– Но другого я не выдумала. Фантазия ни к черту.
– Ну отчего же, – возразил он. – Очень своевременное решение. Одного я не пойму – ты же вроде спала?
– Страшный сон приснился, – она сделала попытку улыбнуться. Лучше бы не делала. – Проснулась, а тебя со мною нет.
– Потрясающе, – оценил Туманов. – Вот и не верь после этого в байки про судьбу… Побредем со мной, Динка, есть у меня для тебя аналогичный маленький сюрприз. Ты как относишься к алым парусам, плывущим к райской жизни?
И вновь он выкладывался на полную катушку. Благо отдохнул минуты три. И на дне лодки обнаружил удобное «обоюдоострое» весло. Динка корчилась на дне – безропотная, почти неживая; брызги окатывали дрожащее тельце, она захлебывалась, а Туманов лавировал меж камней, справляясь с потоком. Их сносило от места впадения Сузура. Дважды лупило по камням. Трещали борта. Водичка бурлила, придавала сил. Западный берег Черноярки приближался рывками, медленно превращаясь из виртуального в настоящий. Завершающий удар предотвратить он не мог. Бросил весло, упал на Динку, а когда правый борт разнесло в щепки, не стал дожидаться, пока их понесет дальше. Берег понятие непостоянное. Воспользовавшись случаем, он схватил подругу под мышки…
Он выволок ее на внушительного вида «оладушек», покрытый белым налетом. Выдавил из легких воду – пусть покашляет, постонет. Жить будет. Лег рядом, отдышался. По его прикидкам, их проволокло километра полтора. При таком течении – дело рядовое. Он постучал по часам, приложил к уху – тикают как миленькие. До моста, стало быть, километра три. Там пролегает единственная дорога в Зональный. В Зональном три бабки и никаких удовольствий. И посты на каждом углу. Очень весело. А если на юг, то до моста на Бирюлино верст шесть с гаком. Там дневалят ребята в погонах и берут всех подряд. А убивать их жаль, да и нечем. Тоже весело. Через Усть-Каир не сунешься – альпинизм, конечно, штука популярная, но Туманов к ней никаким боком. Так уж сложилось. Возвращаться назад? Жить на этом берегу? Как старик со старухой у синего моря? Постепенно до него стал доходить весь комизм положения. Сколько народу угрохал, а что дальше? Как ни думай, хоть задумайся, а продвигаться можно только параллельно Черноярке – по камушкам, по водопадикам, по всяким красивым штучкам. И что самое смешное, все их предстоящие передвижения распрекрасно будут видны с противоположного берега. Достать не достанут, но нервы попортят. Отсюда вытекает что? Правильно. Всенощная. Он приподнялся на локтях, осмотрелся. В десяти метрах от «оладушка» росла безнадежная скала. За ней – следующая. Между ними – третья. И так весь берег – скалистый камень, который не обойти, не перепрыгнуть. На той стороне потока – лес. Хвала всевышнему, без живых свидетелей. По крайней мере, визуально глаз не режут, и то отрадно. На переднем плане корноухие деревца, побитые бурями, голые стволы, обглоданные короедами. На заднем, за короткой пустошью – сплошные хвойные. Молчат, глазеют недобро.
Он взял Динку на руки, сполз с окатыша. Перебрался через вереницу причудливых валунов и с самого крайнего – здорово смахивающего на приплюснутого с боков гиппопотамчика – перепрыгнул на плоскую плиту, ведущую в полость под скалой. Пролез еще пару глыб и обнаружил впереди довольно вместительный по ширине грот с провисающим в метре от пола потолком. Уложил Динку на сухое, вынул из мешка мокрые бинты, разложил для просушки. Сел рядом, стал мечтать. Минут через десять она зашевелилась.
– Чем тут пахнет? – были ее первые связные слова.
– Тот самый запах, – отозвался он. – Плесень, гниль, свежие горы. Спешу тебя обрадовать, это не сера.
– О господи, – она замерла с откинутой головой. – Что с нами было, скажи, Туманов?
– С нами? – удивился он. – Ничего. Славный денек. Одно тревожит – мы забыли на том берегу палатку и гитару. И костер развести не сможем, потому что камень не горит, а зажигалка отсырела.
– Не смеши, – прошептала она. – У меня ребра болят. Я ими дважды… А то и трижды… Как ты думаешь, это что?
– Это ушибы, – объяснил он серьезно. – Переломов быть не может. Какие, прости меня боже, переломы? Твой скелет – это одна берцовая кость. Лежи смирно.
