Чтобы никто не мозолил глаза. Посмотрел на свое место — койка в отдалении от других, с ковриком и домашними тапочками. Большего Гвоздь себе не позволял, да и администрация была достаточно строгая.
За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».
Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».
Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.
Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"
Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.
— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.
Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.
— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.
Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.
— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?
— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.
— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?
— Может, и так.
Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.
— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.
— Добавь — с чистой совестью.
— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…
— Я же не Хилый. Выдюжим.
В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.
— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.
— До часа.
— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.
— Точно так.
— Как дальше жить будешь, Гвоздь?
— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.
— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.
— Это когда было. По-молодости.
— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?
— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.
— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.
— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.
— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.
— Верно, — кивнул Гвоздь. — Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.
— Да, так дальше пойдет — вы к власти и придете, — вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.
— А что, — широко улыбнулся Гвоздь.. — Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, — он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.
Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках — где это видано портить тонкие длинные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы. Гвоздь всегда свято покрывал себя всеми положенными вору татуировками. И на груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце — символ вора в законе.
— И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты — кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.
— Вот спасибо.
— Найдем местечко, не бойся.
— А себе-то уже местечко присмотрел?
— Это уж как Господь начертит.
— С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?
— Вряд ли. Какое там «Вольво»? Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.
— Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, — прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.
У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка — Матрос и Киборг. Матрос — невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкате, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг — огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценегера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», — подумал Гвоздь.
Чуть в отдалении стоял «Жигуль» с еще двумя корот-кострижеными, тупомордыми быками.
Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.
— Тысячу километров отмахали, — оценил заботу Гвоздь.
— Хоть десять, — отмахнулся Матрос. — Гвоздь, на тебя надежа.
— Чего это?
— Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, — Матрос распахнулдверь " Вольво " и жестом пригласил вора садиться.
— Излагай.
— Потом. Дома… Сегодня наш праздник.
Глава четвертая
СУДМЕДЭКСПЕРТ
«Эх, ну почему я не дантист?» — в очередной раз с горечью подумал Граерман, сбрасывая скорость и прижимая машину к тротуару. Место было людное. Перед кинотеатром «Встреча» толпились цветочники и торговцы продуктами.
— Куда, мужики? — спросил Граерман, распахивая дверь.
— В Рогове, — сказал высокий, одетый в хлопчатобумажный пятнистый военный комбинезон и обутый в кроссовки, прыщавый парень лет двадцати пяти-тридцати на вид, похожий чем-то на деревенского дурачка. Его плечо оттягивал свернутый палас, а у ног стояли две хозяйственные сумки.
— Сколько не жалко? — осведомился Граерман.
— Ну, две сотни, — помялся приятель прыщавого — кряжистый, с широкими ладонями, одетый в коричневую куртку с надписью по-английски «Нью-йоркские буйволы», «работяга». Его жиденькие волосы едва прикрывали розовую лысину.
— Обижаешь, — покачал головой Граерман.
— Ну, — «работяга» прищелкнул языком. — Ну две с половиной.
— Да туда пилить-то сколько. И дорога плохая. Три.
— Ладно, — нахмурился прыщавый. Хозяйственные сумки и палас затолкали в багажник.
«Шестерка» резво рванулась вперед — к выезду из города.
Граермана продолжали терзать невеселые мысли. Как-то по-дурацки получалось все в жизни в последнее время. Где это видано — занимающийся извозом еврей?! Да, это завоевание последних исторических лет. Эх, стал бы, как советовали родственники, дантистом, стриг бы по сто пятьдесят долларов за один зуб из металлокерамики и горя бы не знал. ан нет — призвание нашел — трупы резать. Стал судебно-медицинским экспертом. Что тут скажешь? Успокаивать себя тем, что любишь свою работу, что стал в ней классным специалистом? Конечно, греет душу. Вот только второй месяц зарплату не платят. Да и то, что платили, может назвать зарплатой только большой шутник. Вот и приходится калымить.
Рисковать, можно сказать, жизнью, возить Бог знает кого черт знает куда.
