Я забыла сказать, что в это время начинался Великий Пост.
– Ты не желаешь совершить религиозный обряд?
– Вы с ума сошли!
– Нисколько. У меня недавно появилась совершенно потрясающая идея, и мне нужна твоя помощь. В кармелитском монастыре есть один тридцатипятилетний монах-послушник, на мой взгляд это не просто великолепный мужчина, а само средоточие всех мужских достоинств; я присматриваюсь к нему уже полгода и твердо решила, что он должен удовлетворить меня, поэтому мы сделаем так: пойдем к нему на исповедь, расскажем ему что-нибудь непристойное, он возбудится, и я абсолютно уверена, что большего не потребуется, потом затащим его в укромное местечко, лучше всего в его келью, и выжмем из него все соки. Но это еще не все: после этого отправимся на причастие, украдем облатки, принесем их домой и найдем другое, совсем нехристианское, применение этим отвратительным символам.
Я пришла в восторг, но осмелилась заметить, что из двух этих предложений первое вдохновляет меня больше.
– С тех пор, как я перестала верить в Бога, – пояснила я, – профанация, которую вы предлагаете, кажется мне чистейшим и в высшей степени бесполезным ребячеством.
– Верно, это ребячество, – ответила она, – я и не отрицаю этого. Однако оно воспламеняет мое воображение, кроме того, такие поступки надежнее всего оберегают от возврата к предрассудкам, потому что нельзя всерьез принимать вещи, с которыми обращаются подобным образом. Стоит ли добавлять к этому, что я все еще сомневаюсь в твоей непреклонности?
– Ах, Клервиль, выбросьте из головы все свои сомнения! – возмущенно заговорила я. – Вы ошибаетесь, дорогая, и быть может, мой атеизм укоренился еще глубже, чем ваш. Во всяком случае он не покоится на таких глупостях, какие вы предлагаете. Да, я присоединюсь к вам, потому что эта затея вам нравится, однако для меня это будет просто мимолетным развлечением, но ни в коем случае не послужит укреплению моего духа.
– Если хочешь, Жюльетта, – кротко сказала Клервиль, – мы сделаем это ради одного лишь развлечения.
– Соблазнить монаха через посредство исповеди – прекрасный и достойный поступок, однако, согласитесь, звездочка вы моя путеводная, что осквернить круглый кусочек теста, который по чистой случайности сделался святыней для идиотов, – это то же самое, что разорвать или сжечь клочок бумажки.
– Согласна с тобой, но твой клочок бумажки не является священным атрибутом, между тем как половина Европы придает исключительное значение облатке, которую они с трепетом называют телом христовым, и распятию, вот почему я обожаю профанировать их: я оскорбляю тем самым общественное мнение, которое немало меня забавляет, я плюю на предрассудки, которыми меня пичкали в детстве и отрочестве, я изгоняю их из своего сердца, и это меня возбуждает в конце концов.
– Тогда идемте, – сказала я, поднимаясь.
Наши простые безыскусные туалеты как нельзя лучше соответствовали нашему намерению; брат Клод, несомненно, принял нас за образцовых добропорядочных прихожанок и немедленно занял свое место в исповедальне.
Первой открыла огонь Клервиль. Когда настала моя очередь, я поняла по напряженному молчанию бедного монаха, что моя подруга ринулась в атаку с открытым забралом и что следует изменить тактику.
– О, отец мой, – проворковала я, – снизойдете ли вы выслушать ужасные вещи, в которых я хочу исповедаться.
– Мужайтесь, дитя мое, – запинаясь, пробормотал Клод, – ибо велика доброта и милость Господа, и Он поймет вас. Так в чем вы хотите признаться?
– В тяжких прегрешениях, отец мой, в грехах, на которые каждодневно толкает меня мое невероятное распутство; хотя лета мои невелики, я нарушила все заповеди, а главное, я перестала, – да, да, перестала! – молиться, и душа моя не принимает Бога. Помолитесь же за меня, потому что я в полном отчаянии! А мои отвратительные поступки… Вы содрогнетесь, когда о них услышите, и я право не решаюсь…
– Вы замужем?
– Да, святой отец, но не проходит и дня, чтобы я не обманывала своего супруга самым отвратительным образом.
– Выходит, у вас есть любовник или, может быть, виной тому общество, в котором вы живете?