Он стал расстегивать на ней мокрую одежду. Бережно поддев ладонью за спину, снял, разложил сушиться. Потом взялся стягивать тело бинтом – от поясницы до груди. Он был нежен, она не стонала. В завершение процедуры он поцеловал ее в губы, снял с нее штаны, расстелил их ближе к свету. Сел на корточки и стал любоваться на плод проделанной работы.
– Колючий, – с запозданием пожаловалась она.
– А ты красивая, – с каким-то огорчением констатировал он.
– Опять издеваешься? – вспыхнула Динка.
Он вздохнул:
– Я бы рад. Да не могу. Защемило меня чего-то в нервах. Хочешь, в любви признаюсь?
– Признайся…
– Признаюсь.
Настала тишина. Он растянулся с ней рядом, не касаясь, стал слушать, как за пределами пещеры грохочет, разбиваясь о камни, Черноярка. Она заговорила нескоро.
– Я не знаю, – сказала она тихо. – У нас была другая жизнь или приснилось?.. Как после этого можно продолжать жить? Жизнь – это наказание…
– Можно, Динка, – сказал он убежденно. – Нужно. Жить нужно всегда. Даже если не хочется. И обязательно, чтобы красиво и с большим смыслом. И главное, ребята, сердцем не стареть. Ты полежи, отдохни. Нам еще до ночи куковать. Позже перекусим. Помнишь кашу перловую? И водица под боком, я в ладошках принесу, ты только намекни.
– Нельзя тебе выходить, – прошептала она. – Увидят нас…
– Правильно, – удивился он. – Соображаешь. Но если надо, я выйду… Болит?
– Не знаю… Ты спеленал, я себя не чувствую…
Он встал над ней на колени.
– Будет больно, не молчи.
И принялся медленно, без нажима, ощупывать ее пальцами. Сквозь бинты, конечно, толку не было. Да и мануалист из него был примитивный. Переломы не прощупывались. Дай надежду, боже.
– Ну как?
– Терпимо…
– То есть от вскрытия ты отказываешься? – неловко сострил он.
Она не приняла шутку. Не двигаясь, лежала и слушала, как где-то под толщей пластов, под какофонию реки, капает вода. «Нельзя позволить ей впасть в депрессию, – подумал он. – Из депрессии на почве безысходности есть только два выхода. Либо банка водки, либо веревка».
– Дин, пошути, а? – попросил он.
Пролетели долгие мгновения, прежде чем она улыбнулась – символически, как украла.
– Памперсы забыли выдать…
Он охотно встрепенулся:
– Неужели так серьезно?
– Угу…
– Давно?
– На дереве…
– А-а, – он разочарованно махнул рукой. – На дереве не считается. Вечность прошла. Ты после дерева побывала в двух божьих купелях, где с тебя отмылись не только прошлые грехи, но и часть будущих. Так что расслабься и чувствуй себя свободной от дешевых условностей. Лично меня вот уже который день гнетет глубокая уверенность, что, как побывавшие в аду (то есть ветераны ада), мы имеем право на маленький льготный рай…
– И Гулька во второй раз погиб… – не слушая его, вздохнула она.
– А вот этого я и вовсе не понимаю, – воодушевился Туманов. – Ни для кого не секрет, что мы имеем дело с третьей силой, заинтересованной: а) в уничтожении базы; б) в получении информации о происходящих там перверсиях; в) в переподчинении базы иному боссу. Пока идет разведка. Думаю, три трупа в овраге – акция не преднамеренная, а следствие того, что кто-то из охраны имел слишком большие глаза. За что и схлопотали. Твой Сизиков действовал не один, чую. По крайней мере, лестницу повесил не он. Ты помнишь, чтобы, убегая из Зонального, он имел веревочную лестницу? Не имел. Это бред. Где он ее взял? Нашел? Это первая причина. Вот вторая. Судя по хронологии, он неделю шныряет по лесу, однако в момент нашей встречи впечатления оголодавшего человека как-то не производил, да? Корешками не питался, а имел за плечами новый, раздутый рюкзак. Небритый – да. Грязный – да. (И мы с тобой небритые и грязные.) Но веселый и весьма собой довольный.
– А он всегда такой.
– И тем не менее. Поголодай с недельку – посмотрю я на твое веселье. Отсюда делаем вывод, что в ближайших лесах и предгорьях действует сводный партизанский отряд из представителей родимых спецслужб…
– Боже, какая ходкая тематика, – пробормотала Динка.
– Что? – переспросил он.
– Извини.
– …Знающих, как уберечься от тепловизора, гнуса и вооруженных людей. А также как переплыть горную речку, отследить состояние дел на периметре, а по выполнении доложить. И это тебе не хухры-мухры.
