Взрослые думают, что дети умеют только озорничать и болтать глупости. А на самом деле дети предвосхищают отдаленное будущее, обсуждают его, спорят о нем. Взрослые скажут, что у людей никогда не будет крыльев, а я был взрослым и утверждаю, что у людей могут быть крылья.
И вот мы беседуем о том, как приятно было бы летать в школу и из школы. Полечу, а когда устану, пройдусь пешком. То крылья отдыхают, то ноги.
Можно было бы и из окна высовываться, и на крыше посидеть, и в лес полететь на экскурсию. Над городом мы летим парами, а за городом - все в разные стороны. В лесу можно идти куда хочешь, а сбился с пути - взлетел вверх и посмотрел, где место сбора. Не заблудишься.
- Правда, Манек, хорошо бы было?
- Ясно, хорошо.
И глаза у людей натренировались бы. И мы говорим о том, что ведь
прилетают же птицы в свои деревни, на свои старые гнезда. Ни атласов,
-ни компасов у них нет, а ведь находят дорогу, несмотря на моря, горы и реки. Умные птицы, умнее человека. А ведь человек надо всем царствует, все его слушается.
Мы задумались, а тут вдруг проходит мимо какой-то хулиган, большой такой парень, и срывает у меня с головы шапку. В руках у него палка, он ею за козырек и подцепил.
Я подскочил к нему:
- Чего лезешь?
- А что я тебе сделал? - отвечает он изумленно.
- Шапку сорвал.
- Какую еще шапку?
Врет в глаза и нагло смеется.
- Может, ты не срывал?
- Конечно, нет! Смотри, вон у него твоя шапка. А Манек поднял шапку и ждет, что дальше будет.
- Шапка у него, а сорвал ты!
- Катись ты, сопляк! Больно надо мне твою шапку срывать! Что, у меня другого дела нет?
- Видно, нет! Хулиган! Спокойно пройти не дает.
- Эй, ты, потише с "хулиганом". А то смотри, получишь! И ткнул меня своей палкой прямо в подбородок. А я - хвать эту палку и сломал.
Он ко мне. Я стою.
- Отдавай мне тросточку или плати.
А сам пригнулся.
Он выше меня, поэтому я чуть подпрыгнул и - раз ему кулаком по лбу. Но шапка у него не свалилась.
И давай бог ноги. Манек за мной.
Ну и неслись же мы!
"Вот тебе - думаю,- в другой раз не приставай, потому что и маленький может дать сдачи. Нахал!"
Сначала он погнался было за мной, да увидел, что не на такого напал, и отстал.
Мы остановились, смеемся.
Минуту назад я был так зол, что у меня в глазах потемнело. А теперь снова весело. Я счищаю рукавом грязь с фуражки.
А Манек говорит:
- Зачем ты его задирал?
- Кто задирал-то, я или он?
- Да, но ведь он больше тебя.
- Больше, так, значит, пускай над людьми издевается?
- А если он завтра тебя узнает и отколотит?
- Не узнает. Почему это он меня узнает?
Но Манек прав. Теперь я должен остерегаться.
Ну слыханное ли это дело, чтобы среди бела дня на людной улице шапки с головы срывали? Если бы у взрослого, так тут бы такое поднялось - толпа, полицейский. Среди детей тоже есть хулиганы, но нас от
них никто не защищает, нам никто не помогает,- мы сами должны справляться.
Мы стоим на углу, а расставаться жалко. Ведь мы говорили о чем-то очень важном, только этот тип нам помешал. Хорошая была дорога: игра, разговор, приключение.
Теперь я иду один, медленно, и стараюсь все время ступать на середину каменкой плиты. Будто в классы играю. Это было бы легко, если бы не надо было уступать дорогу прохожим, а вот сделать шаг в сторону и не наступить на черту не всегда удается.
Счет до десяти: если ошибусь в одиннадцатый, то проиграл. Один раз не вышло, два раза, три, четыре... Мне еще можно шесть раз, пять... Я боюсь, но такой страх в игре приятен.
Всего восемь раз встал на черту и вхожу в ворота. Только еще кошку пугнул возле магазина. Кошка в ворота - я за нон. Она прыгнула в сторону и смотрит, смешно подняв лапку.
- Вызывали тебя? - спрашивает мама.
- Нет.
Я поцеловал ей руку с чувством. Мама на меня посмотрела и по голове погладила.
Я рад, что директор простил меня, но еще больше рад тому, что теперь у меня снова есть мама.
Детям кажется, что взрослому мама не нужна, что только ребенок может быть сиротой. Чем старше люди, тем реже бывают у них родители. Но и у взрослого много таких минут, когда ему тоскливо без матери, без отца, когда ему кажется, что только родители могли бы его выслушать, посоветовать, помочь, а если надо, то и простить и пожалеть. Значит, и взрослый может чувствовать себя сиротой.
