В ту же секунду внизу, прямо подо мной, кто-то вскрикнул – то ли с тревогой, то ли с отвращением, и я понял, что в эту самую секунду (в каком бы то ни было временном отрезке) Андерхилл стоит, выглядывая наружу, у окна в обеденном зале, который сейчас (в моем «сейчас») закрыт и пуст.
Когда я снова открыл глаза, существо уже удалилось, уходя из поля зрения нелепой, кособокой рысью. Я ждал, спрашивая себя, что мне делать, если эта сцена будет разыгрываться дальше и дальше, удерживая меня где-то между моим временем и эпохой Андерхилла. Если бы мне удалось переместиться в ту реальность, которую я по-прежнему мог наблюдать через окно в боковой стене, ее звуки, возможно, вернулись бы и все стало бы на свои места. Только что мне сделать, чтобы оказаться там? Я прислушался, но не стал выглядывать, как не стал выходить до этого в коридор, и теперь у меня не было ни малейших сомнений, что эта комната – единственное помещение в доме, которое не приняло тот вид, который был у него триста лет назад. Через боковое окно и вниз по стене – вот, похоже, единственно возможный путь для возвращения в свое время. Меня начала беспокоить мысль: а вдруг этот вариант реальности – зрительная галлюцинация? – и тут я услышал пронзительный крик – не рядом, а где-то ярдах в двухстах от дома, – прозвучавший очень отчетливо в полной тишине и очень громко, а ему вторил другой звук, тоже громкий, то ли завывание, то ли неровное гудение сирены, – как нечто знакомое вашему уху, но не вписывающееся в обстановку; как сильный ветер, когда он свистит в кронах. Я заткнул уши пальцами, продолжая пристально всматриваться в полуночный пейзаж, опять безжизненный. Как долго смогу я смотреть на него?
Потом чуть левее центра вспыхнуло – то ли свет, то ли пламя желтовато-зеленого цвета, настолько яркое, что почти ослепило меня. Через несколько секунд последовала вторая вспышка, похоже, что в воздухе повис огромных размеров шар – словно солнце, только с ажурно выпиленными краями и темно-синего цвета. После более длительной паузы сразу две вспышки осветили небо почти одновременно, одна из них, желтовато-зеленая, – в том же месте, где вспыхивало в самый первый раз, а вторая, та, что синяя, – с противоположной стороны горизонта. Та, что появилась чуть раньше, напоминала толстый, чуть зазубренный по краям столб, и внутри него, почти посредине, бежала тонкая темная вертикальная полоса. Я узнал этот предмет, хоть поначалу и не был в состоянии назвать его, затем увидел, что это часть телеграфного столба. Новые вспышки света последовали с короткими и разными промежутками – словно кляксами расплавленного металла плеснуло на черную фотографическую пластинку. Три пятна слились воедино, дав мне возможность увидеть несколько ярдов залитой солнцем асфальтовой дороги. Я вынул пальцы из ушей. Быстрее, чем предусматривалось любыми законами физики, приблизился и усилился шум автомобиля. Я услышал мужские голоса и звук двери – она открывалась и закрывалась, парадная дверь моей гостиницы. Когда за окном осталось всего несколько разорванных пятен темноты, за моей спиной распахнулась дверь в комнату.
Я резко повернулся. Виктор в несколько скачков подбежал ко мне и повалился на бок у моих ног. За ним появилась Эми. Я поспешил ей навстречу, обнял.
– Что такое происходит, папа?
– Ничего. Все в порядке. Просто мне стало чуточку грустно.
– Ясно. А ты разве не слышал крики?
– Чего не слышал?
– Крики. Кто-то кричал на улице, как мне показалось. Довольно далеко, но так громко, будто где-то рядом. Ты разве ничего не слышал?
– Слышал. – Я старался стоять и говорить спокойно, однако это давалось с таким трудом, что я едва выговаривал слова. – Но… ты ведь крутила свой…
– Я как раз меняла пластинку, и в комнате было тихо.
– Снаружи не стало темно, так ведь?
– Темно? Нет. Откуда могла взяться темнота?
– А кто мог это быть? Что за человек кричал, как ты думаешь?
– Ты сказал, что слышал их.
– Слышал, – сказал я, взял свой стакан и выпил виски одним глотком. – Но мне хотелось бы узнать, что ты подумала в тот момент.
– Знаешь… Это была женщина. У нее был очень испуганный голос.
– Ну, тебе показалось, дорогая. Скорее всего какая-нибудь деревенская девчонка дурачилась.