– Ты не фантазируешь?
– Возможно. Твоему приятелю уж точно не повезло. Он не ожидал столь яркого поворота. А кто ожидал? Мы сами с тобой побывали в пекле, а разве ожидали?.. Посуди сама. Между вертолетом и появлением грузовиков прошли жалкие полчаса. А эти архаровцы прямо с корабля рванули на бал. Они не шли, бежали. Они знали, куда бежать. То есть за полчаса – вникаешь? – их собрали, подготовили и навострили. Откуда такая узкая маниакальность?
– Но они не рассчитали… – прошептала Динка.
– Верно. Дела для них пошли неважнецки. Что лишний раз доказывает, что лица, прикосновенные к злодеяниям, никакие не дьяволы. Приспешники дьявола. Так, мелкие рога и копыта.
– Где они?
Туманов помялся.
– Они думают, что мы утонули в реке.
Пещера возмущенно крякнула.
«Ага, – подумал Туманов. – Возвращение к жизни. Чего бы еще наврать?»
– Ты же не считаешь, что они совсем отупели от горя?
– Нет, конечно. Это мы с тобой можем отупеть от горя, а они не имеют права. Им непозволительно. А потому будут искать нас, пока не найдут. Но где? И как долго? Обшаривать оба берега – труд отвратительный. На такие подвиги у них не хватит людей. Они поступят проще. Усилят посты. И будут ждать.
– А мы?
– А мы пойдем на север.
– Ты не оговорился?
– Пойми, о свет очей моих, – сказал он. – Мир не ждут, мир завоевывают. Кто это сказал? Неважно… Я это сказал. А посему мне мерещится фантазия. Пускай нас ночку подождут, мы посумерничаем, поспим, а выступим в предрассветной мгле, когда по земле стелется туман, а в головах у людей – самый Морфей. И не предлагай сидеть в пещере, мы долго не высидим, учти – жратвы остается мало, друг дружку жрать будем. Так что давай, пушной зверек, настраивайся. Где наша не пропадала?
– А где она не пропадала? – ворчливо отозвалась Динка.
Он улыбнулся. Из вежливости.
Он не врал. Ни о любви, ни о мире, который завоевывают. Он отдал бы половину жизни, чтобы вывести эту дрожащую, необычную женщину на белый свет, где нет ни пуль, ни маньяков, уродующих людей. Он посчитал, что сумеет прикинуться прозрачным. Его мало возбуждала дорога через мост в некогда процветающий поселок Зональный. Проходящая по перевалу через кручи Усть-Каира, она контролируется от и до. Включая Карадым, где «агенты присутствия» дают существенный прирост населению. Его план был элементарен. Безумен, но прост. Дойти до моста и отправиться дальше – по пади Черноярки. То есть никуда не сворачивая. До устья километров восемь-девять. Учитывая изрезанный берег и вероятные происки врага, они их одолеют за полдня, а там – ищи-свищи. Тайга не без добрых людей. Аваш не без переправы. Земля – круглая. А стало быть, приоритетная задача – перелететь невидимками охраняемый участок. Перелетят – еще одна клеточка на пути пешки останется позади. Нет – не повезло. Таков спорт.
Он не ложился спать. Опасная это штука. Отдыхал, но в бодрствующем виде. Грыз Алешкин провигил. В три часа пополуночи он нежными поглаживаниями разбудил Динку…
Ночь уходила на убыль, и черная хмарь над лесом приобретала оттенок серого, когда пляж сошел на нет. За крутой излучиной левый берег переходил в вертикальную стену, висящую над потоком. От скалы, подобно ложам в зрительном зале, отрастали вздутые бугры-наросты.
– Останься, – он усадил Динку за камень, а сам по узкой тропе полез наверх. Высунул голову и… ужаснувшись, спрятал обратно. Пся крев! Аж дыхание сперло… Вдоль скалы прохаживался человек! Переждав, Туманов осторожно показал глаз, полагая объективно оценить обстановку и шансы.
Скала завершалась узкой тропой, заваленной камнями. Слева – стена, справа – бесноватая Черноярка. Размахнуться негде… До человека по прямой – метров десять. Позади темень лютая. Что он там делает? Кто его поставил? Туманов напал сзади, как геморрой, едва тот отвернулся и стал прикуривать. И плечи дюжие не смутили. Услыхав хруст камней, человек среагировал, бросил курительные причиндалы. Метнул на шорох приклад. Предвидя выпад, Туманов сотворил юркий вольт – присел, ушел к скале – как фехтовальщик, уходящий от укола. Врезал смачно по животу. Человек охнул. Потерял равновесие и замахал руками. Автомат звякнул о землю. «Сейчас упадет», – со смекалкой, достойной Штирлица, догадался Туманов. Но человек не упал. Вернее, он упал, да не совсем. Провалился в пропасть, но успел уцепиться за край кручи. И повис – вяленой воблой. Наступить на руки? Туманов помедлил, полез в глубину кармана и выудил зажигалку. Фитиль подсох, сработал, язычок пламени осветил багровую физиономию, обросший волосинками рот.
