Никогда не отдавался и стремлению к богатству, не искал тихой пристани в жизни.
На другой день входная полсть типи откинулась, и, прерывая мысли Зарембы, стремительно вошел вождь. Это был Черная Туча. И тот и другой сразу узнали друг друга. Заремба хотел было встать, но тут же был повален копьем одного из своих караульных.
Не успел Черная Туча вымолвить и слова, как в типи вбежала удивительно красивая, стройная, как березка, девушка.
– Это ты убил Тройного Медведя? Ты оскальпировал его? – проговорила она.
Губы девушки нервно вздрагивали. Сжав маленькие кулаки, она обратилась к Черной Туче:
– Отец, Совет Старейшин должен вынести ему самый жестокий приговор, самую мучительную смерть.
Черная Туча сделал ей знак рукой, требуя удалиться, но она гневно продолжала:
– Если бы это было в бою – тебя можно было бы понять. Но ты убил его как трус – ночью, когда он спал.
– Нет, я не убивал его, – ответил Заремба решительно.
– Ты лжешь! Наш брат бежал от Длинных Ножей, а ты… Какой же ты воин, какой мужчина…
И столько прочел Заремба ненависти к себе в ее глазах, столько презрения. Но как ни стонало от боли его тело, как ни страдало самолюбие, где-то в глубине души он Почувствовал восхищение этой молодой индианкой, прекрасной даже в этом, может быть, оправданном гневе.
– Я тоже был в транспорте, – проговорил Заремба, – я спас Мчащуюся Антилопу и много других воинов. Я сам ушел от Длинных Ножей… помог и Тройному Медведю… Только зачем все это я говорю той, у которой глаза подернуты пеленой и она не может отличить друга от недруга, лжи от правды?
– Ах так! – рванулась вперед оскорбленная. Но тут тяжелая рука Черной Тучи легла на ее плечо.
– Уходи! – крикнул он гневно и, схватив извивающуюся в его руках девушку, вытолкнул из типи.
– Как называешься, бледнолицый? – спросил он, присев около пленного, когда стихли крики девушки.
– Зовут меня Заремба. Стефан Заремба.
Глаза вождя внимательно осмотрели лицо говорившего и остановились на его верхней части, где выделялось яркое беловатое пятно шрама.
– Это, Великий Вождь, памятка о твоем томагавке. Помнишь битву в Аппалачах после измены Каменной Стрелы?
– Так ты тот самый белый, который преследовал меня? Я узнал тебя сразу. Ты желал моей смерти, а теперь получишь ее сам. Этого требует мой народ. Смерть за смерть. Пусть бледнолицый уже готовится к своему смертному часу.
– Если я заслужил его, – ответил Заремба твердо, – приму как подобает мужчине и воину, но прежде разреши обратиться к тебе.
– Говори.
– Пошли своих воинов к тому месту, откуда они привели меня. Надо позаботиться о втором твоем брате, которому я помог, – Крученом Волосе.
И Заремба рассказал все, что предшествовало его пленению.
– Правду твоих слов проверю. И пока не узнаю ее, не тешь себя мыслями о спасении, Совет Старейшин решает твою участь, – проговорил вождь и заторопился к выходу.
Никогда раньше не радовался так Заремба своему знанию языка чироков, как сейчас. Это во многом облегчало его задачу в таком положении.
Время тянулось бесконечно долго. Заремба сидел неподвижно, выдерживая, как только мог, взгляды своих часовых, которые буквально пожирали его. Сделай он движение, и они сразу же протягивали к нему свои копья. Заремба решил притвориться спящим.
Раньше ему почему-то казалось, что индейский лагерь – место тишины и покоя. Теперь же, впервые попав в него, убедился, что это не так. До его слуха доносился беспрерывный галдеж собак, плач детей, а главное, не смолкали громкие песни сидящих вокруг костров индейцев, которые исполнялись под ритмичные удары в бубны и трещотки из черепашьих панцирей. Время от времени раздавались военные кличи, от которых холодело под сердцем.
И все-таки сон действительно завладел Зарембой. Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Подкралась жара. Теперь его охраняли уже не те молодые, но такие же суровые и неподвижные воины постарше. С неизбежностью своей смерти Заремба уже смирился, хотя где-то в подсознании и теплилась надежда.
И тут послышался громкий крик. Потом заговорили сразу несколько человек, перебивая друг друга. «Это за мной!»– пронеслось в голове, и, глянув в сторону выходного отверстия, офицер решительно встал, скрестив руки на груди.
