вертикальные полосы пересекали его щеки, а глаза были обведены белыми кругами.
Маленький Медведь то злобно ухмылялся, то шумно втягивал воздух сквозь плотно сжатые зубы… Не знаю уж, что на него тогда нашло, ведь долгое время мы вообще не обращали друг на друга никакого внимания. Я не стал ему отвечать, так как чувствовал себя неважно, и лицо мое оставалось бесстрастным лишь благодаря боевой раскраске. Эта раскраска вещь просто замечательная: какие бы бури ни терзали вас изнутри, выглядите вы всегда невозмутимо и угрожающе.
Бугор и остальные вожди ездили вдоль строя, а за ними носился шаман Лед, махая в сторону бледнолицых маленьким идолом со скверным выражением лица, погремушками гремучих змей и бизоньими хвостами.
Кавалеристы остановились в полумиле и изучающе разглядывали наших воинов. Мне вдруг захотелось, чтобы они просто рассмеялись, развернулись и уехали (я имею в виду солдат). Сам я еле удерживался от хохота; вам, возможно, знаком этот нервный смех, который тем сильнее, чем ближе и неотвратимее становится опасность.
А если добавить к этому то, что я, почти голый, размалеванный, со старым цилиндром на голове, вот уже пять лет корчащий из себя индейца, оказался лицом к лицу с тремя или четырьмя сотнями белых, вооруженных карабинами, то мой смех станет еще понятнее.
Но как бы там ни было, я сдерживался изо всех сил, и из моего горла вырывалось лишь низкое булькающее рычание, звучавшее довольно по-шайенски. Оно даже впечатлило Маленького Медведя, и он подхватил его, а вскоре уже все шайены глухо рычали, сделав из моего истеричного всплеска новую боевую песню. Наше войско всколыхнулось и медленно двинулось вперед; песня захватила всех, связывая в единое целое, напоминая, что ни один шайен не существует сам по себе, а является частью Великого Круга, ежедневно проходимого Солнцем, что жизнь и смерть — понятия относительные и все когда-либо жившие продолжают существовать в этом кругу, что они — непобедимые, неуязвимые Люди, вершина творения матери-природы.
Мы продвинулись на двести-триста ярдов, а солдаты так и не двинулись с места, словно зачарованные подобным зрелищем. Индейцы уже доставали луки и выхватывали из-за пояса томагавки, намереваясь перебить беззащитных врагов, когда в рядах голубых мундиров надрывно пропела труба.
Сабли вылетели из ножен, защелкали затворы карабинов.
Мы остановились. Разделявшие оба войска шестьсот ярдов сократились до четырехсот, затем до трехсот; труба больше не играла, смолкло и наше пение, в воздухе висел лишь нарастающий грохот тысяч подкованных копыт, вспарывающих прерию. Казалось, что на нас надвигаются не люди в синих мундирах, а огромная машина, окутанная желтоватой пылью и ощерившаяся сотнями сверкающих клинков, готовых изрубить в прах все живое на своем пути.
Теперь мы застыли как парализованные, а расстояние неумолимо сокращалось. Сто ярдов… семьдесят пять… А еще через секунду все наше лихое воинство было разметано по прерии и удирало во всю прыть своих лошадей. Колдовство, как видите, если и действовало на пули, то было совершенно бессильно перед «длинными ножами» (так индейцы называют сабли бледнолицых).
Я все время говорил «мы» лишь для полноты картины. На самом же деле, едва первые ряды голубых мундиров столкнулись с вконец обалдевшими индейцами, я сорвал с себя цилиндр Старой Шкуры и швырнул его на землю, где он был моментально превращен в ничто копытами лошадей, а затем куском заранее приготовленной тряпки стал лихорадочно стирать с лица краску и орать по-английски все, что приходило в голову.
Я не говорил на своем родном языке пять лет и с ужасом обнаружил, что с трудом подбираю слова. А заниматься этим времени не было, поскольку рядом со мной вырос кавалерист футов шести ростом, верхом на огромном жеребце. Все мои краснокожие друзья и домочадцы разбежались, как бизоны во время степного пожара, и я оказался предоставленным сам себе.
Как я уже говорил, я орал все подряд, не переставая тереть лоб и лицо тряпкой. Может показаться, что я нес полную околесицу. Так оно и было на самом деле, но я хотел лишь одного: заставить этого верзилу задуматься. «Боже, храни Джорджа Вашингтона!» — завопил я, но кончик его сабли просвистел в дюйме от моего кадыка. Меня спасло лишь то, что я за мгновение до этого откинул голову назад, дабы крик мой обрел максимальную силу. Вашингтон, как видите, мне мало помог, и, пока голубой вояка заносил руку для нового удара, я успел проверещать: «Боже, храни мою ма!»
Я всегда недолюбливал переростков. Уверяю вас, если величина человека от пяток до макушки превышает пять футов, то с каждым новым дюймом разум его убывает в обратной прогрессии. Так что этот кавалерист был слишком велик для убеждений. Он сначала убил бы меня и только потом увидел бы цвет моей кожи.
Пришлось сменить тактику. Я спешился и, укрываясь за своей лошадью от сабельных ударов, улучил момент, чтобы одним прыжком вскочить на круп его коня. Моя атака оказалась столь неожиданной для этого тупицы, что он почти не сопротивлялся, когда я сбросил его на землю и, встав коленями на плечи, приставил ему к горлу нож для скальпирования.
Все это время память моя работала вовсю, пополняя изрядно поистаявший словарный запас, но как назло сейчас в голову лезли лишь самые убедительные выражения из тех, что я слышал от взрослых в Эвансвиле:
— Ах ты, вонючий засранец, — с жаром заявил я ему, — неужто мне надо перерезать твое… горло этим… ножом, чтобы ты открыл, наконец, свои… глаза и понял, мать твою, что я такой же… белый, как и ты?
В его рыбьих глазах мелькнула тень понимания, и он сдавленным голосом осведомился:
— Так какого хрена ты делаешь здесь, да еще и размалевался, как последняя… ?
Наконец-то мы нашли общий язык.
— Это долгая история, — ответил я и помог ему встать.
Глава 8. НОВАЯ СЕМЬЯ
Об этом сражении вы наверняка читали в книжках, ведь оно было первой настоящей склокой между шайенами и регулярной армией. Солдаты божились, что зарубили тридцать индейцев, полковник доложил о девяти, а на самом деле погибло всего четверо и несколько человек получили раны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45