– Меня постоянно терзает непонятная, неукротимая страсть к мужчинам, да и к женщинам также. Страсть ко всему развратному…
– Может быть, все дело в вашем темпераменте? Возможно, он слишком несдержан…
– Не то слово, отец мой! Он у меня ненасытен. Он все глубже и глубже увлекает меня в пучину порока, и я боюсь, что не выдержу больше, и никакая религия мне не поможет. Но смею ли я признаться, что прямо сейчас, в этот самый момент, я испытываю удовольствие от нашей тайной беседы, у меня уже начинаются судороги… Я знаю, что нет мне прощения, но ведь я пришла сюда в поисках Бога, и кого же вижу в этом святом месте? Обольстительного мужчину в рясе, но, увы, не Спасителя. Бедняга дрожащим голосом прервал мои излияния:
– Дочь моя, меня безмерно огорчает ваше состояние и только великое покаяние и великое искупление…
– Ах, я готова вынести все, что угодно, лишь бы снова увидеть вас! Ну почему служители Бога бывают столь очаровательны, почему они отвлекают нас от того единственного, ради чего мы приходим сюда? Знайте же, святой отец, что наша беседа не наполнила мою душу покоем, напротив… Слова ваши встревожили мне не совесть, а сердце: я пришла искать мира и успокоения, но обрела только вожделение… Можем ли мы встретиться в другом месте? Меня пугает этот мрачный ящик. Я умоляю вас хоть на короткое время перестать быть божьим человеком, умоляю хоть на мгновение сделаться возлюбленным Жюльетты!
Возбуждение Клода выдало в нем истинного кармелита: святой отец мгновенно капитулировал перед молочно-белыми грудями с розоватыми сосками, которые я, как бы невзначай, выставила напоказ, перед моими сверкающими глазами, отчаянными жестами, перед моими спотыкающимися речами, которые свидетельствовали о моей греховной страсти.
И он заговорил по-другому, сдерживаясь из последних сил:
– Ваша прекрасная подруга только что предлагала мне вещи, на которые намекает ваш блуждающий взор и которых я сам страстно жажду… О, вы – две сирены, ваши сладкие речи кружат мне голову, я не могу больше сопротивляться… Давайте уйдем из церкви, у меня есть маленькая комнатка неподалеку, и если вы согласны, я сделаю все, что в моих силах, чтобы утешить вас.
Вслед за тем он выскочил из исповедальни и схватил Клервиль за руку:
– Идемте со мной, милые дамы; сам сатана послал вас искусить меня, а он – достойный соперник Всевышнего и на этот раз он победил.
Мы вышли из церкви. На улице была уже ночь, луна пряталась в тучах, и Клод наказал нам идти в отдалении следом за ним, не теряя его из виду. Мы прошли заставу Вожирар и скоро оказались в мрачной и холодной келье. Клод, еще не оправившийся от смущения, предложил нам сладости и ликер.
– Милый друг, – улыбнулась моя подруга, – давай обойдемся без всяких условностей и без ненужной мистики. Мы знаем, с кем имеем дело, ты нам нравишься, да что я говорю? – мы просто сгораем от желания совокупиться с тобой. Поэтому не сердись на нашу невинную хитрость, ибо мы не были уверены, что наши усилия увенчаются успехом. О себе я скажу прямо: я боготворю тебя вот уже целый год, а сегодня два часа истекала соком в предвкушении твоего члена. Вот взгляни, – продолжала либертина, задирая свои юбки, – взгляни, до чего ты меня довел. Скажи, разве эта клетка не подходит для твоей птички?
После этого она бухнулась в кровать и, притянув монаха к себе, обнажила его орган.
И орган этот был великолепен.
– О, Жюльетта, ты только посмотри на это божество! – закричала Клервиль, едва не теряя сознание. – Возьми в руку эту мачту, если только сможешь обхватить ее, и направь в мою норку, а потом я сделаю то же самое для тебя.
Клервиль закатила глаза; набухшая кровью дубина вонзилась в ее вагину, уже залитую спермой, трепещущую от вожделения. О, друзья мои, не зря поминают кармелитов, когда хотят выразить всю мощь восставшего члена. Инструмент нашего Клода, сравнимый разве что с членом мула, имел больше двадцати сантиметров в окружности и сантиметров тридцать в длину, включая головку, и эту головку я, наверное, не смогла бы обхватить двумя руками. Это был самый благородный гриб, самый румяный гриб, какой только может представить человеческое воображение. Мало того: в силу какой-то прихоти матушки-Природы, какого-то чуда, которое она творит лишь для немногих избранных, Клод был оснащен тремя яичками… А как же они были велики и тяжелы в своей туго натянутой оболочке! Кстати, он признался, что за последний месяц не пролил ни капли спермы. Зато какой ливень хлынул во влагалище Клервиль в тот момент, когда божественная головка коснулась самого дна ее пещерки! И это неописуемое извержение унесло мою сластолюбивую подругу на седьмое небо. Удовлетворяя ее, Клод искусно ласкал пальцами мой клитор, и скоро исторг и из меня обильную порцию спермы. Монах в изнеможении откинулся назад, я завладела его членом и через некоторое время, благодаря умелым действиям, привела его в прежнее состояние.