В эту минуту раздвинулся полог. В типи вошел Черная Туча. Движением руки он удалил воинов, охранявших Зарембу, а ему приказал сесть. Все в нем: и низко опущенные брови над глубоко сидящими глазами, и резко очерченные морщины, изрезавшие его лицо, а главное, голос, каким он приказал пленнику сесть, – не предвещало ничего хорошего. Заремба видел – старик зол.
– В твоих словах была только половина правды, – заговорил Черная Туча сурово, – вторую ты, видно, растерял по дороге сюда. Воины нашли Крученого Волоса, но его разум во власти тьмы. Он не в силах говорить со своими братьями, а между тем, – Черная Туча вгляделся в военный мундир Зарембы, опустил глаза на свою ладонь, – на одежде белого не хватает вот этого, – протянул он железную пуговицу, – значит, мой брат Крученый Волос не сразу отдался в руки бледнолицего, была борьба…
– Но на голове у Крученого Волоса была и повязка. Подумай и реши, Великий Вождь, кто мог ее положить, кроме меня.
– В словах бледнолицего сквозят лучи правды, но чем доказать их достоверность Совету Старейшин?..
Заремба нервно повел плечами. В самом деле – чем? Можно ведь допустить мысль, что он, снимая скальп, преследовал выручку от его продажи, а не саму смерть индейца, потому из великодушия и сделал ему повязку. Ничего удивительного не будет, если они и встанут на этот путь, вынося решение о его участи.
Черная Туча сидел, глубоко задумавшись.
– Разум Крученого Волоса, – произнес он как бы про себя, – все еще во власти тьмы… Скажи, – прямо посмотрел он в глаза Зарембы, – зачем тогда, в битве при Аппалачах, ты пошел ко мне?
«Поймет ли, – подумал Заремба, – поверит ли, что я не мог быть больше участником жестокой бойни, что пошел из желания быть полезным несчастным жертвам произвола?»
Пока офицер подыскивал нужные слова, чтобы выразить яснее свою мысль, Черная Туча проговорил:
– Когда я увидел тебя, поднимавшегося на скалу, я подумал – вот белый, который пришел убить меня, и я сделал это первым. Но ты остался жить, а ведь удар был настолько силен, что я мог лишить тебя жизни.
– Тогда, пожалуй, это было для меня все равно, – проговорил Заремба с грустью.
Брови Черной Тучи дрогнули.
– Твои глаза ответили мне на вопрос. Я прочитал в них, что сердце бледнолицего не жаждет крови.
Глубоко вздохнув, он продолжал.
– Белые одержали тогда победу. Они достаточно сильны для этого. Их сила – в оружии, наша – в справедливом требовании оставаться хозяевами своей земли. На чьей стороне будет перевес – покажет время… Раны, которые белые наносят на наши тела, залечиваются, но те, что поражают душу, переходят от отцов к детям, а это не может ли оказаться острее длинных ножей белых?..
При этих словах Черная Туча встал. Сурово посмотрел он по сторонам и таким же суровым взглядом вперился в пленного. И тот понял – старый вождь недоволен собой. Недоволен тем, что разговорился.
Не удостоив пленного офицера ни словом, ни взглядом, Черная Туча вышел из типи. Сколько прошло времени, Заремба не знал. Он потерял всякое о нем представление. А когда воины вывели его за ремень наружу, была уже темная ночь. Густые тучи метались над лагерем, как Злые Духи.
Толпа воинов с раскрашенными узорами смерти лицами окружила пленника, и его повели к площади, где над костром возвышалась поперечная перекладина. К ней и привязали его, подняв ему руки высоко над головой. Если раньше Заремба и лелеял какую-то надежду, то теперь окончательно понял, что это конец.
Вокруг площади вспыхнуло множество костров. Всем должно быть видно, как будет гореть белый человек.
Время уходило с каждым ударом сердца. Заремба переводил взгляд с одного воина на другого и по их ожесточенным лицам видел – ему не снискать пощады. И как ни странно, но даже в эти последние для него минуты он находил в себе силы и мужество отнестись к происходящему по-философски. «Ну что ж, – думал он, – сила и насилие – это наш метод. Мы виноваты, что он стал их защитой, что он неуклонно растет. Но наступит же наконец время, когда жажда братства восторжествует… Жаль только, что я, Заремба, порвавший все нити, связывающие меня с кровавыми преступлениями, не стану тому свидетелем…»
Где-то сбоку начали бить бубны, раздалась ритмичная песня:
Сази ки ка иипин Мана нико Етикуян.
