Единственный способ, как ни жалко ремня, – удушить старуху.
– Приготовь ее, – сухо приказал Армоль жене и снял со стены кружок тонкого нерпичьего ремня.
Гальганау помогла старухе войти в полог.
Сын расширенными от ужаса и удивления глазами наблюдал за приготовлениями отца. Армоль сделал петлю, проверил крепость узла и через отдушину в пологе подал ее Гальганау. Через некоторое время она вышла из полога и кивнула мужу.
Армоль натянул петлю. Он чувствовал, как трепещет в предсмертных судорогах старуха, и удивлялся: как это похоже на охоту, когда держишь конец гарпунного линя, а морж бьется в воде. Армоль крепко держал ремень, и в чоттагине было тихо, слышалось лишь всхлипывание Гальганау и какие-то булькающие вздохи из-за меховой занавеси полога.
Когда Армоль почувствовал, что в пологе все затихло, он кивнул жене:
– Иди посмотри.
Галыанау приподняла меховую занавесь.
Старуха стояла на коленях, голова ее была запрокинута, словно она хотела выглянуть в отдушину. Гальганау заголосила, но Армоль прикрикнул:
– Войди в полог и втяни ремень.
Галыанау, вздрогнув словно от удара, вползла в полог, торопливо вобрала туда конец ремня и сложила рядом с упавшей на бок бездыханной матерью.
– Теперь все, – сказал Армоль и еще раз тщательно оглядел опустевший чоттагин: со стен были сняты ружья, винчестер, ремни, и даже охотничий бог удачи уже был отнесен сыном в байдару.
Армоль с сыном и женой вышел из яранги.
Кто-то стоял возле байдары.
Армоль сразу узнал Орво.
– Выполз, мерзкий старик! – выругался Армоль и зашагал вперед.
Еще издали Орво громко сказал:
– Я все понял. Опомнись, Армоль, и отнеси свое добро обратно в ярангу.
– Ничего ты не понял, – ответил Армоль. – Ты давно перестал понимать что-либо и позволяешь белым вертеть тобой, как они хотят. Я ухожу от вас на другой берег. С этим берегом я распростился навсегда. Я только что помог уйти сквозь облака бабушке…
– Нехорошо ты поступил: новый закон запрещает удушение, – сказал Орво.
– Живите вы сами с новым законом, – огрызнулся Армоль и крикнул жене и сыну:
– Помогите столкнуть байдару в воду!
Все трое взялись за борта байдары, и судно закачалось на легкой, приглаженной южным ветром волне. Не оглядываясь на увещевание Орво, Армоль принялся нагружать байдару. Он слышал краем уха слова старика, но не вникал в их смысл, хотя они его так раздражали, что несколько раз у него было желание прихлопнуть Орво, как назойливого комара. Байдара глубоко осела в воду. Армоль установил мачту и привязал к ней двух передовых собак, которые, почуяв расставание с родным, тоскливо и громко завыли. Армоль замахнулся на них, собаки прижали уши от страха, но воя своего не прекратили.
– Даже собаки и те не хотят, уезжать, – продолжал Орво. – А ты хуже собаки, что ли?
– Ты перестанешь зудеть? – Армоль близко подошел к старику и замахнулся.
Орво слегка отстранился, но в его глазах не было страха.
– У тебя есть еще время выгрузиться. Я никому не скажу. Ты должен жить с нами. Пойми: нет ничего хуже, чем потерять родину.
– Я уже ее потерял, – бормотал Армоль, хлопоча вокруг байдары.
Вроде бы все взято. Жаль, что нельзя увезти на байдаре всю упряжку, всю ярангу, весь этот берег вместе с ярангами, с галечной косой, окруженной с одной стороны морем, с другой – лагуной, эти привычные скалистые берега на концах косы… Армоль тряхнул головой, вошел по колено в воду и оттолкнул байдару от берега. Шагнув раза два, он перебросил тело в судно.
Ветер медленно отгонял байдару от берега. Но здесь было такое течение, которое шло в обратную сторону – к берегу, и пока Армоль готовил парус, байдара оставалась на месте: сила ветра уравновешивала течение.
