— Ведь мы и сейчас не голодаем… Напрасно вы волнуетесь. А по мне, так плевать на эти деньги!
Г-жа Шанто снова пожата плечами.
— Ты бы лучше не плевал на них и не тратил времени на пустяки.
Подумать только, она сама научила его играть на рояле! Теперь один вид нотных листов приводил ее в отчаяние. Последняя надежда ее рухнула: сын, которого она мечтала видеть префектом или председателем суда, вздумал сочинять оперы! Теперь он, как и она в свое время, будет бегать по урокам в погоду и в непогоду.
— Вот отчет Давуана за последние три месяца… — снова заговорила г-жа Шанто. — Если дела и дальше так пойдут, к июлю мы будем его должниками.
Она положила свою сумку на стол и, вынув из нее документ, протянула мужу. Тот взял, повертел в руках и, не читая, положил на стол перед женой. Вероника подала чай. Наступило длительное молчание. Чашки оставались пустыми. Минуш, прикорнув возле сахарницы, жмурилась с блаженным видом. Матье, лежа у камина, храпел, как человек. А за окном по-прежнему шумел прилив, и рокот моря могучим басом вторил тихим звукам засыпающего дома.
— Не разбудить ли ее, мама? — спросил Лазар. — Я думаю, ей так неудобно спать.
— Да, да… — прошептала г-жа Шанто, уйдя в свои мысли и не спуская глаз с Полины.
Все трое посмотрели на спящую девочку. Дыхание ее стало еще тише; при свете лампы белое лицо и розовые губы напоминали букет цветов. Только длинные каштановые волосы, растрепавшиеся от ветра, бросали тень на ее нежный лоб. Г-жа Шанто мысленно перенеслась в Париж, перебирая в памяти множество хлопотливых дел, которыми ей недавно пришлось заниматься, и удивляясь тому, что с таким жаром отнеслась к роли опекунши. Богатая наследница невольно пробудила в ней интерес, хотя безукоризненная честность г-жи Шанто исключала всякие задние мысли насчет вверенного ей состояния.
— Когда! я вошла в эту лавку, — медленно начала она рассказывать, — на девочке было черное платьице; она стала меня обнимать и плакала навзрыд.. — О, лавка отличная, — колбасное дело, кругом мрамор, зеркала, и помещается она как раз напротив рынка… Застала я там еще служанку, — небольшого росточка, краснощекая, здоровая девица; она еще до прихода нотариуса распорядилась опечатать все вещи и преспокойно продолжала отпускать кровяную колбасу и сосиски… Адель мне и рассказала о смерти нашего бедного кузена Кеню. Полгода назад, когда скончалась Лиза — его жена, — Кеню стали мучить сильные приливы крови к голове. Он все хватался за шею, словно галстук хотел с себя сорвать; и вот однажды вечером его нашли без сознания, с посиневшим лицом; он лежал, уткнувшись в банку с салом… Его дядя Градель умер точно так же.
Она замолчала. Снова наступила тишина. На лице спящей Полины мелькнула улыбка, мимолетный отблеск светлого сна.
— Ну, а с доверенностью все улажено? — спросил Шанто.
— О, да… Хорошо, что твой нотариус предусмотрительно оставил место для подписи уполномоченного; я не могла бы заменить тебя, женщины в таких делах не пользуются юридическими правами… Ты знаешь из моего письма, что тотчас по приезде я отправилась к тому парижскому нотариусу, от которого пришла выписка из завещания, где ты назначен опекуном. Он тут же перевел доверенность на имя своего старшего клерка, — он говорил, что это часто делается, — и делу был дан ход… У мирового судьи я предложила включить в семейный совет трех родственников со стороны Лизы: двух молодых кузенов — Октава Муре и Клода Лантье, затем еще одного родственника — Рамбо, который живет в Марселе. С нашей стороны, со стороны Кеню, я выбрала племянников: Моде, Лиардена и Делорма. Как видишь, вполне порядочный семейный совет, и мы сможем сделать все, что пожелаем, для счастья ребенка… На первом заседании они назначили Саккара заместителем опекуна; его мне пришлось выбрать из Лизиной родни.
— Тише!.. Она просыпается… — прервал их Лазар.
В самом деле, Полина широко раскрыла глаза. Не шевелясь, она изумленно смотрела на людей, беседующих за столом, потом, сонно улыбаясь, снова сомкнула веки, уступая непреодолимой усталости; неподвижное лицо девочки покрылось матовой бледностью, напоминая цветок камелии.
— Саккар, кажется, биржевик? — спросил Шанто.