Сази ки ка нипин а чипико Мана ни питкин
Нипуан Тшипай уаиками
Хау, икуа Сази ни па натин
Хау, Ней уатчистакамар ни сипуеттан
Наспитичи киста…
Воины начали танец. Это был танец смерти. Колени танцующих вздрагивали, руки поднимались вверх. В момент, когда звуки бубнов затихали или меняли ритм, они с лицами, обращенными в небо, делали короткие выкрики, подбрасывая стрелы, копья, томагавки.
Танцоров восторженно поддерживала толпа, стоящая у костров.
Внезапно танцы и песни прекратились. Напротив Зарембы остались только молодые индейцы, которые впервые должны вступить на тропу войны. Им надлежало показать перед старейшими племени свою ловкость и силу.
Сначала в ход пошли томагавки. Они кружились над головой Зарембы, словно огромные шмели. И хоть летели они, казалось, прямо на него, ни один мускул его лица не дрогнул – он знал: бесчестье покроет того из воинов, чье оружие ранит сейчас жертву. За томагавками последовали ножи и стрелы.
Но вот появилась другая группа: танцоры с зажженными факелами. Хотя Заремба знал, что и это еще не конец, тело его покрылось испариной. И тут встретился он со взглядом Черной Тучи. Сердце его дрогнуло. Старый вождь смотрел на него так, как смотрел бы человек, еще до конца не решившийся на что-то, еще не справившийся с какой-то внутренней, происходящей в его душе борьбой.
Оторвав взгляд от офицера, Черная Туча движением руки подозвал молодого воина, произнес несколько слов, после чего тот немедля удалился. Заремба не то чтобы услышал, а скорее прочел по губам старого вождя, что тот назвал имя Крученого Волоса.
По всему было видно, что танец с факелами подходил к концу, после чего, наверное, должно было начаться то главное, ради чего были зажжены на площади костры. Выкрики людей, окружавших Зарембу, становились все воинственнее и требовательнее, казалось, все ожидают только знака вождя. И тут из-за костров появился и подбежал к Черной Туче отосланный им молодой воин. Быстро говоря, он в такт словам делал головой и руками движения, означающие отрицание.
«Если это о Крученом Волосе, значит, старик все-таки выжидал в надежде на раненого, значит, не хотел совершать суда, не выяснив правды до конца», – пронеслось в голове Зарембы.
Может, Черная Туча и впрямь выжидал подтверждения невиновности пленника, а может, медлительность его объяснялась другим: индейцы умеют уважать мужество, если даже проявлено оно ненавистными им белыми. Но вот старик медленно, словно против воли, поднял руку, так же медленно, не глядя на пленника, повернулся к костру посреди площади.
Вспыхнувшее пламя подобралось к Зарембе. Он закашлялся от наступавшего со всех сторон дыма, ему казалось, что он своими глазами видит, как укорачивается время его жизни. И тут громкий крик прервал ритуал казни. Остановились танцоры. Умолкли бубны. Лица индейцев, замерев, обратились к темноте, откуда вынырнул и стрелой пронесся молодой всадник. Глаза его горели, он тяжело дышал. Видно, путь им проделан был большой и трудный. На скаку остановив коня возле самого места казни, юноша ногами разбросал жар у костра, ударом ножа разрезал ремни, связывающие руки Зарембы.
– Прости, белый брат мой, их головы не знали, что делали руки.
Не веря ушам, Заремба всмотрелся в своего неожиданного спасителя. И вдруг:
– Брат мой, Мчащаяся Антилопа, ты ли это?
А тот, обратившись к толпе пораженных индейцев, воскликнул:
– Это он спас меня от Длинных Ножей! Он дал свободу многим нашим братьям. Он помогал на Дороге Слез женщинам и детям. Кто из вас, братья мои, назовет его, как и я, своим братом и другом?..
Именно в эти минуты, вслушиваясь в слова отца, и почувствовал Зоркий Глаз, как поднялось в его душе что-то новое, что-то такое, что породило желание, будь он не здесь, а там, где решалась судьба белого офицера, откликнуться на призыв Мчащейся Антилопы. Откликнуться так, чтобы ветер, подхватив слова, унес их далеко в горы: «Я… я назову его своим братом!..»