Граерман покосился на пассажиров. Что за люди? Знать бы, чего у них на уме? Может, накинут удавку на шею и выбросят из машины, как две недели назад водителя «Волги», — приходилось делать вскрытие… Тьфу, прочь подобные мысли. К людям надо относиться с доверием. Обычные деревенские мужики — святая пропойная русская простота. Вон, ковер в городе прикупили.
— А тебе как, хозяин, по дороге, или мы тебя напрягаем? — осведомился «работяга».
— За грибами собрался. Почти по дороге.
— За грибами, — обрадовался «работяга». — Тогда тебе под Сосновку надо. Там во какие белые выдались, — судя по его жесту, шляпки у белых под Сосновкой были размером со сковородку «Тефаль».
— Я на прошлой неделе, — оживился Граерман, — на восток ездил. Там плоховато.
— Ну, ты нашел, куда ездить…
Граерман действительно собрался за грибами, и попутчики подвернулись ему очень кстати. Страсть к сбору грибов у него была застарелой и горячей. И тема действительно его интересовала. Он надеялся выведать у попутчиков какие-нибудь секреты.
За разговором остался позади город, пошли пригородные поселки, а потом леса. Машина бежала гладко, хорошо. Мотор работал как часы. Никто бы не сказал, что «шестерке» скоро десять лет. Выглядела она, как новенькая. Впрочем, Граерман не слишком гонял ее. Больше она стояла в гараже — до последнего времени, пока не перестали платить зарплату и не начались каникулы в платном медицинском колледже, чтениями лекций в котором удавалось отодвинуть угрозу голода. Впрочем, в этом, 1999 мистическом году деньги стали задерживать куда меньше… 1999 — конец эпохи. Что-то должно измениться к лучшему. Или к худшему — как повезет.
— А в прошлом году подберезовиков — тьма в Черных болотах, — качал головой «работяга». — Слышь, хозяин, притормози на минутку…
Граерман нажал на тормоз. А потом мир взорвался брызгами света и боли.
Пришел в себя он, стоя на четвереньках у обочины и тряся головой.
«Кастетом врезал, — профессионально определил суд-медэксперт. — Ушибленная рана мягких тканей головы. Хорошо, если сотрясения не будет».
Где-то рядом слышался рев мотора. Подняв глаза, Граерман увидел буксующую родную «шестерку». За рулем сидел прыщавый. Он давил на газ, но машина никак не могла выбраться из грязи.
— Э, хозяин, подтолкни, — крикнул «работяга», опустив стекло.
— А? — ошарашенно посмотрел на него Граерман.
— Толкай, говорю.
Пожав плечами, Граерман подналег на багажник, и машина начала выползать из грязи.
— Вякнешь ментам — зароем, — крикнул напоследок «работяга». — Будешь молчать — получишь завтра свою машину у кинотеатра «Встреча». Лады ?
— Лады, — кинул зло Граерман и сморщился от пульсирующей боли в затылке.
Родная «шестерка» обдала Граермана выхлопными газами и скрылась вдали. А судмедэксперт, безуспешно попробовав несколько раз остановить проносящиеся мимо машины, понуро поплелся к посту ГИБДД. Идти ему было восемь километров.
Введенный план «Перехват» результатов не дал. Через несколько дней Граерман разуверился, что когда-нибудь вновь увидит свою машину и ее похитителей. Насчет первого он был прав. А вот похитителей ему было суждено повстречать через два года. Да еще при каких обстоятельствах!
Глава пятая
ГРОЗНЫЙ, 1995.
«Мы закончим войну в СССР», — снова вспомнился Косареву душманский лозунг, оказавшийся пророческим. Умирающий, шепчущий слова молитвы «дух» пришел в Россию драться с ненавистными «шурави» и нести знамя священной войны все дальше и дальше.
— Зря молишься, — произнес Косарев на дари. — Твоя шакалья душа не попадет в рай.
— Сын шайтана, — прошептал «дух». — Аллах акбар, — глаза его начали закатываться.
Косарев сплюнул на землю. Все продолжается. Он никогда не уйдет от той войны.
Заканчивалась зачистка населенного пункта. Подразделения объединенной группировки на подходах к селу были встречены ураганным огнем. Артиллерия и вертолеты прошлись по огневым точкам, и теперь с двух сторон военнослужащие ВВ, десантники и милиционеры отрабатывали квартал за кварталом, дом за домом. Тут нельзя зевать — иначе можно быстро нарвешься на минную растяжку или подставиться снайперу и схватишь пулю в спину.