Ну вот. Пообедал, а теперь что делать? Пойду-ка я во двор. Там Фе-лек, Михал, Вацек.
- Давайте играть в охоту.
Михал выстругал револьвер, покрасил чернилами в черный цвет, по-набил гвоздиков. И где он таких гвоздиков раздобыл, с золотыми шляпками, ну, не с золотыми, с блестящими, медными? Михал назвал его "Победный револьвер". Он получил его на поле битвы в награду за доблесть. Сам генерал дал за подвиг. После боя весь полк выстроился в шеренгу. Играет оркестр, знамена, гремит "ура" - парад, а потом генерал говорит:
"Этот револьвер был захвачен моим прадедом у турков и переходил от отца к сыну. Двести лет пробыл он в нашем роду. А теперь, раз ты мне спас жизнь, пускай он служит тебе верой и правдой".
Так рассказывает Михал.
Один раз сказал, что дело было под Веной, другой раз - под Цецорой, третий - под Грюнвальдом. Но это неважно. Теперь, когда я снова стал ребенком, мне кажется, что важно не то, что человек знает, а то, что он чувствует.
Когда я был учителем, я думал по-другому.
Ну вот, значит, Михал будет охотником, Фелек - зайцем, мы с Вацеком гончие.
Мы это не сразу решили. Сначала думали играть в разбойников, а я предлагал в экспедицию к эскимосам.
Редко бывает, чтобы все сразу на одном сошлись. Иногда кому-нибудь вообще не очень хочется играть, и надо ему уступать, а то он совсем раздумает. В эскимосов ребята не хотят, потому что снега нет, а в разбойников Михал не согласен.
- Когда мы в тот раз играли, вы мне рукав оторвали.
Не оторвал!, а просто он был плохо пришит. Вот нитки и лопнули. Потому что Мпхал был опасным разбойником, и мы его волокли из погреба на казнь. Михал вырывался и мог убежать, где уж тут было о рукаве думать!
Игра в зайца куда спокойнее, и когда она удается, то тоже может быть очень интересной.
Самое важное - с кем играть. Есть такие отчаянные, что уж заранее знаешь: все кончится каким-нибудь несчастьем. Такой ни с чем не посчитается, ему только бы выиграть. Все время надо быть начеку. Приходится его принимать, а то он нарочно мешать будет, но заранее ставишь ему условия. А еще неприятно играть со вздорными; они, чуть что, сразу ссорятся или обижаются. Ребята-то меньше обижаются, а вот девчонки... В самом интересном месте прицепятся вдруг к какому-нибудь пустяку:
- Ну, тогда я не играю.
И сколько им ни тверди, что они не правы,- они все свое. Если можно, уступаешь, чтобы не бросать игру, но ведь это страшно злит. Взрослые ничего не понимают! Скажут:
- Поймите его. Почему вы с ним не играете? Или:
- Хватит, наигрались.
И сердятся, что мы не слушаемся.
А как тут играть с каким-нибудь растяпой, который сразу же упадет, заплачет и побежит жаловаться? Или с дураком, который ничего не понимает и в самом важном месте все испортит?
И как это прервать вдруг игру, когда не знаешь, чем она кончится?
Наладить игру нелегко, и, если она удалась, жалко ее портить.
Мы играем в охоту.
Заяц повертелся во дворе, но гончие заходят с обеих сторон. Заяц - в подъезд... Я за ним. Стою и принюхиваюсь: куда он побежал? Вверх по лестнице или вниз? Мне кажется, что в подвале что-то шуршит. Я подкрадываюсь, а там темно.
Заяц почти всегда мчится в подвал: в темноте легче спрятаться и ускользнуть. И, если заяц не любит препятствий, ему тоже в подвале лучше. Потому что на лестнице того и гляди на кого-нибудь налетишь.
В прошлом году Олек со всего разбега толкнул на лестнице Юзекову мать с корзиной угля. Я был тогда взрослым и помню даже, как я возмущался, что мальчишки слишком много себе позволяют и что сторож не гонит их метлой со двора. Пораспустили ребят, жильцам никакого покоя от них нет. Счастье еще, что женщина ничего себе не повредила, только ногу ушибла, а ведь могло быть и хуже.
А если ребенок ударится, говорят:
"Так тебе и надо, в другой раз не будешь на голове ходить".
И хорошо еще, если только высмеют, хотя и это обидно: тебе больно, ты испугался, а они шутят. А бывает, что и накричат. Знают ведь, что не
нарочно, потому что кому же охота калечиться, а выходит, будто я это им назло делаю.
