А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


— Это всего лишь предположение, — сказал Инспектор Дхар, словно повторяя слова какого-то фильма.
— Но мы нашли доказательство, его подтверждающее, Инспектор Дхар. — Детектив небрежно вынул солнцезащитные очки из нагрудного кармана белоснежной рубашки, снова запустил руку в карман и извлек оттуда пластиковый пакетик, такой маленький, что в него едва бы поместился ломтик помидора или долька лука. Но там находилась банкнота достоинством в две рупии. Над серийным номером банкноты большими буквами на машинке было напечатано: «БУДУТ НОВЫЕ УБИЙСТВА, ЕСЛИ ДХАР ОСТАНЕТСЯ ЧЛЕНОМ КЛУБА».
— Извините, мистер Дхар, если я спрошу вас о совершенно очевидном, — сказал детектив.
— Конечно, у меня есть враги. Разумеется, есть люди, которые бы хотели меня убить. — Дхар не стал ожидать вопроса.
— Да все хотят его убить! — воскликнул доктор Дарувалла и дотронулся до руки киноактера, прося у него извинения.
Заместитель комиссара полиции вернул банкноту в карман. Когда он надевал солнцезащитные очки, доктор обратил внимание на аккуратные тонкие усики детектива, выбритые с такой тщательностью, с которой доктор уже не брился лет тридцать. Такие усики требовали особых усилий, их выбривали как над губой, так и под носом крепкой, без дрожи, рукой. Пател, наверное, опирался локтем на зеркало в ванной и вынимал бритву из держателя, зажимая ее между пальцами. Фарук представлял, что только так и мог бриться, бесполезно тратя время на придание себе франтоватого вида, этот сорокалетний мужчина. А может, кто-нибудь помогал ему бриться? Например, молодая женщина с твердой рукой.
— Подведем итоги, — сказал детектив. — Вряд ли вы знаете, кто ваши враги. Думаю, нужно проверить все варианты — и с проститутками, и с хиджрами, и с полицейскими.
— Я бы начал с проработки версии о хиджрах, — вмешался в разговор Дарувалла, в котором проснулся автор-сценарист.
— А я бы не стал этого делать. Какая разница — член клуба Дхар или нет? — ответил ему Пател. — Главное — добыть его член и яйца.
— Да что вы говорите?! — произнес актер свою знаменитую реплику.
— Весьма сомневаюсь, чтобы кто-либо из членов клуба оказался убийцей, — снова подал голос Дарувалла.
— А я такого варианта не исключаю, — не согласился с ним Дхар.
— Я тоже имею его в виду. Если захотите связаться со мной по телефону, звоните только домой. Я не буду оставлять никаких сведений в штабе полиции. Вы-то знаете, как нельзя доверять нам, полицейским. — И детектив вручил визитные карточки вначале Дхару, а потом Дарувалле.
— Да, я это знаю, — подтвердил актер.
— Извините, мистер Пател, но откуда у вас эта банкнота в две рупии? — спросил Дарувалла.
— Ее вложили в рот мистера Лала.
Когда заместитель комиссара полиции удалился, они сидели молча, прислушиваясь к послеполуденным звукам. Поглощенные своими мыслями, оба не обратили внимание на демонстративные действия второй жены мистера Догара. Вначале она застыла у стола, глядя через плечо на безучастного Инспектора Дхара, затем прошла несколько шагов, остановилась и снова послала долгий взгляд актеру, прямо-таки уставилась на него.
Мистер Сетна видел все эти сложные перемещения миссис Догар из Дамского сада через обеденный зал. В результате наблюдений он решил, что эта женщина сумасшедшая. Однако пожилого официанта заинтересовало то, что глазела она только на Дхара, ни разу не перенесла своего внимания ни на доктора Даруваллу, ни на полицейского, сидевшего к ней спиной.
Зато заместитель комиссара полиции сразу уловил взволнованное состояние миссис Догар и пошел звонить из кабинки в фойе — это официант тоже заметил. Когда женщина, подойдя к стоянке, попросила дежурного подогнать ее машину к выходу, Пател рассмотрел, что она эффектна, что она торопится и очень сердита. Мистер Сетна подумал, не прикидывает ли сейчас детектив, могла ли такая дама убить старичка клюшкой для гольфа. По его мнению, вторая миссис Догар производила впечатление человека, который хочет кого-нибудь убить. Но детектив, видимо, так не думал, разговор его по телефону оказался таким личным, что превзошел все ожидания пожилого официанта. Судя по всему, Пател звонил не по своим полицейским делам, а домой жене.