Бандит при зачистке быстро скидывает автомат и превращается в мирного жителя. Он с готовностью ругает Дудаева и заверяет в любви к России. Пока не стемнеет. А там — снова за автомат.
Дом осмотрен. Проверен паспортный режим. Подозрительные задержаны и ждут отправления в фильтрационный пункт. Следующий…
В одном из дворов Косарева и его бойцов встретили автоматным огнем. Среди бандитов затесался тот самый афганский моджахед, душа которого сейчас готовилась к встрече с сатаной.
— Подох, — собровец ткнул «духа» носком ботинка.
— Отвоевался.
С северной окраины донеслись выстрелы. Последние. Зачистка заканчивалась. На улицы вылезали воющие, галдящие, кричащие, рвущие волосы и сыплющие проклятия женщины. Скоро появится телевидение, и вечером на экранах будет показан очередной репортаж о борьбе «федералов» против мирных жителей, среди которых окажутся все без исключения боевики. У Косарева была заветная мечта — пристрелить какого-нибудь журналиста. И не у него одного.
На земле были разложены трофеи — автоматы, два пулемета, цинки с патронами. А так же несколько бандитских трупов — неуправляемая ракета накрыла школу, являвшуюся штабом местной банды.
— Ничего, заживет, — приговаривал фельдшер, перевязывая сипло дышащего солдатика внутренних войск.
— Я в порядке, — хрипел солдат.
Все, мероприятие завершено. Группа МВД — собровцы, омоновцы, оперативники и ППСники, пропыленные, прожженные войной загружались на БТР и отправлялись на базу…
Чечня конца августа девяносто пятого. Война и мир — дико перемешанные, перекрученные до абсурда, как картина какого-то крутого авангардиста. Боевые действия шли несколько месяцев, а в правительстве слышались угрозы — в случае чего введем чрезвычайное положение. Беженцы тысячами стремились прочь от бандитов и артиллеристских канонад. И вместе с тем шла бойкая торговля на рынках. Восстанавливали разрушенные и строили новые дома рабочие со всех концов России. А рядом заходили на боевой вираж «Крокодилы», прессовали землю гусеницами танковые колонны, щерились стволами блокпосты.
Колонна на небольшой скорости двигалась к городу. Косарев сидел на броне, постукивая пальцами по автомату. За БТРами так же неторопливо тащились машины — грузовики, «Жигули», иномарки. Приучены — боевую технику не обгоняют.
Это может быть оценено как враждебный акт и наказано пулеметным огнем.
Вот и Грозный. Окраины города более-менее целые, а центр похож на военный Сталинград. Здесь каждая пядь полита российской кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
За судьбу колонии Гвоздь особенно не беспокоился. Отдавал «дом» в надежные руки. Найти подходящую кандидатуру — проблема, особенно в нынешние времена всеобщего падения нравов. Как сказано в кодексе честных арестантов — «Законе преступного мира, правилах общака и воровской идеи», «Смотрящий в воровской идее должен быть кристально чистым, преданным душой и сердцем идее справедливости».
Философов и идеологов что-то Гвоздь не встречал, так что закон отдавал соцреализмом в стиле кубанских казаков, когда выдавали желаемое за действительное… Вора в законе больше на зоне не было. На роль смотрящего избрали главшпана второго отряда Бздыню. Молодой, но принципиальный, правильный по жизни член «общества». Беспредела не допустит, «тимуровцам» — новоявленным гангстерам, спуску не даст, но и с администрацией будет жестко держаться, на капризы ментовские не поддастся. Тому гарантия — треть срока в помещениях камерного типа провел. Крепкий орешек. Быть ему «законником».
Времена на зоне ныне нелегкие, так что смотрящему новому будет тяжело. Верно сказано в последней воровской маляве — в обращении к честному люду: "Прощелыги сбиваются в банды и наворачивают в одни ворота, прикрываясь при этом масками под бродяг, добывая благо для себя лично. Отсюда страдает Общее и весь воровской люд. Интриги и склоки вошли в жизнь лагерей и тюрем. Все это является чуждым нормам, чуждым людскому и пущено на самотек. Свое ставят выше общих этикетов и интересов, а это уже гадское.
