«чувствительный человек» и «природа». Впрочем, он
не вкладывал в это последнее слово такого широкого смысла, какое ему ста
ли придавать в наше время, однако любил как-то по-своему ввернуть его в св
ои шуточки у камелька. «Природа, Ч говаривал он, Ч желая наделить цивил
изованные страны всем понемножку, ничего для них не жалеет, вплоть до заб
авных образцов варварства. В Европе существует, но только в малом формат
е, все, что встречается в Азии и в Африке. Кошка Ч это домашний тигр, ящериц
а Ч карманный крокодил. Танцовщицы из Оперы Ч те же людоедки, только роз
овенькие. Они съедают человека не сразу, они гложут его понемножку. А то Ч
о волшебницы! Ч вдруг возьмут и превратят его в устрицу и проглотят. Кар
аибы оставляют одни кости, они Ч одни черепки. Таковы уж наши нравы. Мы не
пожираем пищу мигом, а смакуем. Мы не приканчиваем добычу одним ударом, а м
едленно рвем на части».
Глава вторая.
По хозяину и дом
Он жил в квартале Маре на улице Сестер страстей Христовых в доме э 6. Дом бы
л его собственный. Он давно снесен, и теперь на его месте выстроен другой,
а при постоянных изменениях, которые претерпевает нумерация домов пари
жских улиц, изменился, вероятно, и его номер. Жильнорман занимал просторн
ую старинную квартиру во втором этаже, выходившую на улицу и в сады и увеш
анную до самого потолка огромными коврами, изделиями Гобеленовой и Бове
ской мануфактур, изображавшими сцены из пастушеской жизни; сюжеты плафо
нов и панно повторялись в уменьшенных размерах на обивке кресел. Кровать
скрывали большие девятистворчатые ширмы коромандельского лака. Длинн
ые пышные занавеси широкими величественными складками спадали с окон. В
сад, расположенный прямо под окнами комнат Жильнормана, попадали через у
гловую стеклянную дверь, по лестнице в двенадцать-пятнадцать ступеней,
по которым наш старичок весьма проворно бегал вверх и вниз. Кроме библио
теки, смежной со спальней, у него был еще будуар Ч предмет его гордости, и
зысканный уголок, обтянутый великолепными соломенными шпалерами в гер
альдических лилиях и всевозможных цветах. Шпалеры эти были исполнены в э
поху Людовика XIV каторжниками на галерах, по распоряжению г-на де Вивона, з
аказавшего их для своей любовницы. Они достались Жильнорману по наследс
тву от двоюродной бабки с материнской стороны Ч взбалмошной старухи, до
жившей до ста лет. Он был дважды женат. Своими манерами он напоминал отчас
ти придворного, хотя никогда им не был, отчасти судейского, а судейским он
мог бы быть. При желании он бывал приветливым и радушным. В юности принадл
ежал к числу мужчин, которых постоянно обманывают жены и никогда не обма
нывают любовницы, ибо, будучи пренеприятными мужьями, они являются вмест
е с тем премилыми любовниками. Он понимал толк в живописи. В его спальне ви
сел чудесный портрет неизвестного, кисти Иорданса, сделанный в широкой м
анере, как бы небрежно, в действительности же выписанный до мельчайших д
еталей. Костюм Жильнормана не был не только костюмом эпохи Людовика XV, но
и даже Людовика XVI; он одевался как щеголь Директории, Ч до той поры он счи
тал себя молодым и следовал моде. Он носил фрак из тонкого сукна, с широким
и отворотами, с длиннейшими заостренными фалдами и огромными стальными
пуговицами, короткие штаны и башмаки с пряжками. Руки он всегда держал в ж
илетных карманах и с авторитетным видом утверждал, что «французская рев
олюция дело рук отъявленных шалопаев».
Глава третья.
Лука-разумник
В шестнадцать лет он удостоился чести быть однажды вечером лорнированн
ым в Опере сразу двумя знаменитыми и воспетыми Вольтером, но к тому време
ни уже перезрелыми красавицами Ч Камарго и Сале. Оказавшись между двух
огней, он храбро ретировался, направив стопы к маленькой, никому неведом
ой танцовщице Наанри, которой, как и ему, было шестнадцать лет и в которую
он был влюблен. Он сохранил бездну воспоминаний. «Ах, как она была мила, эт
а Гимар-Гимардини-Гимардинетта, Ч восклицал он, Ч когда я ее видел в пос
ледний раз в Лоншане, в локонах „неувядаемые чувства“, в бирюзовых побря
кушках, в платье цвета новорожденного младенца и с муфточкой „волнение“!
