И вышло не так, как хотел хан. Закинул он сеть на золотую рыбку победы и славы, а вытащил зеленую лягушку бесчестияи поражения. Только в мире все преходяще — и богатство, и разум, и сила. Беспечность побед и успехов губит самонадеянных. После поражения хана Даулета крепость стала прибежищем похвальбы и самолюбования. Военачальники тешили души свои пирами. Воины победы забросили мечи возмездия в сырые углы равнодушия. И воистину к таким случаям сказано: когда лев дряхлеет, его добычу забирает вонючий шакал. Рука судьбы закладывает ватой беспечности уши самонадеянных. Они не слышат даже колоколов предупреждения и готовят чаши пира в миг, когда надо вострить мечи сражения. Темной ночью сын хана Даулета Акбар — да будет проклято имя этого пожирателя трупов! — привел к стенам крепости отчаянные полки. Не было силы, которая могла бы сдержать напор жадности и злобы. Рухнули стены расслабленности. К утру твердыня была в руках нападавших. Мало того, руки грабежа потянулись дальше, в земли благоденствия. Так чему учит старая история? Она говорит, что лучше месяц бодрствовать и не спать в спокойстве души, чем однажды проснуться в сетях позорного поражения и воинского бесчестия.
— Слушай, Кадыржон, — сказал Курков, когда дукандор окончил рассказ. — Как ты думаешь, есть в его рассказе намек?
— Э, товарищ капитан, — ответил солдат, — на Востоке в каждом слове бывает намек. Глупец из пяти понимает один. Умный в трех словах угадывает смысл шести. А вот мудрец из пяти слов извлекает тот единственный смысл, который нужен ему.
— Постараюсь поступать как мудрец, — сказал капитан.
Разговор их с Мухаммадом Асефом оборвался внезапно. Из узкой улочки на тонконогом гнедом коне выехал всадник — молодой мужчина с черными большими усами и пышной прической. Одет он был непритязательно — в широкие шаровары, в белую рубаху, поверх которой носил красивый, расшитый узорами жилет. Увидев подъехавшего, дукандор вскочил и угодливо согнулся в приветственном поклоне.
— Мир вам, уважаемый Мансур Бехрам, — сказал он, прижимая руку к груди.
— О, Мансур, привет! — воскликнул Кадыржон и протянул руку всаднику. Тот ее пожал и лишь затем, легко вскинув тело, соскочил с коня.
— Мансур, — представился афганец, подходя к капитану, и протянул ему руку.
Курков с интересом смотрел на приехавшего. Среднего роста — метр семьдесят, не больше. Красивый профиль, гордый, уверенный взгляд. Рукопожатие резкое, твердое.
— Мансур — хороший волейболист, — сказал Кадыржон Куркову. — Иногда приходит к нам поиграть.
Афганец понял, улыбнулся и сказал, указывая пальцем себе на грудь:
— Валибал. Я.
— Кто он? — спросил Курков Кадыржона. — Чем занимается?
Солдат перевел вопрос Мансуру. Тот заговорил быстро, горячо. Курков уловил несколько раз повторенное слово «таджер».
— Он торговец, — перевел ответ Кадыржон. — Ездит по разным местам. Торгует. Сюда привозит товары дукандору Мухаммад Асефу.
— Таджер — это торговец? — спросил капитан.
— Так точно. Таджерат — торговля.
В это время афганец что-то сказал солдату. Тот выслушал, кивнул.
— Мансур спрашивает, кто вы есть. Можно, я отвечу?
— Почему «можно»? — удивился Курков. — Нужно. Мы ведь теперь будем жить рядом. Пусть знают своих соседей.
Кадыржон сказал несколько слов Мансуру. Тот выслушал, покачал головой, ответил.
— Что он? — спросил Курков.
— Говорит, ему жаль, что уехал капитан Макарчук. Говорит, хороший был командир.
— Спроси, Кадыржон, как у него идет торговля? Не опасно ему на дорогах? Ведь шалят душманы.
— Он говорит, — перевел солдат, — что торговля идет нормально. Ездить он не боится. В кишлаках его люди знают, в обиду не дают. Да и сам он за себя постоять может.
Словно демонстрируя свои боевые возможности, Мансур достал из-под жилетки оружие. То был старенький, видавший виды револьвер системы «наган» русского производства.