Но ничем не выдал себя сын вождя, разве что брови сдвинулись к переносице резче прежнего да плотнее сжались губы. Не в обычаях индейцев выражать вслух свои мысли, если касаются они только тебя, только твоих переживаний. И все-таки, как ни владел собой Зоркий Глаз, от Сагамора не укрылось состояние сына. Может, потому, что ждал его, надеялся. Не прошла незамеченной эта наступившая вслед за словами вождя пауза и от лейтенанта. Он хоть и не понял ее, но с каким-то внутренним волнением потянулся к своей прокуренной трубке.
Молчание было долгим. Было тяжелым, как воды омута.
– И тут, – продолжал Сагамор, и веки его дрогнули, – увидел Заремба, как со всех сторон потянулись к нему руки, чтобы дотронуться до его плеча…
Вперед вышел Черная Туча.
– Верю белому брату, что тогда, среди скал Аппалачей, хотел мне помочь, – сказал и, помедлив, дотронулся до его плеча. – А теперь пойди к моей дочери – Цветку Прерий. Как только узнала правду, рвет на себе волосы, исцарапала лицо и, если не простишь ее за оскорбление, не заслуженное тобой, если не разрешишь упасть к твоим ногам, прося о прощении, обрежет волосы, изрежет тело и на семь дней уйдет из деревни, а то и лишит себя жизни. Кровь женщин чироков горячая. Моя дочь теряет разум при мысли, что белый брат не посмотрит на нее ласковым взглядом.
Протиснувшись сквозь толпу ликующих людей, Заремба подошел к той, что звалась Цветком Прерий. Не успел он произнести и слова, как она, преклонив колени, прильнула к его ногам пылающим лицом.
– Ты храбрый воин, брат мой, мое сердце болит от стыда и горя – простишь ли меня?
– Встань, сестра, – ответил Заремба с нежностью мужчины, хорошо сознающего, что от одного его слова зависит, огнем ли засветятся или померкнут смотрящие в самую его душу глаза девушки. – Не злобу, а великую скорбь услышал я в словах твоих, когда они выражали мне недоверие, – продолжал он, любуясь посветлевшим лицом девушки. – Так пусть же никогда больше оно не коснется наших сердец.
– Твои слова согревают меня. Твое великодушие равно твоей силе и мужеству. Счастлива будет та женщина, которую ты назовешь своей скво.
Цветок Прерии взяла руки Зарембы в свои ладони ц, не выпуская их, обратилась к отцу:
– Пусть вождь Черная Туча доверит своей дочери заботу о ранах белого брата.
Несколько дней Заремба провел в уютном, специально для него отведенном типи. Его измученное тело и впрямь нуждалось в отдыхе и покое. Лежа на мягком ложе из медвежьих шкур, он с удовольствием отдавал себя на волю врачующих его индейцев. Ловко, не причиняя боли, они натирали его целебными мазями, приготовленными Цветком Прерий, укрепляли его силы напитками, которые она приносила в берестяной посуде. И каждый раз, когда девушка входила в его жилище, сопровождаемая пожилой индианкой, он испытывал чувство, подобное тому, как если бы в ненастье был обласкан солнечным светом.
Однажды, это было под вечер, полог входного отверстия раздвинулся, и в типи вошел Черная Туча вместе с сыном Мчащейся Антилопой.
– Пусть уши нашего белого брата раскроются, – сказал он, – чтобы услышать радостную весть – Крученый Волос вырвался из-под власти тьмы. Он хочет говорить с белым братом.
Типи, где лежал раненый, находился на краю деревни. По дороге Черная Туча ознакомил Зарембу с лагерем: его укреплением, местами, где готовятся воины к походам, где проводят свои церемониальные праздники.
Волнуясь, Заремба вошел в жилище Крученого Волоса.
– Пускай белый брат сядет рядом, – тихо проговорил раненый и сделал чуть приметное движение рукой. – Я твой должник, – продолжал он, когда Заремба опустился у его изголовья. – И пусть белый брат простит, что я не мог подать свой голос в его защиту. Душа моя блуждала в Краю Теней. Теперь мне стало лучше, и я говорю: белый брат стал братом моей души.
– Ты знаешь, как я порвал с белыми, – отвечал Заремба, – но это не сделало меня одиноким. Среди вас я нашел друзей, нашел братьев. И пусть увеличится мое сердце до таких размеров, чтоб я мог вместить в него свою преданность народу, с которым отныне свяжу свою жизнь.
