А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Всякая история имеет начало, середину и конец; так еще Аристотель говорил, и никто пока что не доказал, что он был не прав; с другой стороны, то, что не имеет ни начала, ни конца, а только сплошную середину,
— это и не рассказ, и не история. Но что же это такое, раз так?
Миру Европы семнадцатого века начало было положено 4400 лет назад на Ближнем Востоке; Вселенная двадцатого века была создана 24 000 000 000 лет назад где-то Там, во время чудовищного взрыва, и еще там был свет. Обе эти вселенные будут иметь свой конец; он непременно последует; в Судный День под трубный глас или же-в жидком, темном, холодном супе энтропии. Другие времена, другие страны могут иметь совсем не такие начало и конец; загляните во Всемирную Историю, в раздел Индии, и найдете там совсем иную картину. Разумеется, Долина не имеет аналогичных начал и концов; но она, похоже, вообще не имеет ни начала, ни конца. Она вся — как бы посредине.
Ну конечно, у них есть космогонические мифы! О да, это-то у них есть.
— А как племя людей пришло в Долину и стало там жить?
— Ах, это все Койотиха, — говорит она. Мы с ней сидим сейчас среди чуждой здешним местам кукурузы, в тени гигантских здешних дубов на пригорке у ручья, неподалеку от Стержня. В Синшане кипит жизнь, но все это дальше, справа от нас — и не то чтобы жизнь там была особенно бурной; просто время от времени хлопает чья-то дверь, раздается стук молотка, звучат чьи-то голоса; а вообще солнечное летнее пространство наполнено тишиной. Слева от нас, в роще и на поляне, где высятся крыши пяти хейимас, вообще ничто не движется, разве что в небесах парит коршун и меланхолично выкрикивает свое «ке-ер! ке-ер!».
— Ты же знаешь, Койотиха шла себе мимо и увидела, что из воды что-то торчит. Эта штука лежала на воде, на поверхности моря. Койотиха подумала: «Я никогда ничего подобного не видела, и мне это совсем не нравится», и стала швырять в эту штуку камни, стараясь ее потопить прежде, чем та подплывет к берегу. Но странный предмет упорно подплывал все ближе и ближе, а приплыл он с запада, и теперь, описывая круги на воде, сверкал в лучах солнца. Койотиха продолжала кидать в него комья земли и камни и вопила: «Убирайся! Уплывай прочь!» Но тут штуковина вплыла прямо в бухту, и Койотиха разглядела, что это все люди, представители человеческого племени, и что все они держатся за руки и танцуют на поверхности воды, словно какие-то водомерки. А еще они пели: «Эй! Мы идем!» Койотиха все продолжала швырять в них комья земли и камни, но они ловили их и глотали, продолжая петь. Потом они начали тонуть, проваливаться сквозь кожу воды, но к этому времени они уже миновали волноломы и оказались на мелководье, в устье Великой Реки На, так что встали на дно и продолжали идти к берегу по протокам. Пятеро из них шли по рукавам дельты Великой Реки. Койотиха испугалась и рассердилась. Она взбежала на северо-восточную гряду и подожгла там лес; потом обежала Гору-Прародительницу, добралась до Чистого Озера и заставила один из тамошних вулканов проснуться и выпустить в воздух столько пепла, что все вокруг почернело; потом она помчалась вниз, к юго-западному хребту, по пути поджигая все своим горящим хвостом, который она нарочно подпалила, когда сбегала вниз с горы, и в Низине Те, в самом центре Долины, она встретила тех самых людей, которые теперь ухе шли вверх по течению На, прямо по ее дну. Впереди полыхал пожар, над головой собрались тучи дыма и пепла, их встретили жар и тьма, и страшный ветер, полный горячей золы и вулканических газов. Все вокруг них горело, но они продолжали идти по дну реки, рассекая воду и очень медленно поднимаясь вверх по течению. Они пели:
— Эй, Койотиха, мы идем!
Ты звала нас, ты нам пела?
Эй, Койотиха, мы идем!
И тут Койотиха решила: «Не имеет смысла спорить с этими людьми. Я кормила их здешней землей и камнями, и теперь они сами стали здешними. Еще мгновение, и они выйдут из реки на сушу. Я ухожу». Она низко опустила хвост и ушла далеко в юго-западные горы, в Ущелье Медвежьего Ручья, что за Горой Синшан. Вот куда она скрылась.