— Да, — отвечала г-жа Шанто. — Я с ним виделась, разговаривала. Очаровательный человек… У него уйма дел, и он заранее предупредил меня, чтобы мы не очень рассчитывали на его помощь… Понимаешь, мы ведь ни в ком и не нуждаемся. Раз мы берем Полину, то и заботиться о ней будем мы, ведь правда? Я вообще не люблю, когда вмешиваются в мои дела… Ну, со всем прочим скоро было покончено. К счастью, твоя доверенность давала все нужные полномочия. С лавки сняли печати, составили опись имущества, колбасную продали с аукциона. Да еще как выгодно продали! Ее отчаянно добивались два покупателя, потому и удалось получить девяносто тысяч франков наличными! Нотариус еще раньше нашел в столе ценные бумаги на шестьдесят тысяч. Я попросила его купить еще процентных бумаг и на остальные деньги. И вот мы вложили полтораста тысяч франков в надежные ценности. Я привезла их с собою, передав старшему клерку расписки в получении опекунских полномочий и денег, — потому я и просила тебя выслать мне эти документы спешной почтой… Вот! Смотрите! Она снова запустила руку в сумку и извлекла объемистую пачку ценных бумаг, вложенную в картонный переплет от старой приходо-расходной книги колбасного заведения, из которой вырвали исписанные листы. Переплет, оклеенный зеленой мраморной бумагой, был. покрыт жирными пятнами. Отец и сын смотрели на все это богатство, свалившееся к ним прямо на стол, накрытый потрепанной скатертью.
— Чай простынет, мама… — сказал Лазар, отложив наконец перо. — Налить?
Он поднялся и стал разливать чай. Мать ничего не отвечала, устремив глаза на бумаги.
— Разумеется, — задумчиво продолжала она, — на последнем семейном совете, созванном по моему настоянию, я просила возместить мне путевые расходы; затем совет постановил выдавать нам ежегодно восемьсот франков на содержание Полины… Мы не так богаты, как она, и не можем заниматься благотворительностью. Никто из нас не думает наживаться на ребенке, но тратить лишнее нам не из чего. Проценты будут причисляться к капиталу, до совершеннолетия Полины он удвоится… Господи! Мы только исполняем свой долг. Воле умерших надо повиноваться. Мы сделали все, что в наших силах. Может быть, судьба и вознаградит нас за наши заботы, в чем мы очень нуждаемся… Бедная девочка была так потрясена, так плакала, расставаясь со служанкой! Я хотела бы, чтобы ей хорошо жилось у нас.
Отец и сын были растроганы.
— Уж я-то наверное не сделаю ей зла! — сказал Шанто.
— Да она прелесть, — прибавил Лазар. — Я уже успел полюбить ее.
Почуяв во сне, что подали чай, Матье встал, отряхнулся, подошел к столу и положил на него морду. Минуш потягивалась и, выгибая спинку, зевала. Затем, окончательно проснувшись, она нагнула голову и принялась обнюхивать сальную папку, в которой находились бумаги. И так как Шанто в эту минуту взглянули на Полину, они заметили, что девочка проснулась и не сводит глаз с бумаг и переплета старой книги, который она узнала.
— Она отлично знает, что это такое! — сказала г-жа Шанто. — Помнишь, детка, я показывала тебе еще в Париже… Это то, что оставили тебе твои бедные папа и мама.
Слезы покатились по щекам девочки. Горе еще давало себя знать, но теперь это был лишь преходящий весенний ливень. Она уже улыбалась сквозь слезы, ее смешила Минуш, которую притягивал запах колбасной; кошка, мурлыча, обнюхивала документы и терлась головой об углы папки.
— Перестань, Минуш! — прикрикнула г-жа Шанто на кошку. — Разве деньгами играют?
Шанто рассмеялся, за ним Лазар. У края стола стоял чрезвычайно взволнованный Матье, пожирая горящими, как угли, глазами бумаги, которые, видимо, считал лакомством, и лаял на Минуш. Вся семья развеселилась. Полина, в восторге от этой сцены, схватила кошку на руки и стала ее гладить и укачивать, точно куклу.
Г-жа Шанто, боясь, что Полина разгуляется и не будет спать, велела ей тотчас пить чай. Затем она позвала Веронику.
— Дай нам свечи… Мы так заболтались, что и забыли про сон. Уже десять часов! А я за обедом чуть не уснула!
Но из кухни донесся мужской голос.
— С кем это ты разговариваешь? — спросила г-жа Шанго Веронику, когда та принесла четыре зажженные свечи.
— С Пруаном… Он пришел сказать хозяину, что там, внизу, неладно. Прилив, как видно, все крушит.