– Армоль, смотри, Орво за нами погнался! – Гальганау показала на берег.
Орво греб изо всех сил, подгоняя маленькую одноместную байдару. На берегу стояла Тынарахтына. Орво догреб до байдары и взялся за борт.
– Вернись, Армоль, – увещевал он. – Кому ты нужен на том берегу? Послушай меня, вернись! Ты мне ведь как сын родной. Послушай отца.
Парус был готов. Оставалось только поднять его, и огромное полотняное крыло, надутое ветром, потащит байдару. Но Орво…
– Уходи, сейчас буду поднимать парус, – сказал Армоль.
– Я не уйду, – упрямо сказал старик. – Что хочешь делай со мной, но не пущу тебя.
– Отпусти борт! – заорал Армоль.
– Не надо кричать! – ответил Орво.
– Отпусти борт! – еще громче рявкнул Армоль.
Что-то кричала на берегу Тынарахтына и махала руками. Но отсюда уже не было слышно.
Лицо Армоля стало черным от прихлынувшей крови. Он поднял короткое весло и ударил по костлявым пальцам, сжавшим борт байдары. Старик даже не вздрогнул. Кровь медленно потекла из-под посиневших ногтей и расползлась по борту, капая в воду.
– Уходи! – закричал Армоль и ткнул изо всех сил веслом в грудь старика.
На этот раз Орво выпустил борт, байдара качнулась и перевернулась, накрыв старика. В этот же момент Армоль рванул ремень, и парус расправился над байдарой, слегка наклоняя судно, отрывая его от прибрежного течения.
Когда байдара набрала достаточную скорость, Армоль оглянулся. На волнах качался едва видимый киль перевёрнутой одноместной байдары. По берегу бегала Тынарахтына и что-то громко кричала.
– Старик утонет, – тихо промолвила Гальганау.
– Что же делать? – пожал плечами Армоль, устраиваясь поудобнее на корме. – Сам виноват. А вытаскивать из воды обычай не велит.
Байдара оторвалась от полосы прибрежного течения и рванулась вперед, приподнявшись от воды. Она удалялась от чукотского берега с быстротой птицы.
А перевернутая байдара и тело Орво, попав в зону течения, медленно приближались к берегу, где уже собрались сбежавшиеся на крик Тынарахтыны жители Энмына.
28
Орво похоронили по новому обычаю, в ящике.
Доски взяли из того запаса, который привез в прошлом году первый советский пароход.
Тнарат сколачивал гроб и тихо говорил: «Первый дом делаем нашему председателю, первому большевику Энмына, Орво».
Армоля не стали догонять. До поздней осени, пока в Уэлен на песенно-танцевальные состязания не приедут американские эскимосы, никто не узнает – благополучно ли доплыл он или же потерпел крушение. Скорее всего доплыл, потому что в эту пору пролив спокоен и перебраться на другой берег можно далее в деревянной лохани, не то что в оснащенной парусом быстроходной байдаре.
На Холме Захоронений, недалеко ст покосившегося креста с именем Тынэвиринэу-Мери, Гуват долбил ломом вечную мерзлоту. После всего случившегося парень притих, и на его вечно ухмыляющемся лице появилось какое-то задумчивое выражение.
В яранге женщины одевали Орво в последний путь. Тнарат пришел к Джону к попросил позволения переговорить с Кэленой.
Старуха внимательно выслушала просьбу.
– Как ты думаешь, надо мне пойти? – обратилась она к Джону.
– Ты вольна поступать так, как тебе хочется, – ответил Джон, удивленный просьбой шаманки.
– Мне надо будет узнать предсмертные пожелания умершего, – сказала Кэлена.
Мужчины уселись в чоттагине. Взяв гадательную палку, Кэлена вползла в полог. Она там находилась довольно продолжительное время, а когда вышла, все обратили лица к ней.
Кэлена взяла протянутую трубку, глубоко затянулась и деловито сказала:
– Орво говорит: нет зла на оставшихся. И еще сказал – храните обретенное, держитесь друг с другом. С собой он берет только старое ружье, трубку и чашку для питья. Немного сахару и муки попросил. Очень хорошо разговаривал.