Те люди вскоре действительно вышли из воды — когда устроенный Койотихой пожар погас сам собой. Долгое время им пришлось довольствоваться камнями и пеплом, землей и костями сгоревших животных да еще древесным углем. Потом снова начали вырастать леса, а еще эти люди сажали разные растения, и многие животные вернулись в Долину, и они стали жить там все вместе. Вот как племя людей появилось в здешних местах. А во всем виновата Койотиха.
За горными вершинами, высящимися над хейимас слева от нас, мелькнул краешек солнца, и его поздние лучи высветили одну глубокую складку на склоне Горы Синшан, величественной и спокойной.
Давайте не будем спрашивать мою приятельницу Т„рн, верит ли она в рассказанный ею миф. Я не знаю точно, что именно означает слово «верить» — как в ее языке, так и в моем собственном. Лучше просто поблагодарить ее за рассказ.
— Это история принадлежит Дому Змеевика, — говорит Т„рн. — Они ее в хейимас рассказывают. У Дома Синей Глины есть тоже очень похожая песня-речитатив. Они поют ее, когда поднимаются вверх по течению На, возвращаясь из очередного похода за солью. Впрочем, это тебе известно. Есть еще очень хорошая история у Дома Красного Кирпича. В ней рассказывается о том, как люди вылетали из жерл вулканов и выпадали на землю в виде дождя. Ты можешь попросить Красное Перо, она ее тебе расскажет.
Так мы и поступили. Красное Перо мы нашли не сразу, дома ее не оказалось.
— Бабушка, верно, в хейимас ушла, — сказала нам ее внучка; их и наше слово «верно» в данном случае обозначает как раз неуверенность или нежелание говорить определенно. Внучка предложила нам зайти еще раз вечером. И действительно, вечером старая женщина была уже дома, сидела на балконе и лущила бобы.
— Вчера вечером я напилась допьяна, — сообщила она нам, поблескивая глазами, с легкой улыбкой удовлетворения, не разделенного с нами. Красное Перо маленькая, кругленькая, с симпатичными морщинками на лице — замечательная! Когда мы наконец высказываем свою просьбу, она, похоже, и историю эту тоже делить с нами не расположена. — Ну неужели вам хочется слушать всякие старые выдумки? — говорит она. Да, нам действительно очень этого хочется. Она безусловно разочарована; такого она от нас не ожидала.
— Да вам кто угодно может эту историю пересказать, — отнекивается она.
Она особенно нажимает на слово «пересказать», подразумевая, что всю историю по-настоящему знает только она одна.
Длинноногая добродушная Т„рн, которая всегда чувствует ответственность за нас, возражает ей тоном, в котором одновременно звучат и уважение, и насмешка:
— Но они же хотят, чтобы именно ты рассказала ее, Красное Перо! — В этом случае слово «рассказать» имеет иное значение: это уже нечто вроде «выступления с речью», акта творчества профессионального рассказчика. Однако нажимает Т„рн на слово «ты».
Так что же мы услышим от Красного Пера — миф или сказку, или же ее собственное сочинение, а может, некую комбинацию этих жанров и ее импровизаторских возможностей? Трудно сказать. Она, по всей видимости, достаточно тщеславна, и Т„рн, по-моему, просто льстит ей; но если эта история действительно сочинена ею или принадлежит ей, доставшись от кого-то в дар, то мы просим у нее чересчур много, желая, чтобы она передала ее нам. С чувством неловкости мы вынимаем свой магнитофон, собираясь уверить ее, что ни за что не станем включать его без разрешения, но стоит ей его увидеть, как поведение ее полностью меняется.
— О, ну хорошо! — вдруг соглашается она. — Только у меня ужасно болит голова, и поэтому я не могу говорить громко. Вам придется убрать эту машинку и выключить ее. Я давным-давно уже так не напивалась. Старый Левкой сказал мне, что я в хейимас пела так громко, что он меня даже снаружи слышал. Вот почему я охрипла, наверно. Ну хорошо, значит вы хотели услышать историю о том, откуда пришли здешние люди. А разве это до сих пор имеет какое-то значение? В этой истории говорится, что люди вышли из горы, когда она взорвалась.
Вы видели мозаику на стене в Чукулмасе? Такую большую мозаичную картину в том доме, который все называют дом Вулкана? На ней как раз изображено, как все это случилось.
