А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– А я перед тем, как в Таджикистан лететь, покрестился, – произнес в ответ старший лейтенант и замолк на мгновение, прислушавшись к дружному «А-аля, акбар!» молящихся. – Но я, наверное, плохой христианин: в церковь не хожу, посты не соблюдаю.
– А где вы здесь церковь найдете? – подключился к разговору пятый из группы – белобрысый сержант с рваной прорехой от пули на правом рукаве своей военной куртки.
– Говорят, в Душанбе есть, – ответил Саранцев, – В танковом полку «двести первой» дивизии. Контрактеры сами построили. И даже батюшку пригласили. В штатном расписании полка должности священника, конечно, нет, так его командование как командира танка оформило!
– Главное, веру надо в душе иметь, – нравоучительно произнес сержант Жуков, – А ходите вы в церковь или нет – дело пятое.
– Я тут интервью читал с кинорежиссером Говорухиным, – не согласился Саня со своим бойцом, – Так он утверждает, что наши предки, утвердившие определенный религиозный ритуал, это делали не зря. Человек не все может постичь разумом, но, совершая молитву в храме, соблюдая каноны веры, он автоматически приобщается к некой огромной и великой системе. Вот тебя, Жук, когда «молодым» был, в «учебке» сержанты гоняли? Гоняли! Ты все понимал, для чего это нужно? Нет! Но делал. А потом, когда старше стал, осознал, что это не только было нужно, но и зачем это было нужно. То же самое и в религии.
Николай, не вмешивавшийся в дискуссию после своей первой и единственной фразы и с углубленным видом чистивший щепочкой затвор автомата, вдруг поднял голову:
– Командир, я свое дело сделал. Я обратно пойду.
– Как обратно, куда обратно? – Саранцев, не ожидая такого поворота темы, удивленно уставился на проводника.
– К своим пацанам.
– Погоди-погоди, а мы?!
– Вон видишь за той скалой верхушки пирамидальных тополей? – ответил Николай, – Там афганский кишлак. Как раз напротив его расположена ваша погранзастава. Селение обойдете стороной, переправиться через реку можно восточнее кишлака, по островам – там брод. Выйдете на берег, возьмите правее – там камни, мину трудно поставить.
– А как же приказ? – бросил Саранцев в ответ.
– Я его выполнил, довел вас до места.
– А дом? Ты же хотел домой!
– Меня дома никто не ждет. Родители умерли, больше родственников нет. Я не хочу рассказывать всю оставшуюся жизнь, почему я был в отряде у «духов» и почему дезертировал…
– Ты забываешь, что ты в армии, а не в партизанском отряде: захотел – пришел, захотел – ушел! И я здесь старший по званию и тебе не отпускаю!
– А я в российской армии не служу, – усмехнулся проводник, – И подчиняюсь только своему командиру. Так что… – щелкнул он языком, – субординация между нами кончилась. Я пошел…
– Никуда ты не пойдешь! – Саранцев вскинул автомат и щелкнул предохранителем, – Сбежать хочешь, сволочь?! Всю ночь сказками меня кормил, и только сейчас свое нутро показал!
Николай улыбнулся:
– Стреляй, лейтенант. Если хочешь. Но смерти я не боюсь. Давно не боюсь. Презрения, непонимания – боюсь. А вот смерти… Если ты в Бога веришь, то знаешь – смерти нет… Я только одному человеку поверил – Руслану. А без него кто мне поверит? Отпусти, добром прошу!
Николай отодвинул в сторону автомат и встал. Саня с удивлением увидел в руках у него гранату – «эфку». Профессиональным взглядом старший лейтенант сразу же заметил, что чеки у нее нет.
«Когда успел?» – досадливо подумал он.
– А ты уверен, что кого-нибудь там найдешь?! – исчерпав все доводы, старший лейтенант выдвинул последний, запретный. – Не пори горячку, Коля, может нет там пацанов.
– Это в каком смысле? – прищурился проводник.
Во время перехода тема тех, кто остался прикрывать отход, была закрытой. Мысли, что они самой дорогой ценой заплатили за жизни не только важного «духа», но и их, четверых, больно царапали душу. Поэтому гнались прочь.
– Ну что ж… Мне одному на этом свете делать нечего, – добавил он после паузы, – Или я Руслана на земле найду, или он меня отыщет на небесах. Ясно выразился? Извини. Да, вот что еще: когда будешь переходить реку, пусти две зеленые ракеты. «Духов» не бойся: этот кишлак держат ваши друзья.