» Охотно и с большим увлечением описывал он свой ненлондреновый камзол,
который носил в юные годы. «Я был разряжен, как турок из восточного Левант
а», Ч говорил он. Когда ему было двадцать лет, он попался на глаза г-же де Б
уфле, и она дала ему прозвище «очаровательный безумец». Он возмущался им
енами современных политических деятелей и людей, стоящих у власти, наход
я эти имена низкими и буржуазными. Читая газеты, «ведомости, журналы», как
он их называл, он едва удерживался от смеха. «Ну и люди, Ч говорил он, Ч Ко
рбьер, Гюман, Казимир Перье! И это, изволите ли видеть, министры! Воображаю,
как бы выглядело в газете: „Господин Жильнорман, министр! Вот была бы поте
ха! Впрочем, у таких олухов и это сошло бы!“ Он, не задумываясь, называл все в
ещи, пристойные, равно как и непристойные, своими именами, нисколько не ст
есняясь присутствия женщин. Грубости, гривуазности и сальности произно
сились им спокойным, невозмутимым и, если угодно, не лишенным некоторой и
зысканности тоном. Такая бесцеремонность в выражениях была принята в ег
о время. Надо сказать, что эпоха перифраз в поэзии являлась вместе с тем эп
охой откровенностей в прозе. Крестный отец Жильнормана, предсказывая, чт
о из него выйдет человек не бесталанный, дал ему двойное многозначительн
ое имя: Лука-Разумник.
Глава четвертая.
Претендент на столетний возраст
В детстве он не раз удостаивался награды в коллеже своего родного города
Мулена и однажды получил ее из рук самого герцога Нивернезского, которо
го он называл герцогом Неверским. Ни Конвент, ни смерть Людовика XVI, ни Напо
леон, ни возвращение Бурбонов Ч ничто не могло изгладить из его памяти в
оспоминание об этом событии. В его представлении «герцог Неверский» явл
ялся самой крупной фигурой века. «Что это был за очаровательный вельможа
! Ч рассказывал он. Ч И как к нему шла голубая орденская лента!» В глазах
Жильнормана Екатерина II искупила раздел Польши тем, что приобрела у Бест
ужева за три тысячи рублей секрет изготовления золотого эликсира. Тут он
воодушевлялся Ч «Золотой эликсир, Ч восклицал он, Ч пол-унции желтой
бестужевской тинктуры и капель генерала Ламота Ч стоил в восемнадцато
м веке луидор и служил великолепным средством от несчастной любви и пана
цеей от всех бедствий, насылаемых Венерой! Людовик Пятнадцатый послал дв
ести флаконов этого эликсира папе». Старик был бы разгневан и взбешен, ес
ли бы ему сказали, что золотой эликсир есть не что иное, как хлористое желе
зо. Жильнорман боготворил Бурбонов и питал сильнейшее отвращение к 1789 год
у; он готов был без конца рассказывать о том, как ему удалось спастись при
терроре и сколько ума и присутствия духа потребовалось от него, чтобы уб
еречь свою голову. Если кто-нибудь из молодежи осмеливался хвалить при н
ем республику, он приходил в такую ярость, что чуть не терял сознания. Иной
раз, намекая на свои девяносто лет, он говорил: «Я льщу себя надеждой, что м
не не придется дважды пережить девяносто третий год». А иной раз признав
ался домашним, что рассчитывает прожить до ста лет.
Глава пятая.
