И вот сейчас, глядя на вещи, доставаемые из шкафов и комодов, Муравьев понимал, что кто-то до них здесь что-то очень тщательно искал. Часто бывая на обысках, он привык к этой неприятной, но тем не менее неизбежной работе оперативника. Привык, что перед ним раскрывалась чужая жизнь, никому дотоле не известная. Привык и смирился с этим, как не останавливаешь себя, когда с любопытством заглядываешь в освещенные окна чужих квартир на первом этаже.— Игорь, — к нему подошел Белов, — мне кажется, что до нас здесь что-то искали.— Отпечатки?— Не видно, эксперт все внимательно посмотрел. Наверное, работали в перчатках.— Ты обратил внимание на чемоданы в шкафу?— Да.— Сколько их?— Два.— Там был третий. — Они подошли к шкафу. — Смотри, вещи вывалены в угол. А судя по всему, покойный был мужик аккуратный. Кроме того, носильных вещей нет. Никаких, кроме старого френча. Позови-ка сюда дворника.— Звали, товарищ начальник? — Дворничиха стрельнула любопытными глазами по сторонам.— Скажите, у покойного были хорошие вещи?— Да вон их сколько, целая гора.— Нет, не это, я имею в виду костюмы, пальто.— А то как же, он одевался здорово.— Вы не могли бы припомнить, что именно у него было?— Перво-наперво, товарищ начальник, пальто кожаное на меху, потом костюмы, летний, коричневый, и синий, уж не знаю из какого материала, плащ габардиновый. Боле не припомню. Да, халат у него был еще шелковый полосатый. Я ему телеграмму передала, так он в ём был.— Этот?— Он самый.Игорь сунул руку в карман халата, вынул телеграмму. «Буду Москве завтра остановлюсь обычно у З.».
— Приобщи к делу.— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?— Около девяти.— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.— А зачем нам это?— А если он был не один?— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.Дворничиха пришла минут через пять.— Звали?— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.— Вера Симакова.— Она во сколько открывает?— В девять.— А приходит-то раньше.— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, — только скоренько, ладно? Белов Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.— Вот она, керосинка, — сказала Климова.— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.— М-может, еще чего…— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.— Милиция. — Сергей достал удостоверение.— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.— Я по другому вопросу.— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.— Вас зовут Вера?— Вера Анатольевна Симакова.— Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?— Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?— Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?— А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?— Почему барыга?— Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.— Убили, это правда, но не он.— Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.— Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?— Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…— Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.— Ну а из незнакомых военный шел.— Какой военный?— Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.— Такая, как у меня?— Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.— Папаха!— Вот точно, папаха.— А какие у него были погоны?— Известно, золотые.— Вы в темноте разобрали?— Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:— Он один был?— Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.— Вы бы могли его узнать? — еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.— А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.— Ну а дальше?— А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.— Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.— Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З. Данилов Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.— А, отпускник, — обрадованно сказал он, — гуляешь?— Дышу.— Это правильно.— Что случилось?— А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.— Ну, что стоим, пошли в дом.— Пошли, пошли, посидим поговорим. — Голос начальника был неестественно весел. — Ты мне скажи, Данилов, — продолжал он, — отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.— Дела, — ворвался в его мысли голос начальника, — поднялся на третий этаж… и одышка.— Это от тулупа, — успокоил Данилов, — одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.— Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.— А сейчас?— Сейчас я как олень — поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы — семьдесят девять. Фонарик засветить?— Да нет, я уже. — Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. — Прошу. — Он посторонился, пропуская гостя.— Свет-то зажги.Данилов щелкнул выключателем.— Да, — начальник оглядел коридор, — вещей-то у тебя не прибавилось.— А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. — Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.— Ну что уставился, веди, — улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.— Куда пойдем, в комнату или на кухню?— На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?— Елка, — почему-то смутился Иван Александрович.— Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.— Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.— А где Наталья?— Через час будет.— Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.— Ну, ты скоро? — На кухню вошел начальник. — А то у меня от запаха картошки слюна течет.— А может, от того, что на буфете стоит? — засмеялся Данилов.— Это само собой. Долго настаивал?— Месяц.— А лимон где взял?— Страшная тайна.— Нет, серьезно, где?— Кострова помнишь?— Мишку-то, вот спросил тоже.— Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.— Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.— А ты откуда знаешь?— Вкусил полрюмки…Данилов с усмешкой взглянул на начальника.— Не вру, полрюмки, хотел узнать, что у тебя получилось.— Ну и как?— Невидимые миру слезы, Ваня. — Начальник закрыл глаза и покрутил пальцами в воздухе. — Давай помогу отнести. Ой, грибки-то, грибочки, — заохал он из коридора, — где взял?— Батя прислал! — крикнул Данилов.— Везучий ты, Ваня, прямо знаменитый русский сыщик Путилин.Данилов рассмеялся. Он вспомнил маленькие книжки в бумажном переплете, которые тайно читал на уроках в реальном училище. Продавались они по пятаку, и мальчишки жертвовали потрясающе вкусными пирожными и пирожками ради приключений знаменитого русского сыщика. В углу, на обложке каждого выпуска, в медальоне красовалась фотография человека в мундире со звездами и надпись вокруг: «Его высокопревосходительство, действительный статский советник И.А.Путилин, начальник С.-Петербургской сыскной полиции». Лица на фото разобрать было невозможно, отчетливо виднелись только бакенбарды. Но мальчишки считали, что так и надо. Разбойники, бандиты, шулера и знаменитые аферисты не должны были знать в лицо русского Шерлока Холмса.Иван Александрович по сей день помнит названия многих из них: «Кровавая маска», «В лапах разъяренных сектантов», «Тайна Сухаревской башни», «Похитители невест», «В объятьях мраморной девы».Почти все они начинались одинаково: «Ночь была без огней, кошмарно выл ветер».Он вспомнил похождения Путилина, и мысли у него стали веселыми и добрыми.Картошка со свиной тушенкой казалась верхом гастрономического искусства. Грибы были в меру солеными, твердыми и приятно хрустели на зубах.— Начнем с новостей приятных. — Начальник полез в карман, достал коробочку и квадратную, как муровское удостоверение, книжечку. — Хотел вручить тебе в торжественной обстановке, но решил так, дома, по-семейному. На, поздравляю от души. — Он протянул коробочку Данилову. Тот раскрыл ее и увидел отливающий рубином алый знак, пересеченный мечом, в центре которого был серп и молот.Данилов взял его, положил на ладонь. В свете люстры он еще сильнее загорелся рубиновым светом. В свете этом были сконцентрированы пробитые пулями знамена гражданской и нынешней войны, алая кровь погибших друзей. Это был тот самый цвет, за которым в семнадцатом, не раздумывая, пошел реалист Ваня Данилов. Это был цвет побед и романтики революции.Данилов взял книжечку: СССР, Народный комиссариат внутренних дел. Грамота заслуженного работника НКВД. Он развернул ее, посмотрел на свою фотографию. Она ему не понравилась, уж больно сердитым выглядел он на ней, человек по фамилии Данилов. Ниже синие буквы «НКВД» и текст: «Чекист должен быть беззаветно преданным партии Ленина — Сталина, бдительным и беспощадным в борьбе с врагами Советского государства». "НКВД СССРГРАМОТАТоварищ Данилов Иван Александрович приказом НКВД СССР № 23 от 5 января 1945 г. награждается нагрудным знаком заслуженного работника НКВД № 4020 за успешное выполнение заданий по борьбе с бандитизмом.Народный комиссар внутренних дел СССР генерал-полковник С.Круглов".