— Нет, моя сладенькая, — сказал полицейский, терпеливо выслушивая собеседницу. — Нет, я бы тебе сказал об этом, дорогая. — И снова выслушал ее ответ. — О да, конечно, любимая. Я тебе обещаю.
В очередной раз испытав чувство глубокого удовлетворения оттого, что он никогда не был женат, мистер Сетна наблюдал, как детектив, страдающе закрыв глаза, слушал выговор супруги.
— Да никогда не отвергал я твоих теорий! — не сдержался полицейский. — Нет, я не злюсь. Извини, дорогая, если показался тебе раздраженным, — произнес он в трубку виноватым тоном.
Даже такой ветеран шпионажа за клиентами, как мистер Сетна, не мог перенести напряженности разговора и решил удалиться, позволив полицейскому завершить беседу с женой без посторонних. Сетна подивился тому, насколько хорошо детектив говорил по-английски, и понял, что это результат домашней практики Патела. Совершенствоваться в английском, постоянно унижаться перед женой? По мнению Сетны, эта была слишком высокая плата за успехи.
Официант возвращался на свой наблюдательный пост в обеденном зале рядом с Дамским садом, где доктор Дарувалла и Инспектор Дхар, все еще поглощенные тревожными мыслями, прислушивались к неясному шуму за окнами здания. Эта пара для Сетны не представляла большого интереса, хотя ему нравилось то, что хотя бы один из них не женат.
Вокруг вяло тянулась обычная жизнь. Кто-то снова начал играть в полевой теннис, а кто-то захрапел в библиотеке. Младшие официанты, постукивая приборами, убрали все обеденные столы, кроме стола Даруваллы и Дхара, где детектив Пател съел все конфеты.
Вокруг слышались характерные для клуба звуки — шорох от перемешивания новой колоды карт, резкое постукивание бильярдных шаров. Шелестящий звук шел из танцевального зала, который подметали каждый вечер в одно и то же время, хотя танцы в обычные дни недели бывали там крайне редко. Отчаянно скрипела обувь, слышалось топтание на площадке, где играли в бадминтон. На этом фоне ленивые хлопки по волану казались неторопливыми ударами, как если бы в комнате охотились на мух.
Доктор Дарувалла посчитал, что подходящий момент для плохой новости еще не пришел. Для сегодняшнего дня порции неприятностей уже достаточно: одно убийство, реальная угроза другого…
— Вероятно, ужинать тебе лучше дома, — заметил Дарувалла.
— Я так и сделаю, — согласился Дхар.
Обычно он не удержался бы от язвительного замечания по поводу предложения доктора, поскольку считал, что словом «ужин» обозначают либо легкую закуску ранним вечером, либо насыщение по возвращении из театра. Дхар полагал, что именно американцы используют слово «ужин» таким образом, как если бы оно относилось к принятию пищи поздно вечером. Для Фарука английское «саппэр» могло обозначать понятие «ужин».
— Ты вышел из своего кинообраза, когда говорил на безупречном английском с совершенно незнакомым человеком, — укоризненно промолвил доктор.
— Мне кажется, я знаю полицейских. Они готовы говорить друг с другом, но одинаково не любят представителей прессы.
— О, Дхар, я совсем выпустил из вида твое блестящее знание полицейского дела, — съязвил Фарук, однако Инспектор Дхар уже вошел в свою роль и не отозвался на его колкость. Доктор тут же пожалел о своих словах. Ведь он приготовился сказать совсем другое, вроде того: «О, дорогой мальчик, ты мог бы и не оказаться героем этой истории! » — Теперь напрашивалось другое предложение: «Дорогой мальчик, в мире есть люди, которые тебя любят. Например, я. Никогда не забывай об этом». Однако Дхар услышал совершенно иной, третий вариант: — Как приглашенный председатель комитета по приему новых членов клуба, я должен сделать сообщение о существовании угрозы для жизни других членов клуба. Мы будем голосовать по этому вопросу, однако я уверен, что примем решение оповестить обо всем остальных членов клуба, — сказал Дарувалла.
— Конечно, они должны быть в курсе дела, а мне нельзя больше оставаться членом клуба, — отозвался Инспектор Дхар.