Прошло десять дней. Справившись с недугом, Заремба был уже в полной силе, когда в деревню на взмыленном коне примчался воин с сообщением, что к деревне приближается стадо бизонов. Все население покинуло жилища. Самые сильные воины на самых быстрых конях двинулись на охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16
На другой день входная полсть типи откинулась, и, прерывая мысли Зарембы, стремительно вошел вождь. Это был Черная Туча. И тот и другой сразу узнали друг друга. Заремба хотел было встать, но тут же был повален копьем одного из своих караульных.
Не успел Черная Туча вымолвить и слова, как в типи вбежала удивительно красивая, стройная, как березка, девушка.
– Это ты убил Тройного Медведя? Ты оскальпировал его? – проговорила она.
Губы девушки нервно вздрагивали. Сжав маленькие кулаки, она обратилась к Черной Туче:
– Отец, Совет Старейшин должен вынести ему самый жестокий приговор, самую мучительную смерть.
Черная Туча сделал ей знак рукой, требуя удалиться, но она гневно продолжала:
– Если бы это было в бою – тебя можно было бы понять. Но ты убил его как трус – ночью, когда он спал.
– Нет, я не убивал его, – ответил Заремба решительно.
– Ты лжешь! Наш брат бежал от Длинных Ножей, а ты… Какой же ты воин, какой мужчина…
И столько прочел Заремба ненависти к себе в ее глазах, столько презрения. Но как ни стонало от боли его тело, как ни страдало самолюбие, где-то в глубине души он Почувствовал восхищение этой молодой индианкой, прекрасной даже в этом, может быть, оправданном гневе.
– Я тоже был в транспорте, – проговорил Заремба, – я спас Мчащуюся Антилопу и много других воинов. Я сам ушел от Длинных Ножей… помог и Тройному Медведю… Только зачем все это я говорю той, у которой глаза подернуты пеленой и она не может отличить друга от недруга, лжи от правды?
– Ах так! – рванулась вперед оскорбленная. Но тут тяжелая рука Черной Тучи легла на ее плечо.
– Уходи! – крикнул он гневно и, схватив извивающуюся в его руках девушку, вытолкнул из типи.
– Как называешься, бледнолицый? – спросил он, присев около пленного, когда стихли крики девушки.
– Зовут меня Заремба. Стефан Заремба.
Глаза вождя внимательно осмотрели лицо говорившего и остановились на его верхней части, где выделялось яркое беловатое пятно шрама.
– Это, Великий Вождь, памятка о твоем томагавке. Помнишь битву в Аппалачах после измены Каменной Стрелы?
– Так ты тот самый белый, который преследовал меня? Я узнал тебя сразу. Ты желал моей смерти, а теперь получишь ее сам. Этого требует мой народ. Смерть за смерть. Пусть бледнолицый уже готовится к своему смертному часу.
– Если я заслужил его, – ответил Заремба твердо, – приму как подобает мужчине и воину, но прежде разреши обратиться к тебе.
– Говори.
– Пошли своих воинов к тому месту, откуда они привели меня. Надо позаботиться о втором твоем брате, которому я помог, – Крученом Волосе.
И Заремба рассказал все, что предшествовало его пленению.
– Правду твоих слов проверю. И пока не узнаю ее, не тешь себя мыслями о спасении, Совет Старейшин решает твою участь, – проговорил вождь и заторопился к выходу.
Никогда раньше не радовался так Заремба своему знанию языка чироков, как сейчас. Это во многом облегчало его задачу в таком положении.
Время тянулось бесконечно долго. Заремба сидел неподвижно, выдерживая, как только мог, взгляды своих часовых, которые буквально пожирали его. Сделай он движение, и они сразу же протягивали к нему свои копья. Заремба решил притвориться спящим.
Раньше ему почему-то казалось, что индейский лагерь – место тишины и покоя. Теперь же, впервые попав в него, убедился, что это не так. До его слуха доносился беспрерывный галдеж собак, плач детей, а главное, не смолкали громкие песни сидящих вокруг костров индейцев, которые исполнялись под ритмичные удары в бубны и трещотки из черепашьих панцирей. Время от времени раздавались военные кличи, от которых холодело под сердцем.
И все-таки сон действительно завладел Зарембой. Проснулся он, когда солнце стояло высоко. Подкралась жара. Теперь его охраняли уже не те молодые, но такие же суровые и неподвижные воины постарше. С неизбежностью своей смерти Заремба уже смирился, хотя где-то в подсознании и теплилась надежда.
И тут послышался громкий крик. Потом заговорили сразу несколько человек, перебивая друг друга. «Это за мной!»– пронеслось в голове, и, глянув в сторону выходного отверстия, офицер решительно встал, скрестив руки на груди.