– Помоги, с-сука… – прохрипела физиономия, вращая воспаленными глазами. – Не убивай…
Ручонки цеплялись за камень. Человек пробовал подтянуться, но в целом безуспешно.
– Так не просят, – сказал Туманов. – Ты знаешь, что у тебя рожа красная, как у свеклы? Нет? А ты не напрягайся, не волнуйся, глядишь, побелеешь.
– Урою, падла… – простонал висящий. Никакой логики. Туманов отложил зажигалку. Темнота навалилась… Он сдал чуть вбок, перегнулся через край и увидел широкий выступ в скале, нависающий над течением вроде навеса от непогоды. Ноги человека болтались где-то в метре от покатости «козырька».
– Слушай, мужик, – сказал он. – Ты только не смотри вниз. Боязно. Там метров двадцать, загремишь, как с Фудзиямы, потом костей не соберем. Добро?
– Вытащи… Помоги… – натужно хрипела голова.
– А драться не будешь?
– Не буду… Дай руку…
– А ты повиси еще немного. Чтобы дурь вышла, – посоветовал Туманов. – Только вниз не смотри. Чревато это. До моста далече?
– Рядом… За излучиной… Дай руку, падаю…
– А ты почему здесь? Гуляешь?
– Поставили…
– А на той стороне моста поставили?
– И на той… Помоги, не могу уже…
– А-я-яй, – Туманов укоризненно покачал головой. – На мосту сколько людей?
– Четверо…
– Торчат посменно?
– Не знаю… Когда как… Ну будь человеком, падла… Дай руку…
– Дам, дам, не волнуйся. Стоят на самом мосту?
– Д-да… На мосту… Или в сарае сидят… Там два сарая… Ой, не могу я…
– Ага, – намотал на ус Туманов. – Бортжурнал ведут. Ясненько.
– Ну вытащи, ты… Убью… Ненавижу…
Пусть ненавидит. Лишь бы боялся.
– У тебя рация есть?
– Какая рация… Ты что, издеваешься?..
Верим, верим.
– Слушай, мужик, – Туманов снова высек пламя, присел на корточки. Перекошенное лицо покрылось испариной, руки держались из последних сил – на пальцах выступили жилы. – Ну пошутили и будет. Люблю я пошутить. «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно», помнишь, нет? Тундра, это Гоголь-моголь написал. Ты сейчас легонько разожми пальчики и прыгай. Но сразу падай на колешки и ручонками, ручонками… А не то в самом деле хряпнешься задницей. Ну бывай, не кашляй.
Он встал. Ослабевшие руки разжались, последовал жуткий вой, оборвавшийся очень быстро. Он склонился над обрывом.
– И еще, мужик, – теперь он был вынужден говорить громче – грохот реки не позволял шептать. – Я тебя заклинаю – сиди молчком. Начнешь орать, приду и убью. По-настоящему.
– Ненавижу… бл… падла… – прозвучало с «козырька».
– Вот так, – согласился он. – Не громче.
Ох уж этот цинизм, доходящий до грации… Он вернулся к началу тропы, как к истоку времен, махнул Динке. Она выбралась из-за камня, полезла к нему. Он подал ей руку, прижал к себе на мгновение. Она была горяча, как раскаленная плита… Этого нам еще не хватало!..
– Нормально, Динка, – забормотал он. – Нормально.
– Мне плохо… – прошептала она. – Трясет всю…
– Это фигня, – он улыбнулся. – Геморрагическая лихорадка, ничего страшного. И четвертый десяток за спиной стучит, не забывай о нем, ты же не девочка.
– Нет, мне плохо, Т-туманов, – она стала заикаться. – Это вода виновата х-холодная… Откуда у тебя автомат, с-скажи? У т-тебя не было автомата…
– Был, – сказал он. – Ты просто не замечала. Пошли, Динка.
Рассвет зрел со страшной силой. Вздувался, набухал, как чирей. Еще немного – и лопнет, истечет брызгами. Тогда пиши пропало, преодолеть открытое пространство сможет лишь конкретный невидимка… Он оставил Динку в расщелине недалеко от тропы, а сам подобрался на критическую дистанцию, сел за камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34
– Ну отчего же, – возразил он. – Очень своевременное решение. Одного я не пойму – ты же вроде спала?