– Что-нибудь важное и особое не говорил? – учтиво спросил Тнарат.
– Сказал, – ответила Кэлена после глубокой затяжки.
Антон с интересом слушал, и его больше всего удивляло, что Джон Макленнан, человек с университетским образованием, ко всему этому относится с полнейшей серьезностью. Это была не вежливая, снисходительная серьезность, а полное принятие происходящего, глубокая вера в то, что говорила шаманка.
– Что же он сказал? – повторил вопрос Тнарат.
– Он сказал, что преемником своим назначает Сона.
– Это хорошо, – согласно кивнул Тнарат.
Кэлена взглянула на Антона Кравченко. В ее глубоких узких глазах чернела бездонная глубина. «Что-то в ней действительно есть незаурядное», – подумал про себя Антон.
Ящик для тела был готов. С помощью Антона Тнарат вытесал деревянный обелиск и вырезал из жестяной консервной банки из-под плиточного американского табака «Принц Альберт» пятиконечную звезду. Раскаленным гвоздем на дереве он выжег «Орво».
– Очень маленькая надпись, – с сожалением заметил Гуват.
– Что же делать, раз у него такое имя, – ответил Антон.
– Лозунг можно еще написать, поскольку он был большевик, – посоветовал Гуват.
– Какой же лозунг? – спросил Антон.
– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Правильно! – поддержал Тнарат. – Он ведь там, – Тнарат кивнул в голубое пятно дымового отверстия, – без дела сидеть не будет. Первый большевик отправляется сквозь облака. Пусть с лозунгом идет.
Антон беспомощно развел руками и вопросительно посмотрел на Джона.
– Вы им напишите на бумажке лозунг, а они перенесут на дерево, – посоветовал Джон.
Антон постарался написать красиво и крупно, печатными буквами. Вскоре на деревянном обелиске чуть выше имени Орво зачернели выжженные раскаленным гвоздем слова:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Гуват сделал из восклицательного знака китовый гарпун, обращенный острием вверх.
Процессия поднялась на Холм Захоронений. Впереди шли мужчины. Они тащили гроб, установленный на нарте. Чуть позади мужчин, за нартой, шла женщина – Тынарахтына. Антон держал в руках ружье, но никто не отважился спросить зачем.
Гроб поставили у края глубокой могилы; постарался Гуват, хорошую яму вырыл. Забыли веревки и послали мальчишку в селение. Пока он бегал, Антон вышел вперед и сказал:
– Послушайте меня… Мы хороним своего товарища, председателя Совета большевиков Орво, и поэтому я должен сказать о нем слово…
Антон откашлялся.
– Орво – человек, который не устрашился отказаться от прошлого во имя будущего, не испугался того, что многие новые обычаи будут совсем иными, чем те, на которых держалась жизнь чукотского народа. Он не был членом партии большевиков, но очень близко подошел к тому, чтобы стать им. У него было большое доброе сердце, которое вмещает столько сочувствия и сострадания к обездоленным, что такие люди всегда становятся революционерами. Орво погиб как настоящий солдат революции от руки классового врага. Живущие здесь не должны забывать о том, что прошлое в разном обличье еще будет возвращаться к нам и все мы должны быть бдительны. Наш товарищ Орво погиб, но тот, кто остался, будет продолжать его дело.
Антон говорил, и ветер шевелил его волосы.
Джон, смотревший на покосившийся крест над умершей дочерью, вдруг остро, пронзительно почувствовал правоту простых, трудных слов Антона, и комок подкатил к горлу. Он почувствовал, как на глаза навернулись слезы, и он отвернулся к морю.
Гроб осторожно опустили в могилу, вытянули веревки.
Куски подтаявшей вечной мерзлоты глухо застучали по крышке гроба. Зарыдала Тынарахтына.
Джон несколько раз моргнул и глянул на морской простор. Там, где кончалась гладкая поверхность приглаженной ветром воды, глаза различили моржовое стадо, плывущее к старому лежбищу.
В это мгновение послышался звук затвора.