– Знаю, – раздраженно ответил Саранцев, – Но ты от темы разговора не уходи! Меня не волнует твой статус, но сейчас ты выполняешь задание в интересах СНГ. Значит, должен подчиняться мне, офицеру России, которая в это самое «гэ» входит!
«Блин, – подумал он, – что за время такое? Все за себя, только Бог за всех! Разброд и шатание… Сейчас он свалит, и чего я на этой местности, которую совсем не знаю, буду делать? Офицер со знаками различия российских погранвойск со своими солдатами?! Напорюсь на „духов“, не дай Бог, завалят нас всех, а потом сраму не оберешься, когда официальные афганские власти станут показывать наши трупы иностранным журналистам!»
– Коля, – произнес Саранцев вслух, – Ты не станешь отрицать, что по дороге до переправы с нами может всякое случиться. Напоремся на душманов, завяжем бой… Если придется вглубь территории уходить, то я местности не знаю. Нам карты сопредельной территории не доводили! В итоге «духа» я не приведу. Конечно, живым он обратно к моджахедам не попадет – завалю его. Или на мины наскочим…
При этих словах закончивший намаз и теперь сидевший неподалеку Нурулло вздрогнул.
«Ага, сука, – злорадно подумал Сашка, заметивший краем глаза испуг пленника, – Все же ссышь смерти!»
… – Но задание мы провалим, – заключил он, – по твоей вине, Коля! И потом ты можешь хоть застрелиться, хоть подорваться, но это тебе уже не поможет. И что тебе Руслан скажет на это на том свете? Знаешь, что скажет? «Мудак ты, Николай, и если бы у меня была возможность тебя кокнуть еще раз, то я бы это сделал перед строем всех пацанов». А можешь и кокнет. Перед строем погибших пацанов! Откуда мы знаем, какие на том свете наказания предусмотрены…
Саранцев посмотрел на серые скалы вокруг. На Пяндж, что катил с грохотом свои темные воды. Потом он перевел взгляд на голые ветки гранатового дерева и подумал зло:
«Сейчас уйдет. Не убедил, только разозлил. А отпускать нельзя. Придется стрелять. Что за сутки такие, Господи! …И никакого теплого ветра не было, – мелькнуло у него вдруг в голове, – Да и цветущих садов тоже. Наверняка здесь „духи“ гранаты жрали, вот и семечко уронили».
И сплюнул на землю зеленой тягучей струей насвая.
– Ладно, командир, – ответил после затянувшегося молчания Николай, – Я пойду с вами. Я тебе верю.
– Лады! – Саня не смог сдержать счастливой улыбки.

Глава 11
Робинзоны

Ветер «афганец» с упорством дикого зверя бился о стену штабного вагончика.
Выл, кряхтел, царапал старое железо обшивки. Дребезжал ставнями, плотно закрывающими единственное окно пусть временного, но все же человеческого жилья. Десятками разных голосов завывал в трубе печки – «буржуйки», пытаясь вселить страх в человека, одиноко сидевшего за столом.
Человек прислушался к этим воплям и поежился. Он вспомнил картину, что увидел полчаса назад, когда выбирался из своего убежища по малой нужде.
Холодный сырой ветер с юга ожесточенно гнал рваные клочья белесых облаков, подсвеченных сверху почти прозрачным диском Луны. Облака отбрасывали на склоны гор неясные, быстро меняющиеся тени. Словно тысячи всадников проносились по ним в бешеной, понятной только им упоительной скачке. Пограничный Пяндж чернел извилистым клинком сабли. Долина, расстилавшаяся внизу холма, откуда на буйство погоды смотрел человек, то вспыхивала опаловым светом яркого ночного светила, то погружалась во мрак. А где-то вдалеке в горах сверкали пламени зарниц, и время от времени «афганец» доносил грохот…
«То ли гроза, то ли эхо идущей войны…» – вполголоса пропел человек, поправляя бушлат, наброшенный на плечи (в вагончике было прохладно: печка – буржуйка, расположенная в его красном углу, не топилась).
Он представил, каково сейчас дежурным нарядам пограничников. Хорошо ему, вольному: сиди в относительном, но все же тепле, и не высовывай нос в промозглую ночь.
Военный корреспондент Игорь Уфимцев который день куковал на этом участке, не имея никакой возможности выбраться отсюда на Большую землю.
Сначала планы смешала непогода: затяжной дождь в долине поднял уровень воды в реке, залил брод. И полуостров, на котором находилась восемнадцатая застава с военным корреспондентом, оказался отрезанным от основного берега. Но даже если Уфимцев сумел перебраться на другую сторону, это не облегчило его задачу. Путь к таджикскому городу Куляб, расположенный к северу за горными отрогами, лежал через перевалы. А их засыпал снегом все тот же вездесущий «афганец».
