А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

«Сеня. Любовь моя». На столе — портвешок «три семерки», банка кильки. Магнитофон древний, катушечный, что-то русско-народное орет. Я ей сразу ксиву в морду и:
— Вера, золотце, давай кошелечек, который утром у рынка взяла.
А она мне в ответ что-то типа: волк позорный... Ну, думаю, тварь, я из тебя душу выколочу. Волоку в отдел. Волоку, стерву, а сам все эту женщину обворованную вспоминаю. И злость во мне сидит нехорошая. Привел... начинаю колоть. Но она пьяная, орет одно: волки, менты, фашисты! Думаю: чем же ей врезать-то? Рукой неудобно, женщина все-таки. А из открытого сейфа несколько «личных дел» агентов выглядывают. Я схватил верхнее и дал ей по башке этим делом. Потом запихнул в «аквариум» на пару часов, чтобы немного протрезвела.
А сам сижу, переживаю... не идет у меня из головы эта мать-одиночка. Ну и злость, конечно. Копила тетка, отказывала себе во всем, а мразь какая-то теперь на ее трудовые будет пьянствовать. Э-э, нет, думаю, я из тебя, мразь, душу выну, притон твой на уши поставлю, но деньги найду.
Вот так вот я сижу, злой как черт, и заходит тот самый опер, что мне посоветовал эту Веру тряхнуть. Посидели мы с ним, покурили. Он мне и говорит:
— Брось ты, Женя, переживать... Займись лучше бумагами, наведи порядок. После твоего предшественника тут неделю разбираться.
И то верно, бардак мне достался в наследство изрядный... Раскрываю я папку, что лежит передо мной. Ту самую папку, которой я Веру по голове стукнул... Раскрываю: агент Иванова. Фото. А с фото на меня смотрит... Вера. Наваждение какое-то, сюрреализм... Может, просто похожа? Ан нет! Читаю: содержит притон, адрес — тот самый, откуда я Веру приволок.
О Господи! Это что же получается? Я ей ее же «личным делом» по башке дал? Ведь кому рассказать — не поверят. Сижу — дурею, совершенно не представляю, как же мне с ней дальше быть. Мне же с ней работать! Пошел к Володе, к тому оперу, что меня на притон навел. Рассказал ему. Он смеется, у него даже слезы на глазах выступили, а мне не до смеха.
— Ну что, — говорит, — иди мирись. Содержательница притона — это ценный агент. На вот тебе для установления контакта...
Дал он мне полбутылки портвейну, иду вынимаю Веру — она же агент Иванова — из «аквариума». Она орет: подонок... ударил меня, синяк поставил. И пальто, надетое на голое тело, распахивает — всем показывает. Вот, мол, синяк. А у нее там этих синяков штук сорок. Всех оттенков, от черного до желтого. Нелегкая работа — притон содержать.
Привожу в кабинет, каюсь:
— Успокойся, Вера, я был не прав... Не признал тебя сразу в горячке. Нам, Вера, с тобой вместе работать, я теперь вместо Игоря.
И еще чего-то такое несу, чуть не заискиваю перед ней, портвешок ей подсовываю. Она в момент его из горла засосала и царственно мне этак:
— Ну ладно, прощаю.
А уже к вечеру я по ее информации взял того орла, который украл кошелек. Доказать это, конечно, не удалось. Но я все-таки его крепко прижал и заставил отдать что-то около двухсот рублей. Больше у него уже не было...
* * *
Вот тебе еще один эпизод. Одновременно с Матильдой передали мне агента по прозвищу Туз. Видимо, потому Туз, что фамилия его Козырев. Тип мелкий, жуликоватый, ранее судимый за колеса, снятые с «Запорожца»... Это, собственно говоря, и был его уровень: снять колесо, обшмонать пьяного, в универсаме подшустрить. Вот тебе и Туз! По существу, шестерка... Познакомился я с ним, но, разумеется, послал запрос в информационный центр. Ждать ответа мне пришлось около двух недель. Конечно, можно дать запрос через главк и получить ответ быстро, но мне не к спеху... так, рутинная проверка.
Я с Тузом уже законтачил, работаю и даже получил от него качественную информацию. Тут приходит ответ ИЦ: гражданин Козырев Феликс Андреевич объявлен во всесоюзный розыск. Ох, мама ты моя! Что же делать-то? Звоню Тузу и назначаю срочную встречу. Причину, разумеется, не раскрываю. Настроение — дрянь, ситуация двусмысленная и непредсказуемая: агент во всесоюзном розыске! Это сколько же голов полетит?
Встретились. Туз сияет, свежим пивком отрыгивает... жизнерадостный.
— Феликс, — говорю, — есть одна проблема. Ты же во всесоюзном розыске.