Шанто вынужден был согласиться занять пост бонвильского мэра, а пьяница Пруан, состоявший при аббате Ортере церковным сторожем, одновременно исполнял обязанности письмоводителя в мэрии. В прошлом Пруан служил во флоте, дослужился до небольшого чина и писал грамотно, не хуже учителя школы. Его позвали в столовую. Пруан вошел, держа в руках свою вязаную шапку; с куртки и сапог у него ручьями стекала вода.
— Ну что, Пруан?
— Да вот, сударь, дом Кюша снесло, оглянуться не успели… Если этак пойдет и дальше, то на очереди дом Гоненов… Мы все там были, — Турмаль, Утлар, я и еще другие, — но что поделаешь с проклятым морем? Так уж суждено, чтобы оно каждый год отхватывало у нас клок земли.
Наступило молчание. Четыре свечи горели ярким пламенем, слышался шум моря, проклятого моря, которое билось об утесы. В этот час прилив достигал высшей силы, набегавшие валы сотрясали дом. Их равномерные глухие удары казались залпами гигантских орудий, а грохот камней, сбрасываемых прибоем со скал, напоминал непрерывный треск перестрелки. В яростный шум врывался жалобный вой ветра, а ливень порой бушевал еще сильнее, будто осыпал стены свинцовым градом.
— Настоящее светопреставление! — прошептала г-жа Шанто. — Куда же девались Кюши?
— Надо будет кому-нибудь их приютить… — отвечал Пруан. — Пока что они у Гоненов… Если бы вы их только видели! Трехлетний малец вымок до нитки, мать осталась в одной юбчонке, как есть в натуральном виде, с позволения сказать, а отцу, который непременно хотел спасти их скарб, балкой чуть не раскроило череп.
Полина встала из-за стола. Снова подойдя к окну, она слушала разговор серьезно, как взрослая. Лицо ее выражало доброту и горячую, болезненную жалость, детские, пухлые губы дрожали.
— О, тетя! — проговорила она. — Бедные люди!
И взор ее стремился проникнуть в эту черную бездну, где мрак сгустился еще более. Люди чувствовали, что море прорвалось до самого шоссе, оно близко — бурное, разъяренное, но его по-прежнему не было видно; казалось, и поселок и прибрежные скалы — все залито черной волной. Девочка испытывала горькое разочарование: море, казавшееся ей таким прекрасным, яростно бросается на людей!
— Я пойду с вами, Пруан! — воскликнул Лазар. — Почем знать, может быть, и я пригожусь.
— О да, да, кузен! — проговорила Полина. Глаза ее засверкали.
Но Пруан только покачал головой.
— Не стоит утруждать себя, сударь. Вы все равно поможете не больше, чем наши товарищи. Мы-то все там, на месте, и должны, сложа руки, смотреть, как гибнет наше добро. Море будет разорять нас, сколько ему заблагорассудится. А когда оно натешится вволю и перестанет, мы еще ему спасибо скажем… Я хотел только предупредить господина мэра.
Тут Шанто рассердился; его раздражало это драматическое происшествие, оно испортит ему сегодняшнюю ночь, да и завтра доставит немало хлопот.
— Ну можно ли представить себе деревушку, более нелепо расположенную! — воскликнул он. — Вы забрались чуть ли не в самую воду, право! Что же тут удивительного, если море поглощает у вас один дом за другим… Зачем вы сидите в этой дыре? Надо переселяться.
— Куда же? — спросил Пруан, с изумлением слушая его. — Где жили, там и останемся, сударь… Надо же где-нибудь жить.
— И то правда, — подтвердила г-жа Шанто. — Здесь ли, еще где — все равно, от горя не уйдешь… Ну, мы идем спать. Спокойной ночи… Утро вечера мудренее.
Пруан, поклонившись, ушел. Слышно было, как Вероника заперла за ним дверь. Все взяли по подсвечнику, еще раз погладив Матье и Минуш, которые спали вместе на кухне. Лазар забрал свои ноты, а г-жа Шанто несла под мышкой бумаги, вложешные в переплет старой приходо-расходной книги. Она захватила также отчет Давуана, забытый мужем на столе. Сердце у нее разрывалось, когда она смотрела на эту бумажку; надо ее убрать, пусть хоть не попадается на глаза!
— Мы идем спать, Вероника! — крикнула она. — Надеюсь, ты в такую погоду никуда не пойдешь?
В ответ послышалось только ворчание из кухни, и г-жа Шанто продолжала, понизив голос:
— Что с ней такое? Не грудного же ребенка я привезла, заботы ей немного прибавится.