Многие, придя с воли, несут с собой новорусские взгляды. Это пресечь. Здесь им нет места. Запомните, у порядочного люда закон один, и люд в лагерях и острогах должен быть один — воровской. Так было, есть и будет. В наше время есть возможность жить достойно по нашим законам и есть чем ответить мусорам на беспредел и чем удивить. Думайте, братья, а еще лучше — делайте!"
Но это уже не Гвоздя заботы. У него, чувствует, будет немало забот и на воле.
— Ну что, Полосатик, откидываемся? — усмехнулся Гвоздь и погладил по голове здоровенного краткошерстого полосатого кота — его доброго друга.
Держать собственного кота в зоне — большая привилегия. Коту было три года. Подобрали в цехе и привели его зеки, когда тот еще был котенком. Гвоздь, увидев его, сразу понял, что нашел хорошего кореша. Имя дал с намеком — Полосатик, так называют зеков на особом, «полосатом», режиме. И сегодня кот, не видевший в своей жизни ничего, кроме зоны, собирался вместе с хозяином в большой мир.
— Ну все, пора, — Гвоздь взял поудобнее кота и вышел из барака, подставляя лицо первому снегу.
Формальности. Справка об освобождении. Деньги на проезд. Бесполезные слова напутствия командира отряда. И, наконец, визит к «куму» — начальнику оперчасти майору Гамову.
— Садись, Гвоздь, — кивком пригласил Гамов. — Как насчет чайку?
— Благо дарствую. Не надо, гражданин майор.
— Правильно. Из рук «кума» ничего брать нельзя. Так?
— Может, и так.
Они сидели друг напротив друга. Люди примерно одного возраста — под сорок пять. Чем-то похожие друг на друга — оба плотного сложения, физически сильные, волевые, уверенные в себе и своей правоте. Привыкшие, как боксеры, всю жизнь драться на ринге. Опер и вор в законе не питали Друг к Другу добрых чувств, но ценили один другого как опасных и умных противников. Оба жили своими идеями, своей правдой, и у обоих в последнее время эти идеи и правда сильно потускнели, обветшали на ветрах неспокойных времен. Оба считали, что честны перед собой и другими. К рукам Гамова не прилипла за всю жизнь ни одна не праведная копейка. Но и Гвоздь не запятнал себя тем, что поступался воровскими законами в угоду администрации, выторговывая себе какие-то блага.
— Значит, на свободу, — Гамов сложил руки на груди и внимательно разглядывал вора в законе.
— Добавь — с чистой совестью.
— Не добавлю. А не боишься на свободу? Девять лет тут. Прижился. В авторитете. А там…
— Я же не Хилый. Выдюжим.
В прошлом году старого вора Хилого целые сутки искали по всем уголкам, чтобы выдворить на волю. Он умолял оставить его здесь, поскольку не знал, что с ней делать, с враждебной ему волей. Он боялся ее. И она оправдала его самые худшие ожидания. Там было слишком больно, суетно, серо. Через два месяца он прибыл снова. Пробыв на воле неделю, демонстративно, чуть ли не на глазах у всех залез в сумку в троллейбусе и получил новый срок.
— Семь лет, — задумчиво повторил майор. — От звонка до звонка.
— До часа.
— А как иначе? Законнику грех у властей снисхождения просить. — Три правила. Не бойся, не доверяйся, не проси.
— Точно так.
— Как дальше жить будешь, Гвоздь?
— Садовником устроюсь. Или воспитателем в детский сад.
— Понятно… Гвоздь, скоро полтинник грянет. Финишная ленточка уже маячит — при наших профессиях долго не живут. Пора и о душе думать. Сколько людей-то на тебе.
— Это когда было. По-молодости.
— Правильно, был ты по-молодости палачом. Вдумайся в это слово — палач. Приговоры сходок да правилок в исполнение приводил. Подушечкой, удавкой, финкой. Так?
— Что, явку с повинной писать? Давно это было, гражданин майор. Да и народ гнилой был — дятлы, крысятники. Шваль.
