Войдя в мрачную и сырую келью свою, княжна увидела, что капитан де Армес уже ждет ее там.
– Завтра поутру, – распорядилась она сразу же, – донос напишешь на Емельяну и сына ее Афанасия, что злоумышляют на царево здравие, лекарство нужное знают, а выдать знание свое не хотят. От лица Ирины напишешь. По-русски, но с ошибками, понял? Она – полуграмотная. Передашь Андоме, чтобы подбросил Иоанну или кому там следует в удобное время. Хватит уж, накричались да надрались вволю. У бедной Ирины выкидыш за выкидышем от них.
– Так Андома денег попросит или камни, – напомнил де Армес.
– А ты ему пообещай. Куда он денется, он уже весь наш с потрохами, зельем алчности одурманенный, а заартачится – так и дай побрякушку фальшивую, разобраться что к чему он не успеет – недолго осталось ему с нами торговаться. Новости у тебя есть? – спросила она, усевшись с ногами на постель и беря на руки дремавшего на подушке пифона.
– Как не быть, госпожа, – довольно улыбнулся испанец и низко поклонился. – Смею доложить, покончено с Юсуфом.
– Совсем покончено? – спокойно поинтересовалась она.
– Ну, не совсем. Калекой останется до конца жизни, хотя, если желаете, можно добить.
– Добивать не нужно. Это плохой знак, – поморщилась Вассиана. – Сам знаешь, отец мой всегда говорил, что поражать врага надо одним ударом. А если бить дважды в одно место, в следующий раз можно промахнуться. Герцог Чезаре де Борджа знал в этом толк.
– Кто бы спорил, – согласился де Армес.
– Юсуфа добьет время, его собственная старость и прежняя наша забота о нем, – мрачно усмехнулась она. – Без внимания не оставим ни на день. – Скоро кончится Юсуф, это решенное дело.
– Приберег он все-таки один перстенек, – сообщил язвительно де Армес, – не все в монастырь пожертвовал.
– А ты думал, жадность, она только тебя мучит? – спросила его Вассиана не без издевки. – Она многим покоя не дает. Жить хотят людишки. И хорошо жить. За чужой счет, желательно. Вот и Юсуф не устоял. А конец-то один, сам знаешь. Сколько примеров… Рано или поздно, а конец приходит. Аюцифер предъявит счет за все, на что потратился. Если бы Юсуф камушек-то не припрятал, разве преследовала бы я его до смерти? За годы, что здесь живу, попри-тихла моя личная ненависть к нему. Паоло, в конце концов, сам жизнь свою погубил. Не Юсуф бы ему встретился, так кто-нибудь другой непременно бы подкараулил. Ну, попугали бы татарина – и хватит. Ан, нет. Поддался все-таки соблазну мурза. А камень-то тамплиерский, сам знаешь, его не утаишь, он сам хозяина чует и к нему в руки просится. Кто только головку не сложил, кого только не манили камушки эти легкой и безбедной жизнью. А за все надо платить. Дорога такая жизнь, не каждому по карману. Принес ты мне, что просила?
– А как же, госпожа, как приказали, вот оно, – де Армес взял стоявший в отдалении на стольце короб, завернутый в черный плащ. Развернул его и открыл. Вассиана, отложив пифона снова на подушку, встала с постели и смотрела на де Армеса, сжав добела руки. Капитан достал из короба изъеденный червями серый череп с пустыми глазницами и молча протянул его своей госпоже. Она взяла его в руки. Испанец отошел в сторону. Держа череп в руках, княгиня подошла к стоявшему на высоком табурете канделябру со свечами, чтоб лучше разглядеть то, что осталось ей от мужчины, которого она некогда любила. Внутри черепа вились и копошились могильные черви.
– Паоло, Паоло, – прошептала она, неотрывно глядя на мертвую голову своего бывшего возлюбленного, – что же ты натворил? И себя погубил, и меня, и брата своего. И тебя сгубила алчность, камни проклятые, и тебе покоя не было от них. Ведь все ты имел, ничем отец мой тебя не обидел… Продал ты меня за драгоценный ларец, Паоло, а видать, продешевил, вот как вышло… Но я прощаю тебя, чтоб ты знал. Долго я могилку твою искала, вот, нашла наконец. Но не для того я тебя потревожила, чтобы надругаться, а для того, чтобы покоился ты в родной земле, рядом с родителями своими… Спи с миром, – не обращая внимания на выползших из глазниц червей, герцогиня де Борд-жа прикоснулась долгим поцелуем к сероватому лбу черепа и передала его обратно Гарсиа. В глазах ее стояли слезы.