На своем веку он видел много награжденных. Когда в ГПУ начали вручать первые ордена Красного Знамени, они бегали специально смотреть на тех, кто удостоился этой великой чести. Данилов видел офицеров-фронтовиков с Золотой Звездой Героя на груди и с завесой орденов.Свои три ордена и две медали он заработал честно, поэтому и носил их с гордостью. Проработав четверть века в органах, он очень хотел получить только одну награду — именно этот рубиновый знак. Да, именно его, потому что он являлся высшим признанием мужества и доблести работника милиции. Орден может получить каждый, а его — только тот, кто постоянно защищает покой людей в любое время. Будь оно мирным или военным — все равно ты на линии огня. Вот тем-то и дорог он был Данилову, поэтому и радовался он, глядя, как играют лучи лампы на его рубиновых гранях.— Награды положено в стакан с вином опускать, — сказал начальник, — но это обычай фронтовиков, а мы с тобой, Ваня, сидим в глубоком тылу. Ну, еще раз поздравляю.Они помолчали.— Я почему его тебе сам вручил, дома, да потому, что не будет у нас времени для торжественных собраний…— Случилось что? — перебил его Данилов.— Погоди, не торопись, я все по порядку расскажу. — Начальник подвинул сковородку, ложкой начал соскабливать с нее поджаристую корочку.— Может, еще сделать?— Хватит, Ваня, я и так небось половину твоего пайка съел.— Скажешь тоже.— Ну нет так нет. Окончился наш с тобой праздник, начались суровые будни. Теперь второе. Сергей Серебровский интриговал очень, хотел в ГУББ начальником отдела на полковничью должность забрать. Но мы не дали.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Четвертый эшелон'
1 2 3 4
— Приобщи к делу.— Есть! Нашел! — крикнул Платонов. — Муравьев!Игорь вышел в другую комнату. Оперативники возились у плинтуса подоконника.— Я смотрю, — возбужденно говорил Платонов, — вроде все плинтусы нормальные, а в этом какая-то шляпка торчит. Почистил, нажал, вроде винт. Вывинтил, плинтус-то поддается.— Погоди, не снимай, позовите понятых и следователя.Под подоконником, в глубоком тайнике, были найдены пачки денег, желтый металл, похожий на золото, и двенадцать коробок с ампулами морфия.Обыск окончился. Вещдоки запаковали и отправили на Петровку. Протоколы были составлены, понятые расписались. Но Муравьев все же не уходил, что-то еще задерживало его в этой квартире. Вот только что, он никак не мог понять. Еще раз осмотрел комнаты, кухню, туалет. Смущало, что в квартире не было найдено ни одной записной книжки, ни одной бумажки с номерами телефонов. И вообще никаких бумаг не было. Кто-то унес все. Письма, блокноты, записки. Тот самый бумажный мусор, который подчас оказывает следствию неоценимую услугу. Игорю так и осталось непонятным, где же покойный хранил свой архив и деловые бумаги. Ну, насчет телефонов дело вполне объяснимое. Он и сам не пользовался книжкой, держал в памяти десятки телефонов и адресов. Видимо, бумаги покойного тоже забрали. Унесли в том самом чемодане, вместе с костюмами и кожаным пальто.— Послушай, Платонов, когда этот парень ворвался в квартиру?— Около девяти.— Его должны были видеть. Кто-то обязательно его видел.— А зачем нам это?— А если он был не один?— Погоди, Муравьев, погоди. Егоров! — крикнул Платонов оперуполномоченному. — Позови Климову.Дворничиха пришла минут через пять.— Звали?— Звали. Да ты садись. Вот подумай, кто около девяти утра мог быть в переулке?— Да кто же его знает, начальник, я же не гадалка.— Как продавщицу из керосиновой лавки зовут? — спросил Платонов.— Вера Симакова.— Она во сколько открывает?— В девять.— А приходит-то раньше.— Твоя правда, товарищ начальник, вот что образованность-то значит…— Вы проводите нашего сотрудника к этой Вере, — вмешался Муравьев, — только скоренько, ладно? Белов Над переулком повисли голубые сумерки. Небо было чистым, и первые неяркие звезды, словно лампочки, зажженные вполнакала, висели низко над крышами домов. Снег завалил старенькие особняки до наличников окон, деревянные колонны у входа, покрытые инеем, серебрились и казались частью сугробов.Сергей после пропахшей газом квартиры с наслаждением вдохнул морозный воздух. Вдохнул так глубоко, что у него защипало в носу, будто он залпом выпил стакан боржоми.