Вчера утром появилась надежда: ветер разогнал облака. И на синий небосклон, жарко улыбаясь, влезло весеннее таджикско-афганское (смотря с какой стороны смотреть) солнце. Уфимцев, успевший за пять суток всласть наговориться с бойцами и офицерами, сползать с разведчиками в горы, сходить в близлежащий кишлак (где ему предложили обменять резиновые сапоги на пригоршню анаши); и впавший от вынужденного простоя в меланхолию (от которой не спасала паршивая таджикская водка); воспрянул духом – пора было собираться в дорогу.
Но тут на беду на соседнем участке возникла «обстановка» – «духи» устроили войну. Все передвижения вне заставы были запрещены. И Уфимцеву оставалось только смириться с судьбой.

Игорь покосился на недопитую бутылку водки, стоявшую на столе, глянул на часы, показывающие глубокую ночь, и подумал:
«Ч-черт, где это Валерку носит! Ушел на десять минут за закуской, а пропал на час…»
Валеркой звался его новый знакомый – двадцатидвухлетний начальник восемнадцатой заставы лейтенант Валерий Витьковский. С ним корреспондент, родившийся на два года раньше, сразу нашел общий язык.
За прошедшие несколько суток он успели распить бутылку шаропа Шароп – таджикское виноградное крепленое вино наподобие портвейна.

, посидеть в засаде на границе, обстрелять из АГСа АГС – автоматический гранатомет.

группу контрабандистов с чарсом и поохотиться на кабанов. Это было достаточно, чтобы у двух человек в одинаковой военной одежде первоначальная симпатия перешла в дружбу.
Собственно говоря, «восемнадцатую» заставой назвать было трудно в привычном понимании этого слова.
Пара строительных вагончиков (в одном из которых жил Валера, во втором обитали солдаты), закрытые со всех сторон земляными валами, стояли на вершине холма. Сеть траншей и пулеметных гнезд с огневыми позициями минометчиков окружала их по периметру. На самой высокой точке возвышенности скворечником торчал наблюдательный пункт пограничников.
Этот архитектурный набор завершал «пэ» – образный сортир из шифера и без четвертой стены – той самой, в которой обычно размещают дверь. За все дни жизни на заставе Игорь так и не мог привыкнуть к такому своеобразию. Водружаясь на «очко», он каждый раз чувствовал себя орлом, пред гордым взором которого расстались горы и равнины на десятки километров. И в голову военного корреспондента само собой приходили поэтические строки: «Выйдешь в горы, сядешь срать – далеко тебя видать!»
Вчера вечером старшина соседнего поста КНБ, бородатый коренастый таджик, чем-то похожий на покойного героя этой войны Сангака Сафарова, пригласил его и еще пару офицеров на семейный праздник – родился сын. Дом счастливого отца находился в кишлаке на склоне горы прямо над заставой.
– Вон он! – показал он на возвышавшийся над прочими строениями свежепобеленный прямоугольник с голубыми наличниками и шиферной крышей.
Уфимцев, не первый раз приезжавший в Таджикистан, знал, что выше чем расположен дом, тем уважаемее хозяин. Да краска с побелкой в этих местах – признак состоятельности.
«Лишнее свидетельство для местных, как выгодно служить вместе Россией, – подумал Игорь, покосившись на бородатого старшину, – Страна богатая и от пары банок краски, спертых с заставы, не обеднеет».
– Дорогим гостем будешь, приходи! – продолжал убеждать прапорщик, – Понимаешь, пять дочек жена родила, а тут – сын, наследник! Ко мне вчера, пока я на заставе был, «духи» с той стороны заходили. Два мешка муки уперли, но я их простил. Надо праздник встречать без темных помыслов!
«Это означает, что нужно брать автоматы, – подумал Игорь, – И гранаты прихватить. Если хозяин такой гостеприимный, то гости из-за речки могут пожаловать. Типа поздравить, кхе-кхе…»
– Поехали! – хлопнул он по плечу отца-героя, – только погоди, сейчас в «оружейку» загляну.
– Обижаешь… – «Сангак» скроил обиженную физиономию, – Я уже все принес! Автомат, «лифчик», гранаты для тебя в кузове лежат. Сам понимаешь, граница!