– Страшный сон приснился, – она сделала попытку улыбнуться. Лучше бы не делала. – Проснулась, а тебя со мною нет.
– Потрясающе, – оценил Туманов. – Вот и не верь после этого в байки про судьбу… Побредем со мной, Динка, есть у меня для тебя аналогичный маленький сюрприз. Ты как относишься к алым парусам, плывущим к райской жизни?
И вновь он выкладывался на полную катушку. Благо отдохнул минуты три. И на дне лодки обнаружил удобное «обоюдоострое» весло. Динка корчилась на дне – безропотная, почти неживая; брызги окатывали дрожащее тельце, она захлебывалась, а Туманов лавировал меж камней, справляясь с потоком. Их сносило от места впадения Сузура. Дважды лупило по камням. Трещали борта. Водичка бурлила, придавала сил. Западный берег Черноярки приближался рывками, медленно превращаясь из виртуального в настоящий. Завершающий удар предотвратить он не мог. Бросил весло, упал на Динку, а когда правый борт разнесло в щепки, не стал дожидаться, пока их понесет дальше. Берег понятие непостоянное. Воспользовавшись случаем, он схватил подругу под мышки…
Он выволок ее на внушительного вида «оладушек», покрытый белым налетом. Выдавил из легких воду – пусть покашляет, постонет. Жить будет. Лег рядом, отдышался. По его прикидкам, их проволокло километра полтора. При таком течении – дело рядовое. Он постучал по часам, приложил к уху – тикают как миленькие. До моста, стало быть, километра три. Там пролегает единственная дорога в Зональный. В Зональном три бабки и никаких удовольствий. И посты на каждом углу. Очень весело. А если на юг, то до моста на Бирюлино верст шесть с гаком. Там дневалят ребята в погонах и берут всех подряд. А убивать их жаль, да и нечем. Тоже весело. Через Усть-Каир не сунешься – альпинизм, конечно, штука популярная, но Туманов к ней никаким боком. Так уж сложилось. Возвращаться назад? Жить на этом берегу? Как старик со старухой у синего моря? Постепенно до него стал доходить весь комизм положения. Сколько народу угрохал, а что дальше? Как ни думай, хоть задумайся, а продвигаться можно только параллельно Черноярке – по камушкам, по водопадикам, по всяким красивым штучкам. И что самое смешное, все их предстоящие передвижения распрекрасно будут видны с противоположного берега. Достать не достанут, но нервы попортят. Отсюда вытекает что? Правильно. Всенощная. Он приподнялся на локтях, осмотрелся. В десяти метрах от «оладушка» росла безнадежная скала. За ней – следующая. Между ними – третья. И так весь берег – скалистый камень, который не обойти, не перепрыгнуть. На той стороне потока – лес. Хвала всевышнему, без живых свидетелей. По крайней мере, визуально глаз не режут, и то отрадно. На переднем плане корноухие деревца, побитые бурями, голые стволы, обглоданные короедами. На заднем, за короткой пустошью – сплошные хвойные. Молчат, глазеют недобро.
Он взял Динку на руки, сполз с окатыша. Перебрался через вереницу причудливых валунов и с самого крайнего – здорово смахивающего на приплюснутого с боков гиппопотамчика – перепрыгнул на плоскую плиту, ведущую в полость под скалой. Пролез еще пару глыб и обнаружил впереди довольно вместительный по ширине грот с провисающим в метре от пола потолком. Уложил Динку на сухое, вынул из мешка мокрые бинты, разложил для просушки. Сел рядом, стал мечтать. Минут через десять она зашевелилась.
– Чем тут пахнет? – были ее первые связные слова.
– Тот самый запах, – отозвался он. – Плесень, гниль, свежие горы. Спешу тебя обрадовать, это не сера.
– О господи, – она замерла с откинутой головой. – Что с нами было, скажи, Туманов?
– С нами? – удивился он. – Ничего. Славный денек. Одно тревожит – мы забыли на том берегу палатку и гитару. И костер развести не сможем, потому что камень не горит, а зажигалка отсырела.
– Не смеши, – прошептала она. – У меня ребра болят. Я ими дважды… А то и трижды… Как ты думаешь, это что?
– Это ушибы, – объяснил он серьезно. – Переломов быть не может. Какие, прости меня боже, переломы? Твой скелет – это одна берцовая кость. Лежи смирно.