— Оставь ее в покое, — сказал Шанто. — Знаешь ведь, у нее свои причуды… Ну вот, нас стало четверо! Спокойной ночи!
Шанто спал в нижнем этаже на другом конце коридора. Прежнюю гостиную переделали в спальню. Когда у Шанто обострялась подагра, отсюда удобно было подкатывать его в кресле к столу или вывозить на террасу. Шанто отворил дверь в спальню и на миг остановился. Ноги у него отяжелели; глухая боль свидетельствовала, что близится приступ, о чем накануне давали знать и распухшие суставы. Зачем только ел он гусиный паштет! Сейчас сознание своей вины приводило его в отчаяние.
— Спокойной ночи, — усталым голосом повторил он. — Вы все можете спать… каждую ночь… Спокойной ночи, крошка! Выспись как следует, — в твои годы полагается хорошо спать.
— Спокойной ночи, дядя! — ответила Полина, обнимая его.
Дверь закрылась. Г-жа Шанто пропустила Полину вперед. Лазар следовал за ними.
— Уж я-то сегодня, наверное, буду спать, как убитая! — проговорила г-жа Шанто. — Этот грохот убаюкивает, он меня ничуть не раздражает. В Париже мне даже недоставало этакого легкого подрагивания кровати.
Все трое взошли на второй этаж. Полина высоко поднимала подсвечник; ей нравилось, что они идут по лестнице гуськом, держа свечу в руке, а на стенах пляшут тени. На площадке девочка остановилась в нерешительности, не зная, куда идти. Тетка тихонько подтолкнула ее.
— Прямо… Вот комната для гостей, напротив — моя спальня… Войди ко мне на минутку, я кое-что тебе покажу.
Это была комната, обитая желтым кретоном в зеленых разводах, очень просто меблированная: кровать, шкаф, бюро красного дерева. Посреди комнаты стоял круглый столик, под ним — красный шерстяной коврик. Г-жа Шанто со свечой в руках осмотрела все уголки спальни, затем открыла бюро.
— Посмотри! — сказала она.
Выдвинув со вздохом один из маленьких ящичков, она положила туда злополучный отчет Давуана. Затем она освободила другой ящичек, вынула его и вытряхнула сухие крошки, собираясь запереть в него бумаги при девочке, которая глядела на тетку во все глаза.
— Вот видишь, Полина, — проговорила она, — я кладу их сюда, здесь они будут лежать совсем отдельно. Хочешь сама их положить?
Полине вдруг почему-то сделалось стыдно. Она покраснела.
— О, тетя, право, не стоит!
Но г-жа Шанто насильно вложила ей в руки старую папку, и Полине пришлось убрать ее в ящик. Лазар, стоя, освещал свечой бюро.
— Так, — продолжала г-жа Шанто. — Теперь ты все знаешь и можешь быть спокойна, мы скорее умрем с голоду, чем тронем твое добро… Помни: первый ящик налево. Здесь они будут лежать до тех пор, пока ты не вырастешь и сама не сможешь взять бумаги. М-инуш их тут не съест, правда?
При мысли о том, как Минуш отпирает бюро и пожирает бумаги, девочка громко рассмеялась. От недавнего смущения не осталось и следа; она уже шалила с Лазаром, который, чтобы ее позабавить, изображал кошку, мяукал и делал вид, будто хочет взломать ящик. Он тоже хохотал от души. Но мать торжественно опустила крышку бюро и твердой рукой дважды повернула ключ.
— Готово, — объявила она. — Лазар, брось дурачиться… А теперь я пойду посмотреть, все ли у вас в порядке.
Все трое снова вышли друг за другом на лестницу. На третьем этаже Полина опять ошиблась дверью и отворила было левую, но тетка крикнула:
— Нет, нет, не сюда!.. Это комната твоего кузена; твоя — напротив.
Полина остановилась, пораженная размерами комнаты Лазара и царившим в ней беспорядком, как на захламленном чердаке: рояль, диван, громадный, заваленный книгами стол; на стенах картины. Наконец Полина растворила вторую дверь и остановилась в восхищении от своей комнаты, хотя она и показалась ей несравненно меньше первой. Обои были сероватого цвета с рисунком из голубых розанов, у стены стояла железная кровать с кисейным пологом, затем туалетный столик, комод и три стула.
— Все на месте, — тихо проговорила г-жа Шанто. — Вода, сахар, полотенца, мыло… Спи спокойно. Вероника спит в соседней комнате. Если будешь бояться, постучи в стенку.
— Да и я здесь близко, — сказал Лазар. — Когда явится привидение, позови меня, я прибегу с большой саблей.
Двери их спален, расположенные друг против друга, оставались открытыми. Полина обвела комнаты взглядом.
