А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

И вот семидесятилетний бизнесмен, страдавший поначалу раком предстательной железы, а вскорости – и раком практически всех внутренних органов, включая позвоночник, лежал без движений, парализованный, не способный пошевелить ни рукой, ни ногой, и требовал знаков внимания от многочисленной армии холопов. Его феодальное мышление нашло, наконец, благодаря болезни, наилучшее практическое применение. Чуть что было не так, деспот приказывал соединить его с кем-либо из великих и, жалуясь на дерзких ослушников, нагло врал – соответствуй действительности хоть четверть его претензий, виновники были бы достойны пожизненной ссылки на урановый рудник. А потому не приходилось удивляться тому, что в конечном счете все до последнего, даже самые нищие сотрудники больницы наотрез отказались иметь дело с хулиганствующим барином-смертником.
Врачи и медсестры с непроницаемыми лицами, молча, оказывали ему положенные услуги, но не больше. Что касалось сиделок, массажистов, методистов и психологов, то все они разбежались, и банкир очутился в положении, когда некому было вынести за ним судно. Но он не извлек из случившегося никаких уроков, и только яростно названивал в правительство.
Все больничное окружение откровенно желало ему скорейшей смерти, но та не шла, а пациент пребывал в полной уверенности, что рано или поздно встанет на ноги. На фоне прочих «УЖАС» повергал медицинских работников в изумление: терпению и выдержке его сотрудников не было предела, и неказистые лицами, но в форме весьма привлекательные молодцы хоть и сетовали порой на очевидные трудности, искренне желали своему подопечному долгих лет жизни. Однажды некий санитар попробовал рассмешить их предводителя циничной, грубой шуткой, имея в виду упования пациента на выздоровление. Звеньевой (им в тот день оказался Свищев) посмотрел на шутника таким взглядом, что тот моментально сник, а через пару дней и вовсе подал заявление об уходе.
…Час пролетел быстро; Коквин тронул Белогорского за плечо. Антон выбрался в проход и некоторое время топтался без дела, так как почти все пассажиры выходили у больницы, и образовался затор. Потом, уже стоя снаружи, он проводил взглядом озабоченную, деловитую вереницу людей, нагруженных сумками и пакетами. В глубине души Антон заранее им позавидовал – несмотря на печальные обстоятельства, неизбежно сопряженные с посещением лечебных учреждений. У входа их встретил Недошивин, и по лицу его несложно было догадаться об изнурительной, бессонной ночи. Коквин поздоровался с ним за руку, потом поздоровался и Антон. Недошивин протянул ему руку небрежно, глядя не на него, а на звеньевого.
– Докладывай, – приказал Коквин и пригладил ладонью жидкие светлые волосы.
– Клиент безнадежно плох, – отозвался Недошивин. – Врач считает, что состояние ухудшилось. Возможен любой вариант.
– Даже сегодня? – Коквин изогнул бровь. Антон уловил в его вопросе – наряду с понятным страхом допустить смерть клиента – необычное возбуждение.
Недошивин шмыгнул носом и кивнул.
– Может, через пять минут; может, через неделю.
Коквин презрительно скривился:
– Медики есть медики. Черт с ними. Какие-нибудь эксцессы были?
– Из ряда вон – ничего. Но на его характере ухудшение общего состояния не сказалось.
– Ясно, – Коквин поправил ремни и весь подобрался. – Свободен, разрешаю идти! – объявил он Недошивину и перевел взгляд на Антона. Тот невольно вытянул руки по швам – Коквин, оказывается, умел гипнотизировать подчиненных.
– Вперед, – скомандовал он строго, пропустил Антона первым, и следом пересек порог больницы сам.

8

В палате было нестерпимо жарко, пахло – в первую очередь – мочой, а после уж всем остальным: капустными объедками, камфорой, экскрементами, сердечными каплями. На столике возле окна стоял небольшой телевизор «Samsung». В углу тарахтел холодильник, но банки и латки со снедью, которые в него не поместились, занимали весь подоконник. Пол, свежевымытый, оставался покрыт пятнами; на столе покоилась коробка, доверху набитая ватой, бинтами, пластинками таблеток и склянками с успокоительным. А в удаленном от окна углу находилась одна-единственная кровать, где неподвижно возвышался колоссальный живот, укрытый тремя одеялами со штампами больницы.
– Наберите номер Ферта, – пророкотало с кровати вместо приветствия.
Коквин предупредительно выставил ухо:
– Что-нибудь не так, господин директор?