Он стал расстегивать на ней мокрую одежду. Бережно поддев ладонью за спину, снял, разложил сушиться. Потом взялся стягивать тело бинтом – от поясницы до груди. Он был нежен, она не стонала. В завершение процедуры он поцеловал ее в губы, снял с нее штаны, расстелил их ближе к свету. Сел на корточки и стал любоваться на плод проделанной работы.
– Колючий, – с запозданием пожаловалась она.
– А ты красивая, – с каким-то огорчением констатировал он.
– Опять издеваешься? – вспыхнула Динка.
Он вздохнул:
– Я бы рад. Да не могу. Защемило меня чего-то в нервах. Хочешь, в любви признаюсь?
– Признайся…
– Признаюсь.
Настала тишина. Он растянулся с ней рядом, не касаясь, стал слушать, как за пределами пещеры грохочет, разбиваясь о камни, Черноярка. Она заговорила нескоро.
– Я не знаю, – сказала она тихо. – У нас была другая жизнь или приснилось?.. Как после этого можно продолжать жить? Жизнь – это наказание…
– Можно, Динка, – сказал он убежденно. – Нужно. Жить нужно всегда. Даже если не хочется. И обязательно, чтобы красиво и с большим смыслом. И главное, ребята, сердцем не стареть. Ты полежи, отдохни. Нам еще до ночи куковать. Позже перекусим. Помнишь кашу перловую? И водица под боком, я в ладошках принесу, ты только намекни.
– Нельзя тебе выходить, – прошептала она. – Увидят нас…
– Правильно, – удивился он. – Соображаешь. Но если надо, я выйду… Болит?
– Не знаю… Ты спеленал, я себя не чувствую…
Он встал над ней на колени.
– Будет больно, не молчи.
И принялся медленно, без нажима, ощупывать ее пальцами. Сквозь бинты, конечно, толку не было. Да и мануалист из него был примитивный. Переломы не прощупывались. Дай надежду, боже.
– Ну как?
– Терпимо…
– То есть от вскрытия ты отказываешься? – неловко сострил он.
Она не приняла шутку. Не двигаясь, лежала и слушала, как где-то под толщей пластов, под какофонию реки, капает вода. «Нельзя позволить ей впасть в депрессию, – подумал он. – Из депрессии на почве безысходности есть только два выхода. Либо банка водки, либо веревка».
– Дин, пошути, а? – попросил он.
Пролетели долгие мгновения, прежде чем она улыбнулась – символически, как украла.
– Памперсы забыли выдать…
Он охотно встрепенулся:
– Неужели так серьезно?
– Угу…
– Давно?
– На дереве…
– А-а, – он разочарованно махнул рукой. – На дереве не считается. Вечность прошла. Ты после дерева побывала в двух божьих купелях, где с тебя отмылись не только прошлые грехи, но и часть будущих. Так что расслабься и чувствуй себя свободной от дешевых условностей. Лично меня вот уже который день гнетет глубокая уверенность, что, как побывавшие в аду (то есть ветераны ада), мы имеем право на маленький льготный рай…
– И Гулька во второй раз погиб… – не слушая его, вздохнула она.
– А вот этого я и вовсе не понимаю, – воодушевился Туманов. – Ни для кого не секрет, что мы имеем дело с третьей силой, заинтересованной: а) в уничтожении базы; б) в получении информации о происходящих там перверсиях; в) в переподчинении базы иному боссу. Пока идет разведка. Думаю, три трупа в овраге – акция не преднамеренная, а следствие того, что кто-то из охраны имел слишком большие глаза. За что и схлопотали. Твой Сизиков действовал не один, чую. По крайней мере, лестницу повесил не он. Ты помнишь, чтобы, убегая из Зонального, он имел веревочную лестницу? Не имел. Это бред. Где он ее взял? Нашел? Это первая причина. Вот вторая. Судя по хронологии, он неделю шныряет по лесу, однако в момент нашей встречи впечатления оголодавшего человека как-то не производил, да? Корешками не питался, а имел за плечами новый, раздутый рюкзак. Небритый – да. Грязный – да. (И мы с тобой небритые и грязные.) Но веселый и весьма собой довольный.
– А он всегда такой.
– И тем не менее. Поголодай с недельку – посмотрю я на твое веселье. Отсюда делаем вывод, что в ближайших лесах и предгорьях действует сводный партизанский отряд из представителей родимых спецслужб…
– Боже, какая ходкая тематика, – пробормотала Динка.
– Что? – переспросил он.
– Извини.
– …Знающих, как уберечься от тепловизора, гнуса и вооруженных людей. А также как переплыть горную речку, отследить состояние дел на периметре, а по выполнении доложить. И это тебе не хухры-мухры.
– Ты не фантазируешь?