1 2 3 4 5 6 7
Г-жа Шанто снова пожата плечами.
— Ты бы лучше не плевал на них и не тратил времени на пустяки.
Подумать только, она сама научила его играть на рояле! Теперь один вид нотных листов приводил ее в отчаяние. Последняя надежда ее рухнула: сын, которого она мечтала видеть префектом или председателем суда, вздумал сочинять оперы! Теперь он, как и она в свое время, будет бегать по урокам в погоду и в непогоду.
— Вот отчет Давуана за последние три месяца… — снова заговорила г-жа Шанто. — Если дела и дальше так пойдут, к июлю мы будем его должниками.
Она положила свою сумку на стол и, вынув из нее документ, протянула мужу. Тот взял, повертел в руках и, не читая, положил на стол перед женой. Вероника подала чай. Наступило длительное молчание. Чашки оставались пустыми. Минуш, прикорнув возле сахарницы, жмурилась с блаженным видом. Матье, лежа у камина, храпел, как человек. А за окном по-прежнему шумел прилив, и рокот моря могучим басом вторил тихим звукам засыпающего дома.
— Не разбудить ли ее, мама? — спросил Лазар. — Я думаю, ей так неудобно спать.
— Да, да… — прошептала г-жа Шанто, уйдя в свои мысли и не спуская глаз с Полины.
Все трое посмотрели на спящую девочку. Дыхание ее стало еще тише; при свете лампы белое лицо и розовые губы напоминали букет цветов. Только длинные каштановые волосы, растрепавшиеся от ветра, бросали тень на ее нежный лоб. Г-жа Шанто мысленно перенеслась в Париж, перебирая в памяти множество хлопотливых дел, которыми ей недавно пришлось заниматься, и удивляясь тому, что с таким жаром отнеслась к роли опекунши. Богатая наследница невольно пробудила в ней интерес, хотя безукоризненная честность г-жи Шанто исключала всякие задние мысли насчет вверенного ей состояния.
— Когда! я вошла в эту лавку, — медленно начала она рассказывать, — на девочке было черное платьице; она стала меня обнимать и плакала навзрыд.. — О, лавка отличная, — колбасное дело, кругом мрамор, зеркала, и помещается она как раз напротив рынка… Застала я там еще служанку, — небольшого росточка, краснощекая, здоровая девица; она еще до прихода нотариуса распорядилась опечатать все вещи и преспокойно продолжала отпускать кровяную колбасу и сосиски… Адель мне и рассказала о смерти нашего бедного кузена Кеню. Полгода назад, когда скончалась Лиза — его жена, — Кеню стали мучить сильные приливы крови к голове. Он все хватался за шею, словно галстук хотел с себя сорвать; и вот однажды вечером его нашли без сознания, с посиневшим лицом; он лежал, уткнувшись в банку с салом… Его дядя Градель умер точно так же.
Она замолчала. Снова наступила тишина. На лице спящей Полины мелькнула улыбка, мимолетный отблеск светлого сна.
— Ну, а с доверенностью все улажено? — спросил Шанто.
— О, да… Хорошо, что твой нотариус предусмотрительно оставил место для подписи уполномоченного; я не могла бы заменить тебя, женщины в таких делах не пользуются юридическими правами… Ты знаешь из моего письма, что тотчас по приезде я отправилась к тому парижскому нотариусу, от которого пришла выписка из завещания, где ты назначен опекуном. Он тут же перевел доверенность на имя своего старшего клерка, — он говорил, что это часто делается, — и делу был дан ход… У мирового судьи я предложила включить в семейный совет трех родственников со стороны Лизы: двух молодых кузенов — Октава Муре и Клода Лантье, затем еще одного родственника — Рамбо, который живет в Марселе. С нашей стороны, со стороны Кеню, я выбрала племянников: Моде, Лиардена и Делорма. Как видишь, вполне порядочный семейный совет, и мы сможем сделать все, что пожелаем, для счастья ребенка… На первом заседании они назначили Саккара заместителем опекуна; его мне пришлось выбрать из Лизиной родни.
— Тише!.. Она просыпается… — прервал их Лазар.
В самом деле, Полина широко раскрыла глаза. Не шевелясь, она изумленно смотрела на людей, беседующих за столом, потом, сонно улыбаясь, снова сомкнула веки, уступая непреодолимой усталости; неподвижное лицо девочки покрылось матовой бледностью, напоминая цветок камелии.
— Саккар, кажется, биржевик? — спросил Шанто.