— А ты что, — отвечает, — не знал? Ну проблема — в розыске!
Действительно, думаю, какой пустяк... Было бы о чем говорить!
— Пойдем, — говорит Туз, — в РУВД. Там тебе все объяснят.
Идем. Я, честно скажу, в напряжении — все жду, в какой момент он побежит, ломанется через улицу или по дворам. Он, однако, никуда не ломанулся, пришли мы в отделение и — прямиком к заместителю начальника ОУР. Так, мол, и так, Игорь Иваныч. А Туз внагляк заявляет, что у него сейчас времени в обрез и он спешит.
— У тебя, Евгений Владимирович, — спрашивает зам, — вопросы есть к Феликсу?
— Какие тут, — говорю, — вопросы?
— Ну тогда, — говорит Иваныч, — ты, Феликс, иди.
Туз встает и выходит. Человек, объявленный во всесоюзный розыск, встает и выходит... Делает нам рукой: чао.
— Ты, Женя, — говорит Иваныч, — сильно в голову не бери. Там такой розыск, что вроде как и не розыск... так, по неуплате алиментов. Да и вообще, его Калининский район объявлял, пусть у них голова и болит. А у нас зато есть нормальный источник.
Занавес!
* * *
Вот так мне открывалось агентурное закулисье, или, если хотите, — Зазеркалье. В нем постоянно наблюдались совершенно шизофренические явления, кривлялись какие-то страшные рожи и уже было непонятно: собака вертит хвостом или хвост собакой?
Так или иначе, но, находясь внутри системы, ты обязан жить по правилам системы, иначе она неминуемо тебя отторгнет. И за «диссидентство» свое придется тебе платить... И здесь возникает очередной парадокс: ты начинаешь ненавидеть дело, которому служишь. При всей очевидной любви к нему.
...Впрочем, я отвлекся. Мы говорим об агентурной работе. Об этой загадочной, полной тайн агентурной работе.
...Продолжаю знакомиться с агентами. Раскрываю личное дело: на нас смотрит приятное, интеллигентное лицо. Агент Галка... Так, чем же знаменита эта дама? «...Постоянно посещает притоны...» Вот те раз! Вот тебе и лицо интеллигентное. В ее рабочем деле пара толковых, собственноручно написанных сообщений. Нормальный почерк, все знаки препинания на месте... мне уже вообще ничего не понятно. Обычно наши клиенты двух слов без мата связать не могут, а про знаки препинания понятие имеют самое смутное. Тем интереснее становится мне агентесса Галка с интеллигентным лицом.
Звоню, представляюсь. И слышу в ответ:
— Надоели вы мне, идиоты.
И трубку бросила. Э-э, нет, думаю, подруга, так не пойдет. Вот она — подписочка-то о сотрудничестве. Набираю номер снова. На этот раз мне отвечают совсем уж неинтеллигентно. Грубо и цинично.
Да что за черт, думаю, и звоню Гене Храброву — тому самому оперу, который курировал Матильду, Туза и Галку до меня. Скис чего-то Гена, когда я свой вопрос задал, смешался.
— Не телефонный, — говорит, — разговор. Лучше давай-ка я к тебе лично подъеду после семи. Посидим потолкуем, по сто граммов хлопнем. А этой стерве пока не звони.
— Ладно, приезжай, — отвечаю. Потом я весь день крутился и про этот инцидент вспоминать мне было некогда. В восьмом часу является Храбров. С бутылкой, закуской и весьма бодрый с виду. Но, чувствую, что-то его грызет. Бодрость его, скорее, напускная... Выпили мы, посидели, потрепались ни о чем, еще выпили. Ну потом я и спрашиваю:
— Так что же это за борзушная агентесса такая, Гена?
— Это, — отвечает Храбров, скривившись, — моя теща, чтоб ей ногу сломать.
Я чуть маринованным болгарским огурчиком не подавился, смотрю на Гену с изумлением. Многое уже понял я про наше агентурное закулисье, но с вербовкой тещи еще не сталкивался.
— Как же так? — спрашиваю, когда с огурцом все же справился.
— Как-как? План, Женя, план... Проверяющего из управления ждали. Нужна была вербовка позарез, понимаешь? А у меня с тещей отношения тогда были тип-топ. Поговорил с ней, она: да нет вопросов... как для родного зятя хорошее дело не сделать?
Гена плеснул себе водки, выпил залпом и продолжил:
— А потом отношения испортились. Так теперь эта старая сука меня совсем заклевала: вот напишу в прокуратуру, вот напишу председателю КГБ! Тебя, дурака, с работы выгонят, погоны снимут...
Я, конечно, товарищу сочувствую, но и смех меня разбирает. Сам же виноват, обзавелся классной агентурой. Жаль, что не дал псевдоним Теща.