— А скольким еще по твоим приговорам билет на тот свет прокомпостировали. Достаточно зла, Гвоздь. Остановись. Крест ведь носишь на груди. Остановись.
— А зачем останавливаться, коли не останавливают? Вы власть — ловите. А мы — воры, воровать должны.
— Власть, — вздохнул Гамов и сделал чуть погромче приглушенное радио. Диктор вещала что-то об очередной катастрофе, сотрясшей Россию.
— Верно, — кивнул Гвоздь. — Не до нас ныне властям. Они друг другом заняты.
— Да, так дальше пойдет — вы к власти и придете, — вдруг вырвалось у Гамова, и в голосе его послышались нотки обреченности.
— А что, — широко улыбнулся Гвоздь.. — Чай не хужее вас будем. Я на министра внутренних дел спокойно потяну. Вот так беспредельщиков держать буду, — он сжал увесистый кулак, весь покрытый татуировками.
Это сегодня купивший за деньги корону вора в законе гангстер кривится при одном упоминании о наколках — где это видано портить тонкие длинные пальцы, подписывающие паркеровской ручкой договора и приказы. Гвоздь всегда свято покрывал себя всеми положенными вору татуировками. И на груди его было вытатуировано пронзенное кинжалом сердце — символ вора в законе.
— И тебя, гражданин майор, не обидим. Ты — кум злой, но справедливый. Братва на тебя сердита, но правоту за тобой признает.
— Вот спасибо.
— Найдем местечко, не бойся.
— А себе-то уже местечко присмотрел?
— Это уж как Господь начертит.
— С утра два быка у ворот дожидаются на «Вольво». Не за тобой?
— Вряд ли. Какое там «Вольво»? Но, к удивлению самого Гвоздя, парочка на «Вольво» дожидалась именно его.
— Смотри, Полосатик, кореша пожаловали, — прошептал Гвоздь, поглаживая выглядывающего из-под пальто кота.
У зеленого «Вольво» стояла знакомая неразлучная парочка — Матрос и Киборг. Матрос — невысокий, подвижный, с худым, нервным, красивым, злым лицом и глазами навыкате, с небольшой сумасшедшинкой. Киборг — огромный детина, чем-то действительно напоминавший Терминатора в исполнении Шварценегера. Они были одеты в одинаковые красные шерстяные пальто. У Матроса пальто было распахнуто, под ним виднелась черная рубашка и толстая золотая цепь, татуированные руки тоже были все в золотых кольцах. «Как петрушка», — подумал Гвоздь.
Чуть в отдалении стоял «Жигуль» с еще двумя корот-кострижеными, тупомордыми быками.
Матрос расчувствовался и едва не прослезился, завидев Гвоздя.
— Тысячу километров отмахали, — оценил заботу Гвоздь.
— Хоть десять, — отмахнулся Матрос. — Гвоздь, на тебя надежа.
— Чего это?
— Везде гадский промысел. Жизни честному люду не стало, Гвоздь. Беспредел одолел, — Матрос распахнулдверь " Вольво " и жестом пригласил вора садиться.
— Излагай.
— Потом. Дома… Сегодня наш праздник.
Глава четвертая
СУДМЕДЭКСПЕРТ
«Эх, ну почему я не дантист?» — в очередной раз с горечью подумал Граерман, сбрасывая скорость и прижимая машину к тротуару. Место было людное. Перед кинотеатром «Встреча» толпились цветочники и торговцы продуктами.
— Куда, мужики? — спросил Граерман, распахивая дверь.
— В Рогове, — сказал высокий, одетый в хлопчатобумажный пятнистый военный комбинезон и обутый в кроссовки, прыщавый парень лет двадцати пяти-тридцати на вид, похожий чем-то на деревенского дурачка. Его плечо оттягивал свернутый палас, а у ног стояли две хозяйственные сумки.
— Сколько не жалко? — осведомился Граерман.
— Ну, две сотни, — помялся приятель прыщавого — кряжистый, с широкими ладонями, одетый в коричневую куртку с надписью по-английски «Нью-йоркские буйволы», «работяга». Его жиденькие волосы едва прикрывали розовую лысину.