Джон резко обернулся и увидел, как Антон поднимает вверх дуло. Он собирается салютовать Орво!
В два прыжка Джон подскочил к Антону, схватил ствол и пригнул к земле. Все недоуменно уставились на него, а Антон даже рассердился.
– Что такое?
– Поглядите! – торопливо заговорил Джон. – Моржи пошли на лежбище. Он бы не разрешил стрелять, – сказал Джон и кивнул на торчащий из-под насыпанной земли обелиск.
– Верно! – сказал Тнарат. – Моржи пошли!
Теперь и Антон понял, в чем дело, опустил ствол и разрядил ружье.
Обратно шли гуськом и невольно понижали голос, словно моржи могли их услышать. У подножия холма Джон остановился и оглянулся. Рядом с крестом над могилой дочери ясно высился деревянный обелиск с красной жестяной звездой и надписью:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
ОРВО
Все направились в ярангу покойного, где было приготовлено поминальное угощение. Когда все уселись вокруг коротконогого столика, Антон поднял руку и потребовал тишины.
– Поскольку мы лишились председателя Совета, то нам надо выбрать нового. Медлить с этим не стоит: впереди много работы. Какие будут предложения?
В наступившем молчании громко прозвучали слова Тнарата:
– Ведь было же пожелание умершего, которое нам передала Кэлена: чтобы председателем стал Сон.
Джон даже вздрогнул от этих слов.
– Это верно, – кивнул Нотавье.
– Он очень подходящий человек, – продолжал Тнарат. – То, что он справедливый и преданный нам человек, об этом и говорить лишне. А кроме того, он грамотен, что очень важно для председателя.
Антон с торжествующей улыбкой посмотрел на Джона.
– А что вы скажете, Джон Макленнан?
– А что мне сказать… – Джон действительно был так взволнован, что никак не мог собраться с мыслями. – Это так неожиданно и… Я даже не подозревал, что когда-нибудь мне могут оказать такую честь и такое доверие.
– Вы все помните, что для церемонии избрания согласные должны поднять руки… – Но не успел Антон закончить фразу, как все, кто сидел в чоттапше, взметнули руки вверх. Тынарахтына тщательно вытерла ладонь о подол и тоже подняла руку.
Волна теплого чувства захлестнула Джона.
– Поздравляю! – сказал Антон и крепко пожал руку новоизбранному председателю Совета.
Стали подходить остальные, и каждый тряс и жал изуродованную руку.
От яранги Орво Джен пошел не домой, а круто свернул к морю.
Он стал у плещущейся воды.
Отсюда качалась его дорога в нозую жизнь. Здесь жестокой зимой он изуродовал руки, изрывая лед вокруг вмерзшей «Белинды». Здесь он узнал, чю его бросили свои. Где-то зон там он нечаянно убил на охоте Токо, человека, который ею приютил, научил снова любить жизнь и верить людям. На этом берегу его ждала Пыльмау, когда он принес весть о том, что убил ее мужа и отца Яко. А потом Пыльмау ждала его здесь как мужа, кормильца и главу новой семьи, отца детей. Здесь он провожал мать, прощался с ней навечно, отрекаясь от прошлого навсегда. Здесь Тынарахтына выловила тело Орво.
Много событий, много мыслей… Сколько прожито, а впереди еще целая неизведанная жизнь, новая жизнь!
Джон вернулся домой. Жена и дети уже знали новость. И, как это водилось в яранге Джона Макленнана, никто ничего не сказал.
Джон позвал Яко и попросил:
– Дай мне бумаги.
Яко подал кожаный блокнот, почти полностью исписанный отцом, а потом сыном. В конце еще оставалось несколько чистых страниц.
Джон прикрепил к держалке карандаш, задумался и решительно написал:
"Ленину, Москва
Российская Советская Республика
В связи с избранием меня, Джона Мак-Гилла Макленнана, председателем Совета селения Энмын прошу меня принять в советское подданство, так как формально в настоящее время я являюсь подданным Его Величества Короля Великобритании.
Джон Макленнан, Энмын, Чукотка, 14 августа 1923 года."