В эту минуту раздвинулся полог. В типи вошел Черная Туча. Движением руки он удалил воинов, охранявших Зарембу, а ему приказал сесть. Все в нем: и низко опущенные брови над глубоко сидящими глазами, и резко очерченные морщины, изрезавшие его лицо, а главное, голос, каким он приказал пленнику сесть, – не предвещало ничего хорошего. Заремба видел – старик зол.
– В твоих словах была только половина правды, – заговорил Черная Туча сурово, – вторую ты, видно, растерял по дороге сюда. Воины нашли Крученого Волоса, но его разум во власти тьмы. Он не в силах говорить со своими братьями, а между тем, – Черная Туча вгляделся в военный мундир Зарембы, опустил глаза на свою ладонь, – на одежде белого не хватает вот этого, – протянул он железную пуговицу, – значит, мой брат Крученый Волос не сразу отдался в руки бледнолицего, была борьба…
– Но на голове у Крученого Волоса была и повязка. Подумай и реши, Великий Вождь, кто мог ее положить, кроме меня.
– В словах бледнолицего сквозят лучи правды, но чем доказать их достоверность Совету Старейшин?..
Заремба нервно повел плечами. В самом деле – чем? Можно ведь допустить мысль, что он, снимая скальп, преследовал выручку от его продажи, а не саму смерть индейца, потому из великодушия и сделал ему повязку. Ничего удивительного не будет, если они и встанут на этот путь, вынося решение о его участи.
Черная Туча сидел, глубоко задумавшись.
– Разум Крученого Волоса, – произнес он как бы про себя, – все еще во власти тьмы… Скажи, – прямо посмотрел он в глаза Зарембы, – зачем тогда, в битве при Аппалачах, ты пошел ко мне?
«Поймет ли, – подумал Заремба, – поверит ли, что я не мог быть больше участником жестокой бойни, что пошел из желания быть полезным несчастным жертвам произвола?»
Пока офицер подыскивал нужные слова, чтобы выразить яснее свою мысль, Черная Туча проговорил:
– Когда я увидел тебя, поднимавшегося на скалу, я подумал – вот белый, который пришел убить меня, и я сделал это первым. Но ты остался жить, а ведь удар был настолько силен, что я мог лишить тебя жизни.
– Тогда, пожалуй, это было для меня все равно, – проговорил Заремба с грустью.
Брови Черной Тучи дрогнули.
– Твои глаза ответили мне на вопрос. Я прочитал в них, что сердце бледнолицего не жаждет крови.
Глубоко вздохнув, он продолжал.
– Белые одержали тогда победу. Они достаточно сильны для этого. Их сила – в оружии, наша – в справедливом требовании оставаться хозяевами своей земли. На чьей стороне будет перевес – покажет время… Раны, которые белые наносят на наши тела, залечиваются, но те, что поражают душу, переходят от отцов к детям, а это не может ли оказаться острее длинных ножей белых?..
При этих словах Черная Туча встал. Сурово посмотрел он по сторонам и таким же суровым взглядом вперился в пленного. И тот понял – старый вождь недоволен собой. Недоволен тем, что разговорился.
Не удостоив пленного офицера ни словом, ни взглядом, Черная Туча вышел из типи. Сколько прошло времени, Заремба не знал. Он потерял всякое о нем представление. А когда воины вывели его за ремень наружу, была уже темная ночь. Густые тучи метались над лагерем, как Злые Духи.
Толпа воинов с раскрашенными узорами смерти лицами окружила пленника, и его повели к площади, где над костром возвышалась поперечная перекладина. К ней и привязали его, подняв ему руки высоко над головой. Если раньше Заремба и лелеял какую-то надежду, то теперь окончательно понял, что это конец.
Вокруг площади вспыхнуло множество костров. Всем должно быть видно, как будет гореть белый человек.
Время уходило с каждым ударом сердца. Заремба переводил взгляд с одного воина на другого и по их ожесточенным лицам видел – ему не снискать пощады. И как ни странно, но даже в эти последние для него минуты он находил в себе силы и мужество отнестись к происходящему по-философски. «Ну что ж, – думал он, – сила и насилие – это наш метод. Мы виноваты, что он стал их защитой, что он неуклонно растет. Но наступит же наконец время, когда жажда братства восторжествует… Жаль только, что я, Заремба, порвавший все нити, связывающие меня с кровавыми преступлениями, не стану тому свидетелем…»
Где-то сбоку начали бить бубны, раздалась ритмичная песня:
Сази ки ка иипин Мана нико Етикуян.