– Постарайся поскорее переправить останки графа в Италию, к кардиналу Джулио де Монтероссо, – приказала он дрогнувшим голосом. – Чтобы похоронил брата в фамильном склепе, как положено. Негоже, чтобы самый верный воин моего отца валялся где-то в чужой земле под копытами лошадей и чтоб каждый нищий, проходя, справлял на него нужду.
Испанец, кивнув, снова упаковал свою ношу. Брезгливо сбросив заползшего ей на руку червя, Вассиана некоторое время молчала, глядя в сгустившийся сумрак за окном. Слеза скатилась по ее щеке. Она смахнула ее пальцами. Испанец молча ждал, что скажет госпожа дальше.
– Князья вернулись? – спросила она, не поворачиваясь.
– Нет еще, госпожа. Но скоро будут. Гонец царский приезжал. Весть привез от государя. Голенище муженька вашего на кулачный бой вызывает.
– Вот как? – обернулась Вассиана. – Держит слово, значит, смелый стал. Ты уж постарайся письмо-то от Ирины ему завтра с ночи еще подсунуть, а то как бы поздно не было потом…
– Есть у меня еще одно сведение, госпожа, уж не знаю, как быть… – осторожно завел испанец новый разговор.
– Что такое? – строго спросила Вассиана.
– Да иноземцы, что у Водьской Пятины к князю привязались, два свена те одолели меня. Так и бегают следом. Я уж устал вид делать, что не замечаю их. Один, пока с Андомой у Гостиного двора говорили, битый час под ногами валялся, мешком прикрывшись, думал, что не замечу его.
– Он же не знал, что ты и затылком видишь…
– Боюсь, как бы в главном деле не помешали… Вертятся под ногами.
– Считаешь, избавиться надо от них? – улыбнулась Вассиана. – Избавиться – шума наделаем, будут искать. Да и зачем? Только руки пачкать. Невелики фигуры. Их использовать надо в наших целях. Чтобы они не за тобой бегали от делать нечего, а по твоим поручениям. Как это сделать? – она снова уселась на кровать, взяв пифона на руки. – Старший их, по всему видно, денежки любит и домой, наверняка, вернуться хочет, к какой-нибудь бабенке своей под крылышко. Вот на том и сыграть надо. Он мне теперь как раз понадобится. Князь Никита, сам знаешь, за грязное дело не возьмется, он честный очень, сердцем чист. Марать его я не стану. По сравнению с прочими, Никита безгрешен, как ангел. Зачем портить жизнь, если человек сам ее не покалечил. У нас калек хватает, с кем дело иметь. А вот свену до ангелов далеко, он мне послужит. И помощник его. Так что постарайся, друг Гарсиа, чтобы, бегая за тобой, они на меня наткнулись. Я уж потолкую с ними.
– Хорошо, госпожа, – низко поклонился капитан.
– А теперь иди, – отпустила его Вассиана. – Слышишь, ворота отпирают, да топот копыт. Князья возвращаются. Иди скорее.
Прижимая скорбную ношу к груди, испанец удалился.
* * *
Войдя в дом, князь Алексей Петрович сразу же наткнулся на Сомыча, который при свете крестьянской лучины, дабы не привлекать излишнего внимания, азартно резался в зернь с несколькими дворовыми Шелешпанских. Сидели они почти у самого входа, готовые, если послышатся шаги Емельяны Феодоровны, тут же смотать удочки. Запрещенную церковью игру в дом Шелешпанских притащил конюх Мишутка, подглядевший ее в кабацкой бане, где собирались всякая голытьба да пешеходы. Теперь он сам обучал остальных. Рядом с Сомычем приютился Рыбкин, наблюдавший, как подбрасывают косточки с белой и черной стороной и как они упадут.
– Ну, и чья берет? – спросил, несмотря на мрачное состояние духа, Алексей Петрович.
– Чья?! – уверенно откликнулся Сомыч, хотя остальные, оробев, притихли. – Наша, конечно, Ляксей Петрович. Как иначе-то!
– Молодец ты, Сомыч, – похвалил его князь и прошел в сени. Навстречу ему кинулась Вассиана и низко склонилась в поклоне перед мужем.
– Что так задержались, свет мой? Случилось что? – встревожено спросила она. Князь с нежностью обнял жену.
– Да беда приключилась, княгинюшка. Друга моего Юсуфа супостаты покалечили, чуть не до смерти. Я бы свез тебя завтра к нему, поглядела бы, может, помогла чем.
– Конечно, свет мой, – княгиня ласково прижалась лбом к его плечу, – завтра же и поедем. Только знаешь ты, гонец грамоту царскую привез…
– Да, – спокойно кивнул головой князь, – сказал мне уже Афанасий. Что ж, на все воля государева, да нам не впервой – выдюжим. Как Сомыч говорит – где наша не пропадала. Вот сразу после боя к Юсуфу и поедем, так что соберись.