– Нет, на дурачество совсем не похоже.
– А какой-нибудь другой шум ты слышала?
– Нет. То есть да! Вроде как… зовет кто-то, подвывая, или что-то вроде пения без слов, просто гудит и гудит. И все время на ходу, ходит взад-вперед. Ты ведь слышал, так ведь?
– Да. Кто-то валял дурака, только и всего. Эми ничего не ответила, а через некоторое время сказала:
– Хочешь, пойдем ко мне. По телевизору будут «Лучшие хиты недели». Без двадцати шесть начинается.
– Спасибо, Эми, только боюсь, что на этот раз не получится.
– Ты говорил, что в прошлый раз тебе очень понравилось.
– Говорил? Ах да, но у меня запланированы кое-какие дела на сегодняшний вечер. Нужно переодеться, потом сразу побегу вниз.
– Ладно, папа.
– Я загляну к тебе попозже.
– Ладно.
Она ушла во вполне миролюбивом настроении. Я предпочел бы, чтобы на этот раз Эми устроила скандал. Она не прониклась ко мне доверием, а ее задумчивость вселяла лишь беспокойство; она знала, что я сказал ей неправду. Но не мог же я заявить: оснований для беспокойства нет никаких, не обращай внимания на эти крики, потому что все случилось где-то в восьмидесятых годах семнадцатого века.
Несмотря на это и несмотря на основательную встряску от недавних событий, которые я наблюдал собственными глазами – и в каких обстоятельствах наблюдал, – я почувствовал сильное облегчение. Мало кто из нас настолько крепок психически, чтобы, полагаясь единственно на свою внутреннюю убежденность, утверждать, что он остается в здравом уме, тогда как представленные факты будут впечатляюще утверждать обратное. Испытывая радость и гамму других чувств, я выпил в течение двух минут и без особых усилий два наполненных до краев стакана виски с содовой. После чего я отправился принимать ванну.
Я лежал в горячей воде и чувствовал себя почти в полном порядке. Сердце и спина ничем не напоминали о себе с самого утра. Джек Мейбери нашел бы что сказать по этому поводу, хотя я не смог бы рассказать ему, какие из моих сегодняшних развлечений отвлекли меня от эгоистического копания в самом себе. Я чувствовал себя трезвым, но поскольку понятие полной трезвости никак не согласовывалось со мной в течение многих лет, будет лучше сказать – довольно трезвым. Почти совсем абсолютно полный порядок.
«Лесовик»… Десятки, а то и сотни трактиров, пивных и постоялых дворов в Англии носят названия, имеющие отношение (как я читал где-то) к лесу; к древним народным празднествам в начале мая, когда какого-нибудь парня наряжали лесным чудищем, украсив его ветками и зелеными листьями; к лесничим или просто к лесникам, которые в былые времена носили что-то вроде формы зеленого цвета. Возможно ли такое, что моя собственная гостиница, получившая свое название в момент возникновения еще во второй половине четырнадцатого века, не подпадала под общее правило и что сверхъестественный прислужник Андерхилла существовал уже в те времена? Если так, то окрестить постоялый двор именем подобного существа – оригинальный способ привлечь посетителей. Но мысль интересная.
Меня разморило еще сильнее. Уставившись блуждающим взглядом туда, где стена соединялась с потолком, я увидел маленький сине-зеленый предмет, перемещающийся медленно справа налево. Поначалу лениво, а затем со всей поспешностью, на какую был способен, я стал гадать, что же это такое. Муха какая-то или мотылек? Только, конечно, с такой вот окраской не существует ни тех, ни других – в Англии, по крайней мере. И эта тварь перемещалась не как муха, которая делает быстрые молниеносные рывки так, что крылья и лапки сливаются в одно круглое или округлое черное пятнышко, и не как порхающий мотылек. Я видел: крылья этого создания – два крыла – поднимались и опускались в медленном, легко различимом ритме, а лапки – это было уже не так легко различить, их было две – подтянуты под тело, и имелась шея, а также голова. Это птица. Птичка размером с муху или как небольшой мотылек.
