А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

зачем оно? Есть женщина, есть мужичок. Короче, есть чем, есть кого, есть где, чего еще требуется? Не нравится? Зад об зад, и разбежались. Нравится? Живем вместе, пока не надоест.
Лукину хотелось иного. Он наломался на службе, наелся одиночества от пуза — оно уже дошло до самого горла, так почему же не войти в тихую гавань, не завести семью? Оказалось, что не выходит.
Когда в военкомат пришли документы, Лукина повесткой пригласили прийти для оформления пенсии. Он прибыл к назначенному времени, немного подождал в очереди.
Принял Лукина майор — молодой, одетый в хорошо отутюженный китель с двумя ленточками медалей за выслугу лет на груди. Он взял из стопки папок личное дело подполковника и начал его листать. В корочки цвета пожухлого листа была впрессована целая жизнь офицера. И попробуй угадай из аттестаций, хорош этот человек или нет, если хорош, то чем, коли плох — почему?
Аттестации пишут люди, и у каждого на уме свой интерес. Лукин знал по личному опыту случай, когда командир батальона подполковник Сальков, завистливый и зловредный, написал аттестации на трех своих ротных. Офицеры это были толковые, но, чтобы их не забрали из батальона, Сальков аттестовал их, как не радеющих за дело разгильдяев и неумех. Приговор, который должен был лечь в личное дело каждого ротного, прочитал командир полка полковник Лютов. Был он человек спокойный и мудрый. Разобравшись, в чем дело, Лютов написал аттестацию на Салькова, прописав в ней все то, что комбат вылил на ротных. Потом пригласил подполковника и дал ему прочитать свой отзыв. Тот едва не бухнулся на колени: «За что?! Я служу! Я стараюсь!» — «Да разве может быть хорошим комбат, у которого все три ротных никуда не годны?»
Сальков все понял и тут же переписал аттестации своим подчиненным.
Что за годы службы накопилось в личном деле, Лукин не знал. В его руки полностью оно никогда не попадало. Но теперь это мало волновало. Пенсию по выслуге лет дать обязаны, остальным пусть подотрутся.
Майор вдруг оторвался от чтения. Взглянул на Лукина с интересом.
— Вы, Алексей Сергеевич, работу нашли?
Лукин горько усмехнулся.
— С моей-то специальностью? Если только в террористы податься.
— Тут с вами трудно спорить. — Майор подумал, потер пальцем правую бровь. — А если я вам предложу дело?
— Спасибо на добром слове, товарищ майор, но все зависит от того, какое оно.
Майор загадочно улыбнулся.
— Почти по специальности.
— Утопить пару барж на Москве-реке?
Теперь засмеялись оба.
— Чем черт не шутит. — Майор опять посерьезнел. — Подробностей я не знаю, но, если пожелаете, сведу с нужным человеком.
— Простите, товарищ майор, вы предлагаете это дело только мне? Или от него уже кто-то отказывался?
— Только вам.
— Почему, если не секрет?
Майор положил руку на личное дело Лукина.
— Здесь записано, что вы не просто высокий специалист. Сказано: «талантливый разведчик и диверсант».
— Вот не знал! — Лукин удивился искренне. — Кто же это мне такое вмазал?
Майор снова заглянул в личное дело.
— На аттестации по чистому полю дописано от руки… Да, вот. Подписал адмирал Рогов…
— Ну облом! Вот чего никак не ожидал!
— Так что насчет моего предложения?
— Давайте попробую. Чем черт не шутит.
Майор снял трубку телефона. Набрал номер.
— Александр Алексеевич? Майор Коржов. Здравствуйте. У меня сидит интересный человек. Посмотрите? Через час? Я объясню, где вас встретить.
Трубка легла на рычаг.
Час спустя Лукин спустился в подземный вестибюль метро «Маяковская». Ему всегда нравилась эта станция. Сочетание нержавеющей хирургически блещущей стали и теплых густых тонов орлеца, камня, еще именуемого родонитом, придавало подземому дворцу неповторимый облик сказочного чертога.
Того, кто его ожидал, Лукин угадал еще издали. Подтянутый мужчина — рост сто восемьдесят, вес около восьмидесяти — с холодными настороженными глазами, с седыми, аккуратно постриженными усами, в черном строгом костюме выглядел отчужденно и властно. У такого случайный прохожий не спросит дорогу или нужный адрес. А хулиган-задира не привяжется с просьбой дать закурить: под костюмом угадывалось сильное тренированное тело человека, способного за себя постоять.