— Давай, — говорю, — Гена, я с ней потолкую по-человечески.
— Нет, — кричит он в панике, — ни в коем случае! Сожрет меня с говном.
Такая вот ситуация... Я его несколько раз потом встречал: как, мол, дела?.. А-а, отвечает, полная жопа. Писать никуда она, конечно, не пишет, но постоянно держит на крючке.
Вот уж действительно: особенности национальной агентуры.
* * *
«Брокер, играющий в покер». Художник Петров-Водкин.
Слава Покер был валютчиком. Скупал доллары-марки-кроны у путан, официантов, таксистов. Покер — это не прозвище, фамилия... Вячеслав Лазаревич Покер. Еврей-валютчик. Однажды я прихватил его с хорошей суммой финских марок. Выбор простой: или ты, Слава, попадаешь на всю сумму и, соответственно, заводим дело, или давай сотрудничать.
Слава — с ходу: давайте, Евгений Владимирович, сотрудничать. Осознаю свой гражданский долг... Всегда готов!.. Взвейтесь кострами, синие ночи... Идут пионеры — салют Мальчишу. Он, вообще, парень был веселый, общительный, не дурак выпить-закусить и насчет прекрасного полу тоже. Ни одной круглой попки не пропускал. В КВД был постоянным клиентом.
Итак, Славу я вербанул, и он дал подписку. Встает вопрос о выборе псевдонима, или, если соблюдать принятую терминологию, агентурного прозвища. О, тут каких только перлов не было! Один опер имел склонность давать своим агентессам такие псевдонимы, как Матильда, Жанна, Жозефина... И даже Кармен и Клеопатра. Слава Богу, хоть Нефертити не было. А впрочем, как знать? Может, где и встречалась, не знаю.
А у меня — Слава Покер. Слава, как и большинство евреев, был парнем с чувством юмора. Любил похохмить... Любовь к юмору его и подвела до известной степени. Слава частенько шутил: я, Брокер, работаю Покером. Шутка незамысловатая, но как-то она запомнилась: Покер-Брокер, Брокер-Покер. Тогда как раз все эти словечки на слуху были: маркетинг, бартер, брокер, дилер...
И присвоил я Славе прозвище Брокер. Он, кстати, не возражал, а — напротив — посмеялся. «О, — говорит, — я еврей-то второго сорта. У меня обрезание не сделано. Теперь новое имя обрел, надо бы сделать...» Но никакого обрезания не сделал, а вместо этого напился до невменяемости и попал в вытрезвитель. Там его опустили на полcта баксов и хорошие швейцарские часы. Лучше бы уж он обрезание сделал... дешевле бы вышло.
Но — так или иначе — валютчик Покер стал агентом Брокером. И тут начинается вторая часть нашего рассказа. В ней на сцену выступает оперуполномоченный Петров. И в этом есть нечто мистическое: у Славы фамилия редкая и есть некая игра «фамилия-прозвище». У опера фамилия куда как редкая! Но тоже есть игра. Между собой мы звали его Петров-Водкин. Почему Петров — ясно. Фамилия такая. Почему — Водкин? Думаю, что тоже ясно... Как на физиономии Покера была четко написана его национальность, так и на лице Петрова без труда угадывалось его пристрастие к горячительным напиткам.
Когда-то он был хорошим опером, его ценили. Но алкогольная зависимость привела к полной деградации. Не выгоняли Николая Петровича только потому, что ему совсем уже немного до пенсии оставалось, жалели.
Итак, в один прекрасный, а скорее — ужасный день Николай Петрович Петров-Водкин прибыл на службу, как водится, никакой. Ну каких ему, к черту, карманников ловить? Посадили Колю на бумажную работу, чтобы хоть какой-то толк от него был. Коля похмелился, ручонки дрожать перестали, и — взялся за дело... Ох, лучше бы не брался.
В тот день я попросил его заполнить карточки на моего нового агента Покера-Брокера. Вообще-то это не положено... Но Петров-Водкин, хоть и был алкоголик, однако — кремень, старой закалки оперюга. Лишнего нигде, даже на самой крутой пьянке, не сболтнет. Да и Славу Покера он хорошо знал. Короче, я срочно убегал на задержание и попросил Николая Петровича заполнить карточки, написать рапорт... Ох, лучше бы не просил.
Спустя часа три мы вернулись. Задержание прошло отлично. Взяли трех грабителей. Позже выяснилось — спасли человеческую жизнь. Антиквара, на квартиру которого готовился налет, планировали убить. Так что не зря поработали... В общем, вернулись мы в отличном расположении духа. И у Петрова-Водкина тоже настроение этакое приподнятое. Речь несколько невнятная, но настроение на высоте портвейна «Кавказ».