Я встал в ванне, расплескивая воду, и пригляделся повнимательнее. Да, это птичка; я видел, как лоснится ее оперение, и, напрягая зрение, разглядел отдельные ноготки у нее на лапках и уловил едва слышное трепетание ее крылышек. Я потянулся, чтобы схватить ее, но она исчезла на секунду из виду, затем снова появилась, вылетев из-за тыльной стороны моей сжатой руки. Я схватил полотенце, скомкал его и, зажмурившись, минуты две вопил, уткнувшись в него лицом. Когда я снова открыл глаза, птицы не было. Я стонал и всхлипывал в скомканное полотенце еще две-три минуты, затем вытерся им со всей возможной поспешностью, отсчитывая медленно секунды, и побежал в спальню. Если смогу одеться до того, как досчитаю до четырехсот пятидесяти тысяч, птица больше не появится – совсем или хоть какое-то время. Я старался одеваться по возможности с закрытыми глазами и даже ни разу не открыл их, завязывая вечерний галстук-бабочку, но все же мне пришлось взглянуть в зеркало, чтобы причесаться, и тут я увидел маленькую муху, которая вилась бесшумно вокруг моей головы. Я был абсолютно уверен, что это всего лишь муха, но тем не менее я ничего не мог поделать с собой и плюхнулся на кровать и какое-то время мычал и всхлипывал в подушку, продолжая по-прежнему вести свой отсчет. Я сделал себе скидку, скостив сто тысяч на этот отрезок времени, что было справедливым решением, потому что истерика, длившаяся не менее полутора минут, не предвиделась в моих первоначальных расчетах, когда я установил для себя финишную черту.
Я вышел за дверь, уже облаченный в смокинг, при счете четыреста двадцать семь тысяч; в конце концов оставался шанс, что я не увижу птицу хоть какое-то время. Я добрался до лестничной площадки без особых происшествий, несмотря на один зажмуренный и второй наполовину зажмуренный глаз. Там я налетел на Магдалену и послал ее разыскать Ника или, если это не удастся, позвать Дэвида. Затем я вернулся в столовую, в основном пробираясь на ощупь, сел, но не в то кресло, которое было повернуто к окну на фасаде, и сидел с закрытыми глазами. Прошло не больше минуты, как я услышал торопливые шаги и снова открыл глаза; я перестал считать – но до той секунды продолжал вести свой отсчет без какой-то особой цели. Дыхание у меня уже пришло в норму.
Ник вошел торопливо, я увидел Джека за его спиной. Оба были взволнованы: Ник – не более чем обычно, Джек – по-профессиональному, но без своей обычной менторской улыбочки. Он подошел вплотную и посмотрел мне в лицо:
– Что случилось, Морис?
– Мне привиделась какая-то чертовщина.
– На этот раз не привидения? – Он взглянул на Ника и затем на меня. – Я наслышан о твоих встречах с миром теней.
– Как ты оказался здесь, Джек?
– Я был на вызове и вот заскочил выпить чего-нибудь по дороге домой. И очень кстати, судя по всему. Ник, ты бы не мог позвонить Диане? Скажешь ей, что я задерживаюсь. – Он назвал номер, и Ник ушел звонить. – Итак, Морис, я весь внимание, что тут стряслось? – продолжил он с несвойственной ему мягкостью.
Я рассказал ему довольно подробно о лесном чудище, и о воплях женщины, и что Эми рассказала, как она тоже слышала их. Я промолчал о другом шуме, который мы оба слышали.
– Итак, по-твоему, Эми видела и слышала то же самое, что и ты, или хотя бы часть этого? Ясно. Когда это произошло? Ясно. Но этим не ограничилось, так ведь?
– Нет. Я увидел муху, она летала в ванной. Очень маленькая, заметь. – При этом воспоминании я снова начал всхлипывать. – Но она летала как настоящая птица. Медленно махала крыльями. И вскоре она исчезла. Я незадолго перед этим хлебнул изрядно: у меня будто гора свалилась с плеч, когда Эми сказала, что слышала те вопли. Мне кажется, все это как-то связано.
– Вполне возможно. Хотя в таких случаях видения появляются не сразу, требуется куда более длительный отрезок времени. Болезнь медленно прогрессирует…
– Я полагаю, это…
– Конечно, очень похоже на легкую форму белой горячки, но твой деревянный истукан в этот диагноз не вписывается. Тебе уже снилось раньше нечто подобное, Морис?
– Я тебе сказал, что это не сон. Мне никогда ничего не снится.
– Разве нельзя допустить, что ты задремал, сидя в кресле? Очевидно, тебе…
– Нет, я видел все это.
– Ладно. – Он принялся считать мой пульс.
– И что даст тебе измерение моего пульса?
– Вероятно, почти ничего. Все так же сильно потеешь?
– Сегодня совсем не потел.
– Мышцы сводило?
– Не больше, чем всегда.