Клод, оттолкнув мою руку, вновь приготовился нырнуть в разверзтое влагалище…
– Нет, нет, – проговорила Клервиль, отстраняя своего неистового любовника, – прежде пусть Жюльетта оближет мне клитор.
Клод, чтобы не оставаться безучастным в продолжение этой успокаивающей процедуры, одной рукой придерживал нижние губки моей подруги, другой ласкал мне влагалище; однако, словно норовистый конь, которого невозможно удержать в узде, через минуту Клод снова бросился в вожделенную пещеру, оттолкнув мою голову, но не убирая пальцев из моего влагалища.
– О, скотина, он же убьет меня! – заезжала Клервиль. – Клянусь спермой Всевышнего, я не могу больше терпеть эту пытку! Каждый толчок разрывает меня на куски, у меня уже не осталось спермы; ты можешь хотя бы поцеловать меня, свинья ты эдакая? Засунь же свой язык мне в рот, как ты сунул свою колотушку в мое чрево! О, гром и молния! Я кончаю… Но ты не смей этого делать, – быстро добавила она, сбрасывая с себя его тело быстрым движением сильных бедер. – Не вздумай кончить, я хочу еще раз побаловаться с тобой.
Однако бедняга Клод не смог больше сдерживаться и приготовился сбросить вторую порцию семени; увидев это, я схватила его член и, потрясая им, направила кипящую струю в широко раскрытую вагину Клервиль. Так я спермой тушила пожар, разгоревшийся также от спермы.
– О, лопни мои глаза! – взвыла Клервиль, поднимаясь на ноги. – Этот костолом едва не разорвал меня на части… Мне кажется, что ты не выдержишь этого натиска, Жюльетта.
Тем не менее она не отпустила монаха и начала усиленно растирать и разминать его копье; чтобы привести его в боевое состояние, она хотела взять его в рот, но инструмент служителя Бога не поместился там – она не смогла обхватить его даже губами; тогда распутница избрала другую тактику: вставила два пальца в его задний проход, очевидно, зная, что монахи, как прирожденные содомиты, не могут устоять против такого средства, и на ее вопрос, заданный с обезоруживающей прямотой и бесстыдством, Клод смущенно признался, что в молодости часто играл в такие игры со своими собратьями.
– В таком случае мы тоже будем содомировать тебя, – обрадовалась Клервиль и, перевернув Клода на живот, расцеловала ему ягодицы и пощекотала язычком анус. – Сейчас мы это сделаем, – деловито продолжала она, доставая неизвестно откуда взявшийся искусственный орган, – сейчас я стану твоим любовником. Наклонись, друг мой, я сама займусь твоей задницей, а после этого, если хочешь, можешь сделать то же самое с нами. – С этими словами она подставила свои ягодицы к самому лицу монаха. – Скажи, разве это хуже, чем куночка, с которой ты только что тешился? И пойми, дурья твоя голова, что мы шлюхи, отъявленные шлюхи, мы хороши с обеих сторон, и уж если мы приходим куда-нибудь сношаться, так для того, чтобы ублажить все части своего тела. Принимайся за работу, скотина, член твой уже готов: отделай эту юную прихожанку, которая так мило исповедовалась перед тобой, прочисти ей вагину, и пусть это будет для нее искуплением грехов; только постарайся как следует – так же, как старался со мной.
И она, взявши в руку чудовищный, налившийся кровью предмет, повернула монаха ко мне. Я лежала, раскинув в стороны свои похотливые ляжки и обнажив алтарь, жаждущий своего жреца. Однако даже я, великая блудница, повидавшая лучшие в Париже мужские члены, была неспособна сразу, без подготовки, принять его. Клервиль сжалилась надо мной: смочила слюной мои нижние губки и колоссальное полушарие, венчавшее инструмент Клода, после чего, надавливая одной рукой на мои ягодицы и медленно сокращая расстояние между мишенью и снарядом, ввела член на глубину нескольких сантиметров. Подстегиваемый нетерпением, Клод вцепился мне в бока, грязно выругался, застонал, разбрызгивая слюну, и с треском и хрустом взломал ворота. Крепость пала, но его торжество стоило мне дорого: никогда я так обильно не обливалась кровью с того самого дня, как потеряла невинность; однако острая боль скоро сменилась неописуемым блаженством, и на каждый выпад своего победителя я отвечала восторженным стоном.