— Да, — отвечала г-жа Шанто. — Я с ним виделась, разговаривала. Очаровательный человек… У него уйма дел, и он заранее предупредил меня, чтобы мы не очень рассчитывали на его помощь… Понимаешь, мы ведь ни в ком и не нуждаемся. Раз мы берем Полину, то и заботиться о ней будем мы, ведь правда? Я вообще не люблю, когда вмешиваются в мои дела… Ну, со всем прочим скоро было покончено. К счастью, твоя доверенность давала все нужные полномочия. С лавки сняли печати, составили опись имущества, колбасную продали с аукциона. Да еще как выгодно продали! Ее отчаянно добивались два покупателя, потому и удалось получить девяносто тысяч франков наличными! Нотариус еще раньше нашел в столе ценные бумаги на шестьдесят тысяч. Я попросила его купить еще процентных бумаг и на остальные деньги. И вот мы вложили полтораста тысяч франков в надежные ценности. Я привезла их с собою, передав старшему клерку расписки в получении опекунских полномочий и денег, — потому я и просила тебя выслать мне эти документы спешной почтой… Вот! Смотрите! Она снова запустила руку в сумку и извлекла объемистую пачку ценных бумаг, вложенную в картонный переплет от старой приходо-расходной книги колбасного заведения, из которой вырвали исписанные листы. Переплет, оклеенный зеленой мраморной бумагой, был. покрыт жирными пятнами. Отец и сын смотрели на все это богатство, свалившееся к ним прямо на стол, накрытый потрепанной скатертью.
— Чай простынет, мама… — сказал Лазар, отложив наконец перо. — Налить?
Он поднялся и стал разливать чай. Мать ничего не отвечала, устремив глаза на бумаги.
— Разумеется, — задумчиво продолжала она, — на последнем семейном совете, созванном по моему настоянию, я просила возместить мне путевые расходы; затем совет постановил выдавать нам ежегодно восемьсот франков на содержание Полины… Мы не так богаты, как она, и не можем заниматься благотворительностью. Никто из нас не думает наживаться на ребенке, но тратить лишнее нам не из чего. Проценты будут причисляться к капиталу, до совершеннолетия Полины он удвоится… Господи! Мы только исполняем свой долг. Воле умерших надо повиноваться. Мы сделали все, что в наших силах. Может быть, судьба и вознаградит нас за наши заботы, в чем мы очень нуждаемся… Бедная девочка была так потрясена, так плакала, расставаясь со служанкой! Я хотела бы, чтобы ей хорошо жилось у нас.
Отец и сын были растроганы.
— Уж я-то наверное не сделаю ей зла! — сказал Шанто.
— Да она прелесть, — прибавил Лазар. — Я уже успел полюбить ее.
Почуяв во сне, что подали чай, Матье встал, отряхнулся, подошел к столу и положил на него морду. Минуш потягивалась и, выгибая спинку, зевала. Затем, окончательно проснувшись, она нагнула голову и принялась обнюхивать сальную папку, в которой находились бумаги. И так как Шанто в эту минуту взглянули на Полину, они заметили, что девочка проснулась и не сводит глаз с бумаг и переплета старой книги, который она узнала.
— Она отлично знает, что это такое! — сказала г-жа Шанто. — Помнишь, детка, я показывала тебе еще в Париже… Это то, что оставили тебе твои бедные папа и мама.
Слезы покатились по щекам девочки. Горе еще давало себя знать, но теперь это был лишь преходящий весенний ливень. Она уже улыбалась сквозь слезы, ее смешила Минуш, которую притягивал запах колбасной; кошка, мурлыча, обнюхивала документы и терлась головой об углы папки.
— Перестань, Минуш! — прикрикнула г-жа Шанто на кошку. — Разве деньгами играют?
Шанто рассмеялся, за ним Лазар. У края стола стоял чрезвычайно взволнованный Матье, пожирая горящими, как угли, глазами бумаги, которые, видимо, считал лакомством, и лаял на Минуш. Вся семья развеселилась. Полина, в восторге от этой сцены, схватила кошку на руки и стала ее гладить и укачивать, точно куклу.
Г-жа Шанто, боясь, что Полина разгуляется и не будет спать, велела ей тотчас пить чай. Затем она позвала Веронику.
— Дай нам свечи… Мы так заболтались, что и забыли про сон. Уже десять часов! А я за обедом чуть не уснула!
Но из кухни донесся мужской голос.
— С кем это ты разговариваешь? — спросила г-жа Шанго Веронику, когда та принесла четыре зажженные свечи.
— С Пруаном… Он пришел сказать хозяину, что там, внизу, неладно. Прилив, как видно, все крушит.