Невероятно, но вымогатель и убийца покусился на святая святых клуба Дакуорт — его престижную закрытость, на уединение, когда казалось, что живя в Бомбее, члены клуба пребывают на другой территории. Доктор не мог смириться с таким нарушением традиций.
— Дорогой мальчик, что ты станешь делать? Ответ актера поразил Даруваллу, как удар грома, хотя он не только слышал такие слова в каждой серии киноэпопеи о полицейском инспекторе, но и ввел их в сценарий.
— Что я буду делать? Найду виновника и арестую его! — воскликнул Дхар.
— Не говори со мной так, будто ты на съемочной площадке. Сейчас ты не снимаешься в кино, — воспротивился Дарувалла.
— Я всегда в кино: родился в кино, переходил из фильма в фильм, не так ли? — взорвался Дхар.
Доктор и его жена единственные в Бомбее знали все, что касалось биографии актера, поэтому Дарувалле пришлось молча снести укол. Он думал о том, насколько достойны жалости те люди, которые чувствуют себя чужими даже в привычном окружении, которые являются иностранцами или имеют необычную точку зрения, делающую их иностранцами даже когда они проживают на родине. Конечно, Фарук знал, что часть общества предпочитает изолировать подобных людей. Однако человек, добровольно выбравший одиночество, не чувствует того, что чувствует тот, кого общество сделало изгоем. Доктор Дарувалла был в этом абсолютно уверен. Он только не знал, о ком в этом случае думает, об актере Дхаре или о самом себе.
Внезапно доктор обнаружил, что остался за столиком один. Дхар исчез так же незаметно, как и появился. Отблеск от серебряного подноса мистера Сетны, ослепивший Фарука, напомнил ему о какой-то блестящей штучке, которую держала в клюве ворона.
Пожилого официанта привлекло выражение лица Даруваллы — ему показалось, что доктор хочет сделать заказ.
— Принесите, пожалуйста, пива «Кингфишер», — сказал доктор.
Доктор размышляет
Вечернее солнце производило свои изменения в Дамском саду. Дарувалла мрачно наблюдал, как цветы бугенвиллей из ярко-красных становились зловеще-красными. Разумеется, здесь сказывалась игра воображения создателя фильмов об Инспекторе Дхаре. На самом деле цветы оставались такими же красными и белыми, какими они были днем.
Мистера Сетну все более беспокоило состояние доктора, поскольку тот даже не притронулся к заказанному пиву.
— Может, что-то не в порядке? — спросил пожилой официант, указывая на бокал с пивом.
— Нет, нет. Пиво прекрасное! — В доказательство доктор сделал глоток, принесший ему небольшое облегчение.
— Знаю, знаю. Прошлого не вернуть. Сейчас все не так, как было тогда, — пробормотал старик с таким видом, будто знал, что тревожило Даруваллу. Мистер Сетна всегда улавливал направление мыслей, угнетавших его клиентов.
Доктор, которого раздражали пресные откровения мистера Сетны, бывшие его любимым занятием, подумал, что сейчас старый дурак скажет, что сын не похож на отца Даруваллу. Действительно, Сетна приготовился к этому глубокомысленному умозаключению, когда из обеденного зала донесся какой-то неприятный звук, словно кто-то колотил костяшками пальцев по столу.
Сетна тут же отправился в обеденный зал на разведку, однако доктор, даже не поднимаясь из кресла, догадался о причине шума. Это скрипел и стучал потолочный вентилятор, на который приземлялась ворона, использовавшая его для опорожнения желудка. Возможно, при этом перекосилась лопасть вентилятора или отвинтилась гайка, или сместился со своей позиции один из подшипников, или требовалось смазать подвеску. Звук был такой, будто в вентилятор попал посторонний предмет, из-за чего при вращении он скрипел и визжал. С каждым новым оборотом раздавался резкий щелчок, будто механизм его грозил окончательно остановиться.
Мистер Сетна глупо уставился вверх, вероятно, забыв происшествие с вороной. Доктор уже внутренне приготовился, чтобы вмешаться в решение проблемы, когда неприятный звук внезапно прекратился. Вентилятор получил свободу и забегал, как и прежде.
Пожилой официант начал озираться по сторонам, не совсем понимая, как он оказался в этой точке обеденного зала. Затем взгляд мистера Сетны упал на ту часть Дамского зала, где все еще сидел Фарук. Тут-то старый член клана Парси окончательно понял, что молодой Дарувалла совсем не похож на своего отца.

