... Потянулось ожидание. Внезапно глаза Икроногова расширились. Последняя искорка разума вспыхнула в них - вспыхнула, как одинокий уголек на затухающем пожарище, и малохольный свет от того уголька неожиданно высветил всю тоску и мерзость ухода в небытие. Ну кто, скажите, слыхал на том свете о той же нутрии? между тем здесь, на бренной земле, она будет в пятницу подана к столу. А это?.. Икроногов тяжело поднялся из кресла и, качаясь, побрел вдоль заставленных книгами полок. По пути он медленно вел толстым пальцем по их корешкам. И вообще - зачем? Все ведь из-за этой стервы... А если честно, то уже приходит на память совсем другая улыбочка, рукопожатие... Ему явно симпатизирует одна... такая вся из себя. Икроногов невнятно бормотал обо всем этом, и ему не хватало воздуха, чтобы показать, какая она из себя;он только рисовал в пространстве округлые формы, отчего руки, казалось, наливаются медом. Даже подмигнула она ему как-то... Может, и померещилось, но будем считать, что подмигнула, и было это в тот момент, когда он самозабвенно декламировал ей в курилке Бодлера. Да, вполне вероятно, что тут закрутится маленький романчик! До чего же пошлое слово - от него отдает усиками мопассановских ловеласов, но в то же время - сколько в нем притягательного очарования! Икроногов изысканно и учтиво встретит ее на пороге, проводит в старинные хоромы, а там уж шампанское и скрипки Сарасате сделают свое дело... И до чего ж нелепо вместо всего такого издавать предсмертные вопли из-под обломков рухнувшего потолка, как мечталось ему совсем недавно!
Потоку грез о шампанском и скрипках воспрепятствовали два события. Они случились одновременно: наконец-то погас уголек разума, затопленный последним глотком, и тут же Икроногов остановился взглядом на злополучном аквариуме. У него перехватило дыхание. В мутных и ядовитых водах покачивались брюшками кверху несчастные обитатели.
Икроногов, увядший и смятенный, попятился. Нижняя губа со слюнкой скорбно оттопырилась, глаза горестно глядели в разные стороны, слипшиеся усы жалко нависали над беззвучно шевелящимся ртом. Руки беспомощно опустились. Все было ясно. Жуткий вирус не пощадил питомцев одинокого бражника, он скосил их в течение каких-то минут! Боже, боже...
Икроногов сорвал телефонную трубку. Он не знал, не понимал, кому звонит и с кем общается, но он продолжал звонить и общаться, он плакал и каялся в трубку, рвал на себе волосы, рубаху и уже подбирался к кальсонам, он осыпал себя, вирус и всех, чье имя мог припомнить, бессвязными проклятьями и тут же переходил на грубую лесть. Он звонил похитившей Гумилева лиходейке и торжественно сообщал, что скоро умрет и оставляет Гумилева ей на память; через секунду он уже с рыдающими нотками просил помощи у той, что вроде бы подмигивала и которую было бы неплохо угостить шампанским.
Он бесновался и выл, пока не возникли первые симптомы страшной болезни. Левая половина лица стала неметь, начал отниматься язык, забилось, чуя беду, трепетное веко. Глаз, выглядывавший из-под века, превратился в колодец безнадежного ужаса. Глаз обратился к зеркалу и застыл: половина лица была перекошена. Губы не слушались, не могли исторгнуть даже спасительного бормотания. Беседа с самим собою сделалась невозможной, и Икроногов лишился даже этого привычного утешения.
- П-пом-могите! ! - хрипло, не по-человечьи выкрикнул он и повалился на диван. Этот вопль забрал остатки сил, и не было никакой возможности бороться с последним признаком нервного заболевания. Сразу же, едва Икроногов раскинулся в вакхической позе, под ним возникла неуместная, невозможная в этих стенах лужа. По углам от нее начали расползаться влажные щупальца...
И дверь отворилась.