Шанто вынужден был согласиться занять пост бонвильского мэра, а пьяница Пруан, состоявший при аббате Ортере церковным сторожем, одновременно исполнял обязанности письмоводителя в мэрии. В прошлом Пруан служил во флоте, дослужился до небольшого чина и писал грамотно, не хуже учителя школы. Его позвали в столовую. Пруан вошел, держа в руках свою вязаную шапку; с куртки и сапог у него ручьями стекала вода.
— Ну что, Пруан?
— Да вот, сударь, дом Кюша снесло, оглянуться не успели… Если этак пойдет и дальше, то на очереди дом Гоненов… Мы все там были, — Турмаль, Утлар, я и еще другие, — но что поделаешь с проклятым морем? Так уж суждено, чтобы оно каждый год отхватывало у нас клок земли.
Наступило молчание. Четыре свечи горели ярким пламенем, слышался шум моря, проклятого моря, которое билось об утесы. В этот час прилив достигал высшей силы, набегавшие валы сотрясали дом. Их равномерные глухие удары казались залпами гигантских орудий, а грохот камней, сбрасываемых прибоем со скал, напоминал непрерывный треск перестрелки. В яростный шум врывался жалобный вой ветра, а ливень порой бушевал еще сильнее, будто осыпал стены свинцовым градом.
— Настоящее светопреставление! — прошептала г-жа Шанто. — Куда же девались Кюши?
— Надо будет кому-нибудь их приютить… — отвечал Пруан. — Пока что они у Гоненов… Если бы вы их только видели! Трехлетний малец вымок до нитки, мать осталась в одной юбчонке, как есть в натуральном виде, с позволения сказать, а отцу, который непременно хотел спасти их скарб, балкой чуть не раскроило череп.
Полина встала из-за стола. Снова подойдя к окну, она слушала разговор серьезно, как взрослая. Лицо ее выражало доброту и горячую, болезненную жалость, детские, пухлые губы дрожали.
— О, тетя! — проговорила она. — Бедные люди!
И взор ее стремился проникнуть в эту черную бездну, где мрак сгустился еще более. Люди чувствовали, что море прорвалось до самого шоссе, оно близко — бурное, разъяренное, но его по-прежнему не было видно; казалось, и поселок и прибрежные скалы — все залито черной волной. Девочка испытывала горькое разочарование: море, казавшееся ей таким прекрасным, яростно бросается на людей!
— Я пойду с вами, Пруан! — воскликнул Лазар. — Почем знать, может быть, и я пригожусь.
— О да, да, кузен! — проговорила Полина. Глаза ее засверкали.
Но Пруан только покачал головой.
— Не стоит утруждать себя, сударь. Вы все равно поможете не больше, чем наши товарищи. Мы-то все там, на месте, и должны, сложа руки, смотреть, как гибнет наше добро. Море будет разорять нас, сколько ему заблагорассудится. А когда оно натешится вволю и перестанет, мы еще ему спасибо скажем… Я хотел только предупредить господина мэра.
Тут Шанто рассердился; его раздражало это драматическое происшествие, оно испортит ему сегодняшнюю ночь, да и завтра доставит немало хлопот.
— Ну можно ли представить себе деревушку, более нелепо расположенную! — воскликнул он. — Вы забрались чуть ли не в самую воду, право! Что же тут удивительного, если море поглощает у вас один дом за другим… Зачем вы сидите в этой дыре? Надо переселяться.
— Куда же? — спросил Пруан, с изумлением слушая его. — Где жили, там и останемся, сударь… Надо же где-нибудь жить.
— И то правда, — подтвердила г-жа Шанто. — Здесь ли, еще где — все равно, от горя не уйдешь… Ну, мы идем спать. Спокойной ночи… Утро вечера мудренее.
Пруан, поклонившись, ушел. Слышно было, как Вероника заперла за ним дверь. Все взяли по подсвечнику, еще раз погладив Матье и Минуш, которые спали вместе на кухне. Лазар забрал свои ноты, а г-жа Шанто несла под мышкой бумаги, вложешные в переплет старой приходо-расходной книги. Она захватила также отчет Давуана, забытый мужем на столе. Сердце у нее разрывалось, когда она смотрела на эту бумажку; надо ее убрать, пусть хоть не попадается на глаза!
— Мы идем спать, Вероника! — крикнула она. — Надеюсь, ты в такую погоду никуда не пойдешь?
В ответ послышалось только ворчание из кухни, и г-жа Шанто продолжала, понизив голос:
— Что с ней такое? Не грудного же ребенка я привезла, заботы ей немного прибавится.
— Оставь ее в покое, — сказал Шанто. — Знаешь ведь, у нее свои причуды… Ну вот, нас стало четверо! Спокойной ночи!