– Ладно. Итак, все эти твои видения не представляют ни малейшей опасности для здоровья. Вполне понимаю, как они тебя пугают, но постарайся внушить себе, что это иллюзия и не более. Белая горячка – только предупредительный синдром, а не сам кризис, и мы можем с ним бороться. Это обычно вызвано эмоциональным напряжением, в сочетании с алкоголем, конечно; и я думаю, одна из причин – смерть твоего отца. Мне кажется, твои призраки были чем-то вроде прелюдии к истории с мухой, а ощущение, будто вокруг полно зловещих, враждебных тварей, очень характерно для подобных случаев. Ты слушаешь?
– Если в том смысле, что понимаю ли твою мысль, то да.
– Отлично. Что тебе необходимо сейчас, так это немного отдохнуть. Послушай, твой Дэвид – очень деловитый молодой человек, а Джойс…
– В больницу я ни за что не лягу, Джек.
– При чем тут больница, господи ты боже мой! Это частный санаторий, у них весь комплекс медицинских услуг, там очень приятный…
– Я не поеду. У меня столько дел, за всем нужно проследить. Начнем с того, что завтра похороны отца. Вернемся к этому разговору чуть позже. Сделай что-нибудь, чтобы мне продержаться это время. Посоветуй, какие мне… – Я услышал шаги Ника, он возвращался, и я закончил поспешно: – Никому ни слова, а мне выпиши какие-нибудь таблетки. Ведь есть такие таблетки, а?
Вошел Ник.
– Какие-нибудь найдутся. Ладно. Хотя с тобой не согласен. – Джек повернулся к Нику: – Порядок?
– Да. Извини, телефон был долго занят.
– Да, это обычная история. Итак, медицинское заключение о здоровье твоего отца: уж больно часто он прикладывается к бутылке в последнее время. Посему он снизит норму потребления, и медицина в этом ему поможет.
– Не только снизит потребление, черт возьми, – сказал я, – а вообще бросит пить на целых пятьдесят лет.
– Нет, Морис. Это будет самый верный способ… э-э, сделать себе хуже. На первое время тебе нужно только снизить потребление наполовину, и я повторяю: именно наполовину, не больше. Постарайся как можно проще смотреть на все вокруг. Обопрись на своего молодого помощника Дэвида. И поговори с Ником и Джойс о своих проблемах. Это совет медика. Итак, я освободился намного раньше, чем думал. Ник, если тебе не трудно, заскочи ко мне где-то через полчаса, у меня есть кое-какие лекарства для твоего отца. Если что, Морис, звони мне в любое время. Через пару дней все пройдет, при условии, что ты будешь делать так, как я сказал. Ну, до свидания.
– Я провожу тебя, Джек, – сказал Ник.
– Да нет, зачем… Ладно. Спасибо.
Как только они вышли, я закрыл глаза. Просто из предосторожности: я уже чувствовал себя лучше или, другими словами, не так плохо. За исключением тех случаев, когда человеку грозит немедленная смерть, жизнь не сводится к чему-то одному. Есть птица или нет никакой птицы, я все равно собирался заехать поближе к ночи за Дианой и выяснить, что же было захоронено вместе с Андерхиллом. Отправляясь на такое дело, наверное, натерпишься страха, но тем лучше. Меня будет так трясти в ожидании того, что может произойти на кладбище, что и я думать забуду о всяких птицах. Вернувшись, Ник пододвинул стул к моему креслу.
– Его визит не был случайным, так ведь, Ник?
– Верно. Я попросил его заглянуть к нам. А то мало ли что, как он сам сказал.
– О чем ты спрашивал его минуту назад?
– Не считает ли он, что ты сходишь с ума. Он ответил, что некоторые признаки действительно имеются, но в целом он так не думает.
– Ну, это утешительно слышать, должен тебе признаться.
– Что с тобой, папа? Что такое стряслось, я хотел бы знать?