1970
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
– Приготовь ее, – сухо приказал Армоль жене и снял со стены кружок тонкого нерпичьего ремня.
Гальганау помогла старухе войти в полог.
Сын расширенными от ужаса и удивления глазами наблюдал за приготовлениями отца. Армоль сделал петлю, проверил крепость узла и через отдушину в пологе подал ее Гальганау. Через некоторое время она вышла из полога и кивнула мужу.
Армоль натянул петлю. Он чувствовал, как трепещет в предсмертных судорогах старуха, и удивлялся: как это похоже на охоту, когда держишь конец гарпунного линя, а морж бьется в воде. Армоль крепко держал ремень, и в чоттагине было тихо, слышалось лишь всхлипывание Гальганау и какие-то булькающие вздохи из-за меховой занавеси полога.
Когда Армоль почувствовал, что в пологе все затихло, он кивнул жене:
– Иди посмотри.
Галыанау приподняла меховую занавесь.
Старуха стояла на коленях, голова ее была запрокинута, словно она хотела выглянуть в отдушину. Гальганау заголосила, но Армоль прикрикнул:
– Войди в полог и втяни ремень.
Галыанау, вздрогнув словно от удара, вползла в полог, торопливо вобрала туда конец ремня и сложила рядом с упавшей на бок бездыханной матерью.
– Теперь все, – сказал Армоль и еще раз тщательно оглядел опустевший чоттагин: со стен были сняты ружья, винчестер, ремни, и даже охотничий бог удачи уже был отнесен сыном в байдару.
Армоль с сыном и женой вышел из яранги.
Кто-то стоял возле байдары.
Армоль сразу узнал Орво.
– Выполз, мерзкий старик! – выругался Армоль и зашагал вперед.
Еще издали Орво громко сказал:
– Я все понял. Опомнись, Армоль, и отнеси свое добро обратно в ярангу.
– Ничего ты не понял, – ответил Армоль. – Ты давно перестал понимать что-либо и позволяешь белым вертеть тобой, как они хотят. Я ухожу от вас на другой берег. С этим берегом я распростился навсегда. Я только что помог уйти сквозь облака бабушке…
– Нехорошо ты поступил: новый закон запрещает удушение, – сказал Орво.
– Живите вы сами с новым законом, – огрызнулся Армоль и крикнул жене и сыну:
– Помогите столкнуть байдару в воду!
Все трое взялись за борта байдары, и судно закачалось на легкой, приглаженной южным ветром волне. Не оглядываясь на увещевание Орво, Армоль принялся нагружать байдару. Он слышал краем уха слова старика, но не вникал в их смысл, хотя они его так раздражали, что несколько раз у него было желание прихлопнуть Орво, как назойливого комара. Байдара глубоко осела в воду. Армоль установил мачту и привязал к ней двух передовых собак, которые, почуяв расставание с родным, тоскливо и громко завыли. Армоль замахнулся на них, собаки прижали уши от страха, но воя своего не прекратили.
– Даже собаки и те не хотят, уезжать, – продолжал Орво. – А ты хуже собаки, что ли?
– Ты перестанешь зудеть? – Армоль близко подошел к старику и замахнулся.
Орво слегка отстранился, но в его глазах не было страха.
– У тебя есть еще время выгрузиться. Я никому не скажу. Ты должен жить с нами. Пойми: нет ничего хуже, чем потерять родину.
– Я уже ее потерял, – бормотал Армоль, хлопоча вокруг байдары.
Вроде бы все взято. Жаль, что нельзя увезти на байдаре всю упряжку, всю ярангу, весь этот берег вместе с ярангами, с галечной косой, окруженной с одной стороны морем, с другой – лагуной, эти привычные скалистые берега на концах косы… Армоль тряхнул головой, вошел по колено в воду и оттолкнул байдару от берега. Шагнув раза два, он перебросил тело в судно.
Ветер медленно отгонял байдару от берега. Но здесь было такое течение, которое шло в обратную сторону – к берегу, и пока Армоль готовил парус, байдара оставалась на месте: сила ветра уравновешивала течение.
– Армоль, смотри, Орво за нами погнался! – Гальганау показала на берег.