Заметив подходившего Лукина, мужчина шагнул ему навстречу. Спросил: «Товарищ Лукин?», чем очень удивил последнего. Лукин ожидал, что человек с такой внешностью скорее всего назовет его господином или даже мистером
— Да, это я.
— Здравствуйте. Я — Крюков. — Рукопожатие было жестким, решительным. — Майор Коржов, должно быть, сказал вам, что я ищу людей для серьезного дела?
— Он сказал.
— Мы можем поговорить?
— Да, безусловно.
— Чтобы наш разговор стал доверительным, представлюсь. Александр Алексеевич. По службе ваш коллега. Только не амфибия, а сухопутный уж. Полковник.
— Спецназ?
— Не совсем. Активная разведка и диверсии. Есть боевой опыт. Ангола. Эфиопия. Ирак. Джунгли, горы, пески.
Лукин посмотрел Крюкову в глаза. Тот выдержал его взгляд и тут же спросил:
— Что, не похоже?
— Если честно, вы больше смахиваете на процветающего дипломата.
— А вот от вас я ждал большего. Выглядите вы не лучшим образом.
— В чем именно?
— Внешний вид — брюки измяты, ботинки не видели крема недели две.
— Три, — уточнил Лукин, — я приехал в город в военкомат с дачи сестры. Там копал огород.
— Я не требую, чтобы вы оправдывались. Вполне понимаю: увольнение в запас для кадрового офицера не подарок. Смена образа жизни всегда размагничивает. Но я ищу людей для дела, в котором нужна максимальная собранность. Вы понимаете?
— Да.
Лукин в военной жизни был аккуратист, любил щегольнуть выправкой и черной формой, но упрек воспринял без обиды. В последнее время он и сам чувствовал, что начал постепенно опускаться, перестал следить за внешним видом, забросил занятия физзарядкой. И то, что об утрате подтянутости Крюков сказал сразу, рождало к нему доверие. Сам Лукин не раз выговаривал за неопрятную внешность своим подчиненным. Однако человеку, которого увидел в первый раз и еще не разобрался, кто он, делать подобное замечание никогда не стал бы. Прямота, с которой оценил его внешность Крюков, позволяла судить, что он человек прямой, решительный. Такой не будет интриговать, делать вид, будто не замечает недостатков и копить неудовольствие по мелочам. С ним можно иметь дело, хотя нелестные командирские оценки — совсем не подарок.
— Какого рода работу вы предлагаете?
— Боевую. Со стопроцентным риском. И хорошо оплачиваемую. Если вас устроит, уточню: это работа для солдат удачи.
— В Чечне?
— Вас Чечня пугает?
— Просто не устраивает по моральным соображениям.
— Нет, не в Чечне. И вообще не в России.
— Где?
— Об этом после подписания контракта. Предварительно могу сказать: команду возглавлю я сам. Риск будет одинаков для всех. Срок контракта — один месяц. Вознаграждение — десять тысяч долларов. В случае удачи возможен бонус…
— Прошу прощения…
— Бонус? — Крюков улыбнулся. — Это премия. И неплохая.
— Я соглашусь.
— Добро. Мы встретимся завтра и обговорим подробности.
Юрий Демин
Майор милиции. Командир отряда милиции особого назначения.
Мудреца спросили: «Что важнее — умение падать или вставать?»
— Куда важнее умение не спотыкаться, — ответил мудрец.
Юрий Петрович Демин спотыкался на ровном месте как никто другой. И все потому, что верил в принципы демократии и социальной справедливости, то есть в то, во что верить ни при каких случаях нельзя.
«Закон одинаков для всех».
Вы думаете, это так? Ваше дело. А вот милиционеру верить в подобную муть нельзя: поверишь — споткнешься, можешь и не подняться.
Страж порядка должен ясно представлять систему ценностей в обществе, понимать, на каком этаже государства ему можно смело размахивать дубинкой, где позволено хватать и тащить, а на каком уровне лучше вообще не появляться с дубинкой и вообще не совать туда носа — откусят вместе с головой.
Демин верил в декларации политиков, в честность лозунгов и обещаний, принимал их за чистую монету и в результате споткнулся, да так, что сразу расшиб себе лоб.
А ведь все начиналось удачно. Отстояв положенный срок в армейском строю, сержант Демин вернулся в Москву и поступил на службу в Госавтоинспекцию. С первых же дней он люто невзлюбил нарушителей правил движения. Почти ежедневно ему приходилось встречать лихачей, которые неслись по улицам сломя голову. В бешеной гонке за смертью они проскакивали через перекрестки на красный свет светофора и наконец достигали цели, которую ставили перед собой.