– Ничего не стряслось. Прикладываюсь к бутылке. Ты ведь слышал. Джек – ужасный пуританин насчет выпивки. Это он таким образом…
– Чушь. Хочешь – обижайся, хочешь – нет, только это чушь собачья. Ты решил ничего мне не рассказывать. И тебе кажется, что ты совершаешь героический поступок. Морис Оллингтон – герой, впечатлительная натура, держит рот на замке по поводу того, что гложет его героическую впечатлительную душу. Только дело совсем в другом. Просто ты слишком ленив, высокомерен, ко всему безразличен (так тебе кажется), так что ты не находишь нужным замечать людей, таких как твой cын, твoя жена, не считаешь их достойными того, чтобы посвятить в свою великую тайну, открыть им, как ты себя чувствуешь и что ты думаешь обо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29
Когда я снова открыл глаза, существо уже удалилось, уходя из поля зрения нелепой, кособокой рысью. Я ждал, спрашивая себя, что мне делать, если эта сцена будет разыгрываться дальше и дальше, удерживая меня где-то между моим временем и эпохой Андерхилла. Если бы мне удалось переместиться в ту реальность, которую я по-прежнему мог наблюдать через окно в боковой стене, ее звуки, возможно, вернулись бы и все стало бы на свои места. Только что мне сделать, чтобы оказаться там? Я прислушался, но не стал выглядывать, как не стал выходить до этого в коридор, и теперь у меня не было ни малейших сомнений, что эта комната – единственное помещение в доме, которое не приняло тот вид, который был у него триста лет назад. Через боковое окно и вниз по стене – вот, похоже, единственно возможный путь для возвращения в свое время. Меня начала беспокоить мысль: а вдруг этот вариант реальности – зрительная галлюцинация? – и тут я услышал пронзительный крик – не рядом, а где-то ярдах в двухстах от дома, – прозвучавший очень отчетливо в полной тишине и очень громко, а ему вторил другой звук, тоже громкий, то ли завывание, то ли неровное гудение сирены, – как нечто знакомое вашему уху, но не вписывающееся в обстановку; как сильный ветер, когда он свистит в кронах. Я заткнул уши пальцами, продолжая пристально всматриваться в полуночный пейзаж, опять безжизненный. Как долго смогу я смотреть на него?
Потом чуть левее центра вспыхнуло – то ли свет, то ли пламя желтовато-зеленого цвета, настолько яркое, что почти ослепило меня. Через несколько секунд последовала вторая вспышка, похоже, что в воздухе повис огромных размеров шар – словно солнце, только с ажурно выпиленными краями и темно-синего цвета. После более длительной паузы сразу две вспышки осветили небо почти одновременно, одна из них, желтовато-зеленая, – в том же месте, где вспыхивало в самый первый раз, а вторая, та, что синяя, – с противоположной стороны горизонта. Та, что появилась чуть раньше, напоминала толстый, чуть зазубренный по краям столб, и внутри него, почти посредине, бежала тонкая темная вертикальная полоса. Я узнал этот предмет, хоть поначалу и не был в состоянии назвать его, затем увидел, что это часть телеграфного столба. Новые вспышки света последовали с короткими и разными промежутками – словно кляксами расплавленного металла плеснуло на черную фотографическую пластинку. Три пятна слились воедино, дав мне возможность увидеть несколько ярдов залитой солнцем асфальтовой дороги. Я вынул пальцы из ушей. Быстрее, чем предусматривалось любыми законами физики, приблизился и усилился шум автомобиля. Я услышал мужские голоса и звук двери – она открывалась и закрывалась, парадная дверь моей гостиницы. Когда за окном осталось всего несколько разорванных пятен темноты, за моей спиной распахнулась дверь в комнату.
Я резко повернулся. Виктор в несколько скачков подбежал ко мне и повалился на бок у моих ног. За ним появилась Эми. Я поспешил ей навстречу, обнял.
– Что такое происходит, папа?
– Ничего. Все в порядке. Просто мне стало чуточку грустно.
– Ясно. А ты разве не слышал крики?
– Чего не слышал?
– Крики. Кто-то кричал на улице, как мне показалось. Довольно далеко, но так громко, будто где-то рядом. Ты разве ничего не слышал?
– Слышал. – Я старался стоять и говорить спокойно, однако это давалось с таким трудом, что я едва выговаривал слова. – Но… ты ведь крутила свой…
– Я как раз меняла пластинку, и в комнате было тихо.
– Снаружи не стало темно, так ведь?
– Темно? Нет. Откуда могла взяться темнота?
– А кто мог это быть? Что за человек кричал, как ты думаешь?
– Ты сказал, что слышал их.
– Слышал, – сказал я, взял свой стакан и выпил виски одним глотком. – Но мне хотелось бы узнать, что ты подумала в тот момент.
– Знаешь… Это была женщина. У нее был очень испуганный голос.
– Ну, тебе показалось, дорогая. Скорее всего какая-нибудь деревенская девчонка дурачилась.
– Нет, на дурачество совсем не похоже.
– А какой-нибудь другой шум ты слышала?