– Вам сказано набрать номер, – повторил голос. – Суки проклятые, почему никого не было ночью?
– Но как же, господин директор! – даже Коквин опешил. – Наш сотрудник только что сдал мне дежурство.
– Блядь набитая ваш сотрудник, – сказал живот. – А это что за дурак?
Антон шагнул вперед. От неожиданности и негодования у него затряслись колени.
– Наш опытнейший работник – Белогорский, – представил Антона Коквин. – Специалист по уходу за пациентами, страдающими таким заболеванием. Товарищу Белогорскому нет равных в его деле.
– Пусть он сядет здесь, – приказал голос, не уточняя, где именно.
Коквин указал глазами на изголовье, плохо видное из-за живота. Антон приблизился и осторожно сел на край кровати.
– Я вам всем здесь кишки выпущу, – пообещал банкир.
* * * * *
Полчаса спустя Антон почувствовал в себе способность ползать на коленях перед Польстером. «Мама, роди меня обратно», – подумал он, рисуя перед собой благополучные роды прямо в инвалидное кресло, на колени к чуть капризному, но в общем очень и очень милому старичку. Банкир, в отличие от Польстера, не был человеком капризным. Он также не был из числа несчастных, которых болезнь изуродовала и сломала психологически. Он оставался в здравом, пакостном рассудке, каким был всегда, и намеревался на все сто процентов использовать открывшуюся возможность издеваться над окружающими, большую часть которых считал своими холуями, а оставшихся причислял к врагам и строил в их отношении фантастические планы расправы.
Коквин отправился в аптеку покупать какое-то новое снадобье – дорогое и бесполезное, а заодно – новые порции снеди.
– Вызови старую гниду, – надумал банкир, глядя в потолок.
Антон, морально опустошенный, смотрел на него с тупым равнодушием и молчал. Невозможно было догадаться, кого имел в виду банкир – Антон уяснил себе, что в устах последнего подобное определение могло быть дано каждому.
Банкир тоже безмолвствовал, по-прежнему уставив взор вверх. Он словно забыл про свой приказ, а может быть, и выдохся. Однако внешность больного наводила на мысли о солидных запасах здоровья – даже рак не справился с исполинским брюхом, короткой мощной шеей и тремя упругими подбородками. Банкир был совершенно лыс – возможно, он облысел после нескольких курсов лучевой терапии. Лицом он был не то свинья, не то гиппопотам – подобный тип людей встречается часто, и банкир ни на йоту не отходил от канона. Маленькие, в щеках утопленные глазки, три глубокие морщины на лбу, широкая обескровленная пасть с плотно сжатыми губами. Веки умирающего полуприкрылись; теперь он лежал с выражением коварного удовольствия, замышляя новые каверзы.
– Почему она не идет? – спросил банкир, когда уже казалось, что желание видеть кого-то переварилось и улетучилось вместе с очередным смрадным выдохом.
– Кто, простите? – спросил Антон дрогнувшим, тихим голосом.
– Не слышу! – крикнул банкир, распахивая глаза и наливаясь ненавистью. – Когда ко мне вызовут ЛОРа? Я три недели требую ЛОРа!
Белогорский знал, что ЛОР был не далее, как накануне, промыл банкиру уши, удалил из них массивные серные залежи.
– Вызвать ЛОРа? – переспросил Антон почтительно.
– Громче говорите! – крикнул больной.
Антон нагнулся, повторил вопрос громко и по складам.
– Я же велел привести старую гниду, – проскрежетал банкир, знаменуя скрежетом наступление следующей стадии бешенства. – Совсем обалдел, идиот, ни пса не смыслишь! Вытри мне рот!
Антон потянулся за тряпкой, пациент зорко следил за его движениями.
– Не этим!
Тот заозирался в поисках чего-нибудь более подходящего; взял, в конце концов, вафельное полотенце и промокнул банкиру рот. Едва Антон над ним склонился, деспот оглушительно рыгнул ему прямо в лицо, затем выдал серию газовых залпов и мрачно потребовал:
– Есть давай.
Белогорский покорно взял со стола тарелку с недоеденным овощным пюре, пошевелил в нем ложкой и начал кормление. Банкир жевал медленно, с гримасой омерзения, потом неожиданно выплюнул картофельно-морковную кашу прямо на одеяло.
– Что вы делаете? – изумился Антон.
– Придут – уберут, – буркнул банкир невнятно.
– Кто уберет? – не удержался тот.
– Кто-нибудь, – сказал банкир. – Все равно им больше нечего делать, всей этой срани, недоноскам.