Сази ки ка нипин а чипико Мана ни питкин
Нипуан Тшипай уаиками
Хау, икуа Сази ни па натин
Хау, Ней уатчистакамар ни сипуеттан
Наспитичи киста…
Воины начали танец. Это был танец смерти. Колени танцующих вздрагивали, руки поднимались вверх. В момент, когда звуки бубнов затихали или меняли ритм, они с лицами, обращенными в небо, делали короткие выкрики, подбрасывая стрелы, копья, томагавки.
Танцоров восторженно поддерживала толпа, стоящая у костров.
Внезапно танцы и песни прекратились. Напротив Зарембы остались только молодые индейцы, которые впервые должны вступить на тропу войны. Им надлежало показать перед старейшими племени свою ловкость и силу.
Сначала в ход пошли томагавки. Они кружились над головой Зарембы, словно огромные шмели. И хоть летели они, казалось, прямо на него, ни один мускул его лица не дрогнул – он знал: бесчестье покроет того из воинов, чье оружие ранит сейчас жертву. За томагавками последовали ножи и стрелы.
Но вот появилась другая группа: танцоры с зажженными факелами. Хотя Заремба знал, что и это еще не конец, тело его покрылось испариной. И тут встретился он со взглядом Черной Тучи. Сердце его дрогнуло. Старый вождь смотрел на него так, как смотрел бы человек, еще до конца не решившийся на что-то, еще не справившийся с какой-то внутренней, происходящей в его душе борьбой.
Оторвав взгляд от офицера, Черная Туча движением руки подозвал молодого воина, произнес несколько слов, после чего тот немедля удалился. Заремба не то чтобы услышал, а скорее прочел по губам старого вождя, что тот назвал имя Крученого Волоса.
По всему было видно, что танец с факелами подходил к концу, после чего, наверное, должно было начаться то главное, ради чего были зажжены на площади костры. Выкрики людей, окружавших Зарембу, становились все воинственнее и требовательнее, казалось, все ожидают только знака вождя. И тут из-за костров появился и подбежал к Черной Туче отосланный им молодой воин. Быстро говоря, он в такт словам делал головой и руками движения, означающие отрицание.
«Если это о Крученом Волосе, значит, старик все-таки выжидал в надежде на раненого, значит, не хотел совершать суда, не выяснив правды до конца», – пронеслось в голове Зарембы.
Может, Черная Туча и впрямь выжидал подтверждения невиновности пленника, а может, медлительность его объяснялась другим: индейцы умеют уважать мужество, если даже проявлено оно ненавистными им белыми. Но вот старик медленно, словно против воли, поднял руку, так же медленно, не глядя на пленника, повернулся к костру посреди площади.
Вспыхнувшее пламя подобралось к Зарембе. Он закашлялся от наступавшего со всех сторон дыма, ему казалось, что он своими глазами видит, как укорачивается время его жизни. И тут громкий крик прервал ритуал казни. Остановились танцоры. Умолкли бубны. Лица индейцев, замерев, обратились к темноте, откуда вынырнул и стрелой пронесся молодой всадник. Глаза его горели, он тяжело дышал. Видно, путь им проделан был большой и трудный. На скаку остановив коня возле самого места казни, юноша ногами разбросал жар у костра, ударом ножа разрезал ремни, связывающие руки Зарембы.
– Прости, белый брат мой, их головы не знали, что делали руки.
Не веря ушам, Заремба всмотрелся в своего неожиданного спасителя. И вдруг:
– Брат мой, Мчащаяся Антилопа, ты ли это?
А тот, обратившись к толпе пораженных индейцев, воскликнул:
– Это он спас меня от Длинных Ножей! Он дал свободу многим нашим братьям. Он помогал на Дороге Слез женщинам и детям. Кто из вас, братья мои, назовет его, как и я, своим братом и другом?..
Именно в эти минуты, вслушиваясь в слова отца, и почувствовал Зоркий Глаз, как поднялось в его душе что-то новое, что-то такое, что породило желание, будь он не здесь, а там, где решалась судьба белого офицера, откликнуться на призыв Мчащейся Антилопы. Откликнуться так, чтобы ветер, подхватив слова, унес их далеко в горы: «Я… я назову его своим братом!..»