Баск и Николетта
У него были свои теории. Вот одно из его рассуждений: «Если мужчина питает
большую слабость к прекрасному полу, а сам имеет жену, к которой равнодуш
ен, безобразную, угрюмую, преисполненную сознания своих прав, восседающу
ю на кодексе законов, как на насесте, и при всем том еще ревнивую, у него ост
ается только один способ развязать себе руки и обрести покой: отдать жен
е на растерзание кошелек. Такая добровольная отставка возвратит ему сво
боду. Теперь жене будет чем заняться. Она скоро войдет во вкус начнет воро
чать деньгами, марать пальцы о медяки, школить арендаторов, муштровать ф
ермеров, теребить поверенных, вертеть нотариусами, отчитывать письмово
дителей, водиться с разными канцелярскими крысами, сутяжничать, сочинят
ь контракты, диктовать договоры, чувствовать себя полновластной хозяйк
ой, продавать, покупать, вершить делами, командовать, обещать и надувать, с
ходиться и расходиться, уступать, отступать и переуступать, налаживать,
разлаживать, экономить гроши, проматывать сотни; она совершает Ч это со
ставляет особое и главное ее счастье Ч глупость за глупостью и таким об
разом развлекается. Супруг пренебрегает ею, а она находит себе утешение
в том, что разоряет его». Жильнорман испытал эту теорию на себе, и с ним про
изошло все как по Ч писаному. Вторая его жена столь усердно вела его дела
, что когда в один прекрасный день он оказался вдовцом, у него едва набрало
сь около пятнадцати тысяч ливров в год, да и то лишь при помещении почти вс
его капитала в пожизненную ренту, на три четверти не подлежавшую выплате
после его смерти. Он, не задумываясь, пошел на эти условия, относясь безра
злично к тому, останется ли после него наследство. Впрочем, он имел возмож
ность убедиться, что и с родовым имуществом случаются всякие истории. Он
о может, например, сделаться национальным имуществом; он был свидетелем
некоего чудесного превращения французского государственного долга, вд
руг уменьшившегося на целую треть, и не слишком доверял книге росписей г
осударственных долгов. «Все это Ч лавочка», Ч говорил он. Как мы уже ука
зывали, дом на улице Сестер страстей Христовых, в котором он жил, был его с
обственным. Он всегда держал двух слуг: «человека» и «девушку». Когда к Жи
льнорману нанимался новый слуга, он считал необходимым окрестить его за
ново. Мужчинам он давал имена, соответствующие названиям провинций, из к
оторых они были родом: Ним, Контуа, Пуатевен, Пикар. Его последний лакей, ст
радавший одышкой, толстяк лет пятидесяти пяти, с больными ногами, не мог п
робежать и двадцати шагов, но, поскольку он был уроженцем Байоны, Жильнор
ман именовал его Баском. Все служанки именовались у него Николеттами (да
же Маньон, о которой речь будет впереди). Как-то раз к нему пришла нанимать
ся знатная стряпуха, мастерица своего дела, из славной породы поварих. «С
колько вам угодно получать в месяц?» Ч спросил ее Жильнорман. «Тридцать
франков». Ч «А как вас зовут?» Ч «Олимпия». Ч «Ну так вот, ты будешь полу
чать пятьдесят франков, а зваться будешь Николеттой».
Глава шестая,
в которой промелькнет Маньон с двумя своими малютками
У Жильнормана горе выражалось в гневе: огорчения приводили его в бешенст
во. Он был полон предрассудков, в поведении позволял себе любые вольност
и. Как мы уже отмечали, больше всего старался он показать всем своим внешн
им видом, черпая в этом глубокое внутреннее удовлетворение, что продолжа
ет оставаться усердным поклонником женщин и прочно пользуется репутац
ией такового. Он говорил, что это делает ему «великую честь». Но эта «велик
ая честь» преподносила ему подчас самые неожиданные сюрпризы. Однажды е
му в продолговатой корзине, напоминавшей корзину для устриц, принесли за
пеленатого по всем правилам искусства и оравшего благим матом пухленьк
ого, недавно появившегося на свет божий мальчугана, которого служанка, п
рогнанная полгода назад, объявляла его сыном. Жильнорману было в ту пору,
ни много ни мало, восемьдесят четыре года. Это вызвало взрыв возмущения у
окружающих: «Кого эта бесстыжая тварь думала обмануть? Кто ей поверит? Ка
кая наглость! Какая гнусная клевета!» Но сам Жильнорман не рассердился. О
н поглядел на младенца с ласковой улыбкой старичка, польщенного подобно
го рода клеветой, и сказал, как бы в сторону: «Ну что? Что тут такого? Что тут
такого особенного? Вы рехнулись, мелете вздор, вы невежды! Герцог Ангулем
ский, побочный сын короля Карла Девятого, женился восьмидесяти пяти лет
на пятнадцатилетней пустельге; Виржиналю, маркизу д'Алюи, брату кардинал
а Сурди, архиепископа Бордоского, было восемьдесят три года, когда у него
родился сын от горничной президентши Жакен Ч истинное дитя любви, впосл
едствии кавалер Мальтийского ордена и государственный советник при шп
аге. Один из выдающихся людей нашего века Ч аббат Табаро Ч сын восьмиде
сятисемилетнего старика. Таких случаев сколько угодно. Вспомним, наконе
ц, Библию! А засим объявляю, что сударик этот не мой. Все же позаботиться о н
ем надо. Его вины тут нет». Этому поступку нельзя отказать в сердечности. Ч
ерез год та же особа, Ч звали ее Маньон, Ч прислала ему второй подарок. Оп
ять мальчика. На этот раз Жильнорман сдался. Он возвратил матери обоих ма
лышей, обязуясь давать на их содержание по восемьдесят франков ежемесяч
но, при условии, что вышеупомянутая мать не возобновит своих притязаний.