Орво греб изо всех сил, подгоняя маленькую одноместную байдару. На берегу стояла Тынарахтына. Орво догреб до байдары и взялся за борт.
– Вернись, Армоль, – увещевал он. – Кому ты нужен на том берегу? Послушай меня, вернись! Ты мне ведь как сын родной. Послушай отца.
Парус был готов. Оставалось только поднять его, и огромное полотняное крыло, надутое ветром, потащит байдару. Но Орво…
– Уходи, сейчас буду поднимать парус, – сказал Армоль.
– Я не уйду, – упрямо сказал старик. – Что хочешь делай со мной, но не пущу тебя.
– Отпусти борт! – заорал Армоль.
– Не надо кричать! – ответил Орво.
– Отпусти борт! – еще громче рявкнул Армоль.
Что-то кричала на берегу Тынарахтына и махала руками. Но отсюда уже не было слышно.
Лицо Армоля стало черным от прихлынувшей крови. Он поднял короткое весло и ударил по костлявым пальцам, сжавшим борт байдары. Старик даже не вздрогнул. Кровь медленно потекла из-под посиневших ногтей и расползлась по борту, капая в воду.
– Уходи! – закричал Армоль и ткнул изо всех сил веслом в грудь старика.
На этот раз Орво выпустил борт, байдара качнулась и перевернулась, накрыв старика. В этот же момент Армоль рванул ремень, и парус расправился над байдарой, слегка наклоняя судно, отрывая его от прибрежного течения.
Когда байдара набрала достаточную скорость, Армоль оглянулся. На волнах качался едва видимый киль перевёрнутой одноместной байдары. По берегу бегала Тынарахтына и что-то громко кричала.
– Старик утонет, – тихо промолвила Гальганау.
– Что же делать? – пожал плечами Армоль, устраиваясь поудобнее на корме. – Сам виноват. А вытаскивать из воды обычай не велит.
Байдара оторвалась от полосы прибрежного течения и рванулась вперед, приподнявшись от воды. Она удалялась от чукотского берега с быстротой птицы.
А перевернутая байдара и тело Орво, попав в зону течения, медленно приближались к берегу, где уже собрались сбежавшиеся на крик Тынарахтыны жители Энмына.
28
Орво похоронили по новому обычаю, в ящике.
Доски взяли из того запаса, который привез в прошлом году первый советский пароход.
Тнарат сколачивал гроб и тихо говорил: «Первый дом делаем нашему председателю, первому большевику Энмына, Орво».
Армоля не стали догонять. До поздней осени, пока в Уэлен на песенно-танцевальные состязания не приедут американские эскимосы, никто не узнает – благополучно ли доплыл он или же потерпел крушение. Скорее всего доплыл, потому что в эту пору пролив спокоен и перебраться на другой берег можно далее в деревянной лохани, не то что в оснащенной парусом быстроходной байдаре.
На Холме Захоронений, недалеко ст покосившегося креста с именем Тынэвиринэу-Мери, Гуват долбил ломом вечную мерзлоту. После всего случившегося парень притих, и на его вечно ухмыляющемся лице появилось какое-то задумчивое выражение.
В яранге женщины одевали Орво в последний путь. Тнарат пришел к Джону к попросил позволения переговорить с Кэленой.
Старуха внимательно выслушала просьбу.
– Как ты думаешь, надо мне пойти? – обратилась она к Джону.
– Ты вольна поступать так, как тебе хочется, – ответил Джон, удивленный просьбой шаманки.
– Мне надо будет узнать предсмертные пожелания умершего, – сказала Кэлена.
Мужчины уселись в чоттагине. Взяв гадательную палку, Кэлена вползла в полог. Она там находилась довольно продолжительное время, а когда вышла, все обратили лица к ней.
Кэлена взяла протянутую трубку, глубоко затянулась и деловито сказала:
– Орво говорит: нет зла на оставшихся. И еще сказал – храните обретенное, держитесь друг с другом. С собой он берет только старое ружье, трубку и чашку для питья. Немного сахару и муки попросил. Очень хорошо разговаривал.