Шанто спал в нижнем этаже на другом конце коридора. Прежнюю гостиную переделали в спальню. Когда у Шанто обострялась подагра, отсюда удобно было подкатывать его в кресле к столу или вывозить на террасу. Шанто отворил дверь в спальню и на миг остановился. Ноги у него отяжелели; глухая боль свидетельствовала, что близится приступ, о чем накануне давали знать и распухшие суставы. Зачем только ел он гусиный паштет! Сейчас сознание своей вины приводило его в отчаяние.
— Спокойной ночи, — усталым голосом повторил он. — Вы все можете спать… каждую ночь… Спокойной ночи, крошка! Выспись как следует, — в твои годы полагается хорошо спать.
— Спокойной ночи, дядя! — ответила Полина, обнимая его.
Дверь закрылась. Г-жа Шанто пропустила Полину вперед. Лазар следовал за ними.
— Уж я-то сегодня, наверное, буду спать, как убитая! — проговорила г-жа Шанто. — Этот грохот убаюкивает, он меня ничуть не раздражает. В Париже мне даже недоставало этакого легкого подрагивания кровати.
Все трое взошли на второй этаж. Полина высоко поднимала подсвечник; ей нравилось, что они идут по лестнице гуськом, держа свечу в руке, а на стенах пляшут тени. На площадке девочка остановилась в нерешительности, не зная, куда идти. Тетка тихонько подтолкнула ее.
— Прямо… Вот комната для гостей, напротив — моя спальня… Войди ко мне на минутку, я кое-что тебе покажу.
Это была комната, обитая желтым кретоном в зеленых разводах, очень просто меблированная: кровать, шкаф, бюро красного дерева. Посреди комнаты стоял круглый столик, под ним — красный шерстяной коврик. Г-жа Шанто со свечой в руках осмотрела все уголки спальни, затем открыла бюро.
— Посмотри! — сказала она.
Выдвинув со вздохом один из маленьких ящичков, она положила туда злополучный отчет Давуана. Затем она освободила другой ящичек, вынула его и вытряхнула сухие крошки, собираясь запереть в него бумаги при девочке, которая глядела на тетку во все глаза.
— Вот видишь, Полина, — проговорила она, — я кладу их сюда, здесь они будут лежать совсем отдельно. Хочешь сама их положить?
Полине вдруг почему-то сделалось стыдно. Она покраснела.
— О, тетя, право, не стоит!
Но г-жа Шанто насильно вложила ей в руки старую папку, и Полине пришлось убрать ее в ящик. Лазар, стоя, освещал свечой бюро.
— Так, — продолжала г-жа Шанто. — Теперь ты все знаешь и можешь быть спокойна, мы скорее умрем с голоду, чем тронем твое добро… Помни: первый ящик налево. Здесь они будут лежать до тех пор, пока ты не вырастешь и сама не сможешь взять бумаги. М-инуш их тут не съест, правда?
При мысли о том, как Минуш отпирает бюро и пожирает бумаги, девочка громко рассмеялась. От недавнего смущения не осталось и следа; она уже шалила с Лазаром, который, чтобы ее позабавить, изображал кошку, мяукал и делал вид, будто хочет взломать ящик. Он тоже хохотал от души. Но мать торжественно опустила крышку бюро и твердой рукой дважды повернула ключ.
— Готово, — объявила она. — Лазар, брось дурачиться… А теперь я пойду посмотреть, все ли у вас в порядке.
Все трое снова вышли друг за другом на лестницу. На третьем этаже Полина опять ошиблась дверью и отворила было левую, но тетка крикнула:
— Нет, нет, не сюда!.. Это комната твоего кузена; твоя — напротив.
Полина остановилась, пораженная размерами комнаты Лазара и царившим в ней беспорядком, как на захламленном чердаке: рояль, диван, громадный, заваленный книгами стол; на стенах картины. Наконец Полина растворила вторую дверь и остановилась в восхищении от своей комнаты, хотя она и показалась ей несравненно меньше первой. Обои были сероватого цвета с рисунком из голубых розанов, у стены стояла железная кровать с кисейным пологом, затем туалетный столик, комод и три стула.
— Все на месте, — тихо проговорила г-жа Шанто. — Вода, сахар, полотенца, мыло… Спи спокойно. Вероника спит в соседней комнате. Если будешь бояться, постучи в стенку.
— Да и я здесь близко, — сказал Лазар. — Когда явится привидение, позови меня, я прибегу с большой саблей.
Двери их спален, расположенные друг против друга, оставались открытыми. Полина обвела комнаты взглядом.
1 2 3 4 5 6 7