«Надеюсь, Ч добавил он, Ч что она обеспечит детям хороший уход. Я же стан
у время от времени навещать их». Так он и делал. У него был когда-то брат свя
щенник, занимавший в течение тридцати трех лет должность ректора академ
ии в Пуатье и умерший семидесяти семи лет от роду «Я потерял его, когда он
был еще молодым», Ч говорил Жильнорман. Этот брат, оставивший по себе нед
олгую память, был человек безобидный, но скупой; как священник, он считал с
воей обязанностью подавать милостыню нищим, но подавал только изъятые и
з употребления монероны да стертые су и, таким образом, умудрился по доро
ге в рай попасть в ад. Что касается Жильнормана-старшего, то он не старалс
я выгадать на милостыне и охотно и щедро подавал ее. Он был доброжелатель
ный, горячий, отзывчивый человек, и будь он богат, его слабостью являлась б
ы роскошь. Ему хотелось, чтобы все, имеющее к нему отношение, вплоть до мош
енничества, было поставлено на широкую ногу. Как-то раз, когда он получал
наследство, его обобрал самым грубым и откровенным образом один из повер
енных. «Фу, какая топорная работа! Ч презрительно воскликнул он. Ч Тако
е жалкое жульничество вызывает у меня чувство стыда. Все измельчало нынч
е, даже плуты. Черт побери, можно ли подобным образом обманывать таких люд
ей, как я! Меня ограбили, как в дремучем лесу, но ограбили никуда не годным с
пособом. Sylvae sint consule dignae!
Да будут леса достойны консула (лат.)
.
Мы уже сказали, что он был дважды женат. От первого брака у него была дочь, о
ставшаяся в девицах; от второго Ч тоже дочь, умершая лет тридцати; то ли п
о любви, то ли случайно, то ли по какой-либо иной причине она вышла замуж за
бывшего рядового, служившего в республиканской и императорской армии, п
олучившего крест за Аустерлиц и чин полковника за Ватерлоо. «Это позор м
оей семьи», Ч говорил старый буржуа. Он беспрестанно нюхал табак и с каки
м-то особым изяществом приминал тыльной стороной руки свое кружевное жа
бо. В бога он почти не верил.
Глава седьмая.
Правило: принимай у себя только по вечерам
Вот каков был Лука-Разумник Жильнорман. Он сохранил волосы, Ч они у него
были не седые, а с проседью, Ч и всегда носил одну и ту же прическу «собачь
и уши». В общем, даже при всех своих слабостях, это была личность весьма по
чтенная.
Все в нем носило печать XVIII века, фривольного и величавого.
В первые годы Реставрации Жильнорман, тогда еще молодой, Ч в 1814 году ему и
сполнилось только семьдесят четыре года, Ч жил в Сен-Жерменском предме
стье, на улице Сервандони, близ церкви Сен-Сюльпис. Он переехал на покой в
Маре много времени спустя, после того как ему стукнуло восемьдесят лет.
Но и покинув свет, он продолжал придерживаться прежних своих привычек. Г
лавная из них, которую он никогда не нарушал, состояла в том, чтобы держать
днем свою дверь на замке и никого ни под каким видом не принимать у себя р
аньше вечера. В пять часов он обедал, и только тут двери его дома отворялис
ь. Так было модно в его время, и он не желал отступать от этого обычая. «День
вульгарен, Ч говаривал он, Ч и ничего, кроме закрытых ставен, не заслужи
вает. У светских людей ум загорается вместе с звездами в небесах». И он нак
репко запирался ото всех, будь то сам король. В этом сказывалась старинна
я изысканность его века.
Глава восьмая.