– Соберусь, свет мой, как прикажешь, – поклонилась княгиня.
Вслед за Алексей Петровичем со двора вошел Никита, и, подняв голову, Вассиана встретила его напряженный испытывающий взгляд. Улучив минуту, когда Алексей Петрович отвлекся, Никита подошел к ней и спросил вполголоса:
– Дозволь узнать, государыня, не знакомо ли тебе по жизни твоей прежней в Италии имя такое, де Борджа?
– Де Борджа? – переспросила удивленно Вас-сиана. – Кому ж в Италии оно не знакомо. Но для нашей семьи де Борджа всегда были слишком знатны, чтоб сблизиться с ними.
– А разве не известно тебе, – продолжал Никита, не отрывая от ее лица внимательного взгляда зеленющих, как у диковинной кошки, глаз, – что прежде, лет этак тридцать назад, галерой твоей, что на Белом озере теперь на якоре стоит, владели именно герцоги де Борджа?
– Откуда ведомо тебе это? – все больше удивлялась Вассиана.
– Сказал мне один пожилой итальянец мимоходом…
– На Белом озере итальянцев нет…
– Как знать теперь, – усмехнулся Никита, – кто там нынче есть… Только он мне здесь, в Москве сказал, когда я ему кинжал показал, которым Юсуфа поранили. Кинжал тоже, оказывается, фамилии де Борджа принадлежит…
– Все может быть, – пожала плечами княгиня, – я кинжала не видала. Показал бы мне, может, и я тебе что более ясно сказала…
– У меня его уже.нет.
– Вот как? Что же ты тогда допытываешься от меня? – спросила она с обидой в голосе. – Меня тридцать лет назад еще на свете не было, сам знаешь, а у кого мой отец галеру купил – мне неизвестно, может статься, и у наследников де Борджа…
– У де Борджа нет наследников, это тоже каждый итальянец знает, – сурово прервал ее Никита.
– Почему каждый? – возразила она. – Может, твой собеседник, от которого ты столько сведений получил, что-то и знает, а я, например – нет. Да я и не итальянка, если помнишь… Возможно, отец мой купил галеру у самого де Борджа, а возможно, у кого-то, кто владел ею после них. Ведь не болталась же она в море ничья! Столь дорогая вещица не валяется на дороге, и в море не плавает без хозяина.
– Вот и я спросить хочу, – продолжал настаивать Никита, – откуда же у твоего отца средства взялись, чтобы ее приобрести? Ведь говорила ты, не очень он был богат.
– Не богат, – согласилась Вассиана, – но ведь обеднел он незадолго до смерти. А прежде… Мы хоть и византийские принцы, но знатностью латинским не уступим. Однако мы, греки – православные, а потому, конечно, с де Борджа и Медичи, истовыми католиками, дружбы не водили…
– А не была ли знакома ты с герцогиней Джованной де Борджа? – как бы невзначай спросил Никита и внимательно посмотрел на нее.
– Нет, я же сказала тебе, – начала уже сердиться Вассиана. – Что за дознавание ты мне устроил? Джованна де Борджа намного старше меня. Я еще не родилась, а ее уже в живых не было. Если я ее когда и видела, то только на фресках кафедрального собора в Риме, расписанного Сандро Боттичелли. Все свои женские образы он писал с нее. Вот и все.
Никита вздохнул и потупил взор.
– От чего ты все спрашиваешь меня? – поинтересовалась Вассиана. – Неладное что-то о галере моей узнал?
– Да нет, не о галере, – ответил он негромко и замолчал.
– Ты поручение мое выполнил? – спросила она его строго.
– Какое? – он не сразу понял, о чем речь.
– То, которое нужного человека из кабака или еще откуда, в Москве неизвестного, касалось?
– Нет, – честно признался Никита. – Когда мне было?
– Вот и отправляйся сегодня ночью. Да оденься поскромнее, чтобы глаза-то не мозолить. Андома князя нашего на поединок вызвал, так что медлить нельзя. Мало ли как битва закончится. Подготовиться надобно. Знаю, что не по нутру тебе такие дела, – сказала она, увидев, как переменился в лице Никита, – но это единственное, о чем я прошу тебя. Остальное же предоставь мне. И пришли ко мне старшего свена, если встретишь, пусть отыщет меня.
– Зачем? – не понял Никита.
– Потолковать с ним хочу.