Вошли родственники. В доме Икроногова комнат было много, и у домочадцев не было привычки без нужды тревожить одухотворенного наследника. О разыгравшейся в непосредственной от них близости трагедии они, конечно, не догадывались. Картина, представшая перед ними в хмельных чертогах, привела к настоящей панике. Икроногов, весь мокрый, с перекошенным лицом, слабо ворочался и что-то отрывисто, неразборчиво рявкал, будто находился в кабаке начала века и барски требовал у полового рюмку водки.
Квартиру наполнил запах валерьянки. Приехала скорая, Икроногова забрали в больницу немедленно, не спрашивая ни о чем и лишь внимательно изучив разбросанные на полу пакетики с лекарствами.
- В-вирус! - попытался объяснить Икроногов в приемном покое. - Вирус! ему представлялось, будто этиология его болезни непонятна дежурному доктору. Фельдшер скорой помощи изложил свою версию, с которой доктор сразу согласился.
- Вирус, - саркастически усмехнулся лекарь, рассматривая Икроногова. Ночь выдалась не из легких. Только что он убил два часа на обработку компании окровавленных бомжей, и вот извольте - привезли вируса. - Вы хорошо посмотрели, там был только галоперидол? - обратился врач к фельдшеру.
- До черта всего валялось, - пожал плечами тот.
- Странно, что только перекос лица, - задумчиво молвил доктор. - Ну, так. Капельницу, зонд - все как обычно. А там будет видно. Морду бы набить, - вздохнул он мечтательно и взглянул на часы.
Фельдшер зевнул, потянулся и зычно крикнул санитара. В пустом ночном коридоре, залитом леденящим светом, клич гулко отлетел от мертвых кафельных стен.
-----------------------------------------------------------------
На следующее утро друзья и знакомые Икроногова сочли своим долгом проведать буяна и выяснить, чего же он, собственно, добивался ночными звонками. Вообще-то вопросом все они задавались одним: сильно ли выражен похмельный синдром. Но известие, что Икроногов доживает последние часы в больнице (а именно так виделось положение дел его домочадцам) , - вот эта новость всех крайне изумила и обеспокоила. Вздорный Икроногов был тем не менее горячо любим друзьями и коллегами. Поэтому большая их часть , не теряя времени, приехала в стационар, где тот же доктор быстро всех успокоил. Он подробно рассказал, какие именно процедуры были назначены Икроногову, и заверил собравшихся, что больной с минуты на минуту будет выписан домой.
- Нельзя заедать алкоголь лекарствами, - сказал доктор назидательно. Стремясь обеспечить себе относительно спокойные дежурства, он старался запугать приехавшую к Икроногову компанию, видя в посетителях таких же придурков, как и их непутевый приятель.
Придурки угрозы не воспринимали, расслабились, начали улыбаться. Только особа, выбранная Икроноговым для романчика, сильно разозлилась и сказала, что Икроногов... впрочем, Бог ей судья, мы же не станем винить ее за грубое словцо.
И тут появился Икроногов. Он был бледен, как мел, и свиреп, как тысяча... нет, как две тысячи чертей! И это было тем удивительнее, что обычное в таких случаях лечение напрочь отбивает всяческие чувства и эмоции. Первым, кого он узрел, был Штах.
Их едва расцепили. Штах узнал о беде последним и прибыл позже всех недоумевающий, движимый исключительно добрыми побуждениями. Он даже прихватил для заболевшего друга сеточку апельсинов (по апельсинам Икроногов вдарил в первую очередь)
- Мозги? ! - яростно дышал Икроногов и бился в державших его руках. Мозги? !
Штах постепенно сообразил, в чем дело, и не знал, сочувствовать или безобразно ржать. Он избрал нейтральный вариант и стал популярно объяснять, что злополучная болезнь - очень редкая, болеют ею туземцы-людоеды где-то у черта на куличках, и развивается эта болезнь в течение многих лет. Так что овечьи мозги...
- Бараньи! - кричал Икроногов. - Бараньи, а не овечьи!.. У тебя! И у твоей!..
Но тут Штах начал багроветь, и мы, чтобы не бросать тень на интеллигентных молодых людей, оборвем нить повествования. И будем справедливы: разве не стоит разок-другой промыть желудок, чтобы потом, подобно японцам, радоваться мелочам жизни - чему-то вроде ветви цветущей сакуры?
октябрь 1985
1 2