– Спокойнее, спокойнее, – приговаривала Клервиль, удерживая моего всадника, – не дергайся так сильно: я не могу вставить эту штуку в твой зад; ты ведь помнишь, что я обещала совершить с тобой содомию.
Клод несколько притих, Клервиль раздвинула ему обворожительные ягодицы, и искусственный орган плавно вошел в его чрево. Эта операция, столь желанная и столь необходимая для распутницы, еще сильнее распалила его: он начал извиваться, громко стонать и скоро испытал оргазм. Я даже не успела выскользнуть из-под него, но если бы это случилось не так неожиданно, я все равно бы этого не сделала. Ведь опьяненный страстью человек глух к голосу рассудка.
– Теперь моя очередь, – заявила Клервиль, – и пощады ему не будет, Вот тебе моя жопка, бычок ты наш дорогой, видишь, как она изнывает от жажды; даже если ты порвешь ее в клочья, мне наплевать. Бери колотушку, Жюльетта, прочисти ему задницу, а я буду вкушать эти сладкие плоды, которыми ты только что наслаждалась.
Монах, вдохновленный моими ласками, роскошным зрелищем, Которое представляли собой ягодицы Клервиль, и манящей, как будто даже улыбающейся норкой между ними, не замедлил обрести твердость в чреслах; я облизала анус блудницы, потом священный дротик любимца христова. Но как тяжко досталось моей подруге это проникновение! Монах раз двадцать, дрогнув, падал духом и отступал и двадцать раз возобновлял приступ; зато настолько искусно действовала Клервиль, настолько умелы были ее маневры и велика ее жажда этого члена, что в конце концов он вошел по самые корешки волос в ее потроха.
– Он сейчас искалечит меня! – застонала она, едва это случилось.
Она хотела вырваться, избавиться от беспощадного меча, 'вонзившегося в ее нутро. Но было слишком поздно. Устрашающее оружие вошло в нее все, без остатка, и теперь составляло нерасторжимую живую –связь между нею и оруженосцем.
– Ах, Жюльетта, – отдышавшись, произнесла Клервиль, – оставь его в покое: он уже достаточно возбужден, теперь твоя помощь больше нужна мне, чем его заднице твоя колотушка. Иди ко мне и ласкай меня скорее, иначе я сейчас умру.
Несмотря на ее мольбы, я не оставила без внимания анус монаха – я просто прижала палец к клитору подруги и начала массировать его. И тут случилось чудо: благодаря моей нежной ласке она успокоилась и с восхитительным мужеством отдалась на милость победителя.
– В самом деле, – вздохнула она минуту спустя, – я переоценила свои возможности. Я не советую тебе, Жюльетта, повторять мой опыт: это может стоить тебе жизни.
Клод тем временем дошел до кульминации; он начал мычать, реветь, рычать, изрыгать нечленораздельные проклятия и, наконец, в самых потаенных глубинах сластолюбивого тела оставил свидетельство переполнявшей его радости.
Клервиль вышла из этого испытания истерзанная и как-то сразу поникшая; я встала на четвереньки, собираясь заменить ее
– Я запрещаю тебе, – непреклонно заявила она. – Не стоит рисковать жизнью ради минутного удовольствия. Ведь это не человек, а буйвол. Я готова поклясться чем угодно, что до сегодняшнего дня он не мог найти себе подходящую женщину.
И монах молча кивнул в знак согласия. Во всем Париже, признался он, только задница настоятеля могла выдержать его член.
– Ого! Так ты до сих пор с ним сношаешься? – спросила заинтригованная Клервиль.
– Довольно часто.
– Как же ты служишь мессы и отпускаешь грехи, если осквернил себя подобной мерзостью?
– А что тут особенного? Из мужчин самый верующий тот, кто служит множеству богов.
– Милые дамы, – продолжал священнослужитель, усаживаясь между нами и поглаживая наши ягодицы, – неужели вы всерьез думаете, будто мы уделяем религии больше внимания, чем вы сами?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80