В маленьком домике для прислуги, сквозь стены которого было отчетливо слышно, как хрюкали свиньи на скотном дворе, да мычали коровы в хлеву, бывший майор советской госбезопасности, засланный, как он сам про себя думал, в тыл неизвестного дотоле врага, плотно поев овсяной каши и стараясь не обращать внимания на тошнотворный запах коровьей и конской мочи, просачивающийся сквозь щели ветхой избенки, от нечего делать наблюдал, как Лукинична, позвав тайком от хозяев свою замоскворецкую подругу колдунью Машку-Козлиху, ведет, по мысли Вити, “прием граждан”.
Лукинична очень гордилась своей способностью, как она выражалась, жизнью править. И, видимо, что-то у нее даже выходило, так как очередь к ней из хозяйских холопов и даже пришлых москвичей собралась немалая.
“Как в депутатской приемной у Гдляна с Ивановым в начале девяностых, – хихикал про себя Витя, – толпа – не продохнешь. Счастья народ желает. Надо же, ничего не меняется со временем”.
Работа у Лукиничны спорилась. Всяк, конечно, не с пустыми руками приходил, и доходы ее, соответственно, тоже быстро возрастали: кто курицу притащит, кто гречи мешочек, кто муки, кто цепочку сунет – все как положено в бизнесе: если чего хочешь получить, а особенно счастья – плати.
То баба прибежит, муж ее лупит, так Лукинична – раз, наговорчик какой сделает, да “сердце и ревность у мужика и отымет”. А то – наоборот: охладел муж, приворожить надсбно. Тоже в минуту “ум отымут”, он и не почувствует. То на белила наколдует, то на мыло, чтоб мылась да белилась, то на соль, чтоб мужику сыпала, а то, и того хлеще, воротник от бабьей рубашки в печке сожжет, да прикажет пепел мужу в
еду сунуть.
– Коль скоро мыло с лица смоется, столь скоро муж жену полюбит, – шамкала себе под нос Лукинична беззубым ртом. – Какова была рубашка на теле, таков и муж будет в постели.
Приходили и мужики, о женской неверности разузнать. Кто-то ласковости от барина просил, совсем уж забил беднягу до полусмерти. А то и торговец зайдет. Тут уж Лукинична старается: денежный, ведь, человек, за ценой не постоит. Все свои вершки-корешки на свет божий вытащит. Кому при грыже траву “ушко” на уксусе пропишет, кому корень девясила для жевания от зубной боли, кому губку лиственницы от запоров, а кому зверобой на водке от побоев и ран. Если зависть гложет – кушайте земляную грушу сырой, а если на тебя кто завистливый глаз положил – то трава “ерой” поможет, три по лицу, да намочив в воде, ешь. Кудрявый купырь – от отравы, сон-трава – от нечистых духов. Ну, а чтоб торговля бурно шла с прибылью – тут уж, знамо дело, без травы “ост” не обойдешься, не сыщешь нужного покупателя на товар. Как дошла до Лукиничны весть, что князь Алексей Петрович на судебный поединок утречком собирается, вот уж они с Козлихой еще больше засуетились. Витя со счета сбился, сколько раз проворные старушки на улицу сбегали, да опять в избу вернулись. Притащили, Витя чуть со скамьи не упал, черного ужа несчастного, ножом его запороли, да язык вынули. Потом язык этот в тряпку завернули, сначала в зеленую, а потом в черную, и стали думать, как бы сверток тот в княжеский сапог засунуть.
Мол, надобно, чтобы государь наш Алексей Петрович, сапог тот надел, да шел, не оглядываясь. А если кто спрашивать будет, куда он путь держит – так чтоб и слова не молвил. А перед самым боем в сапог тот следует три зубчика чеснока положить, да еще утиральник под мышку подвязать, вот тогда точно удача будет.
Ну, а князя Андомского, того и вовсе с пылью сравняли. Как начала Машка-Козлиха выть, что тебе пылесос начала века, как начала надувать пылищу со всех углов да приговаривать: “Чтобы пыль понеслась на Андрюшку-ирода, чтоб его корчило, раздувало да сушило, подлюгу…” Вите прямо не по себе стало от такого действа, он зачихал, закашлял и поспешил выйти на свежий воздух.
“Вот полоумные старухи, – думал он про себя, отряхиваясь под покосившимися окнами избы, – то у них гром гремит, то буря веет, то волки воют, то белки скачут, то лысый конь где встретится, то монах, черт знает, что…”
Здесь и застал его князь Ухтомский, разыскивающий Витю по просьбе Вассианы.
– Что пригорюнился, свен? – спросил он Рас-топченко, хотя, как сразу отметил Витя, и сам был невесел.