Теперь, когда я стал ребенком, я уже понимаю, что если я - гончая, а в подвале спрятался заяц - нет-нет, да и мелькнет в темноте,- то не могу же я спускаться со ступеньки на ступеньку! Скорее - раз, раз - через три ступеньки, рискуя поскользнуться, занозить руку о перила, полететь вниз головой!
Да, я иду на риск, вернее, вовсе не рассуждаю: я должен его поймать. И настоящая гончая тоже на всем бегу налетает иногда на дерево. А ведь у собаки четыре ноги, а у меня только две.
Я - собака, я лаю, скулю, если потерял след. Когда я был взрослым, я говорил басом и не мог уже ни лаять, ни кричать петухом, ни кудахтать, как курица. Теперь ко мне снова вернулся звонкий детский голос - я лаю, как прежде.
Я стою притаившись и жду. А потом - раз в подвал! Вацек за мной. А тут вдруг у нас над головой проносится заяц - с пригорка во двор.
Я тявкнул от разочарования - и за ним.
Мы уговаривались на улицу не выбегать, но во дворе тесно.
Заяц обежал его несколько раз, а тут и гончие настигают, и охотник сбоку заходит. Заяц в ворота,
- Нельзя!
Вот и поговори тут с зайцем, когда он свою шкуру спасает, что можно, чего нельзя!
Перед игрой всегда уговариваются, что можно, чего нельзя, но в минуту опасности не до правил.
Если мы устали, или игра не клеится, или кто-нибудь уж совсем ничего знать не хочет - игра прерывается, и начинается ссора.
Не ссора, а так только, перебранка, чтобы отдохнуть немножко или что-нибудь изменить в игре. Одного исключим, другого примем, собака становится зайцем, или совсем другую игру придумаем.
Потому-то и приятнее играть одним, без взрослых. Взрослому заранее известно, как все должно быть, он сам решает, кому что делать, подгоняет всех, словно ему времени жалко, А ведь он нас как следует не знает.
Для отдыха иногда и поспорить хорошо.
Ребята соберутся в кучку, совещаются. Когда спокойно, а когда и поссорятся.
Если кто ударился или штаны порвал, всю вину сваливают на нарушившего уговор.
- Все из-за тебя!
Тот хоть и защищается, но чувствует свою вину. Неприятно сознаваться, и мы его не принуждаем, разве только если уж слишком много себе позволяет.
- Ну, хватит.
- Так что же, играем мы или не играем?
- Ну ладно, ладно, начали.
- Да хватит вам ссориться!
- Кто не хочет, может уйти!..
Так вот, заяц в ворота - и на улицу. Мы - за ним. Он на другую сторону, и мы тоже. Нам легче, потому что стоит одному из нас замедлить бег, как другой зайдет сбоку и пугнет зайца. Мы прямой дорогой, а ему зигзагами улепетывать. Но мы хорошо выбрали: заяц на два года старше, он быстрее бегает. В конце концов мы его поймаем, но вся штука в том, чтобы он продержался как можно дольше.
И вот мы схватили его на третьем этаже. Измучился, еле дышит. Живьем поймали, он уже даже и сопротивляться не стал, сам поддался.
Уселись на ступеньках, разговариваем. Мы тоже устали: ведь все вверх по лестнице... Но мы твердо решили, что ему все равно не уйти,- наш будет!
Мог бы еще, пожалуй, забиться в квартиру - в нору. Но он не из этого подъезда.
А он говорит:
- Кабы я захотел, вы бы меня не поймали.
Мы говорим, что вот ведь, не убежал же, не смог.
А он:
- Захотел бы, так убежал!
- Ну, и мы бы могли тебя скорее поймать, только силы берегли. И тебя жалели.
- Вот так жалели! Ни минуты передохнуть не давали. Даже настоящая гончая так не гонит.
- А что же ты на улицу убежал, когда уговор был?
- А куда мне было бежать?
- Ну, мог бы поддаться.
- Ишь, какой умный! Надо было стрелять. Если бы ты меня ранил, я бы уж не ушел. Револьвер держит, а не стреляет!
Это правда: Михал должен был стрелять, а он тоже гнал. Забыл, что он охотник, а не собака. Это была ошибка. Если бы Михал выстрелил, Фелек упал бы, раз уж он очень устал, и сдался бы с честью. Михал взволнован.
- Под Цецорой от самого короля револьвер получил, а зайца подстрелить не может. Герой! Михалу досадно:
- Будешь смеяться, так я тебе больше ничего рассказывать не стану. Вацек испугался, что они поссорятся, и говорит:
- А помнишь, как мы в тигров играли? Помнишь, он из цирка убежал, а я был укротителем?
Мы говорим о дрессированных животных, кто каких видел. О львах, которые скачут через огненные обручи, о слоне, который умеет ездить на велосипеде. Об обезьянах и собаках.
