Видимо, он был серьезно болен, ходил, выворачивая ноги. На уроках он иногда гримасничал и заикался. Ребята относились к нему бережно и почтительно и в ненастную погоду старались поскорее выпроводить с рыбалки.
Кайон и Ринтын вышли из палатки на улицу. Саша по-прежнему плясал вокруг костра.
– Уха будет замечательная,– крикнул он ребятам,– тройная! С лавровым листом.
Лицо Саши было закрыто накомарником, и на фоне дыма и огня он был похож на шамана, исполняющего ритуальный танец.
– Посмотрим, попробуем твою стряпню,– сказал Кайон.– Если не одобрим, больше к костру подпускать не будем.
Но уха была замечательная. Долгое время слышался только стук ложек о жестяные миски.
– А вы заметили, что уха тройная? – торжественно спросил Саша.
– Конечно,– поспешил ответить Кайон.– Какая она еще может быть?
– Тройная уха делается так,– продолжал Саша.– Сначала варится как обыкновенная, простая уха. Затем рыба выбрасывается и кладется свежая, в тот же навар. И так до трех раз.
– А можно больше? – спросил Кайон, облизывая ложку.
– Можно,– ответил Саша.
– Интересно, какой степени будет уха со всего нашего улова? – сказал Кайон и вопросительно посмотрел на Сашу.
Тот растерянно взглянул на Ринтына и виновато спросил:
– Разве я плохо сделал?
– Все хорошо, не волнуйся,– успокоил его Ринтын,– просто как-то неловко выбрасывать варево на землю.
– Мне рассказывали, что настоящие рыбаки только так и делают,– развел руками Саша.
– Нашел кому верить! – воскликнул Кайон.– Во всех рассказах о русских рыбаках, которые ловят рыбу удочками, утверждается, что они самые большие выдумщики и врали.
– Ладно,– прервал спор Ринтын.– Не будем терять времени, надо вытащить первую сеть, уже пора ее проверять.
Саша побежал отвязывать веревку. Ринтын и Кайон впряглись и потянули тяжелую двадцатиметровую сеть. Чем тяжелее было тащить, тем радостнее было на душе: значит, много рыбы запуталось в ее ячейках.
– То-гок! То-о-гок! – помогали себе криками ребята.
Вот первые метры сети на берегу. Крупная кета, блестя на солнце чешуей, бьется, разбрызгивая воду. За ней тянется вторая, третья.
– Хороший улов! – радостно кричит Саша.– То-о-о-гок!
Днем на рыбалку приходили девчата, разделывали улов. А с самого утра являлся Игорь Михайлович.
– Существенной пользы он, конечно, не приносит,– говорил Кайон,– но его рассказы по истории очень интересны.
И действительно, Игорь Михайлович, пока варилась уха и в собственном соку шипели нанизанные на палочки кетовые брюшки, предавался воспоминаниям из русской истории. Но когда ребята обращались к нему с просьбой рассказать, что-нибудь из его военной жизни, Игорь Михайлович мрачнел, хмурился и говорил потускневшим голосом:
– Да ничего там интересного не было. Не дай бог вам воевать!
Услышав эти слова впервые, Кайон обиделся и сказал ребятам:
– Считает нас неспособными к военным делам. Подумаешь – сам повоевал, а другим нельзя!
Саша робко вступался за учителя:
– Нет, ребята, он прав. Война только издали кажется привлекательной. Вот в Ленинграде…
– Слышали,– перебивал его Кайон.– Я не говорю о блокаде, а о настоящем бое, когда идет рукопашная схватка или ждешь с замиранием сердца приближения вражеского танка, чтобы кинуть в него гранату.
– У тебя представление о войне только по кинокартинам,– отмахивался от него Саша, и глаза у него становились грустными.
Ребятам нравилось на рыбалке. В палатке понемногу копились книги, которые приносил Ринтын из библиотеки. Пришлось даже сделать небольшую полочку. День за работой проходил незаметно. Надо было перерабатывать весь улов, а рыба ловилась не только ночью, но и днем. Самое трудное заключалось в том, чтобы вытащить носилки с рыбой на крутой склон, где были вырыты ямы для собачьего корма. Сложенная в них рыба кисла, а такую собаки особенно охотно ели зимой.