— Карош, — сказал Мансур и белозубо улыбнулся. Нагнувшись, он взял пустую бутылку из стоявшего рядом с верандой ящика. Подержал на ладони, понянчил, покачал, потом резко вскинул. Бутылка взлетела вверх дном. Мансур поднял наган, почти не целясь, нажал на спуск. Хлопнул выстрел. Над его головой светлыми искрами брызнули стекла. Бутылка с выбитым дном упала на кучу мусора.
— Карош? — спросил Мансур и опять засмеялся. Только глаза его оставались холодными, зоркими.
— Хорошо, — согласился капитан. — Хуб аст! А'ла!
Мансур протянул ему свой наган и взял из ящика еще одну бутылку. Показал, что собирается ее подбросить. Сказал ободряюще:
— Давай, давай, камандан!
Курков прекрасно понимал, что подобного рода штучки не просто высокая меткость, но и плод трюкачества. Надо уметь швырнуть бутылку так, чтобы донышко ее находилось в воздухе в положении, удобном для попадания. Коли так, то повторить фокус без специальных тренировок нет никаких шансов. Да и оружие ему предлагали чужое, незнакомое, непривычное. И он отрицательно покачал головой.
— Может, попробуете? — предложил с небольшой подковыркой Кадыржон.
Мансур уловил, о чем переводчик сказал капитану, и засмеялся ободряюще:
— Давай! Карош, камандан!
Куркова так и подмывало продемонстрировать умение. Он знал, что разнесет бутылку, это точно. Тем не менее он сумел удержаться. Он даже не догадывался, что Мансур понял его по-своему, с долей удивления и уважения. Не каждый может в такую минуту сдержать внезапный порыв самолюбия, не поддаться азарту. На такое способен только человек волевой, самостоятельный, способный презреть чужую усмешку и пойти своим собственным путем. Мансур оценил волю капитана сразу. И все же, чтобы еще раз подзадорить его, подкинул бутылку. Фокус удался и на этот раз.
— Как ему сказать «молодец»? — спросил капитан Кадыржона.
Тот подумал.
— Точно трудно перевести. Но вы скажите «африн!».
— Африн, Мансур! — произнес Курков и показал афганцу большой палец. — Тир андаз — снайпер!
Похвала пришлась Мансуру по душе, и он, убирая оружие за пояс, светился от удовольствия.
— Таким парням, как вы, Мансур, — продолжил свою мысль Курков, — совсем нетрудно привести Шаха в порядок.
Когда Кадыржон перевел, Мансур засмеялся.
— Нет, камандан, это нелегко. Я маленький человек. Шах — большой. — Для наглядности он раздвинул пальцы правой руки и показал свои размеры. Потом продемонстрировал величину Шаха, для чего развел вверх и вниз ладони рук. — Еще Шах очень смелый. Очень-очень. Его однажды преследовали солдаты, царандоя. День гнались. Несколько раз стреляли наверняка. И все же Шах их побил. Он остановился за поворотом карниза на скале, всадил нож в брюхо первому, застрелил второго. Третий испугался и сам упал со скалы. Вот такой Шах. Это все люди знают.
— Выходит, он удачливый, — заметил Курков.
— Нет, камандан, просто аллах его хранит.
— Вы верите в бога?
— О аллах, могучий и милосердный! Как можно не верить в него? Белое облако божественной милости дарит людям дождь в злую засуху, а гнев божий выжигает дочерна зеленое поле. На все воля аллаха!
— Значит, все, кто с душманами, верят, что ведут борьбу за веру?
— Воистину так. Пыль битвы затянула небо. Это всадники веры скачут.
— Разве ваша вера в опасности?
— Вовсе нет, камандан. Крепость небесной сферы неодолима для всадников земли. Безверию никогда не одолеть ислам.
— Тогда зачем сражаться, если небесную крепость веры никому не одолеть?
Кадыржон перевел. Мансур ответил не задумываясь:
— Когда вера под угрозой, ее защита угодна аллаху. Ибо сказано в Книге: не испытавшему трудностей не достанется сокровище. Вот и гонят правоверные коней подвижничества на ристалище веры.
— Философский у нас разговор, — заметил Курков, обращаясь к Кадыржону. — Ни «да», ни «нет» не произносится, только «или-или».
— Э, — улыбаясь, ответил Кадыржон, — это Восток. Есть здесь такая мудрость. Слушайте. Если девушка говорит парню «нет», это означает «может быть». Если она говорит «может быть», это значит «да». Если девушка говорит «да», то какая она девушка? Если человек Востока говорит «да», это скорее всего «может быть». Если он скажет «может быть», надо понимать, что сказано «нет». Если человек Востока произнесет «нет», то какой же он человек Востока?