Две, но не пара
Мы уже упоминали о двух дочерях Жильнормана. Между ними было десять лет р
азницы. В юности они очень мало походили друг на друга и характером и лицо
м; про них никак нельзя было сказать, что это сестры. Младшую Ч девушку чу
десной души Ч влекло ко всему светлому. Она любила цветы, поэзию, музыку;
уносясь мыслями в лучезарные края, восторженная, невинная, с ранних детс
ких лет, как нареченная невеста, ожидала она героя, смутный образ которог
о витал пред нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11
не вкладывал в это последнее слово такого широкого смысла, какое ему ста
ли придавать в наше время, однако любил как-то по-своему ввернуть его в св
ои шуточки у камелька. «Природа, Ч говаривал он, Ч желая наделить цивил
изованные страны всем понемножку, ничего для них не жалеет, вплоть до заб
авных образцов варварства. В Европе существует, но только в малом формат
е, все, что встречается в Азии и в Африке. Кошка Ч это домашний тигр, ящериц
а Ч карманный крокодил. Танцовщицы из Оперы Ч те же людоедки, только роз
овенькие. Они съедают человека не сразу, они гложут его понемножку. А то Ч
о волшебницы! Ч вдруг возьмут и превратят его в устрицу и проглотят. Кар
аибы оставляют одни кости, они Ч одни черепки. Таковы уж наши нравы. Мы не
пожираем пищу мигом, а смакуем. Мы не приканчиваем добычу одним ударом, а м
едленно рвем на части».
Глава вторая.
По хозяину и дом
Он жил в квартале Маре на улице Сестер страстей Христовых в доме э 6. Дом бы
л его собственный. Он давно снесен, и теперь на его месте выстроен другой,
а при постоянных изменениях, которые претерпевает нумерация домов пари
жских улиц, изменился, вероятно, и его номер. Жильнорман занимал просторн
ую старинную квартиру во втором этаже, выходившую на улицу и в сады и увеш
анную до самого потолка огромными коврами, изделиями Гобеленовой и Бове
ской мануфактур, изображавшими сцены из пастушеской жизни; сюжеты плафо
нов и панно повторялись в уменьшенных размерах на обивке кресел. Кровать
скрывали большие девятистворчатые ширмы коромандельского лака. Длинн
ые пышные занавеси широкими величественными складками спадали с окон. В
сад, расположенный прямо под окнами комнат Жильнормана, попадали через у
гловую стеклянную дверь, по лестнице в двенадцать-пятнадцать ступеней,
по которым наш старичок весьма проворно бегал вверх и вниз. Кроме библио
теки, смежной со спальней, у него был еще будуар Ч предмет его гордости, и
зысканный уголок, обтянутый великолепными соломенными шпалерами в гер
альдических лилиях и всевозможных цветах. Шпалеры эти были исполнены в э
поху Людовика XIV каторжниками на галерах, по распоряжению г-на де Вивона, з
аказавшего их для своей любовницы. Они достались Жильнорману по наследс
тву от двоюродной бабки с материнской стороны Ч взбалмошной старухи, до
жившей до ста лет. Он был дважды женат. Своими манерами он напоминал отчас
ти придворного, хотя никогда им не был, отчасти судейского, а судейским он
мог бы быть. При желании он бывал приветливым и радушным. В юности принадл
ежал к числу мужчин, которых постоянно обманывают жены и никогда не обма
нывают любовницы, ибо, будучи пренеприятными мужьями, они являются вмест
е с тем премилыми любовниками. Он понимал толк в живописи. В его спальне ви
сел чудесный портрет неизвестного, кисти Иорданса, сделанный в широкой м
анере, как бы небрежно, в действительности же выписанный до мельчайших д
еталей. Костюм Жильнормана не был не только костюмом эпохи Людовика XV, но
и даже Людовика XVI; он одевался как щеголь Директории, Ч до той поры он счи
тал себя молодым и следовал моде. Он носил фрак из тонкого сукна, с широким
и отворотами, с длиннейшими заостренными фалдами и огромными стальными
пуговицами, короткие штаны и башмаки с пряжками. Руки он всегда держал в ж
илетных карманах и с авторитетным видом утверждал, что «французская рев
олюция дело рук отъявленных шалопаев».
Глава третья.
Лука-разумник
В шестнадцать лет он удостоился чести быть однажды вечером лорнированн
ым в Опере сразу двумя знаменитыми и воспетыми Вольтером, но к тому време
ни уже перезрелыми красавицами Ч Камарго и Сале. Оказавшись между двух
огней, он храбро ретировался, направив стопы к маленькой, никому неведом
ой танцовщице Наанри, которой, как и ему, было шестнадцать лет и в которую
он был влюблен. Он сохранил бездну воспоминаний. «Ах, как она была мила, эт
а Гимар-Гимардини-Гимардинетта, Ч восклицал он, Ч когда я ее видел в пос
ледний раз в Лоншане, в локонах „неувядаемые чувства“, в бирюзовых побря
кушках, в платье цвета новорожденного младенца и с муфточкой „волнение“!