– Ты не спеши! – остановил прапорщика подошедший Валера, – Поедем через полчаса. Еще дела есть. Ты покури пока…
… – В чем дело?! – спросил Витьковского Игорь, когда тот отвел его в сторону.
– На Сунге и переправе бой идет, – вполголоса проговорил тот, – Нельзя сейчас срываться, заставу без командования оставлять. – Заодно и поедим.
– Как поедим? – удивился Уфимцев, – Мы же вроде как в гости собрались! Ты чего, забыл основное правило Вини-Пуха: не ходить в гости сытым?
– Объясняю для непонятливых. – проговорил лейтенант, – Водка обычно у этих ребят паленая. Если ее пить на голодный желудок, можешь окочуриться. А на сытый – проблюешься и делов то… Восток – дело тонкое, Петруха!
«Полчаса» лейтенанта Витьковского превратились в два. За это время Уфимцев успел сытно закусить голландскими консервированными сардельками с картошкой, придавив их десертом – фирменными заставскими оладушками. И, вернувшись в штабной вагончик, пристроиться на табуретке рядом с Валерой, слушавшего радиоэфир.
– Мда-а, – проговорил корреспондент, отковыривая языком с зубов прилипшие кусочки непропеченного теста, – Оладушки у твоего повара явно не самое любимое блюдо!
– А у него все блюда нелюбимые! – ответил лейтенант, снимая с головы наушники, – Готовить, бляха, совершенно не умеет. Только научился разогревать консервы, да делать жареную картошку!
– Тогда какого хера ты его поваром сделал? – удивился Игорь.
– Он на большее не способен. Вояка из него дерьмовый, стрелять не умеет – и как такое говно из «учебки» выпустили! – к тому же за пределами кишлака любит языком трепать. Вот поэтому я его и пристроил до поры до времени. Особист скоро приедет, и я с ним это чудо в отряд отправлю: нехрен здесь баклуши бить!
– Ничего себе наказание, – присвистнул Уфимцев, – Да о таком переводе все бойцы мечтают!
– Диалектика жизни, – вздохнул Витьковский, – Бойцы мне и здесь нужны. Но их мало, настоящих. Я не националист, Игорь, но мне становится тоскливо, когда с заставы уйдут последние русские «срочники». Таджики, может, народ более дисциплинированный, но воевать за государство не любят. Ну, нет у них имперского мышления! За семью, за клан – могут, но не за государство. А мои русские раздолбаи… Хоть они и раздолбаи, но, когда надо – воюют, как черти! Прикинь, что мне на днях мой сержант забубенил… Я ему замечание, а он в ответ: «Я через полгода, товарищ лейтенант, домой отсюда срулю. А вам здесь еще гнить и гнить!»
– Мда-а, – многозначительно промычал Игорь, поскольку комментарии были излишними, и окинул взглядом спальное помещения лейтенанта, – Валера, а зачем ты стены порнухой из «Плейбоя» обклеил?
– От горя, Игорек, исключительно от горя. Я здесь уже полгода сижу, баб не вижу. А это вот, – он провел рукой по обнаженным чреслам красоток, – наглядные пособия, чтобы не забыть, где и что у них находится!
– Проверяющих не боишься?
– Из Душанбе сюда не добираются. А свои… Свои знают и им наплевать. Не картинки важны, Гоша, а как я тут воюю. Я могу хоть Масуда здесь портрет повесить, они только сплюнут и отвернутся! Можешь гордиться, корреспондент: ты побывал в самой жопяной жопе!
Произнеся эту сентенцию, Витьковский снова натянул на голову наушники, посмотрел на часы (наступил очередной сеанс связи с оперативным штабом) и начал наговаривать в ларингофон какую-то абракатабру:
– «Гиндукуш», прием… «Гиндукуш», я – «Робинзон». Ответь «Робинзону»…
Лейтенант покосился на Уфимцева, отвел от себя коричневую эбонитовую коробочку ларингофона и предложил:
– Гоша, сходи покури на улицу, а? Тут у меня, сам понимаешь…
Игорь, не обиделся. За свою карьеру военного корреспондента он уже привык, что вокруг него порхают тайны. И от них лучше держаться подальше, чтобы не погрязнуть в расписках о неразглашении. После этого ты станешь не журналистом, а дядькой без профессии с навсегда запечатанным ртом.
Поэтому Уфимцев безропотно поднялся с табуретки, нагло вытащил из пачки «Президента» Витьковского сигарету и вышел на улицу. Здесь он вновь столкнулся с «Сангаком». Прапорщик сидел на подножке заставской «шишиги» и тоскливо перекатывал под губой насвай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16