– Нет. То есть да! Вроде как… зовет кто-то, подвывая, или что-то вроде пения без слов, просто гудит и гудит. И все время на ходу, ходит взад-вперед. Ты ведь слышал, так ведь?
– Да. Кто-то валял дурака, только и всего. Эми ничего не ответила, а через некоторое время сказала:
– Хочешь, пойдем ко мне. По телевизору будут «Лучшие хиты недели». Без двадцати шесть начинается.
– Спасибо, Эми, только боюсь, что на этот раз не получится.
– Ты говорил, что в прошлый раз тебе очень понравилось.
– Говорил? Ах да, но у меня запланированы кое-какие дела на сегодняшний вечер. Нужно переодеться, потом сразу побегу вниз.
– Ладно, папа.
– Я загляну к тебе попозже.
– Ладно.
Она ушла во вполне миролюбивом настроении. Я предпочел бы, чтобы на этот раз Эми устроила скандал. Она не прониклась ко мне доверием, а ее задумчивость вселяла лишь беспокойство; она знала, что я сказал ей неправду. Но не мог же я заявить: оснований для беспокойства нет никаких, не обращай внимания на эти крики, потому что все случилось где-то в восьмидесятых годах семнадцатого века.
Несмотря на это и несмотря на основательную встряску от недавних событий, которые я наблюдал собственными глазами – и в каких обстоятельствах наблюдал, – я почувствовал сильное облегчение. Мало кто из нас настолько крепок психически, чтобы, полагаясь единственно на свою внутреннюю убежденность, утверждать, что он остается в здравом уме, тогда как представленные факты будут впечатляюще утверждать обратное. Испытывая радость и гамму других чувств, я выпил в течение двух минут и без особых усилий два наполненных до краев стакана виски с содовой. После чего я отправился принимать ванну.
Я лежал в горячей воде и чувствовал себя почти в полном порядке. Сердце и спина ничем не напоминали о себе с самого утра. Джек Мейбери нашел бы что сказать по этому поводу, хотя я не смог бы рассказать ему, какие из моих сегодняшних развлечений отвлекли меня от эгоистического копания в самом себе. Я чувствовал себя трезвым, но поскольку понятие полной трезвости никак не согласовывалось со мной в течение многих лет, будет лучше сказать – довольно трезвым. Почти совсем абсолютно полный порядок.
«Лесовик»… Десятки, а то и сотни трактиров, пивных и постоялых дворов в Англии носят названия, имеющие отношение (как я читал где-то) к лесу; к древним народным празднествам в начале мая, когда какого-нибудь парня наряжали лесным чудищем, украсив его ветками и зелеными листьями; к лесничим или просто к лесникам, которые в былые времена носили что-то вроде формы зеленого цвета. Возможно ли такое, что моя собственная гостиница, получившая свое название в момент возникновения еще во второй половине четырнадцатого века, не подпадала под общее правило и что сверхъестественный прислужник Андерхилла существовал уже в те времена? Если так, то окрестить постоялый двор именем подобного существа – оригинальный способ привлечь посетителей. Но мысль интересная.
Меня разморило еще сильнее. Уставившись блуждающим взглядом туда, где стена соединялась с потолком, я увидел маленький сине-зеленый предмет, перемещающийся медленно справа налево. Поначалу лениво, а затем со всей поспешностью, на какую был способен, я стал гадать, что же это такое. Муха какая-то или мотылек? Только, конечно, с такой вот окраской не существует ни тех, ни других – в Англии, по крайней мере. И эта тварь перемещалась не как муха, которая делает быстрые молниеносные рывки так, что крылья и лапки сливаются в одно круглое или округлое черное пятнышко, и не как порхающий мотылек. Я видел: крылья этого создания – два крыла – поднимались и опускались в медленном, легко различимом ритме, а лапки – это было уже не так легко различить, их было две – подтянуты под тело, и имелась шея, а также голова. Это птица. Птичка размером с муху или как небольшой мотылек.