— Ну что, — спрашиваю, — Николай Петрович, оформил Славу?
— Когда это, — отвечает мне наш заслуженный ветеран с достоинством, — Петров подводил? Все, бля, сделано чин-чинарем. Заполнено, оформлено, подписано у начальника, зарегистрировано у секретчицы. Не боись, Женя, старая гвардия не подведет. Школа!
Я, пребывая в некоторой эйфории после удачной операции, даже умилился. Вот, думаю, действительно — школа! Старая закалка. Пьющий человек Петров-Водкин, но что ни поручи — все выполнит... Однако же спустя какое-то время я, в силу дотошности характера, решил посмотреть «личное дело» Славы Покера. Беру папку с грифом «Совершенно секретно»...
Беру я, значит, в руки эту секретную папку... Уже зарегистрированную... с резолюцией «Утверждаю»... «совсекретную» папку, призванную законспирировать, зашифровать валютчика-информатора Славу... И читаю: агентурное прозвище: Покер. Настоящая фамилия агента: Брокер.
Вот и вся конспирация по Петрову-Водкину.
* * *
А вот тебе еще один сюжетик — про «агента Белова». История на первый взгляд совершенно идиотская, но тоже реальная. Хотя, конечно, твой читатель может не поверить и сказать: э-э, господин сочинитель, таких совпадений не бывает. Однако я готов под присягой заявить: все в этой истории — правда.
Невероятная, сюрреалистическая, шизофреническая реальность. Она порой оказывается гораздо более причудливой и страшной, чем вымысел. Все мы восхищаемся сочинениями Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Зощенко и братьев Стругацких... Не умаляя литературного дара вышеупомянутых писателей, скажу прямо: в нашей уродливой жизни сочинять ничего не нужно! В ней все уже есть! Град обреченный стоит неколебимо. Конечно, он трансформируется. Но трансформируется только внешне, не меняя своей сути...
Эта история началась для меня в восемьдесят третьем, когда я еще не был сотрудником милиции. Я был студентом четвертого курса университета. Пора незрелого максимализма, разочарований и юношеской бесшабашности. Белые ночи, запретный еще Бродский, портвейн за два рубля семь копеек. Распускающаяся сакура, которая вблизи оказалась засохшей березой.
...Итак, история началась с того, что в июне восемьдесят третьего года я вписался в драку в баре на Наличной улице. А нетрезвый мужик, с которым я подрался, оказался опером Петроградского РУВД. Он постращал меня удостоверением, переписал мои данные и сказал, чтобы завтра я — как штык! — был у него. Тогда эта была катастрофа! Ты понимаешь.
Я — чего греха таить? — напуган. Прихожу, он со мной проводит какую-то странную беседу на тему: драться нехорошо. Да, отвечаю, худо. Больше не буду. И все. На этом — все. Только напоследок он мне:
— Но вам следует зайти на Лиговский, 55.
— А что такое? — спрашиваю.
— Там все объяснят. Комната такая-то.
Через знакомых узнаю, что же такое находится на Лиговке, пятьдесят пять. Мама ты моя, отдел спецслужбы. Становится мне еще страшнее. Еду я туда в самых растрепанных чувствах., спецслужба! Это что же? Сейчас смешно, а тогда не до смеха было. Приехал, представился, жду немедленного расстрела в подвале с последующей тайной кремацией. Меня, однако, не расстреливают, на дыбе не подвешивают и даже лампу в лицо не направляют. А ведут со мной странный разговор:
— Ну, Женя, где работаешь-учишься?
— Учусь... Восточный факультет университета, четвертый курс.
— Ага... Так-так... А много ли иностранцев у вас?
— Хватает.
— В общежитии бываешь? С людьми в контакте?
— Бываю. В контакте.
— Так-так... Хорошо. С людьми нужно в контакте быть. Мы все интернационалисты. Ну а водку пьешь?
— Пью, если в хорошей компании, — отвечаю, а про себя думаю: то ли я говорю? Но вроде бы то, потому что мне кивают и разговаривают вполне доброжелательно:
— Верно. В хорошей компании отчего не выпить? Ну а если бы ты о краже услышал, сообщил бы нам?
Естественно, я отвечаю «да». И его, этого опера, мой ответ вполне устраивает.
— Ладушки, — говорит он, — вот тебе бумага, напиши-ка свою автобиографию.
Написал, автобиография в двадцать лет не Бог весть какая длинная. Но вижу, что шансы ее продлить есть — расстрел, кажется, отменяется, тайная кремация тоже... Опер с биографией познакомился, дает еще один лист.
— Перечислите, — говорит, — несколько ваших знакомых по университету.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31