Они спустились с накатанной горки и почти уперлись в дворик. В глубину его вела вытоптанная между сугробами дорожка, она оканчивалась у маленького сарайчика.— Вот она, керосинка, — сказала Климова.— Благодарю. Вы можете идти, — ответил Сергей.— М-может, еще чего…— Тогда вас вызовут. — Он толкнул набухшую дверь.В лавке было холодно и отвратительно воняло керосином. Рядом с огромной бочкой на скамеечке, положив на колени литровый черпак, сидела женщина, по глаза закутанная в платок. На ней был огромный овчинный тулуп, перетянутый веревкой, и валенки, облитые красной резиной.— Давай бидон и талоны, — хрипло крикнула она, — а то закрываю. Я в такой мороз не нанялась здесь без вылазу сидеть.— Милиция. — Сергей достал удостоверение.— Это еще зачем? Керосин не пиво, его не разбавишь.— Я по другому вопросу.— Ну давайте. — Женщина встала, и Сергею показалось, что она ничуть не меньше бочки с керосином.— Вас зовут Вера?— Вера Анатольевна Симакова.— Спасибо. Скажите, Вера Анатольевна, когда вы шли на работу?— Я в девять открываю. Живу на Арбате в Афанасьевском, так что из дома в восемь выхожу. А что?— Когда вы шли на работу, вы никого не встретили у дома пятнадцать?— А правда, что барыга этот, из шестой квартиры, нашего участкового убил, Василия Андреевича?— Почему барыга?— Форменный, да ты погляди на него, одет в кожу, бурки-чесанки, рожа лоснится.— Убили, это правда, но не он.— Вечная ему память, хороший человек был, хоть и милицейский, душа в нем имелась, недаром фронтовик, с наградами.— Так как же, Вера Анатольевна, вы встретили кого-нибудь?— Ясно дело. Витьку Шабалина из третьего дома, он в аптеку бежал, Гусеву Надежду с набережной…— Вы меня не поняли, я имею в виду незнакомых людей.— Ну а из незнакомых военный шел.— Какой военный?— Известно какой. Пальто на нем кожаное с погонами и шапка высокая.— Такая, как у меня?— Да тебе до такой шапки как медному котелку служить, я ж говорю: высокая, из каракуля.— Папаха!— Вот точно, папаха.— А какие у него были погоны?— Известно, золотые.— Вы в темноте разобрали?— Да я его раза три с этим жуликом из шестой квартиры видела, он мне раз даже сумку до троллейбуса помог донести. Летчик, одним словом.У Сергея неприятно защемило под сердцем. Он весь напрягся и задал главный вопрос:— Он один был?— Нет, с ним паренек шел в полушубке коротеньком. Маленький, вертлявый.— Вы бы могли его узнать? — еле сдерживая себя от волнения, спросил Белов.— А то нет, он меня так толкнул, что я чуть с этой горушки не загремела. Я ему говорю: «Ты чего же, ирод, делаешь?» А он мне: молчи, мол, сука старая. Это я-то старая, мне и тридцати-то нет.— Ну а дальше?— А что дальше-то? Я лавку пошла отворять, а они у дома пятнадцать остановились.— Давайте я запишу все, что вы мне рассказали.— Записывайте, если надо, если поможет это тех, кто нашего Андреича убил, поймать.Через полчаса Сергей вышел из лавки. Переулок был пуст. Даже вездесущие мальчишки сидели по домам. Он медленно шел в сторону Кропоткинской, любуясь заиндевевшей стеной монастыря, в ее проломах росли маленькие деревца, и ему казалось, что он идет не по Москве, а мимо разрушенного раскольничьего скита.Он еще не знал, что Муравьев все же нашел то, что искал. Рядом с телефоном, на стене, карандашом был нацарапан номер телефона, а под ним буква З. Данилов Он вышел из дома, еще ничего не зная о том, что произошло в Зачатьевском переулке. Идя гулять, Иван Александрович даже предположить не мог, как это утро, морозное и прекрасное, переменит всю его жизнь и сколько забот доставит сегодняшний день, и что долго роман «Петр I» будет лежать заложенным на двухсотой странице. Отойдя от дома метров триста, он вдруг вспомнил, что забыл пистолет. И хотя Данилов пытался убедить себя, что в этот тихий морозный вечер оружие ему не понадобится, многолетняя привычка взяла свое, и он повернул к дому.У его подъезда стояла машина начальника МУРа. Начальник что-то говорил шоферу.— А, отпускник, — обрадованно сказал он, — гуляешь?— Дышу.— Это правильно.— Что случилось?— А ничего, говорил, что заеду, вот и выбрал время.— Ну, что стоим, пошли в дом.