– Возможно. Твоему приятелю уж точно не повезло. Он не ожидал столь яркого поворота. А кто ожидал? Мы сами с тобой побывали в пекле, а разве ожидали?.. Посуди сама. Между вертолетом и появлением грузовиков прошли жалкие полчаса. А эти архаровцы прямо с корабля рванули на бал. Они не шли, бежали. Они знали, куда бежать. То есть за полчаса – вникаешь? – их собрали, подготовили и навострили. Откуда такая узкая маниакальность?
– Но они не рассчитали… – прошептала Динка.
– Верно. Дела для них пошли неважнецки. Что лишний раз доказывает, что лица, прикосновенные к злодеяниям, никакие не дьяволы. Приспешники дьявола. Так, мелкие рога и копыта.
– Где они?
Туманов помялся.
– Они думают, что мы утонули в реке.
Пещера возмущенно крякнула.
«Ага, – подумал Туманов. – Возвращение к жизни. Чего бы еще наврать?»
– Ты же не считаешь, что они совсем отупели от горя?
– Нет, конечно. Это мы с тобой можем отупеть от горя, а они не имеют права. Им непозволительно. А потому будут искать нас, пока не найдут. Но где? И как долго? Обшаривать оба берега – труд отвратительный. На такие подвиги у них не хватит людей. Они поступят проще. Усилят посты. И будут ждать.
– А мы?
– А мы пойдем на север.
– Ты не оговорился?
– Пойми, о свет очей моих, – сказал он. – Мир не ждут, мир завоевывают. Кто это сказал? Неважно… Я это сказал. А посему мне мерещится фантазия. Пускай нас ночку подождут, мы посумерничаем, поспим, а выступим в предрассветной мгле, когда по земле стелется туман, а в головах у людей – самый Морфей. И не предлагай сидеть в пещере, мы долго не высидим, учти – жратвы остается мало, друг дружку жрать будем. Так что давай, пушной зверек, настраивайся. Где наша не пропадала?
– А где она не пропадала? – ворчливо отозвалась Динка.
Он улыбнулся. Из вежливости.
Он не врал. Ни о любви, ни о мире, который завоевывают. Он отдал бы половину жизни, чтобы вывести эту дрожащую, необычную женщину на белый свет, где нет ни пуль, ни маньяков, уродующих людей. Он посчитал, что сумеет прикинуться прозрачным. Его мало возбуждала дорога через мост в некогда процветающий поселок Зональный. Проходящая по перевалу через кручи Усть-Каира, она контролируется от и до. Включая Карадым, где «агенты присутствия» дают существенный прирост населению. Его план был элементарен. Безумен, но прост. Дойти до моста и отправиться дальше – по пади Черноярки. То есть никуда не сворачивая. До устья километров восемь-девять. Учитывая изрезанный берег и вероятные происки врага, они их одолеют за полдня, а там – ищи-свищи. Тайга не без добрых людей. Аваш не без переправы. Земля – круглая. А стало быть, приоритетная задача – перелететь невидимками охраняемый участок. Перелетят – еще одна клеточка на пути пешки останется позади. Нет – не повезло. Таков спорт.
Он не ложился спать. Опасная это штука. Отдыхал, но в бодрствующем виде. Грыз Алешкин провигил. В три часа пополуночи он нежными поглаживаниями разбудил Динку…
Ночь уходила на убыль, и черная хмарь над лесом приобретала оттенок серого, когда пляж сошел на нет. За крутой излучиной левый берег переходил в вертикальную стену, висящую над потоком. От скалы, подобно ложам в зрительном зале, отрастали вздутые бугры-наросты.
– Останься, – он усадил Динку за камень, а сам по узкой тропе полез наверх. Высунул голову и… ужаснувшись, спрятал обратно. Пся крев! Аж дыхание сперло… Вдоль скалы прохаживался человек! Переждав, Туманов осторожно показал глаз, полагая объективно оценить обстановку и шансы.
Скала завершалась узкой тропой, заваленной камнями. Слева – стена, справа – бесноватая Черноярка. Размахнуться негде… До человека по прямой – метров десять. Позади темень лютая. Что он там делает? Кто его поставил? Туманов напал сзади, как геморрой, едва тот отвернулся и стал прикуривать. И плечи дюжие не смутили. Услыхав хруст камней, человек среагировал, бросил курительные причиндалы. Метнул на шорох приклад. Предвидя выпад, Туманов сотворил юркий вольт – присел, ушел к скале – как фехтовальщик, уходящий от укола. Врезал смачно по животу. Человек охнул. Потерял равновесие и замахал руками. Автомат звякнул о землю. «Сейчас упадет», – со смекалкой, достойной Штирлица, догадался Туманов. Но человек не упал. Вернее, он упал, да не совсем. Провалился в пропасть, но успел уцепиться за край кручи. И повис – вяленой воблой. Наступить на руки? Туманов помедлил, полез в глубину кармана и выудил зажигалку. Фитиль подсох, сработал, язычок пламени осветил багровую физиономию, обросший волосинками рот.