— Усложняешь, братец, — сказал капитан. — Ни «да», ни «нет» не говорят те, кому выгодно ловчить. Ну ладно, сейчас нам не до споров. Лучше спроси, где у банды Шаха логово? Может, хоть это таджер знает.
— Нет, — ответил Мансур, — не знаю. Но, думаю, не так далеко. Один рабат, наверное. Три-четыре фарсаха, камандан.
Для большей наглядности он показал пальцы, сперва один, потом четыре.
Кадыржон перевел.
— Спасибо, — засмеялся капитан. — Перевел толково. Теперь мне все ясно. Остается выяснить, что такое «рабат», что такое «фарсах». Все другое вполне понятно.
— Фарсах, — сказал Кадыржон, — это сколько верблюд под грузом за час проходит. Считают, что шесть километров. Примерно.
— А ты спроси Мансура. Он скажет точно. Кадыржон улыбнулся:
— Он нам объяснит так: один фарсах — это фарсах. Какие еще километры и зачем?
— Ладно, допустим. А что такое «рабат»?
— Расстояние между двумя караван-сараями. Где-то около двадцати километров. Во всяком случае, не более двадцати пяти.
— Как думаешь, Мансур, — спросил капитан, — есть у душманов в кишлаке свой человек?
— Только глупец будет ходить по миру с завязанными глазами. Слепой всегда ищет себе поводыря.
— Что он сказал? — спросил капитан Кадыржона.
— Он сказал «да», — перевел солдат.
— Спроси еще, как он думает, кто этот человек?
— Разве тот, кто собрался на грабеж, кричит о своем намерении на весь кишлак?
— Он не знает, — перевел солдат.
— Может быть, все-таки подозревает кого-то?
— Дукандор Мухаммад Асеф не любит шурави, но всем хвастает, что ладит с ними. Он человек двуликий. Других я не знаю.
— Странно, — сказал капитан. — Считают, что на Востоке строят фразы витиевато. А вот когда беседую с Мансуром, замечаю, что он очень точно выражает мысль. Почему это? Сколько вам лет, Мансур?
К удивлению Куркова, афганец вдруг напрягся и замкнулся. Глаза его смотрели на капитана пристально и подозрительно, губы поджались. Мансур хотел что-то сказать, но вдруг резко обернулся, отскочил к стене и схватился за рукоятку нагана. Капитан машинально повторил его движения и взял автомат на изготовку. Теперь он увидел, что в конце улицы появился всадник на рыжем коне. Заметив Мансура и военных, стоявших и площади, неизвестный развернул коня и поскакал назад.
— Душман! — хрипло выкрикнул Мансур и бросился к своему скакуну. Скинув повод с бруса коновязи, он гикнул. Конь его резво взял с места. Мансур, ухватившись за луку, уже на ходу легко оттолкнулся носками ног от земли, вскинул вверх легкое тело и оказался в седле. Не чувствуя повода, конь о шел широкой, размашистой рысью. Теперь он видел перед собой чужого удалявшегося коня и, привычный к скачке, набирал скорость.
Курков бегом бросился к машине. Бэтээр стоял за дувалом. На пыльной земле между колес торчали ноги водителя.
— Казаков! — не сдерживая гнева, выкрикнул капитан. — Что у тебя?!
Ноги дернулись, тыловая часть, туго обтянутая застиранными штанами, пошевелилась и стала медленно выползать нарушу. Наконец солдат возник целиком. Поднялся, глянул на командира ясными серыми глазами:
— А ничего, товарищ капитан. Все в норме.
— Зачем же лезешь под машину?
— Гы-ы, — выразил полноту чувств солдат. — Любуюсь.
— Заводи!
— Есть!
Еще минута — и броник сорвался с места.
Указывая направление, капитан махнул рукой в сторону дороги, которая от «зеленки» круто брала в горы.
Замешкавшись у брода, Казаков переключился на первую скорость и вел машину осторожно, будто ощупывая дорогу колесами. Бэтээр шел рывками, то и дело подскакивая на крупных камнях.
Когда выбрались на грунтовую дорогу, всадников на ней уже не было видно.
— Жми! — приказал капитан. — Прямо!
Водитель вдавил педаль до упора. Машина взревела и рванулась по дороге.
Капитан дослал патрон в патронник, щелкнул предохранителем и положил автомат на колени.