— Обижаешь, — покачал головой Граерман.
— Ну, — «работяга» прищелкнул языком. — Ну две с половиной.
— Да туда пилить-то сколько. И дорога плохая. Три.
— Ладно, — нахмурился прыщавый. Хозяйственные сумки и палас затолкали в багажник.
«Шестерка» резво рванулась вперед — к выезду из города.
Граермана продолжали терзать невеселые мысли. Как-то по-дурацки получалось все в жизни в последнее время. Где это видано — занимающийся извозом еврей?! Да, это завоевание последних исторических лет. Эх, стал бы, как советовали родственники, дантистом, стриг бы по сто пятьдесят долларов за один зуб из металлокерамики и горя бы не знал. ан нет — призвание нашел — трупы резать. Стал судебно-медицинским экспертом. Что тут скажешь? Успокаивать себя тем, что любишь свою работу, что стал в ней классным специалистом? Конечно, греет душу. Вот только второй месяц зарплату не платят. Да и то, что платили, может назвать зарплатой только большой шутник. Вот и приходится калымить.
Рисковать, можно сказать, жизнью, возить Бог знает кого черт знает куда.
Граерман покосился на пассажиров. Что за люди? Знать бы, чего у них на уме? Может, накинут удавку на шею и выбросят из машины, как две недели назад водителя «Волги», — приходилось делать вскрытие… Тьфу, прочь подобные мысли. К людям надо относиться с доверием. Обычные деревенские мужики — святая пропойная русская простота. Вон, ковер в городе прикупили.
— А тебе как, хозяин, по дороге, или мы тебя напрягаем? — осведомился «работяга».
— За грибами собрался. Почти по дороге.
— За грибами, — обрадовался «работяга». — Тогда тебе под Сосновку надо. Там во какие белые выдались, — судя по его жесту, шляпки у белых под Сосновкой были размером со сковородку «Тефаль».
— Я на прошлой неделе, — оживился Граерман, — на восток ездил. Там плоховато.
— Ну, ты нашел, куда ездить…
Граерман действительно собрался за грибами, и попутчики подвернулись ему очень кстати. Страсть к сбору грибов у него была застарелой и горячей. И тема действительно его интересовала. Он надеялся выведать у попутчиков какие-нибудь секреты.
За разговором остался позади город, пошли пригородные поселки, а потом леса. Машина бежала гладко, хорошо. Мотор работал как часы. Никто бы не сказал, что «шестерке» скоро десять лет. Выглядела она, как новенькая. Впрочем, Граерман не слишком гонял ее. Больше она стояла в гараже — до последнего времени, пока не перестали платить зарплату и не начались каникулы в платном медицинском колледже, чтениями лекций в котором удавалось отодвинуть угрозу голода. Впрочем, в этом, 1999 мистическом году деньги стали задерживать куда меньше… 1999 — конец эпохи. Что-то должно измениться к лучшему. Или к худшему — как повезет.
— А в прошлом году подберезовиков — тьма в Черных болотах, — качал головой «работяга». — Слышь, хозяин, притормози на минутку…
Граерман нажал на тормоз. А потом мир взорвался брызгами света и боли.
Пришел в себя он, стоя на четвереньках у обочины и тряся головой.
«Кастетом врезал, — профессионально определил суд-медэксперт. — Ушибленная рана мягких тканей головы. Хорошо, если сотрясения не будет».
Где-то рядом слышался рев мотора. Подняв глаза, Граерман увидел буксующую родную «шестерку». За рулем сидел прыщавый. Он давил на газ, но машина никак не могла выбраться из грязи.
— Э, хозяин, подтолкни, — крикнул «работяга», опустив стекло.
— А? — ошарашенно посмотрел на него Граерман.
— Толкай, говорю.
Пожав плечами, Граерман подналег на багажник, и машина начала выползать из грязи.
— Вякнешь ментам — зароем, — крикнул напоследок «работяга». — Будешь молчать — получишь завтра свою машину у кинотеатра «Встреча». Лады ?
— Лады, — кинул зло Граерман и сморщился от пульсирующей боли в затылке.