— Пошли, пошли, посидим поговорим. — Голос начальника был неестественно весел. — Ты мне скажи, Данилов, — продолжал он, — отчего это в подъездах даже зимой котами воняет? Неистребимый московский запах. Я вот в тридцать девятом во Львове был, после присоединения, там этого и в помине нет. Я даже спросил одного поляка: у вас что, кошек нет? А он засмеялся и отвечает: они, мол, у нас иначе воспитаны. Культуришь-европеешь. Так-то вот.Начальник говорил что-то необязательное совсем и веселое, но Иван Александрович уже не слушал его. Медленно поднимаясь по ступенькам, он думал о том, что всему хорошему приходит конец, о недочитанной книге на столе и о своем друге, живущем в Архангельском, к которому он хотел поехать завтра и немного погулять по бывшему Юсуповскому парку, походить по упругому льду павшинских прудов, посмотреть настоящую зиму.— Дела, — ворвался в его мысли голос начальника, — поднялся на третий этаж… и одышка.— Это от тулупа, — успокоил Данилов, — одышка у тебя еще в сорок первом кончилась.— Что было, то было. Ведь подумай только, при моем-то росте я девяносто семь килограммов весил.— А сейчас?— Сейчас я как олень — поджар, мускулист и строен. Вчера в бане стал на весы — семьдесят девять. Фонарик засветить?— Да нет, я уже. — Данилов вставил ключ в замочную скважину, повернул. — Прошу. — Он посторонился, пропуская гостя.— Свет-то зажги.Данилов щелкнул выключателем.— Да, — начальник оглядел коридор, — вещей-то у тебя не прибавилось.— А откуда им взяться-то при наших деньгах? Да ты раздевайся. — Во внеслужебное время они звали друг друга на «ты», вернее, Данилов начальника, тот на «вы» называл только задержанных, считая это своеобразной этикой сыска.Начальник снял полушубок, повесил папаху, и Данилов невольно залюбовался им, он был таким же, как в те далекие двадцатые годы. В гимнастерке, туго перехваченной ремнем, в фасонных галифе, в начищенных до синеватого блеска сапогах. Только голова его стала белой, появились ордена на груди, новенькие полковничьи погоны отливали серебром.— Ну что уставился, веди, — улыбнулся начальник. И улыбка у него была все та же, молодая и чуть грустная.— Куда пойдем, в комнату или на кухню?— На кухню, только туда. Постой-ка, Данилов, у тебя там елка?— Елка, — почему-то смутился Иван Александрович.— Тогда, если можно, к ней. Я под елкой-то с молодых ногтей не сидел.— Проходи в комнату, я сейчас по хозяйству.— А где Наталья?— Через час будет.— Это славно. Значит, успеем поговорить до ее прихода.Готовя на кухне немудреную закуску, Иван Александрович думал о предстоящем разговоре, отлично понимая, что не принесет он ничего хорошего. Просто так начальник домой к нему не приедет. Он и был-то у него всего один раз, на новоселье в сороковом году, когда они с Наташей переехали из коммунальной на Мясницкой в этот новый дом. Тогда в комиссионном магазине Наташа купила всю эту мебель, которая, видимо, стояла раньше в квартире присяжного поверенного средней руки. Все эти громадные диваны и кресла, кровать, на которой могли уместиться сразу пятеро, буфет, похожий на город, с полками-улицами и ящиками-домами, книжный шкаф. Вот он-то и был, пожалуй, единственной вещью, которая пришлась Данилову по сердцу. За эти годы, несмотря на занятость и войну, он собрал все-таки вполне приличную библиотеку.— Ну, ты скоро? — На кухню вошел начальник. — А то у меня от запаха картошки слюна течет.— А может, от того, что на буфете стоит? — засмеялся Данилов.— Это само собой. Долго настаивал?— Месяц.— А лимон где взял?— Страшная тайна.— Нет, серьезно, где?— Кострова помнишь?— Мишку-то, вот спросил тоже.— Он раненый в Батуми в госпитале лежал, после ранения ему отпуск дали. Вот он ко мне заглянул и три штуки дал. Два я Наталье подарил, а на одном литруху настоял.— Здорово, прямо не водка, а сплошной цитрус.— А ты откуда знаешь?— Вкусил полрюмки…Данилов с усмешкой взглянул на начальника.— Не вру, полрюмки, хотел узнать, что у тебя получилось.— Ну и как?— Невидимые миру слезы, Ваня. — Начальник закрыл глаза и покрутил пальцами в воздухе. — Давай помогу отнести. Ой, грибки-то, грибочки, — заохал он из коридора, — где взял?— Батя прислал! — крикнул Данилов.— Везучий ты, Ваня, прямо знаменитый русский сыщик Путилин.