» Охотно и с большим увлечением описывал он свой ненлондреновый камзол,
который носил в юные годы. «Я был разряжен, как турок из восточного Левант
а», Ч говорил он. Когда ему было двадцать лет, он попался на глаза г-же де Б
уфле, и она дала ему прозвище «очаровательный безумец». Он возмущался им
енами современных политических деятелей и людей, стоящих у власти, наход
я эти имена низкими и буржуазными. Читая газеты, «ведомости, журналы», как
он их называл, он едва удерживался от смеха. «Ну и люди, Ч говорил он, Ч Ко
рбьер, Гюман, Казимир Перье! И это, изволите ли видеть, министры! Воображаю,
как бы выглядело в газете: „Господин Жильнорман, министр! Вот была бы поте
ха! Впрочем, у таких олухов и это сошло бы!“ Он, не задумываясь, называл все в
ещи, пристойные, равно как и непристойные, своими именами, нисколько не ст
есняясь присутствия женщин. Грубости, гривуазности и сальности произно
сились им спокойным, невозмутимым и, если угодно, не лишенным некоторой и
зысканности тоном. Такая бесцеремонность в выражениях была принята в ег
о время. Надо сказать, что эпоха перифраз в поэзии являлась вместе с тем эп
охой откровенностей в прозе. Крестный отец Жильнормана, предсказывая, чт
о из него выйдет человек не бесталанный, дал ему двойное многозначительн
ое имя: Лука-Разумник.
Глава четвертая.
Претендент на столетний возраст
В детстве он не раз удостаивался награды в коллеже своего родного города
Мулена и однажды получил ее из рук самого герцога Нивернезского, которо
го он называл герцогом Неверским. Ни Конвент, ни смерть Людовика XVI, ни Напо
леон, ни возвращение Бурбонов Ч ничто не могло изгладить из его памяти в
оспоминание об этом событии. В его представлении «герцог Неверский» явл
ялся самой крупной фигурой века. «Что это был за очаровательный вельможа
! Ч рассказывал он. Ч И как к нему шла голубая орденская лента!» В глазах
Жильнормана Екатерина II искупила раздел Польши тем, что приобрела у Бест
ужева за три тысячи рублей секрет изготовления золотого эликсира. Тут он
воодушевлялся Ч «Золотой эликсир, Ч восклицал он, Ч пол-унции желтой
бестужевской тинктуры и капель генерала Ламота Ч стоил в восемнадцато
м веке луидор и служил великолепным средством от несчастной любви и пана
цеей от всех бедствий, насылаемых Венерой! Людовик Пятнадцатый послал дв
ести флаконов этого эликсира папе». Старик был бы разгневан и взбешен, ес
ли бы ему сказали, что золотой эликсир есть не что иное, как хлористое желе
зо. Жильнорман боготворил Бурбонов и питал сильнейшее отвращение к 1789 год
у; он готов был без конца рассказывать о том, как ему удалось спастись при
терроре и сколько ума и присутствия духа потребовалось от него, чтобы уб
еречь свою голову. Если кто-нибудь из молодежи осмеливался хвалить при н
ем республику, он приходил в такую ярость, что чуть не терял сознания. Иной
раз, намекая на свои девяносто лет, он говорил: «Я льщу себя надеждой, что м
не не придется дважды пережить девяносто третий год». А иной раз признав
ался домашним, что рассчитывает прожить до ста лет.
Глава пятая.