– Будете есть дальше? – спросил Белогорский, выждав немного.
Подопечный молчал, пережевывая пустоту. Антон откинулся назад, уперся в простыни и тут же отдернул руку: из-под банкира текло.
– Хо-хо! – слабо усмехнулся магнат. – Не нравится, гаденыш? К ногтю вас, каждого, уроды…Другого языка не понимаете…Я сколько раз говорил тебе позвать старуху?
– ЛОРа? – Антон в изнеможении обмяк.
– Не ЛОРа, кретин! Ту уборщицу, что меня якобы лечит!
Дверь отворилась, в палату вошел Коквин с тремя пакетами.
– Вашему Ферту я хвост накручу, – злорадно обратился к нему банкир. – Час прошел, а меня не перестилают. Куда ты встал? Я не вижу тебя, стань здесь.
Коквин щелкнул каблуками, пару секунд постоял навытяжку, а после бросился менять замаранные простыни. Банкира пришлось перевернуть на бок; Белогорский вжал ладони в немытую хрячью шкуру, туша завалилась и стала истошно орать на одной ноте гласные звуки один за другим.
– Что? – спросил Антон, отдуваясь и сдувая с глаз волосы.
– А-а-а-а-а! – орал банкир, тараща глазки и до предела выгибая светлые редкие брови. – Сучьи отродья, засранцы! Больно, вашу мать!!
– Не обращай внимания, – сказал еле слышно Коквин. И продолжил, бормоча вполголоса, чтоб больной не услышал: – Надо же, до чего могучая штука – жизнь! Сколько ее в нем, ты посмотри! Зауважаешь, куда денешься! Другой бы давно коней двинул, а этот нас переживет!
В шепоте Коквина Антон и вправду различил неподдельное уважение. Да, в который раз подумал он, здесь целая идеология. Черт его знает – может, и в самом деле за два дня ей не научишься, придется привыкнуть, обтереться…Антон все больше убеждался, что в «УЖАСе» не лгали – во всяком случае, в отношении к жизни, которая явно не была для сотрудников пустым звуком.
– Я вас урою! – хрипел банкир, пока двое с остервенением, из последних сил тянули из-под него простыню. – Ферт…вам…не поможет, не думайте…Я и его урою, не дам ни гроша…
Антон внезапно выдернул свой конец и попятился. Вслед за ним настала очередь Коквина, и паралитик, по инерции перекатившись обратно, вновь занял исходное положение на спине. Он часто дышал, лицо его исказилось.
– Позовите мне дуру! Быстро!.. – просипел банкир.
– Сию секунду, – выдохнул Коквин, поправил прическу и выбежал в коридор к телефону.
– Вот же телефон, сотовый! – крикнул ему, не подумав, вдогонку Антон.
– Только тронь! – донесся с кровати змеиный свист. – Вшивыми лапами чужое добро!
Белогорский оглянулся по сторонам, подошел к банкиру поближе и спросил:
– Которое ухо лучше слышит?
– Это, – ответил тот, морщась от боли.
Антон нагнулся наугад, к левому, и внятно, отчетливо произнес:
– Давай, распоряжайся, паскуда! Кишки нам думаешь выпустить? Только раньше они у тебя сами вывалятся, без нас. Сдохнешь ты скоро, понял? И попробуй, пожалуйся – хрен тебе кто поверит! Ты тут всех заколебал!
То ли ухо было не то, то ли банкир услышал, наконец, знакомую, принятую в деловых кругах речь, но ответа не последовало. Антон внимательно вгляделся в круглое, голое лицо: больной, судя по всему, заснул, как животное – прерывистым, не зависящим от времени суток сном. Через две минуты Коквин ввел в палату перепуганную врачиху лет шестидесяти. Она тряслась за свое место, благо ее в любой момент могли сократить за безграмотность и глупость, и потому она бестолково суетилась, не зная, с чего начать. Ее сверхъестественный, мозолистый зад, бравший начало от затылка, проворно поворачивался направо и налево, мешая Коквину и Белогорскому эффективно выполнять свой долг.
– Надо сделать укол, – тупо изрекла врачиха, подслеповато глядя на сотрудников «УЖАСа» и мелко тряся зарастающим шерстью подбородком.
– Вы слышите, господин директор? – обратился Коквин к банкиру.
– Здесь одни кретины, они не умеют колоть! – Банкир очнулся и, против ожидания, следил за ситуацией.