Сплющенные кузова, из которых останки людей приходилось вырезать автогеном. Забрызганные кровищей салоны с дорогими, любовно оберегаемыми чехлами на сиденьях. Разбитые вдрызг человеческие головы. Оторванные руки, переломанные ноги. И кровь, кровь, кровь… А все из-за того, что у человека машина-зверь, что она набирает с места сумасшедшую скорость, и это вселяет в водителя иллюзию, что при необходимости можно затормозить так же круто, как сорваться с места. Стоит лишь натянуть поводья стального Сивки-Бурки, и он замрет на месте.
Уроки, позволявшие понять, что это совсем не так, оплачивались собственной кровью и уже никому не давали пользы.
Остановив лихача, рвущегося на красный свет светофора или несущегося по улице так, что казалось, будто он ведет самолет, берущий разбег, Демин безжалостной рукой выписывал квитанции штрафов.
Конфликт с очередным нарушителем возник на Красной Пресне.
До блеска отмытая и надраенная восковой смазкой «Чайка» не притормозила у пешеходного перехода. Правым крылом она подцепила старичка, переходившего дорогу, отшвырнула его на тротуар. Старичок упал на бок, потом опрокинулся на спину. Государственные награды, украшавшие пиджак, зазвенели, ударяясь одна о другую. Старичок спешил на встречу с однополчанами.
Демин бросился наперерез «Чайке», взмахнул жезлом. Большие буквы МОС на номерном знаке и первые цифры госномера 06 показывали, что автомобиль принадлежал автохозяйству ЦК КПСС, расположенному на Звенигородском шоссе. У водителей этой базы имелись индульгенции, которые не позволяли милиции задерживать их даже за серьезные нарушения дорожных правил.
Все это Демин знал прекрасно, но наивно верил в одинаковую ответственность граждан перед законом. За сбитого на дороге пешехода водителю положено отвечать.
Машина остановилась. Стекло левой передней дверцы приспустилось. Наружу выглянула физиономия лакея, который хорошо знал — положение его барина на Олимпе власти столь высокое, что он не отдаст угодливого слугу правосудию.
— Что случилось, командир?
— Документы!
— Может, не надо, командир? — Что для водилы, который возит на заднем сиденье члена ЦК партии, простой мент. — Не ищи неприятностей на свою жопу. Спешу за хозяином.
— Документы!
— Да пошел ты! — Водитель уже собирался тронуться с места, но тут же осекся. Он увидел, как рука милиционера потянулась к пистолету, а в глазах его сверкнуло такое бешенство, что стало ясно — этот выстрелит, не пожалеет себя.
— Смотри, тебе хуже будет. — Водитель извлек из бардачка папочку в твердом коленкоровом переплете, вынул из нее права на вождение и путевой лист. Он еще надеялся, что мент охолонет, увидев предупреждение «НЕ ЗАДЕРЖИВАТЬ», заверенное властной печатью.
Демин взглянул на фото в удостоверении, потом на водителя и убрал документы в свою планшетку.
— Отвезите пострадавшего в травмопункт. Потом верну бумаги.
— Ну смотри! — Водитель открыто хамил. — Погоны потерять хочешь?
— Ага. — Демин не стал спорить. Он догадывался, на какие неприятности нарывается, но сдержать злости не мог, поскольку до конца не представлял все возможные последствия своего поступка.
Забрав пострадавшего, водитель уехал.
Ой, что было потом! Волна начальственного гнева рванулась сверху вниз по демократической вертикали советской государственной власти.
Член ЦК, которому не подали машину вовремя, опоздал в ресторан «Прага» на прием, организованный послом Чехословакии. В результате выпил на две рюмки любимой им «бехеровки» меньше, нежели остальные гости.
Там же, на приеме, «пострадавший» взял под руку старого приятеля — одного из секретарей ЦК — и пожаловался на произвол, который на улицах Москвы чинит милиция. «Этак мы скоро вернемся в тридцать седьмой год», — заключил свои сетования обиженный чиновник.
Секретарь ЦК подозвал заведующего отделом административных органов Центрального Комитета партии и выразил ему свое руководящее «фе». О происшедшем по эстафете немедленно сообщили заместителю министра внутренних дел. Тот, естественно, рассвирепел: что, если из-за дурости каждого милиционера ему начнут выговаривать каждый день?