Баск и Николетта
У него были свои теории. Вот одно из его рассуждений: «Если мужчина питает
большую слабость к прекрасному полу, а сам имеет жену, к которой равнодуш
ен, безобразную, угрюмую, преисполненную сознания своих прав, восседающу
ю на кодексе законов, как на насесте, и при всем том еще ревнивую, у него ост
ается только один способ развязать себе руки и обрести покой: отдать жен
е на растерзание кошелек. Такая добровольная отставка возвратит ему сво
боду. Теперь жене будет чем заняться. Она скоро войдет во вкус начнет воро
чать деньгами, марать пальцы о медяки, школить арендаторов, муштровать ф
ермеров, теребить поверенных, вертеть нотариусами, отчитывать письмово
дителей, водиться с разными канцелярскими крысами, сутяжничать, сочинят
ь контракты, диктовать договоры, чувствовать себя полновластной хозяйк
ой, продавать, покупать, вершить делами, командовать, обещать и надувать, с
ходиться и расходиться, уступать, отступать и переуступать, налаживать,
разлаживать, экономить гроши, проматывать сотни; она совершает Ч это со
ставляет особое и главное ее счастье Ч глупость за глупостью и таким об
разом развлекается. Супруг пренебрегает ею, а она находит себе утешение
в том, что разоряет его». Жильнорман испытал эту теорию на себе, и с ним про
изошло все как по Ч писаному. Вторая его жена столь усердно вела его дела
, что когда в один прекрасный день он оказался вдовцом, у него едва набрало
сь около пятнадцати тысяч ливров в год, да и то лишь при помещении почти вс
его капитала в пожизненную ренту, на три четверти не подлежавшую выплате
после его смерти. Он, не задумываясь, пошел на эти условия, относясь безра
злично к тому, останется ли после него наследство. Впрочем, он имел возмож
ность убедиться, что и с родовым имуществом случаются всякие истории. Он
о может, например, сделаться национальным имуществом; он был свидетелем
некоего чудесного превращения французского государственного долга, вд
руг уменьшившегося на целую треть, и не слишком доверял книге росписей г
осударственных долгов. «Все это Ч лавочка», Ч говорил он. Как мы уже ука
зывали, дом на улице Сестер страстей Христовых, в котором он жил, был его с
обственным. Он всегда держал двух слуг: «человека» и «девушку». Когда к Жи
льнорману нанимался новый слуга, он считал необходимым окрестить его за
ново. Мужчинам он давал имена, соответствующие названиям провинций, из к
оторых они были родом: Ним, Контуа, Пуатевен, Пикар. Его последний лакей, ст
радавший одышкой, толстяк лет пятидесяти пяти, с больными ногами, не мог п
робежать и двадцати шагов, но, поскольку он был уроженцем Байоны, Жильнор
ман именовал его Баском. Все служанки именовались у него Николеттами (да
же Маньон, о которой речь будет впереди). Как-то раз к нему пришла нанимать
ся знатная стряпуха, мастерица своего дела, из славной породы поварих. «С
колько вам угодно получать в месяц?» Ч спросил ее Жильнорман. «Тридцать
франков». Ч «А как вас зовут?» Ч «Олимпия». Ч «Ну так вот, ты будешь полу
чать пятьдесят франков, а зваться будешь Николеттой».
Глава шестая,
в которой промелькнет Маньон с двумя своими малютками
У Жильнормана горе выражалось в гневе: огорчения приводили его в бешенст
во. Он был полон предрассудков, в поведении позволял себе любые вольност
и. Как мы уже отмечали, больше всего старался он показать всем своим внешн
им видом, черпая в этом глубокое внутреннее удовлетворение, что продолжа
ет оставаться усердным поклонником женщин и прочно пользуется репутац
ией такового. Он говорил, что это делает ему «великую честь». Но эта «велик
ая честь» преподносила ему подчас самые неожиданные сюрпризы. Однажды е
му в продолговатой корзине, напоминавшей корзину для устриц, принесли за
пеленатого по всем правилам искусства и оравшего благим матом пухленьк
ого, недавно появившегося на свет божий мальчугана, которого служанка, п
рогнанная полгода назад, объявляла его сыном. Жильнорману было в ту пору,
ни много ни мало, восемьдесят четыре года. Это вызвало взрыв возмущения у
окружающих: «Кого эта бесстыжая тварь думала обмануть? Кто ей поверит? Ка
кая наглость! Какая гнусная клевета!» Но сам Жильнорман не рассердился. О
н поглядел на младенца с ласковой улыбкой старичка, польщенного подобно
го рода клеветой, и сказал, как бы в сторону: «Ну что? Что тут такого? Что тут
такого особенного? Вы рехнулись, мелете вздор, вы невежды! Герцог Ангулем
ский, побочный сын короля Карла Девятого, женился восьмидесяти пяти лет
на пятнадцатилетней пустельге; Виржиналю, маркизу д'Алюи, брату кардинал
а Сурди, архиепископа Бордоского, было восемьдесят три года, когда у него
родился сын от горничной президентши Жакен Ч истинное дитя любви, впосл
едствии кавалер Мальтийского ордена и государственный советник при шп
аге. Один из выдающихся людей нашего века Ч аббат Табаро Ч сын восьмиде
сятисемилетнего старика. Таких случаев сколько угодно. Вспомним, наконе
ц, Библию! А засим объявляю, что сударик этот не мой. Все же позаботиться о н
ем надо. Его вины тут нет». Этому поступку нельзя отказать в сердечности. Ч
ерез год та же особа, Ч звали ее Маньон, Ч прислала ему второй подарок. Оп
ять мальчика. На этот раз Жильнорман сдался. Он возвратил матери обоих ма
лышей, обязуясь давать на их содержание по восемьдесят франков ежемесяч
но, при условии, что вышеупомянутая мать не возобновит своих притязаний.