– Почему? – Во врачихе взыграли остатки достоинства. – Анальгинчику…
– А-а, в жопу вас всех! – завыл банкир. – Наберите номер! Наберите номер!
– Наберите шприц! – рявкнул Коквин в ухо врачихе.
– Он отказывается от всех уколов, – пролепетала та и покрылась пятнами.
– Наберите, покажете ему потом ампулы!
Врачиха поспешно вышла.
– Номер!! Последний день тут работаете! – не унимался банкир.
Белогорский малодушно взялся за телефон, и Коквин резко, с силой хлопнул его по руке.
Банкир неожиданно выпучил глаза, начал хрипеть новым, особенным хрипом, отчетливо посинел. В Коквине свершилась разительная перемена: тот самый фанатизм, что бросился в глаза Антону на первом свидании, вырвался наружу, оставляя далеко позади подтянутость, корректность и исполнительность. Звеньевой распахнул дверь.
– Быстро сюда! – заревел он не своим голосом. – Ему плохо!
Едва не растянувшись во весь рост, влетела медсестра со шприцем. Она вонзила шприц в сведенный судорогой окорок, но дело оттого не улучшилось. Банкир уходил. Никто не верил, что событие, которого ждали – кроме выдвиженцев от «УЖАСа» – решительно все, уже при дверях. Выяснилось, как это обычно и бывает, что до реанимации слишком далеко, а нужной аппаратуры в отделении нет. Коридор наполнился топотом; никто ни за что не хотел отвечать, и только изображали активность. Впрочем, медикам было ясно, что помочь – если долгожданный конец и вправду собрался наступить – ничем нельзя.
Коквин держался иного мнения.
– Неужто?! – звеньевой заломил руки в настоящей, искренней панике. – Нет, не допустим!
Он бросился на постель, распластался поверх умирающего банкира и впился ртом в фиолетовые резиновые губы. Черным пауком лежал он на казенном одеяле, раздувая щеки и отчаянно вталкивая воздух в футбольный мяч головы. Коквин на миг оторвался и крикнул Антону:
– Разотри ему ноги! Чего ты ждещь?
Понимая, что от его расторопности зависит очень многое, Антон одним движением отшвырнул одеяло и начал теребить холодные ступни с крючковатыми, желто-бурыми когтями. Энтузиазм, с которым Белогорский взялся за дело, удивил его самого – не иначе, заразился от звеньевого. Тот продолжал дыхание «рот в рот»; широко раскрытые глаза банкира медленно, но верно стекленели, зрачки разъехались по углам. Коквин отпрянул от мертвеющих губ – теперь он сидел верхом, будто в седле, и перешел к массажу сердца. Однако все его толчки напрасно сотрясали дряблую, бледную грудь без пяти минут покойника.
– Уходит!! – дико, в ужасе, прокричал Коквин. По лицу его катились слезы. – Нельзя! Он же живой! Это же жизнь, придурок, что ты на меня смотришь, как баран?
– Я же стараюсь, – взволнованно попытался оправдаться Антон. – Но что я могу?
– Позови кого-нибудь! Его надо колоть адреналином, в самое сердце!
Антон соскочил с постели, высунулся в коридор – там не было видно ни души.
– Пусто, – сказал он Коквину, который уже ничего не слышал. Как заведенный, он раскачивался вперед-назад, то вдыхая в переставшего дышать банкира последние, резервные запасы собственного кислорода, то побуждая вернуться к работе холодное земноводное сердце.
Белогорский ничего не мог с собой сделать: он отошел в дальний угол, откуда молча наблюдал за стараниями Коквина. Он видел, что тело банкира окончательно прекратило какие-либо самостоятельные движения и сотрясалось лишь усилиями седока.
– Товарищ Коквин, он умер, – робко подал голос Антон.
Коквин повернул к нему лицо, которое ничего не выражало, и продолжал работу.
– Умер он, умер, – шепнул Белогорский, делая выразительное лицо.
Активность звеньевого начала понемногу снижаться. Антон выжидающе смотрел ему в глаза; те бесстрастно смотрели сквозь подчиненного. Наконец, фигура, оседлавшая бездыханного банкира, застыла, словно вдруг почувствовала истечение трупного холода и напиталась им.
– Слезай, ему уже не поможешь, – сказал Антон, стараясь придать тону серьезность и торжественность.
Коквин глядел на него, не мигая. Сознание постепенно возвращалось в его зрачки – возвращалось и несло с собой нечто новое, прежде Антоном не виданное. Придя в себя, звеньевой уставился на труп, не веря своим глазам.
1 2 3 4 5 6 7 8