Родная «шестерка» обдала Граермана выхлопными газами и скрылась вдали. А судмедэксперт, безуспешно попробовав несколько раз остановить проносящиеся мимо машины, понуро поплелся к посту ГИБДД. Идти ему было восемь километров.
Введенный план «Перехват» результатов не дал. Через несколько дней Граерман разуверился, что когда-нибудь вновь увидит свою машину и ее похитителей. Насчет первого он был прав. А вот похитителей ему было суждено повстречать через два года. Да еще при каких обстоятельствах!
Глава пятая
ГРОЗНЫЙ, 1995.
«Мы закончим войну в СССР», — снова вспомнился Косареву душманский лозунг, оказавшийся пророческим. Умирающий, шепчущий слова молитвы «дух» пришел в Россию драться с ненавистными «шурави» и нести знамя священной войны все дальше и дальше.
— Зря молишься, — произнес Косарев на дари. — Твоя шакалья душа не попадет в рай.
— Сын шайтана, — прошептал «дух». — Аллах акбар, — глаза его начали закатываться.
Косарев сплюнул на землю. Все продолжается. Он никогда не уйдет от той войны.
Заканчивалась зачистка населенного пункта. Подразделения объединенной группировки на подходах к селу были встречены ураганным огнем. Артиллерия и вертолеты прошлись по огневым точкам, и теперь с двух сторон военнослужащие ВВ, десантники и милиционеры отрабатывали квартал за кварталом, дом за домом. Тут нельзя зевать — иначе можно быстро нарвешься на минную растяжку или подставиться снайперу и схватишь пулю в спину.
Бандит при зачистке быстро скидывает автомат и превращается в мирного жителя. Он с готовностью ругает Дудаева и заверяет в любви к России. Пока не стемнеет. А там — снова за автомат.
Дом осмотрен. Проверен паспортный режим. Подозрительные задержаны и ждут отправления в фильтрационный пункт. Следующий…
В одном из дворов Косарева и его бойцов встретили автоматным огнем. Среди бандитов затесался тот самый афганский моджахед, душа которого сейчас готовилась к встрече с сатаной.
— Подох, — собровец ткнул «духа» носком ботинка.
— Отвоевался.
С северной окраины донеслись выстрелы. Последние. Зачистка заканчивалась. На улицы вылезали воющие, галдящие, кричащие, рвущие волосы и сыплющие проклятия женщины. Скоро появится телевидение, и вечером на экранах будет показан очередной репортаж о борьбе «федералов» против мирных жителей, среди которых окажутся все без исключения боевики. У Косарева была заветная мечта — пристрелить какого-нибудь журналиста. И не у него одного.
На земле были разложены трофеи — автоматы, два пулемета, цинки с патронами. А так же несколько бандитских трупов — неуправляемая ракета накрыла школу, являвшуюся штабом местной банды.
— Ничего, заживет, — приговаривал фельдшер, перевязывая сипло дышащего солдатика внутренних войск.
— Я в порядке, — хрипел солдат.
Все, мероприятие завершено. Группа МВД — собровцы, омоновцы, оперативники и ППСники, пропыленные, прожженные войной загружались на БТР и отправлялись на базу…
Чечня конца августа девяносто пятого. Война и мир — дико перемешанные, перекрученные до абсурда, как картина какого-то крутого авангардиста. Боевые действия шли несколько месяцев, а в правительстве слышались угрозы — в случае чего введем чрезвычайное положение. Беженцы тысячами стремились прочь от бандитов и артиллеристских канонад. И вместе с тем шла бойкая торговля на рынках. Восстанавливали разрушенные и строили новые дома рабочие со всех концов России. А рядом заходили на боевой вираж «Крокодилы», прессовали землю гусеницами танковые колонны, щерились стволами блокпосты.
Колонна на небольшой скорости двигалась к городу. Косарев сидел на броне, постукивая пальцами по автомату. За БТРами так же неторопливо тащились машины — грузовики, «Жигули», иномарки. Приучены — боевую технику не обгоняют.
Это может быть оценено как враждебный акт и наказано пулеметным огнем.
Вот и Грозный. Окраины города более-менее целые, а центр похож на военный Сталинград. Здесь каждая пядь полита российской кровью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19