– Что-нибудь важное и особое не говорил? – учтиво спросил Тнарат.
– Сказал, – ответила Кэлена после глубокой затяжки.
Антон с интересом слушал, и его больше всего удивляло, что Джон Макленнан, человек с университетским образованием, ко всему этому относится с полнейшей серьезностью. Это была не вежливая, снисходительная серьезность, а полное принятие происходящего, глубокая вера в то, что говорила шаманка.
– Что же он сказал? – повторил вопрос Тнарат.
– Он сказал, что преемником своим назначает Сона.
– Это хорошо, – согласно кивнул Тнарат.
Кэлена взглянула на Антона Кравченко. В ее глубоких узких глазах чернела бездонная глубина. «Что-то в ней действительно есть незаурядное», – подумал про себя Антон.
Ящик для тела был готов. С помощью Антона Тнарат вытесал деревянный обелиск и вырезал из жестяной консервной банки из-под плиточного американского табака «Принц Альберт» пятиконечную звезду. Раскаленным гвоздем на дереве он выжег «Орво».
– Очень маленькая надпись, – с сожалением заметил Гуват.
– Что же делать, раз у него такое имя, – ответил Антон.
– Лозунг можно еще написать, поскольку он был большевик, – посоветовал Гуват.
– Какой же лозунг? – спросил Антон.
– Пролетарии всех стран, соединяйтесь!
– Правильно! – поддержал Тнарат. – Он ведь там, – Тнарат кивнул в голубое пятно дымового отверстия, – без дела сидеть не будет. Первый большевик отправляется сквозь облака. Пусть с лозунгом идет.
Антон беспомощно развел руками и вопросительно посмотрел на Джона.
– Вы им напишите на бумажке лозунг, а они перенесут на дерево, – посоветовал Джон.
Антон постарался написать красиво и крупно, печатными буквами. Вскоре на деревянном обелиске чуть выше имени Орво зачернели выжженные раскаленным гвоздем слова:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
Гуват сделал из восклицательного знака китовый гарпун, обращенный острием вверх.
Процессия поднялась на Холм Захоронений. Впереди шли мужчины. Они тащили гроб, установленный на нарте. Чуть позади мужчин, за нартой, шла женщина – Тынарахтына. Антон держал в руках ружье, но никто не отважился спросить зачем.
Гроб поставили у края глубокой могилы; постарался Гуват, хорошую яму вырыл. Забыли веревки и послали мальчишку в селение. Пока он бегал, Антон вышел вперед и сказал:
– Послушайте меня… Мы хороним своего товарища, председателя Совета большевиков Орво, и поэтому я должен сказать о нем слово…
Антон откашлялся.
– Орво – человек, который не устрашился отказаться от прошлого во имя будущего, не испугался того, что многие новые обычаи будут совсем иными, чем те, на которых держалась жизнь чукотского народа. Он не был членом партии большевиков, но очень близко подошел к тому, чтобы стать им. У него было большое доброе сердце, которое вмещает столько сочувствия и сострадания к обездоленным, что такие люди всегда становятся революционерами. Орво погиб как настоящий солдат революции от руки классового врага. Живущие здесь не должны забывать о том, что прошлое в разном обличье еще будет возвращаться к нам и все мы должны быть бдительны. Наш товарищ Орво погиб, но тот, кто остался, будет продолжать его дело.
Антон говорил, и ветер шевелил его волосы.
Джон, смотревший на покосившийся крест над умершей дочерью, вдруг остро, пронзительно почувствовал правоту простых, трудных слов Антона, и комок подкатил к горлу. Он почувствовал, как на глаза навернулись слезы, и он отвернулся к морю.
Гроб осторожно опустили в могилу, вытянули веревки.
Куски подтаявшей вечной мерзлоты глухо застучали по крышке гроба. Зарыдала Тынарахтына.
Джон несколько раз моргнул и глянул на морской простор. Там, где кончалась гладкая поверхность приглаженной ветром воды, глаза различили моржовое стадо, плывущее к старому лежбищу.
В это мгновение послышался звук затвора.