«Надеюсь, Ч добавил он, Ч что она обеспечит детям хороший уход. Я же стан
у время от времени навещать их». Так он и делал. У него был когда-то брат свя
щенник, занимавший в течение тридцати трех лет должность ректора академ
ии в Пуатье и умерший семидесяти семи лет от роду «Я потерял его, когда он
был еще молодым», Ч говорил Жильнорман. Этот брат, оставивший по себе нед
олгую память, был человек безобидный, но скупой; как священник, он считал с
воей обязанностью подавать милостыню нищим, но подавал только изъятые и
з употребления монероны да стертые су и, таким образом, умудрился по доро
ге в рай попасть в ад. Что касается Жильнормана-старшего, то он не старалс
я выгадать на милостыне и охотно и щедро подавал ее. Он был доброжелатель
ный, горячий, отзывчивый человек, и будь он богат, его слабостью являлась б
ы роскошь. Ему хотелось, чтобы все, имеющее к нему отношение, вплоть до мош
енничества, было поставлено на широкую ногу. Как-то раз, когда он получал
наследство, его обобрал самым грубым и откровенным образом один из повер
енных. «Фу, какая топорная работа! Ч презрительно воскликнул он. Ч Тако
е жалкое жульничество вызывает у меня чувство стыда. Все измельчало нынч
е, даже плуты. Черт побери, можно ли подобным образом обманывать таких люд
ей, как я! Меня ограбили, как в дремучем лесу, но ограбили никуда не годным с
пособом. Sylvae sint consule dignae!
Да будут леса достойны консула (лат.)
.
Мы уже сказали, что он был дважды женат. От первого брака у него была дочь, о
ставшаяся в девицах; от второго Ч тоже дочь, умершая лет тридцати; то ли п
о любви, то ли случайно, то ли по какой-либо иной причине она вышла замуж за
бывшего рядового, служившего в республиканской и императорской армии, п
олучившего крест за Аустерлиц и чин полковника за Ватерлоо. «Это позор м
оей семьи», Ч говорил старый буржуа. Он беспрестанно нюхал табак и с каки
м-то особым изяществом приминал тыльной стороной руки свое кружевное жа
бо. В бога он почти не верил.
Глава седьмая.
Правило: принимай у себя только по вечерам
Вот каков был Лука-Разумник Жильнорман. Он сохранил волосы, Ч они у него
были не седые, а с проседью, Ч и всегда носил одну и ту же прическу «собачь
и уши». В общем, даже при всех своих слабостях, это была личность весьма по
чтенная.
Все в нем носило печать XVIII века, фривольного и величавого.
В первые годы Реставрации Жильнорман, тогда еще молодой, Ч в 1814 году ему и
сполнилось только семьдесят четыре года, Ч жил в Сен-Жерменском предме
стье, на улице Сервандони, близ церкви Сен-Сюльпис. Он переехал на покой в
Маре много времени спустя, после того как ему стукнуло восемьдесят лет.
Но и покинув свет, он продолжал придерживаться прежних своих привычек. Г
лавная из них, которую он никогда не нарушал, состояла в том, чтобы держать
днем свою дверь на замке и никого ни под каким видом не принимать у себя р
аньше вечера. В пять часов он обедал, и только тут двери его дома отворялис
ь. Так было модно в его время, и он не желал отступать от этого обычая. «День
вульгарен, Ч говаривал он, Ч и ничего, кроме закрытых ставен, не заслужи
вает. У светских людей ум загорается вместе с звездами в небесах». И он нак
репко запирался ото всех, будь то сам король. В этом сказывалась старинна
я изысканность его века.
Глава восьмая.
Две, но не пара
Мы уже упоминали о двух дочерях Жильнормана. Между ними было десять лет р
азницы. В юности они очень мало походили друг на друга и характером и лицо
м; про них никак нельзя было сказать, что это сестры. Младшую Ч девушку чу
десной души Ч влекло ко всему светлому. Она любила цветы, поэзию, музыку;
уносясь мыслями в лучезарные края, восторженная, невинная, с ранних детс
ких лет, как нареченная невеста, ожидала она героя, смутный образ которог
о витал пред нею.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11