Тут вмешивается пасынок Красного Пера:
— Но это ведь не то же самое извержение!.. На картине в Чукулмасе изображено извержение вулкана, случившееся то ли сто, то ли четыреста лет назад…
Он, возможно, пытается помочь нам, полагая, что чужеземцы могут оказаться совершенно сбитыми с толку, однако старуха раздражается:
— Ну разумеется, это не то же самое извержение! И для чего это тебе понадобилось лезть не в свое дело, не понимаю? Что за дурак! Может быть, эти люди, что явились извне нашей Долины, уже видели извержение вулкана и представляют себе, как это выглядит, но никто из живущих здесь сейчас ничего подобного не видел, а я прожила здесь куда дольше, чем все вы, остальные… Итак, в Чукулмасе есть такая картина, так что, если вам угодно, можете сходить и посмотреть на нее. Очень драматичное зрелище. Изображая огонь, они использовали кусочки красного стекла. Что ж, начнем. Когда-то в Четырех Небесных Домах, хейя, хейя Хейя, хейя Хейя, хейя Хейя, хейя, не существовало ни времени, ни пространства. Все было пусто и голо, пустота заполняла все. Не было ничего, ни единой вещи, ничего живого. Пустота и незаполненность. Ни света, ни тьмы, ни движения, ни мысли, ни форм, ни направлений. Море было перемешано со снами и мечтами, смерть и вечность слились воедино, не возникали и не исчезали. Воды смешаны были с песками и с воздухом, и ничто не имело ни границ, ни пределов, ни поверхностей, и ничего внутри. Все было посредине всего, и ничто могло считаться всем чем угодно. Не бежали реки. С морем, воздухом и почвой были смешаны души смертных, как бы вмешаны в них, и души эти тосковали, ужасно тосковали без перемен, без движения, без мыслей. Они скучали в течение всего этого неисчислимого времени, в течение всего этого безвременья и своего несуществования. Они ощущали лишь тоску и беспокойство. Однако двигались, в беспокойстве своем они двигались, шевелились, эти песчинки, пылинки, крошки душ, порошинки пепла. И, двигаясь все сильнее, они начали тереться друг о друга, понемножку, полегоньку, то падая, то танцуя, то шумя, но очень, очень тихонько, тише, чем когда трешь большим пальцем указательный, даже еще тише, но, услышав эти слабые шорохи, они научились слышать и сделали шорохи, которые издавали, громче. Это было первое — этот шум, — что они создали сами. Они создали первичную музыку, эти частички душ смертных, а потом — волны звука и промежутки меж ними, то есть паузы; и возникли ритм, такт, размер. Возникло пение песка, пение пыли, пение пепла, так началась наша музыка. Такова она изначально. Это как раз то, что мир поет до сих пор, если понимаешь, как надо слушать, если знаешь, как эту музыку услышать. Итак, наша музыка началась с пения пылинок; наши музыканты, начиная играть, сперва берут эту ноту и заканчивают ею же; именно эту ноту ты слышишь еще до того, как прикоснешься к барабану…
Но все равно беспокойство и желание действовать оставались. Так что первичная музыка становилась все громче и постоянно менялась; менялись тона, возникали мелодии и аккорды, такт менялся сам по себе, и вещи тоже начали возникать как бы сами по себе, вырастая из этой музыки — сперва кристаллы и капли, а потом и другие формы. Вещи начали распадаться и втягиваться вовнутрь; появились их края и границы; появились внутренние и внешние стороны; появились стержни, на которых держалось все остальное, и ответвления от этих стержней. Теперь существовали вещи и промежутки между вещами, и море с волнами и волнорезами, и облака, движущиеся в воздухе по ветру, и горы, и долины, и различной формы скалы, и различные виды почвы — все это возникло, чтобы потом исчезнуть. Но все еще души смертных, заключенные в песке и пыли, были беспокойны, страдали и тосковали, и некоторые больше, чем другие. Душа койота была в одной из этих песчинок или пылинок. Душа койота жаждала какой-то иной музыки, более сложных аккордов, дисгармонии, безумных ритмов, больше движения и событий. Душа койота начала беспокойно метаться. Она не мешала пыли и песку лежать себе спокойно, но сама стала вылезать наружу из каждой песчинки и пылинки, где жила прежде, и превращаться в единое целое. Делая это, то есть соединяя свои разрозненные части, душа койота оставляла прорехи и дыры в ткани мирозданья, оставляла там пустые места: звезды, Солнце, Луна и все планеты