Я встал в ванне, расплескивая воду, и пригляделся повнимательнее. Да, это птичка; я видел, как лоснится ее оперение, и, напрягая зрение, разглядел отдельные ноготки у нее на лапках и уловил едва слышное трепетание ее крылышек. Я потянулся, чтобы схватить ее, но она исчезла на секунду из виду, затем снова появилась, вылетев из-за тыльной стороны моей сжатой руки. Я схватил полотенце, скомкал его и, зажмурившись, минуты две вопил, уткнувшись в него лицом. Когда я снова открыл глаза, птицы не было. Я стонал и всхлипывал в скомканное полотенце еще две-три минуты, затем вытерся им со всей возможной поспешностью, отсчитывая медленно секунды, и побежал в спальню. Если смогу одеться до того, как досчитаю до четырехсот пятидесяти тысяч, птица больше не появится – совсем или хоть какое-то время. Я старался одеваться по возможности с закрытыми глазами и даже ни разу не открыл их, завязывая вечерний галстук-бабочку, но все же мне пришлось взглянуть в зеркало, чтобы причесаться, и тут я увидел маленькую муху, которая вилась бесшумно вокруг моей головы. Я был абсолютно уверен, что это всего лишь муха, но тем не менее я ничего не мог поделать с собой и плюхнулся на кровать и какое-то время мычал и всхлипывал в подушку, продолжая по-прежнему вести свой отсчет. Я сделал себе скидку, скостив сто тысяч на этот отрезок времени, что было справедливым решением, потому что истерика, длившаяся не менее полутора минут, не предвиделась в моих первоначальных расчетах, когда я установил для себя финишную черту.
Я вышел за дверь, уже облаченный в смокинг, при счете четыреста двадцать семь тысяч; в конце концов оставался шанс, что я не увижу птицу хоть какое-то время. Я добрался до лестничной площадки без особых происшествий, несмотря на один зажмуренный и второй наполовину зажмуренный глаз. Там я налетел на Магдалену и послал ее разыскать Ника или, если это не удастся, позвать Дэвида. Затем я вернулся в столовую, в основном пробираясь на ощупь, сел, но не в то кресло, которое было повернуто к окну на фасаде, и сидел с закрытыми глазами. Прошло не больше минуты, как я услышал торопливые шаги и снова открыл глаза; я перестал считать – но до той секунды продолжал вести свой отсчет без какой-то особой цели. Дыхание у меня уже пришло в норму.
Ник вошел торопливо, я увидел Джека за его спиной. Оба были взволнованы: Ник – не более чем обычно, Джек – по-профессиональному, но без своей обычной менторской улыбочки. Он подошел вплотную и посмотрел мне в лицо:
– Что случилось, Морис?
– Мне привиделась какая-то чертовщина.
– На этот раз не привидения? – Он взглянул на Ника и затем на меня. – Я наслышан о твоих встречах с миром теней.
– Как ты оказался здесь, Джек?
– Я был на вызове и вот заскочил выпить чего-нибудь по дороге домой. И очень кстати, судя по всему. Ник, ты бы не мог позвонить Диане? Скажешь ей, что я задерживаюсь. – Он назвал номер, и Ник ушел звонить. – Итак, Морис, я весь внимание, что тут стряслось? – продолжил он с несвойственной ему мягкостью.
Я рассказал ему довольно подробно о лесном чудище, и о воплях женщины, и что Эми рассказала, как она тоже слышала их. Я промолчал о другом шуме, который мы оба слышали.
– Итак, по-твоему, Эми видела и слышала то же самое, что и ты, или хотя бы часть этого? Ясно. Когда это произошло? Ясно. Но этим не ограничилось, так ведь?
– Нет. Я увидел муху, она летала в ванной. Очень маленькая, заметь. – При этом воспоминании я снова начал всхлипывать. – Но она летала как настоящая птица. Медленно махала крыльями. И вскоре она исчезла. Я незадолго перед этим хлебнул изрядно: у меня будто гора свалилась с плеч, когда Эми сказала, что слышала те вопли. Мне кажется, все это как-то связано.
– Вполне возможно. Хотя в таких случаях видения появляются не сразу, требуется куда более длительный отрезок времени. Болезнь медленно прогрессирует…
– Я полагаю, это…
– Конечно, очень похоже на легкую форму белой горячки, но твой деревянный истукан в этот диагноз не вписывается. Тебе уже снилось раньше нечто подобное, Морис?
– Я тебе сказал, что это не сон. Мне никогда ничего не снится.
– Разве нельзя допустить, что ты задремал, сидя в кресле? Очевидно, тебе…
– Нет, я видел все это.
– Ладно. – Он принялся считать мой пульс.
– И что даст тебе измерение моего пульса?
– Вероятно, почти ничего. Все так же сильно потеешь?
– Сегодня совсем не потел.
– Мышцы сводило?
– Не больше, чем всегда.