О собаках интересно говорить, потому что их каждый сам видел, а про других животных все больше слышали или читали.
У Фелекова дяди есть собака, которая служит, носит поноску, умирает и никого к себе не подпустит. А тут приезжал на побывку один солдат, так у него была дрессированная собака, и он проделывал с ней во дворе разные штуки. Солдат показывал ребятам винтовку со штыком и рассказывал о пулеметах и бомбах.
- Начнись война, я бы сразу пошел добровольцеем!
- Сперва спроси, возьмут ли. Мал еще!
Вздох.
Мы говорим о собаках-водолазах, о том. что у них. наверное, плавательные перепонки, как у уток, и что они спасают утопающих. И об утопленниках. Уже стемнело, и разговаривать об утопленниках страшно.
- Нам учитель в школе про эскимосов читал.
Мы говорим об эскимосах и о школе.
Вот было бы хорошо, если бы настоящие путешественники, изобретатели и военные рассказывали в школах о том, что они делают и что видели!
- Нам один раз учительница рассказывала, как она ездила в Татры. Какая была буря, молния! Когда человек сам что-нибудь видел, он об этом совсем по-другому говорит, не то что по книжке. Куда интереснее,
- Ну да, путешественники много чего рассказывают, да только взрослым. Станут они с ребятами разговаривать!..
Мы притихли. А сторож свет зажигает на лестнице. Увидел нас и гонит.
- Вы что тут в потемках делаете? Идите-ка домой!
И так подозрительно нас оглядывает, будто мы тут что-то плохое делали. Наверное, думает, что мы курили, потому что рядом спичка валяется,- то на спичку посмотрит, то на нас.
Может быть, нам это только показалось, но обидно, когда тебе не верят. И еще у них есть привычка при случае припоминать все зараз. Пока тебя не видят, так ничего, а как заметили, сразу:
"Застегни пуговицу. Почему у тебя башмаки грязные? А уроки ты сделал? Покажи уши, остриги ногти!"
И мы начинаем избегать взрослых, прятаться от них, даже если ни в чем не виноваты. А чуть только взрослые на нас взглянут - мы уже ждем замечания. Потому-то мы и не любим подлиз. Он, может, даже и не подлиза, ко, если чересчур много вертится около взрослых, не боится их взгляда,- значит, он с ними заодно.
Когда я был учителем, я поступал, как все взрослые. Мне казалось, это хорошо, что я все вижу, на каждую мелочь обращаю внимание. А теперь я думаю: нет, неправильно это. Ребенок должен чувствовать себя свободным. А если уж хочешь сделать ему замечание, так говори не то, что случайно пришло в голову, а то, что действительно хочешь сказать.
Ну хорошо, мы сидим на лестнице в потемках. А как же еще нам сидеть, если свет не зажжен? Сидим, разговариваем. А скажи, что мы разговариваем, непременно ответят:
- О чем вы там можете разговаривать? Наверное, о каких-нибудь глупостях.
Конечно, не об умном. Просто так. А взрослые, что ли, всегда только об умном разговаривают? Почему же такое презрение?
Взрослым кажется, что они нас хорошо знают. Ну что в ребенке может быть интересного? Мало жил, мало видел, мало понимает. Потому что всякий забывает, каким он был в детстве, и думает, что только теперь поумнел.
- Пошли домой! А ну, пошевеливайся!
Мы расходимся неохотно, медленно. Чтобы он не подумал, что мы его боимся. Веаь если бы мы и в самом деле захотели делать что-нибудь за-претное, то он бы за нами не уследил. Не здесь - так в другом месте, не теперь - так потом.
Дома ужин еще не готов, и я стал играть с Иренкой.
Ведь у меня есть маленькая сестренка. Да, и мать, и отец, и маленькая Иренка.
Мы играем так: я закрываю глаза, затыкаю уши и отворачиваюсь к стенке. Она прячет куклу, а я ищу. А когда найду, то как будто бы не хочу отдавать держу ее высоко над головой. А Иренка тянет меня за руку л хнычет:
- Отдай куклу, отдай, отдай!
Иренка должна сказать: "Отдай куклу!" - пятнадцать - двадцать раз: это выкуп. Если сразу нашел, то меньше, если долго искал, то больше.
Однажды она спрятала куклу под подушку: я сразу нашел. И Иренка прокричала десять раз:
- Отдай куклу!
В другой раз спрятала в карман пальто. Третий раз - в шкаф. Четвертый под кровать. А когда спрятала в кастрюльку, я искал долго-долго и ей пришлось тридцать раз прокричать:
- Отдай куклу!
И все начинается сначала. И это не просто глупая детская игра. Раскрыть тайну, найти укрытое, показать, что невозможно спрятать так, чтобы нельзя было найти. Чем труднее добиться победы, тем она прекрасней.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13