– Помоги, с-сука… – прохрипела физиономия, вращая воспаленными глазами. – Не убивай…
Ручонки цеплялись за камень. Человек пробовал подтянуться, но в целом безуспешно.
– Так не просят, – сказал Туманов. – Ты знаешь, что у тебя рожа красная, как у свеклы? Нет? А ты не напрягайся, не волнуйся, глядишь, побелеешь.
– Урою, падла… – простонал висящий. Никакой логики. Туманов отложил зажигалку. Темнота навалилась… Он сдал чуть вбок, перегнулся через край и увидел широкий выступ в скале, нависающий над течением вроде навеса от непогоды. Ноги человека болтались где-то в метре от покатости «козырька».
– Слушай, мужик, – сказал он. – Ты только не смотри вниз. Боязно. Там метров двадцать, загремишь, как с Фудзиямы, потом костей не соберем. Добро?
– Вытащи… Помоги… – натужно хрипела голова.
– А драться не будешь?
– Не буду… Дай руку…
– А ты повиси еще немного. Чтобы дурь вышла, – посоветовал Туманов. – Только вниз не смотри. Чревато это. До моста далече?
– Рядом… За излучиной… Дай руку, падаю…
– А ты почему здесь? Гуляешь?
– Поставили…
– А на той стороне моста поставили?
– И на той… Помоги, не могу уже…
– А-я-яй, – Туманов укоризненно покачал головой. – На мосту сколько людей?
– Четверо…
– Торчат посменно?
– Не знаю… Когда как… Ну будь человеком, падла… Дай руку…
– Дам, дам, не волнуйся. Стоят на самом мосту?
– Д-да… На мосту… Или в сарае сидят… Там два сарая… Ой, не могу я…
– Ага, – намотал на ус Туманов. – Бортжурнал ведут. Ясненько.
– Ну вытащи, ты… Убью… Ненавижу…
Пусть ненавидит. Лишь бы боялся.
– У тебя рация есть?
– Какая рация… Ты что, издеваешься?..
Верим, верим.
– Слушай, мужик, – Туманов снова высек пламя, присел на корточки. Перекошенное лицо покрылось испариной, руки держались из последних сил – на пальцах выступили жилы. – Ну пошутили и будет. Люблю я пошутить. «Смеяться, право, не грешно над тем, что кажется смешно», помнишь, нет? Тундра, это Гоголь-моголь написал. Ты сейчас легонько разожми пальчики и прыгай. Но сразу падай на колешки и ручонками, ручонками… А не то в самом деле хряпнешься задницей. Ну бывай, не кашляй.
Он встал. Ослабевшие руки разжались, последовал жуткий вой, оборвавшийся очень быстро. Он склонился над обрывом.
– И еще, мужик, – теперь он был вынужден говорить громче – грохот реки не позволял шептать. – Я тебя заклинаю – сиди молчком. Начнешь орать, приду и убью. По-настоящему.
– Ненавижу… бл… падла… – прозвучало с «козырька».
– Вот так, – согласился он. – Не громче.
Ох уж этот цинизм, доходящий до грации… Он вернулся к началу тропы, как к истоку времен, махнул Динке. Она выбралась из-за камня, полезла к нему. Он подал ей руку, прижал к себе на мгновение. Она была горяча, как раскаленная плита… Этого нам еще не хватало!..
– Нормально, Динка, – забормотал он. – Нормально.
– Мне плохо… – прошептала она. – Трясет всю…
– Это фигня, – он улыбнулся. – Геморрагическая лихорадка, ничего страшного. И четвертый десяток за спиной стучит, не забывай о нем, ты же не девочка.
– Нет, мне плохо, Т-туманов, – она стала заикаться. – Это вода виновата х-холодная… Откуда у тебя автомат, с-скажи? У т-тебя не было автомата…
– Был, – сказал он. – Ты просто не замечала. Пошли, Динка.
Рассвет зрел со страшной силой. Вздувался, набухал, как чирей. Еще немного – и лопнет, истечет брызгами. Тогда пиши пропало, преодолеть открытое пространство сможет лишь конкретный невидимка… Он оставил Динку в расщелине недалеко от тропы, а сам подобрался на критическую дистанцию, сел за камень.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34