– Да одолели меня бабки-ведуньи сумасшедшие! – пожаловался ему Витя. – Совсем с ума спятили. Пылью вот обсыпали, уши все прожужжали…
– А ты не гляди на них, – посоветовал ему Никита, – скоро уж угомонятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
– Завтра поутру, – распорядилась она сразу же, – донос напишешь на Емельяну и сына ее Афанасия, что злоумышляют на царево здравие, лекарство нужное знают, а выдать знание свое не хотят. От лица Ирины напишешь. По-русски, но с ошибками, понял? Она – полуграмотная. Передашь Андоме, чтобы подбросил Иоанну или кому там следует в удобное время. Хватит уж, накричались да надрались вволю. У бедной Ирины выкидыш за выкидышем от них.
– Так Андома денег попросит или камни, – напомнил де Армес.
– А ты ему пообещай. Куда он денется, он уже весь наш с потрохами, зельем алчности одурманенный, а заартачится – так и дай побрякушку фальшивую, разобраться что к чему он не успеет – недолго осталось ему с нами торговаться. Новости у тебя есть? – спросила она, усевшись с ногами на постель и беря на руки дремавшего на подушке пифона.
– Как не быть, госпожа, – довольно улыбнулся испанец и низко поклонился. – Смею доложить, покончено с Юсуфом.
– Совсем покончено? – спокойно поинтересовалась она.
– Ну, не совсем. Калекой останется до конца жизни, хотя, если желаете, можно добить.
– Добивать не нужно. Это плохой знак, – поморщилась Вассиана. – Сам знаешь, отец мой всегда говорил, что поражать врага надо одним ударом. А если бить дважды в одно место, в следующий раз можно промахнуться. Герцог Чезаре де Борджа знал в этом толк.
– Кто бы спорил, – согласился де Армес.
– Юсуфа добьет время, его собственная старость и прежняя наша забота о нем, – мрачно усмехнулась она. – Без внимания не оставим ни на день. – Скоро кончится Юсуф, это решенное дело.
– Приберег он все-таки один перстенек, – сообщил язвительно де Армес, – не все в монастырь пожертвовал.
– А ты думал, жадность, она только тебя мучит? – спросила его Вассиана не без издевки. – Она многим покоя не дает. Жить хотят людишки. И хорошо жить. За чужой счет, желательно. Вот и Юсуф не устоял. А конец-то один, сам знаешь. Сколько примеров… Рано или поздно, а конец приходит. Аюцифер предъявит счет за все, на что потратился. Если бы Юсуф камушек-то не припрятал, разве преследовала бы я его до смерти? За годы, что здесь живу, попри-тихла моя личная ненависть к нему. Паоло, в конце концов, сам жизнь свою погубил. Не Юсуф бы ему встретился, так кто-нибудь другой непременно бы подкараулил. Ну, попугали бы татарина – и хватит. Ан, нет. Поддался все-таки соблазну мурза. А камень-то тамплиерский, сам знаешь, его не утаишь, он сам хозяина чует и к нему в руки просится. Кто только головку не сложил, кого только не манили камушки эти легкой и безбедной жизнью. А за все надо платить. Дорога такая жизнь, не каждому по карману. Принес ты мне, что просила?
– А как же, госпожа, как приказали, вот оно, – де Армес взял стоявший в отдалении на стольце короб, завернутый в черный плащ. Развернул его и открыл. Вассиана, отложив пифона снова на подушку, встала с постели и смотрела на де Армеса, сжав добела руки. Капитан достал из короба изъеденный червями серый череп с пустыми глазницами и молча протянул его своей госпоже. Она взяла его в руки. Испанец отошел в сторону. Держа череп в руках, княгиня подошла к стоявшему на высоком табурете канделябру со свечами, чтоб лучше разглядеть то, что осталось ей от мужчины, которого она некогда любила. Внутри черепа вились и копошились могильные черви.
– Паоло, Паоло, – прошептала она, неотрывно глядя на мертвую голову своего бывшего возлюбленного, – что же ты натворил? И себя погубил, и меня, и брата своего. И тебя сгубила алчность, камни проклятые, и тебе покоя не было от них. Ведь все ты имел, ничем отец мой тебя не обидел… Продал ты меня за драгоценный ларец, Паоло, а видать, продешевил, вот как вышло… Но я прощаю тебя, чтоб ты знал. Долго я могилку твою искала, вот, нашла наконец. Но не для того я тебя потревожила, чтобы надругаться, а для того, чтобы покоился ты в родной земле, рядом с родителями своими… Спи с миром, – не обращая внимания на выползших из глазниц червей, герцогиня де Борд-жа прикоснулась долгим поцелуем к сероватому лбу черепа и передала его обратно Гарсиа. В глазах ее стояли слезы.