Джон резко обернулся и увидел, как Антон поднимает вверх дуло. Он собирается салютовать Орво!
В два прыжка Джон подскочил к Антону, схватил ствол и пригнул к земле. Все недоуменно уставились на него, а Антон даже рассердился.
– Что такое?
– Поглядите! – торопливо заговорил Джон. – Моржи пошли на лежбище. Он бы не разрешил стрелять, – сказал Джон и кивнул на торчащий из-под насыпанной земли обелиск.
– Верно! – сказал Тнарат. – Моржи пошли!
Теперь и Антон понял, в чем дело, опустил ствол и разрядил ружье.
Обратно шли гуськом и невольно понижали голос, словно моржи могли их услышать. У подножия холма Джон остановился и оглянулся. Рядом с крестом над могилой дочери ясно высился деревянный обелиск с красной жестяной звездой и надписью:
ПРОЛЕТАРИИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
ОРВО
Все направились в ярангу покойного, где было приготовлено поминальное угощение. Когда все уселись вокруг коротконогого столика, Антон поднял руку и потребовал тишины.
– Поскольку мы лишились председателя Совета, то нам надо выбрать нового. Медлить с этим не стоит: впереди много работы. Какие будут предложения?
В наступившем молчании громко прозвучали слова Тнарата:
– Ведь было же пожелание умершего, которое нам передала Кэлена: чтобы председателем стал Сон.
Джон даже вздрогнул от этих слов.
– Это верно, – кивнул Нотавье.
– Он очень подходящий человек, – продолжал Тнарат. – То, что он справедливый и преданный нам человек, об этом и говорить лишне. А кроме того, он грамотен, что очень важно для председателя.
Антон с торжествующей улыбкой посмотрел на Джона.
– А что вы скажете, Джон Макленнан?
– А что мне сказать… – Джон действительно был так взволнован, что никак не мог собраться с мыслями. – Это так неожиданно и… Я даже не подозревал, что когда-нибудь мне могут оказать такую честь и такое доверие.
– Вы все помните, что для церемонии избрания согласные должны поднять руки… – Но не успел Антон закончить фразу, как все, кто сидел в чоттапше, взметнули руки вверх. Тынарахтына тщательно вытерла ладонь о подол и тоже подняла руку.
Волна теплого чувства захлестнула Джона.
– Поздравляю! – сказал Антон и крепко пожал руку новоизбранному председателю Совета.
Стали подходить остальные, и каждый тряс и жал изуродованную руку.
От яранги Орво Джен пошел не домой, а круто свернул к морю.
Он стал у плещущейся воды.
Отсюда качалась его дорога в нозую жизнь. Здесь жестокой зимой он изуродовал руки, изрывая лед вокруг вмерзшей «Белинды». Здесь он узнал, чю его бросили свои. Где-то зон там он нечаянно убил на охоте Токо, человека, который ею приютил, научил снова любить жизнь и верить людям. На этом берегу его ждала Пыльмау, когда он принес весть о том, что убил ее мужа и отца Яко. А потом Пыльмау ждала его здесь как мужа, кормильца и главу новой семьи, отца детей. Здесь он провожал мать, прощался с ней навечно, отрекаясь от прошлого навсегда. Здесь Тынарахтына выловила тело Орво.
Много событий, много мыслей… Сколько прожито, а впереди еще целая неизведанная жизнь, новая жизнь!
Джон вернулся домой. Жена и дети уже знали новость. И, как это водилось в яранге Джона Макленнана, никто ничего не сказал.
Джон позвал Яко и попросил:
– Дай мне бумаги.
Яко подал кожаный блокнот, почти полностью исписанный отцом, а потом сыном. В конце еще оставалось несколько чистых страниц.
Джон прикрепил к держалке карандаш, задумался и решительно написал:
"Ленину, Москва
Российская Советская Республика
В связи с избранием меня, Джона Мак-Гилла Макленнана, председателем Совета селения Энмын прошу меня принять в советское подданство, так как формально в настоящее время я являюсь подданным Его Величества Короля Великобритании.
Джон Макленнан, Энмын, Чукотка, 14 августа 1923 года."
1970
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63