— вот что возникло на месте этих дыр. И от них родился свет, чтобы потом исчезнуть. А в некоторых местах над пустотами, созданными душой койота, возникли радуги — как мосты. По этим мостам начали приходить Люди из Четырех Домов. Они, светясь, входили в земной мир, и там уже была Койотиха, которая стояла, опустив хвост и голову, дрожала и озиралась. Теперь в земном мире было много музыки — повсюду и очень громкой, слишком громкой, все сотрясалось, и дрожало, и шаталось, начались землетрясения там, где Койотиха нечаянно оставила пустоты и темные пропасти. «Эй, Койотиха!» — окликнули ее люди из Четырех Домов, стоя на радугах и глядя на нее сверху вниз. Но Койотиха не знала, как им ответить. Она не умела говорить. В земном мире никто еще не говорил. Там еще не было речи, только музыка. Койотиха подняла голову вверх, к тем людям, и завыла. Люди на радугах засмеялись и сказали: «Ну хорошо, Койотиха, мы научим тебя говорить». И действительно попытались сделать это. Один из них говорил слово, и это слово вылетало у него изо рта в образе, например, совы; следующее слово оказывалось голубой сойкой, еще одно — перепелкой, а другое — ястребом. Кто-то из небесных людей произнес слово «пума», кто-то
— слово «олень». А одно слово, выбравшись наружу, помчалось длинными скачками: это был крупный заяц; и следующее слово тоже вышло вприпрыжку — это оказался кролик. Кто-то из небесных людей сказал слово «дуб», а кто-то
— «ольха», «земляничное дерево», «сосна», «дикий овес», «виноградная лоза»… Они говорили, и их слова становились живыми земными существами, медведями или зелеными водорослями на поверхности пруда, кондорами и вшами, травой и стрекозами. Койотиха тоже пыталась научиться говорить как они, но не смогла, а только подвывала. Как бы она ни кривила свою пасть, ничего оттуда не выходило, кроме воя и шакальих песен. Небесные народы смеялись над нею и земные тоже. Койотихе стало стыдно. Она опустила голову и убежала в горы. У нас считается, что она убежала на гору Ама Кулкун, но ты ведь понимаешь, что она могла с тем же успехом убежать и на гору Кулкун Эраиан, или же на такую гору, которая и вовсе нам не известна, или же на гору, которая существует только в Четырех Домах. Итак, Койотиха убежала на одну из гор Восьмого Дома, в дикие края. Разгневанная и опозоренная, она вошла в гору, внутрь ее, и гора стала ее хейимас, священным домом дикого края. И там, внутри, в темноте, Койотиха поглотила свой гнев и испила свой стыд, съела огонь, исходивший из земли, напилась из кипящих сернистых источников. И там, внутри, она по собственной воле вошла сама в себя глубоко-глубоко, и в темноте, в собственном чреве сотворила койота-самца.
И во чреве горы она его родила. И пока он рождался на свет, то кричал: «Койот говорит! Койот произносит это слово!» Родив койота-самца, Койотиха покормила его своим молоком, а когда он подрос, они вышли из чрева горы и на склоне ее, в зарослях карликового дуба совокупились. Другие народы следили за ними и видели это, и все они тоже начали совокупляться друг с другом. И этот день стал большим праздником. То был самый первый Танец Луны, и все народы по всей земле танцевали его. Но там, в чреве горы, в хейимас дикого края, где Койотиха, кормя новорожденного, выела внутренность горы, образовалась пустота, большая темная пещера; и эта пустота постепенно заполнилась народом, людьми, сплющенными друг о друга в ужасной давке. Откуда же они взялись? Может быть, из последа Койо-тихи? А может, из ее экскрементов? А может, это она пробовала говорить там, внутри горы, и слова ее вдруг превратились в этих людей? Никто этого не знает. Но люди были там, стиснутые в темноте и ужасной тесноте, и от этого гора сама заговорила. Она сказала свои первые слова — «огонь», «лава», «пар», «газ», «пепел» — и взорвалась. И вместе с клубами пепла и разлетавшимися во все стороны кусками пемзы наружу вылетели люди, изрыгаемые горой и дождем падавшие вниз, на леса, на холмы, на долины этого мира. Сперва извержение вызвало множество пожаров, но потом камни и люди остыли и стали жить там, где приземлились, строя дома и хейимас, соседствуя с другими народами. Мы говорим, что приземлились ближе всех к Горе-Прародительнице, мы не отлетели слишком далеко, а потому и не ударились так сильно, как другие, а потому и оказались умнее прочих, тех, что живут в других местах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73