4. СТАРЫЕ ВРЕМЕНА

Наемный убийца
Почему рождается ребенок-калека? Доктор Ловджи Дарувалла много думал об этом. В детстве он перенес тяжелую болезнь — туберкулез костей позвоночника, но выздоровел настолько, что стал одним из пионеров в области ортопедической хирургии. Как часто говорил старший Дарувалла, именно личные переживания, связанные с болезнью, усталость и боль повлияли на его решимость лечить калек, и этой цели он твердо следовал всю жизнь.
— Чужие несчастья понимаешь лучше, когда сам прошел через них, — философски заключал доктор Ловджи, склонный к образному мышлению. Его самого узнавали издалека по походке, напоминающей гиббона. Так сказалась на нем болезнь позвоночника. Со своим горбом он походил на небольшого, подтянутого верблюжонка.
У его сына Фарука не было такого горестного личного опыта, и он не мог сравняться с отцом силой привязанности к своей профессии. Лечением калек он занялся лишь как последователь его дела. Как и отец, он уважал Индию, однако чувствовал себя в ней только пришельцем. Образование и путешествия часто ведут к тому, что вырывают человека из привычной среды, привычного общения. Учеба и путешествия вызвали у Даруваллы ощущение некоей интеллектуальной неполноценности. Вероятно, Фарук слишком упрощенно объяснял свою отчужденность лишь одной причиной, оказывающей столь же парализующий эффект, как и его переход в христианство. Дарувалла не имел своего места на этой земле, он был человеком без родины и нигде не чувствовал себя дома, только в цирке или в клубе Дакуорт.
Однако разве может быть другим человек, который скрывает от окружающих и свои желания и навязчивые идеи? Если он делится с другими своими страхами и сомнениями, то многое меняется. Друзья, члены семьи, участвуя в их обсуждении, словно берут на себя часть этого душевного груза. Однако Дарувалла всегда держал чувства в себе, контролируя их, скрывая даже от жены. Она не знала, каково ему в Бомбее, тем более, что ее родиной была Вена, и Фарук знал Индию лучше, чем Джулия. Из-за такого положения вещей «дома» в Торонто доктор разрешал жене играть роль лидера. В Канаде она становилась «боссом», и там Дарувалла естественно во всем полагался на жену. В Бомбее лидером становился он, и жена признавала это его право.
Разумеется, она знала, что он пишет сценарии фильмов, но не представляла, что они для него значат. Говоря о них, Фарук обычно отделывался шутками. Он всегда едко высмеивал свои картины и смог убедить жену, что для него фильмы про Инспектора Дхара — всего лишь шутка. Даже видя, насколько муж ценил отношения с «дорогим мальчиком» Дхаром, она не знала, какое важное значение имели для него эти фильмы, поэтому столь тщательно скрываемая тайна оказывалась более значимой, чем должна была быть.
Фарук везде чувствовал себя чужаком, чего нельзя было сказать о его отце. Старый Дарувалла любил поворчать по поводу бестолковых порядков в Индии, однако эти сетования были какими-то несерьезными. Коллеги по работе подшучивали над старым Ловджи, говоря, что его пациентам посчастливилось в том отношении, что критиковал он Индию бестолково и безадресно, зато операции проводил точно и бережно. Если старый доктор порой и срывался с цепи, ругая Индию, она оставалась его родной страной. Об этом не раз думал Фарук, ощущавший себя в Индии посторонним.
Старший Дарувалла опубликовал монографии по полиомиелиту, по различным заболеваниям костей, и в его время это были лучшие исследования. Он основал госпиталь для детей-калек, его избрали председателем первой в Индии комиссии по проблемам паралича у детей. Ловджи мастерски проводил операции, исправляя природные дефекты: изуродованные ступни, искривления позвоночника, кривые шеи. Владея иностранными языками, он читал в оригинале работы Литтла по-английски, Стромейера — по-немецки, Гуэри и Бювье — по-французски. Безбожник Ловджи убедил руководителей ордена иезуитов основать в Бомбее и Пуне клиники, где изучали и лечили сколиоз, полиомиелит, параличи, как следствие родовых травм. Чтобы оплатить работу знающих специалистов-рентгенологов, которых приглашали в госпиталь для детей-калек, Ловджи использовал пожертвования от мусульманских мечетей. А на программу исследования артрита собрал средства с богатых индусов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14