– Постарайся поскорее переправить останки графа в Италию, к кардиналу Джулио де Монтероссо, – приказала он дрогнувшим голосом. – Чтобы похоронил брата в фамильном склепе, как положено. Негоже, чтобы самый верный воин моего отца валялся где-то в чужой земле под копытами лошадей и чтоб каждый нищий, проходя, справлял на него нужду.
Испанец, кивнув, снова упаковал свою ношу. Брезгливо сбросив заползшего ей на руку червя, Вассиана некоторое время молчала, глядя в сгустившийся сумрак за окном. Слеза скатилась по ее щеке. Она смахнула ее пальцами. Испанец молча ждал, что скажет госпожа дальше.
– Князья вернулись? – спросила она, не поворачиваясь.
– Нет еще, госпожа. Но скоро будут. Гонец царский приезжал. Весть привез от государя. Голенище муженька вашего на кулачный бой вызывает.
– Вот как? – обернулась Вассиана. – Держит слово, значит, смелый стал. Ты уж постарайся письмо-то от Ирины ему завтра с ночи еще подсунуть, а то как бы поздно не было потом…
– Есть у меня еще одно сведение, госпожа, уж не знаю, как быть… – осторожно завел испанец новый разговор.
– Что такое? – строго спросила Вассиана.
– Да иноземцы, что у Водьской Пятины к князю привязались, два свена те одолели меня. Так и бегают следом. Я уж устал вид делать, что не замечаю их. Один, пока с Андомой у Гостиного двора говорили, битый час под ногами валялся, мешком прикрывшись, думал, что не замечу его.
– Он же не знал, что ты и затылком видишь…
– Боюсь, как бы в главном деле не помешали… Вертятся под ногами.
– Считаешь, избавиться надо от них? – улыбнулась Вассиана. – Избавиться – шума наделаем, будут искать. Да и зачем? Только руки пачкать. Невелики фигуры. Их использовать надо в наших целях. Чтобы они не за тобой бегали от делать нечего, а по твоим поручениям. Как это сделать? – она снова уселась на кровать, взяв пифона на руки. – Старший их, по всему видно, денежки любит и домой, наверняка, вернуться хочет, к какой-нибудь бабенке своей под крылышко. Вот на том и сыграть надо. Он мне теперь как раз понадобится. Князь Никита, сам знаешь, за грязное дело не возьмется, он честный очень, сердцем чист. Марать его я не стану. По сравнению с прочими, Никита безгрешен, как ангел. Зачем портить жизнь, если человек сам ее не покалечил. У нас калек хватает, с кем дело иметь. А вот свену до ангелов далеко, он мне послужит. И помощник его. Так что постарайся, друг Гарсиа, чтобы, бегая за тобой, они на меня наткнулись. Я уж потолкую с ними.
– Хорошо, госпожа, – низко поклонился капитан.
– А теперь иди, – отпустила его Вассиана. – Слышишь, ворота отпирают, да топот копыт. Князья возвращаются. Иди скорее.
Прижимая скорбную ношу к груди, испанец удалился.
* * *
Войдя в дом, князь Алексей Петрович сразу же наткнулся на Сомыча, который при свете крестьянской лучины, дабы не привлекать излишнего внимания, азартно резался в зернь с несколькими дворовыми Шелешпанских. Сидели они почти у самого входа, готовые, если послышатся шаги Емельяны Феодоровны, тут же смотать удочки. Запрещенную церковью игру в дом Шелешпанских притащил конюх Мишутка, подглядевший ее в кабацкой бане, где собирались всякая голытьба да пешеходы. Теперь он сам обучал остальных. Рядом с Сомычем приютился Рыбкин, наблюдавший, как подбрасывают косточки с белой и черной стороной и как они упадут.
– Ну, и чья берет? – спросил, несмотря на мрачное состояние духа, Алексей Петрович.
– Чья?! – уверенно откликнулся Сомыч, хотя остальные, оробев, притихли. – Наша, конечно, Ляксей Петрович. Как иначе-то!
– Молодец ты, Сомыч, – похвалил его князь и прошел в сени. Навстречу ему кинулась Вассиана и низко склонилась в поклоне перед мужем.
– Что так задержались, свет мой? Случилось что? – встревожено спросила она. Князь с нежностью обнял жену.
– Да беда приключилась, княгинюшка. Друга моего Юсуфа супостаты покалечили, чуть не до смерти. Я бы свез тебя завтра к нему, поглядела бы, может, помогла чем.
– Конечно, свет мой, – княгиня ласково прижалась лбом к его плечу, – завтра же и поедем. Только знаешь ты, гонец грамоту царскую привез…
– Да, – спокойно кивнул головой князь, – сказал мне уже Афанасий. Что ж, на все воля государева, да нам не впервой – выдюжим. Как Сомыч говорит – где наша не пропадала. Вот сразу после боя к Юсуфу и поедем, так что соберись.