Но ничем не выдал себя сын вождя, разве что брови сдвинулись к переносице резче прежнего да плотнее сжались губы. Не в обычаях индейцев выражать вслух свои мысли, если касаются они только тебя, только твоих переживаний. И все-таки, как ни владел собой Зоркий Глаз, от Сагамора не укрылось состояние сына. Может, потому, что ждал его, надеялся. Не прошла незамеченной эта наступившая вслед за словами вождя пауза и от лейтенанта. Он хоть и не понял ее, но с каким-то внутренним волнением потянулся к своей прокуренной трубке.
Молчание было долгим. Было тяжелым, как воды омута.
– И тут, – продолжал Сагамор, и веки его дрогнули, – увидел Заремба, как со всех сторон потянулись к нему руки, чтобы дотронуться до его плеча…
Вперед вышел Черная Туча.
– Верю белому брату, что тогда, среди скал Аппалачей, хотел мне помочь, – сказал и, помедлив, дотронулся до его плеча. – А теперь пойди к моей дочери – Цветку Прерий. Как только узнала правду, рвет на себе волосы, исцарапала лицо и, если не простишь ее за оскорбление, не заслуженное тобой, если не разрешишь упасть к твоим ногам, прося о прощении, обрежет волосы, изрежет тело и на семь дней уйдет из деревни, а то и лишит себя жизни. Кровь женщин чироков горячая. Моя дочь теряет разум при мысли, что белый брат не посмотрит на нее ласковым взглядом.
Протиснувшись сквозь толпу ликующих людей, Заремба подошел к той, что звалась Цветком Прерий. Не успел он произнести и слова, как она, преклонив колени, прильнула к его ногам пылающим лицом.
– Ты храбрый воин, брат мой, мое сердце болит от стыда и горя – простишь ли меня?
– Встань, сестра, – ответил Заремба с нежностью мужчины, хорошо сознающего, что от одного его слова зависит, огнем ли засветятся или померкнут смотрящие в самую его душу глаза девушки. – Не злобу, а великую скорбь услышал я в словах твоих, когда они выражали мне недоверие, – продолжал он, любуясь посветлевшим лицом девушки. – Так пусть же никогда больше оно не коснется наших сердец.
– Твои слова согревают меня. Твое великодушие равно твоей силе и мужеству. Счастлива будет та женщина, которую ты назовешь своей скво.
Цветок Прерии взяла руки Зарембы в свои ладони ц, не выпуская их, обратилась к отцу:
– Пусть вождь Черная Туча доверит своей дочери заботу о ранах белого брата.
Несколько дней Заремба провел в уютном, специально для него отведенном типи. Его измученное тело и впрямь нуждалось в отдыхе и покое. Лежа на мягком ложе из медвежьих шкур, он с удовольствием отдавал себя на волю врачующих его индейцев. Ловко, не причиняя боли, они натирали его целебными мазями, приготовленными Цветком Прерий, укрепляли его силы напитками, которые она приносила в берестяной посуде. И каждый раз, когда девушка входила в его жилище, сопровождаемая пожилой индианкой, он испытывал чувство, подобное тому, как если бы в ненастье был обласкан солнечным светом.
Однажды, это было под вечер, полог входного отверстия раздвинулся, и в типи вошел Черная Туча вместе с сыном Мчащейся Антилопой.
– Пусть уши нашего белого брата раскроются, – сказал он, – чтобы услышать радостную весть – Крученый Волос вырвался из-под власти тьмы. Он хочет говорить с белым братом.
Типи, где лежал раненый, находился на краю деревни. По дороге Черная Туча ознакомил Зарембу с лагерем: его укреплением, местами, где готовятся воины к походам, где проводят свои церемониальные праздники.
Волнуясь, Заремба вошел в жилище Крученого Волоса.
– Пускай белый брат сядет рядом, – тихо проговорил раненый и сделал чуть приметное движение рукой. – Я твой должник, – продолжал он, когда Заремба опустился у его изголовья. – И пусть белый брат простит, что я не мог подать свой голос в его защиту. Душа моя блуждала в Краю Теней. Теперь мне стало лучше, и я говорю: белый брат стал братом моей души.
– Ты знаешь, как я порвал с белыми, – отвечал Заремба, – но это не сделало меня одиноким. Среди вас я нашел друзей, нашел братьев. И пусть увеличится мое сердце до таких размеров, чтоб я мог вместить в него свою преданность народу, с которым отныне свяжу свою жизнь.
Прошло десять дней. Справившись с недугом, Заремба был уже в полной силе, когда в деревню на взмыленном коне примчался воин с сообщением, что к деревне приближается стадо бизонов. Все население покинуло жилища. Самые сильные воины на самых быстрых конях двинулись на охоту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16