Так, чего доброго, и стул из-под задницы вырвут. В конце концов, даже ежу должно быть ясно: демократические права у всех граждан одинаковые, но все же их больше у того, кто стоит наверху.
И пошло, поехало! Куда только не вызывали несчастного Демина. Сперва к своему районному начальству. Потом к заместителю начальника управления ГАИ города. Затем к самому начальнику. Оттуда — в управление кадров министерства. И во всех кабинетах на Демина смотрели как на удивительную заморскую букашку, которая непонятно как и для чего затесалась в стройные ряды послушных жуков.
В министерство Демин ехал, хорошо зная — ему дадут пинка в зад и посоветуют в дальнейшем обходить внутренние органы по внешней стороне.
Кадровик — полковник внутренних войск Рожков — сидел за столом, тяжело отдуваясь.
Его переполняла нездоровая диабетическая полнота. Бесцветные глаза из-под набрякших век смотрели на Демина с холодным безразличием. Полковник, как то знали все, одно время служил замполитом полка в Советской Армии, по болезни был уволен, получил работу в обкоме партии и вот теперь «брошен» на укрепление милицейских кадров. Высшие советские боссы верили, что партийные работники, пусть самые бездарные и ленивые, в любое время способны руководить дипломатией, сельским хозяйством и милицией.
— Товарищ полковник, по вашему приказанию прибыл. — Демин прижал руки к бокам и пристукнул каблуками.
— Так. Значит, Демин? — Полковник шевельнул тонкую папочку пепельного цвета с документами, лежавшую перед ним. — Знаешь, зачем тебя вызвали?
Демин изобразил непонимание. Дурачком в таких ситуациях выглядеть лучше всего: умных стараются бить больнее — не умничай.
— Нет.
— И не догадываешься? — В глазах полковника затеплилась искра интереса. — Верно?
— Догадаться нетрудно. — Демин вздохнул. — У нас в кадры вызывают, когда собираются сказать «ауфвидерзейн».
— Есть за что?
— Начальство причину найдет всегда.
— Верно. Ты случаем академию не кончал? — Полковник говорил лениво, невкусно, будто жевал холодные макароны.
— У вас обо мне все записано. От и до. Разве не так?
— Так, Демин, но я поинтересовался, может, ты случайно о повышении образования еще не успел доложить по команде. Очень уж хорошо рассуждаешь. Как академик.
— Нет, не кончал.
— Так какого ж ты! — Полковник взорвался громким криком, таким, что сам подскочил на стуле. Грохнул кулаком по столу и тут же ткнул пальцем в сторону Демина, будто собирался его проткнуть. — Есть вещи, которые каждый должен знать как «Отче наш».
— «Отче наш» не знаю. Не учил и учить не собираюсь. Я неверующий. — Демин не переносил, когда на него орали. А по тому, как взвился полковник, он понял: хорошего ждать не приходится. — Разрешите уйти?
— Я те уйду! — Спокойствие вернулось к полковнику так же быстро, как и накатил взрыв. — Есть, Демин, вещи, которые надо знать как Гимн Советского Союза. Его-то ты знаешь, надеюсь?
— «Союз нерушимый республик свободных…» — Демин начал и вдруг запнулся. — Может, мне лучше не словами, а сразу спеть?
Глаза полковника живо блеснули.
— Ты шутник, однако, Демин. С правительственной машиной тоже была шутка?
— Нет, всерьез.
— Слава Богу. — Полковник бросил многозначительный взгляд на потолок. — А то там у нас шуток не понимают и не любят.
— А если всерьез, то понимают?
— Уже поняли, Демин. Когда замахиваются на власть, она это тут же улавливает. Так что еще как поняли. И велено тебя пригласить, поставить здесь в позу стартующего бегуна и дать пинка в зад. Чтобы впредь не гавкал на папу и маму. И мы тебе пинка дадим. Мы здесь народ исполнительный.
Терять больше, чем было потеряно, Демину уже не приходилось.
— Задницу, товарищ полковник, я не подставлю. Нужен рапорт? Напишу.
— Нахальство — второе счастье. Верно? — Рожков подпер щеку кулаком и в упор посмотрел на Демина. — С тобой говорит полковник. Слуга царю, отец солдатам. Старший товарищ по партии большевиков. А ты как с ним разговариваешь?
— Как я понял, меня один… — Демин запнулся. Хотел дать определение покруче, выразиться позабористее, но решил, что все же хамить не стоит, и потому закончил с мягкостью ниже нижнего предела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38