– Соберусь, свет мой, как прикажешь, – поклонилась княгиня.
Вслед за Алексей Петровичем со двора вошел Никита, и, подняв голову, Вассиана встретила его напряженный испытывающий взгляд. Улучив минуту, когда Алексей Петрович отвлекся, Никита подошел к ней и спросил вполголоса:
– Дозволь узнать, государыня, не знакомо ли тебе по жизни твоей прежней в Италии имя такое, де Борджа?
– Де Борджа? – переспросила удивленно Вас-сиана. – Кому ж в Италии оно не знакомо. Но для нашей семьи де Борджа всегда были слишком знатны, чтоб сблизиться с ними.
– А разве не известно тебе, – продолжал Никита, не отрывая от ее лица внимательного взгляда зеленющих, как у диковинной кошки, глаз, – что прежде, лет этак тридцать назад, галерой твоей, что на Белом озере теперь на якоре стоит, владели именно герцоги де Борджа?
– Откуда ведомо тебе это? – все больше удивлялась Вассиана.
– Сказал мне один пожилой итальянец мимоходом…
– На Белом озере итальянцев нет…
– Как знать теперь, – усмехнулся Никита, – кто там нынче есть… Только он мне здесь, в Москве сказал, когда я ему кинжал показал, которым Юсуфа поранили. Кинжал тоже, оказывается, фамилии де Борджа принадлежит…
– Все может быть, – пожала плечами княгиня, – я кинжала не видала. Показал бы мне, может, и я тебе что более ясно сказала…
– У меня его уже.нет.
– Вот как? Что же ты тогда допытываешься от меня? – спросила она с обидой в голосе. – Меня тридцать лет назад еще на свете не было, сам знаешь, а у кого мой отец галеру купил – мне неизвестно, может статься, и у наследников де Борджа…
– У де Борджа нет наследников, это тоже каждый итальянец знает, – сурово прервал ее Никита.
– Почему каждый? – возразила она. – Может, твой собеседник, от которого ты столько сведений получил, что-то и знает, а я, например – нет. Да я и не итальянка, если помнишь… Возможно, отец мой купил галеру у самого де Борджа, а возможно, у кого-то, кто владел ею после них. Ведь не болталась же она в море ничья! Столь дорогая вещица не валяется на дороге, и в море не плавает без хозяина.
– Вот и я спросить хочу, – продолжал настаивать Никита, – откуда же у твоего отца средства взялись, чтобы ее приобрести? Ведь говорила ты, не очень он был богат.
– Не богат, – согласилась Вассиана, – но ведь обеднел он незадолго до смерти. А прежде… Мы хоть и византийские принцы, но знатностью латинским не уступим. Однако мы, греки – православные, а потому, конечно, с де Борджа и Медичи, истовыми католиками, дружбы не водили…
– А не была ли знакома ты с герцогиней Джованной де Борджа? – как бы невзначай спросил Никита и внимательно посмотрел на нее.
– Нет, я же сказала тебе, – начала уже сердиться Вассиана. – Что за дознавание ты мне устроил? Джованна де Борджа намного старше меня. Я еще не родилась, а ее уже в живых не было. Если я ее когда и видела, то только на фресках кафедрального собора в Риме, расписанного Сандро Боттичелли. Все свои женские образы он писал с нее. Вот и все.
Никита вздохнул и потупил взор.
– От чего ты все спрашиваешь меня? – поинтересовалась Вассиана. – Неладное что-то о галере моей узнал?
– Да нет, не о галере, – ответил он негромко и замолчал.
– Ты поручение мое выполнил? – спросила она его строго.
– Какое? – он не сразу понял, о чем речь.
– То, которое нужного человека из кабака или еще откуда, в Москве неизвестного, касалось?
– Нет, – честно признался Никита. – Когда мне было?
– Вот и отправляйся сегодня ночью. Да оденься поскромнее, чтобы глаза-то не мозолить. Андома князя нашего на поединок вызвал, так что медлить нельзя. Мало ли как битва закончится. Подготовиться надобно. Знаю, что не по нутру тебе такие дела, – сказала она, увидев, как переменился в лице Никита, – но это единственное, о чем я прошу тебя. Остальное же предоставь мне. И пришли ко мне старшего свена, если встретишь, пусть отыщет меня.
– Зачем? – не понял Никита.
– Потолковать с ним хочу.