Данилов рассмеялся. Он вспомнил маленькие книжки в бумажном переплете, которые тайно читал на уроках в реальном училище. Продавались они по пятаку, и мальчишки жертвовали потрясающе вкусными пирожными и пирожками ради приключений знаменитого русского сыщика. В углу, на обложке каждого выпуска, в медальоне красовалась фотография человека в мундире со звездами и надпись вокруг: «Его высокопревосходительство, действительный статский советник И.А.Путилин, начальник С.-Петербургской сыскной полиции». Лица на фото разобрать было невозможно, отчетливо виднелись только бакенбарды. Но мальчишки считали, что так и надо. Разбойники, бандиты, шулера и знаменитые аферисты не должны были знать в лицо русского Шерлока Холмса.Иван Александрович по сей день помнит названия многих из них: «Кровавая маска», «В лапах разъяренных сектантов», «Тайна Сухаревской башни», «Похитители невест», «В объятьях мраморной девы».Почти все они начинались одинаково: «Ночь была без огней, кошмарно выл ветер».Он вспомнил похождения Путилина, и мысли у него стали веселыми и добрыми.Картошка со свиной тушенкой казалась верхом гастрономического искусства. Грибы были в меру солеными, твердыми и приятно хрустели на зубах.— Начнем с новостей приятных. — Начальник полез в карман, достал коробочку и квадратную, как муровское удостоверение, книжечку. — Хотел вручить тебе в торжественной обстановке, но решил так, дома, по-семейному. На, поздравляю от души. — Он протянул коробочку Данилову. Тот раскрыл ее и увидел отливающий рубином алый знак, пересеченный мечом, в центре которого был серп и молот.Данилов взял его, положил на ладонь. В свете люстры он еще сильнее загорелся рубиновым светом. В свете этом были сконцентрированы пробитые пулями знамена гражданской и нынешней войны, алая кровь погибших друзей. Это был тот самый цвет, за которым в семнадцатом, не раздумывая, пошел реалист Ваня Данилов. Это был цвет побед и романтики революции.Данилов взял книжечку: СССР, Народный комиссариат внутренних дел. Грамота заслуженного работника НКВД. Он развернул ее, посмотрел на свою фотографию. Она ему не понравилась, уж больно сердитым выглядел он на ней, человек по фамилии Данилов. Ниже синие буквы «НКВД» и текст: «Чекист должен быть беззаветно преданным партии Ленина — Сталина, бдительным и беспощадным в борьбе с врагами Советского государства». "НКВД СССРГРАМОТАТоварищ Данилов Иван Александрович приказом НКВД СССР № 23 от 5 января 1945 г. награждается нагрудным знаком заслуженного работника НКВД № 4020 за успешное выполнение заданий по борьбе с бандитизмом.Народный комиссар внутренних дел СССР генерал-полковник С.Круглов".
На своем веку он видел много награжденных. Когда в ГПУ начали вручать первые ордена Красного Знамени, они бегали специально смотреть на тех, кто удостоился этой великой чести. Данилов видел офицеров-фронтовиков с Золотой Звездой Героя на груди и с завесой орденов.Свои три ордена и две медали он заработал честно, поэтому и носил их с гордостью. Проработав четверть века в органах, он очень хотел получить только одну награду — именно этот рубиновый знак. Да, именно его, потому что он являлся высшим признанием мужества и доблести работника милиции. Орден может получить каждый, а его — только тот, кто постоянно защищает покой людей в любое время. Будь оно мирным или военным — все равно ты на линии огня. Вот тем-то и дорог он был Данилову, поэтому и радовался он, глядя, как играют лучи лампы на его рубиновых гранях.— Награды положено в стакан с вином опускать, — сказал начальник, — но это обычай фронтовиков, а мы с тобой, Ваня, сидим в глубоком тылу. Ну, еще раз поздравляю.Они помолчали.— Я почему его тебе сам вручил, дома, да потому, что не будет у нас времени для торжественных собраний…— Случилось что? — перебил его Данилов.— Погоди, не торопись, я все по порядку расскажу. — Начальник подвинул сковородку, ложкой начал соскабливать с нее поджаристую корочку.— Может, еще сделать?— Хватит, Ваня, я и так небось половину твоего пайка съел.— Скажешь тоже.— Ну нет так нет. Окончился наш с тобой праздник, начались суровые будни. Теперь второе. Сергей Серебровский интриговал очень, хотел в ГУББ начальником отдела на полковничью должность забрать. Но мы не дали.
Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":
Полная версия книги 'Четвертый эшелон'
1 2 3 4