Казаков твердо сжимал руль. Он сидел на своем месте, как высеченный из камня, и напряженно следил за дорогой.
— Казаков, — произнес капитан сквозь зубы, чтобы не прикусить язык на тряских колдобинах, — еще раз заползешь без нужды под броник — сниму с машины. У меня на баранку очередь.
— Люблю туда заглядывать, — признался солдат. — Приятно видеть, в каких руках машина. Кто другой ее так содержать будет?
— Ну, братец, ты нахал! — сказал капитан и засмеялся. — Но запомни: без нужды под машину не лазь!
Дорога разветвлялась в трех направлениях.
— Куда? — спросил Казаков.
— Стой! — приказал капитан. — Оглядимся…
Мансур, преследуя душмана, свернул на левую развилку. «Го, го, го!» — подгонял он коня. Не беря в руки повода, он управлял скакуном только движениями шенкелей. Сам пристально следил за удалявшимся всадником, который круто полосовал своего коня короткой плеткой — камчой.
Далеко позади остался Маман. Окончилась живая плетенка арыков — мокрых артерий «зеленки». Под ногами скакуна хрустела каменная крошка предгорий.
Сами горы, словно наступая, приподнимали вершины и гребни над горизонтом.
Конь, скакавший впереди, начал сдавать. Скакун Мансура надбавил ходу.
Расстояние между всадниками сокращалось. И тогда, резко осадив коня, первый всадник спрыгнул на землю. Бросившись на колено, он полоснул в преследователя из автомата.
Мансур, заметив, что противник остановился, высвободил ноги из стремян и тоже соскочил с коня. Лежа на земле, он поудобнее примостил наган. Выстрел щелкнул легкий, едва слышный. Душман сразу перестал стрелять и неожиданно встал во весь рост. Какое-то мгновение он стоял, потом, словно в замедленном фильме, опустил руки, державшие автомат, выронил его и, не сгибаясь, будто подрубленный столб, рухнул на землю…
Когда подкатил бронетранспортер, Мансур стоял над убитым, держа в руке поводья двух коней.
Душман лежал у его ног на боку, привалившись лицом к плоскому серому камню.
— Метко, — сказал Курков. — Метко… Только, может, стоило брать живым?
— Мертвый враг — лучше, — сказал Мансур спокойно, поднял автомат и подал его капитану. — Это возьмите.
Вечером, оценивая события прошедшего дня. Курков сказал Кадыржону:
— Слушай, тебе не показалось, что, когда я спросил Мансура о возрасте, он как-то заершился? В чем дело, как думаешь?
Солдат загадочно улыбнулся.
— Все нормально, товарищ капитан. Восток — это Восток…
— Ты мне мистику не разводи. Если у явления есть причина, ее можно понять. Вот и выкладывай причины.
— Есть, выкладывать причины, — обиженно протянул солдат.
— Эк тебя задело! Плохо, Кадыржон, плохо. Шип обиды всегда отравлен ядом неблагодарности. Так я формулирую?
— Очень так. Постараюсь запомнить. Выражение красивое.
— Не ломай голову. Я тебе дам книжку, где таких мудростей на двести страниц мелким шрифтом. А теперь отвечай, почему он забеспокоился? Я не так вопрос задал ему?
— На Востоке, товарищ капитан, главное не сам вопрос. Куда важнее бывает понять, с какой целью его задают. Только тогда ответ будет правильным. Рассказывают, что один гадальщик не угодил падишаху своими пророчествами. Тот его и спросил: «Сколько ты намерен прожить, мой звездочет?» Как ответить на такое, если не понял, с какой целью задан вопрос? Сказать: «Буду жить долго» — плохо. Падишах мог рассмеяться и заявить: «Какой же ты предсказатель, если не знаешь, что через минуту тебе снесут голову?» Сказать «не знаю»… Падишах на это мог ответить так: «Значит, я лучший предсказатель. Тебе осталось жить ровно час». Но звездочет на самом деле был мудрым. Он понял, как надо строить ответ, и сказал: «О великий и лучезарный властитель части вселенной, которая дарована тебе самим аллахом. Расположение звезд связало наши судьбы так, что я помру ровно за два дня до твоей кончины».
— Поучительно, Кадыржон. Но я не падишах и спрашивал Мансура всего лишь о возрасте. Какой скрытый смысл можно вложить в такой вопрос?
— Откуда я знаю — какой? Понимание смысла зависит от того, кому вопрос задан. Например, китайцы считают, что правильнее всех предсказывают погоду лягушки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16