В маленьком домике для прислуги, сквозь стены которого было отчетливо слышно, как хрюкали свиньи на скотном дворе, да мычали коровы в хлеву, бывший майор советской госбезопасности, засланный, как он сам про себя думал, в тыл неизвестного дотоле врага, плотно поев овсяной каши и стараясь не обращать внимания на тошнотворный запах коровьей и конской мочи, просачивающийся сквозь щели ветхой избенки, от нечего делать наблюдал, как Лукинична, позвав тайком от хозяев свою замоскворецкую подругу колдунью Машку-Козлиху, ведет, по мысли Вити, “прием граждан”.
Лукинична очень гордилась своей способностью, как она выражалась, жизнью править. И, видимо, что-то у нее даже выходило, так как очередь к ней из хозяйских холопов и даже пришлых москвичей собралась немалая.
“Как в депутатской приемной у Гдляна с Ивановым в начале девяностых, – хихикал про себя Витя, – толпа – не продохнешь. Счастья народ желает. Надо же, ничего не меняется со временем”.
Работа у Лукиничны спорилась. Всяк, конечно, не с пустыми руками приходил, и доходы ее, соответственно, тоже быстро возрастали: кто курицу притащит, кто гречи мешочек, кто муки, кто цепочку сунет – все как положено в бизнесе: если чего хочешь получить, а особенно счастья – плати.
То баба прибежит, муж ее лупит, так Лукинична – раз, наговорчик какой сделает, да “сердце и ревность у мужика и отымет”. А то – наоборот: охладел муж, приворожить надсбно. Тоже в минуту “ум отымут”, он и не почувствует. То на белила наколдует, то на мыло, чтоб мылась да белилась, то на соль, чтоб мужику сыпала, а то, и того хлеще, воротник от бабьей рубашки в печке сожжет, да прикажет пепел мужу в
еду сунуть.
– Коль скоро мыло с лица смоется, столь скоро муж жену полюбит, – шамкала себе под нос Лукинична беззубым ртом. – Какова была рубашка на теле, таков и муж будет в постели.
Приходили и мужики, о женской неверности разузнать. Кто-то ласковости от барина просил, совсем уж забил беднягу до полусмерти. А то и торговец зайдет. Тут уж Лукинична старается: денежный, ведь, человек, за ценой не постоит. Все свои вершки-корешки на свет божий вытащит. Кому при грыже траву “ушко” на уксусе пропишет, кому корень девясила для жевания от зубной боли, кому губку лиственницы от запоров, а кому зверобой на водке от побоев и ран. Если зависть гложет – кушайте земляную грушу сырой, а если на тебя кто завистливый глаз положил – то трава “ерой” поможет, три по лицу, да намочив в воде, ешь. Кудрявый купырь – от отравы, сон-трава – от нечистых духов. Ну, а чтоб торговля бурно шла с прибылью – тут уж, знамо дело, без травы “ост” не обойдешься, не сыщешь нужного покупателя на товар. Как дошла до Лукиничны весть, что князь Алексей Петрович на судебный поединок утречком собирается, вот уж они с Козлихой еще больше засуетились. Витя со счета сбился, сколько раз проворные старушки на улицу сбегали, да опять в избу вернулись. Притащили, Витя чуть со скамьи не упал, черного ужа несчастного, ножом его запороли, да язык вынули. Потом язык этот в тряпку завернули, сначала в зеленую, а потом в черную, и стали думать, как бы сверток тот в княжеский сапог засунуть.
Мол, надобно, чтобы государь наш Алексей Петрович, сапог тот надел, да шел, не оглядываясь. А если кто спрашивать будет, куда он путь держит – так чтоб и слова не молвил. А перед самым боем в сапог тот следует три зубчика чеснока положить, да еще утиральник под мышку подвязать, вот тогда точно удача будет.
Ну, а князя Андомского, того и вовсе с пылью сравняли. Как начала Машка-Козлиха выть, что тебе пылесос начала века, как начала надувать пылищу со всех углов да приговаривать: “Чтобы пыль понеслась на Андрюшку-ирода, чтоб его корчило, раздувало да сушило, подлюгу…” Вите прямо не по себе стало от такого действа, он зачихал, закашлял и поспешил выйти на свежий воздух.
“Вот полоумные старухи, – думал он про себя, отряхиваясь под покосившимися окнами избы, – то у них гром гремит, то буря веет, то волки воют, то белки скачут, то лысый конь где встретится, то монах, черт знает, что…”
Здесь и застал его князь Ухтомский, разыскивающий Витю по просьбе Вассианы.
– Что пригорюнился, свен? – спросил он Рас-топченко, хотя, как сразу отметил Витя, и сам был невесел.
– Да одолели меня бабки-ведуньи сумасшедшие! – пожаловался ему Витя. – Совсем с ума спятили. Пылью вот обсыпали, уши все прожужжали…
– А ты не гляди на них, – посоветовал ему Никита, – скоро уж угомонятся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36