– Ладно. Итак, все эти твои видения не представляют ни малейшей опасности для здоровья. Вполне понимаю, как они тебя пугают, но постарайся внушить себе, что это иллюзия и не более. Белая горячка – только предупредительный синдром, а не сам кризис, и мы можем с ним бороться. Это обычно вызвано эмоциональным напряжением, в сочетании с алкоголем, конечно; и я думаю, одна из причин – смерть твоего отца. Мне кажется, твои призраки были чем-то вроде прелюдии к истории с мухой, а ощущение, будто вокруг полно зловещих, враждебных тварей, очень характерно для подобных случаев. Ты слушаешь?
– Если в том смысле, что понимаю ли твою мысль, то да.
– Отлично. Что тебе необходимо сейчас, так это немного отдохнуть. Послушай, твой Дэвид – очень деловитый молодой человек, а Джойс…
– В больницу я ни за что не лягу, Джек.
– При чем тут больница, господи ты боже мой! Это частный санаторий, у них весь комплекс медицинских услуг, там очень приятный…
– Я не поеду. У меня столько дел, за всем нужно проследить. Начнем с того, что завтра похороны отца. Вернемся к этому разговору чуть позже. Сделай что-нибудь, чтобы мне продержаться это время. Посоветуй, какие мне… – Я услышал шаги Ника, он возвращался, и я закончил поспешно: – Никому ни слова, а мне выпиши какие-нибудь таблетки. Ведь есть такие таблетки, а?
Вошел Ник.
– Какие-нибудь найдутся. Ладно. Хотя с тобой не согласен. – Джек повернулся к Нику: – Порядок?
– Да. Извини, телефон был долго занят.
– Да, это обычная история. Итак, медицинское заключение о здоровье твоего отца: уж больно часто он прикладывается к бутылке в последнее время. Посему он снизит норму потребления, и медицина в этом ему поможет.
– Не только снизит потребление, черт возьми, – сказал я, – а вообще бросит пить на целых пятьдесят лет.
– Нет, Морис. Это будет самый верный способ… э-э, сделать себе хуже. На первое время тебе нужно только снизить потребление наполовину, и я повторяю: именно наполовину, не больше. Постарайся как можно проще смотреть на все вокруг. Обопрись на своего молодого помощника Дэвида. И поговори с Ником и Джойс о своих проблемах. Это совет медика. Итак, я освободился намного раньше, чем думал. Ник, если тебе не трудно, заскочи ко мне где-то через полчаса, у меня есть кое-какие лекарства для твоего отца. Если что, Морис, звони мне в любое время. Через пару дней все пройдет, при условии, что ты будешь делать так, как я сказал. Ну, до свидания.
– Я провожу тебя, Джек, – сказал Ник.
– Да нет, зачем… Ладно. Спасибо.
Как только они вышли, я закрыл глаза. Просто из предосторожности: я уже чувствовал себя лучше или, другими словами, не так плохо. За исключением тех случаев, когда человеку грозит немедленная смерть, жизнь не сводится к чему-то одному. Есть птица или нет никакой птицы, я все равно собирался заехать поближе к ночи за Дианой и выяснить, что же было захоронено вместе с Андерхиллом. Отправляясь на такое дело, наверное, натерпишься страха, но тем лучше. Меня будет так трясти в ожидании того, что может произойти на кладбище, что и я думать забуду о всяких птицах. Вернувшись, Ник пододвинул стул к моему креслу.
– Его визит не был случайным, так ведь, Ник?
– Верно. Я попросил его заглянуть к нам. А то мало ли что, как он сам сказал.
– О чем ты спрашивал его минуту назад?
– Не считает ли он, что ты сходишь с ума. Он ответил, что некоторые признаки действительно имеются, но в целом он так не думает.
– Ну, это утешительно слышать, должен тебе признаться.
– Что с тобой, папа? Что такое стряслось, я хотел бы знать?
– Ничего не стряслось. Прикладываюсь к бутылке. Ты ведь слышал. Джек – ужасный пуританин насчет выпивки. Это он таким образом…
– Чушь. Хочешь – обижайся, хочешь – нет, только это чушь собачья. Ты решил ничего мне не рассказывать. И тебе кажется, что ты совершаешь героический поступок. Морис Оллингтон – герой, впечатлительная натура, держит рот на замке по поводу того, что гложет его героическую впечатлительную душу. Только дело совсем в другом. Просто ты слишком ленив, высокомерен, ко всему безразличен (так тебе кажется), так что ты не находишь нужным замечать людей, таких как твой cын, твoя жена, не считаешь их достойными того, чтобы посвятить в свою великую тайну, открыть им, как ты себя чувствуешь и что ты думаешь обо всем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29