33
К осени погода ухудшилась. Все чаще налетал ветер, и спокойная гладь Въэнского лимана покрывалась рябью волн. Ринтын с беспокойством наблюдал за пляшущими на волнах поплавками, опасаясь, что веревка запутается в блоке и тогда придется бежать за лодкой на промысловый участок колхоза.
В этот вечер поднялась настоящая буря. Низкие рваные тучи неслись над лиманом, роняя на землю редкие, но крупные капли. Никому не хотелось вылезать из теплой палатки, где гудел в печи огонь и дрожало пламя стеариновой свечки. Дежурили на улице по очереди. Ринтын с Сашей лежали на вытертых оленьих шкурах, и Саша по обыкновению рассказывал о Ленинграде.
– Перед войной мы жили на даче под Ленинградом, в деревне Ижоры, недалеко от станции Елизаветино. Когда идешь от станции, путь лежит по лесу. Волков там, правда, никто никогда не встречал, но все же боязно, особенно ночью, а еще хуже в грозу…
– Никогда не видел грозу,– перебил Ринтын,– а вот в книгах о ней много пишут, даже драма есть у Островского “Гроза”.
– С непривычки, конечно, страшно. Кажется, что небо раскалывается на куски. Сначала яркий свет, а потом ужасный грохот. Что самое интересное – гремит гром и сверкают молнии, дождя нет, хотя все небо в низких темных тучах. А потом гроза начинает уходить: немного тишины – и начинается проливной дождь.– Саша помолчал и добавил: – Наверное, пора вытаскивать сеть.
Ринтын откинул вход в палатку, и ворвавшийся вихрь задул свечку. На улице выл ветер. На сушилах с глухим стуком билась о перекладину юкола, мелкий песок со склона больно бил в лицо.
– Кайон, где ты-ы-ы? – крикнул в темноту Ринтын.
– Ту-та! – отозвался из темноты Кайон.
Он сидел, скрючившись от холода, у самой воды в брезентовом плаще – единственном на всю бригаду.
– Не могли выбрать другого места для рыбалки,– ворчал он, как всегда.– Надо же додуматься выбрать именно кладбище… Ну, потянем, что ли.
Ребята впряглись в мокрую скользкую веревку и уперлись ногами в податливую гальку. Сеть шла непривычно тяжело, удалось сделать лишь несколько шагов.
– Все,– отпуская веревку, сказал Кайон,– блок запутался. Придется шагать за лодкой.
От этих слов на душе у ребят сразу стало холодно. Кому охота плестись пять километров в бурю и дождь!
Ветер хлопал брезентом палатки, видимо, сорвалась прижатая камнем пола, и по-прежнему глухо постукивала юкола. Всем было ясно, что оставить так сеть нельзя. Ее может волнами закрутить и порвать.
– Что ж, Ринтын,– сказал Кайон,– потянем с тобой жребий, кому идти.
– А почему вы меня не считаете? – возмутился Саша.– Ведь я тоже член бригады.
– Ничего, в хорошую погоду разберемся,– отмахнулся от него Кайон,– ты сейчас лучше помалкивай.
– Нет, уж на этот раз я не позволю! – продолжал шуметь Саша.– Что это за дискриминация?
– Что это за слово ты загнул? – заинтересовался, как всегда, Кайон.
– А то слово, что вы меня, как русского, отстраняете от трудной работы не первый раз!
– Ты это брось,– сердито сказал Кайон,– знаешь такие длинные слова и не понимаешь, что мы бережем твое здоровье. Не забывай, что пережил блокаду. Тоже скажет – дискриминация.
– Но ведь пойти и сказать, чтобы пригнали лодку, совсем не так трудно,– настаивал Саша.
– Ты пойми, Саша, если в такую погоду никто не захочет сюда вести ее, придется самому,– попробовал убедить Сашу Ринтын.
– Не напугаешь,– отрезал Саша,– не хуже вас умею управляться с веслами.
– Ну ладно,– решил прекратить спор Кайон,– пошли в палатку и потянем жребий.
В душе он был почти уверен, что Саше идти не придется.
Но Кайон ошибся. Самую короткую спичку вытянул Саша. Он торжествующе посмотрел на притихших от неожиданности товарищей и бережно, как драгоценность, положил на ладонь обломанную спичку.
Ринтын и Кайон озадаченно посмотрели друг на друга.
– Скидывай плащ,– скомандовал Саша Кайону,– я не хочу мокнуть под дождем. Ну, что вы онемели?
В это время у Ринтына в голове возникла мысль:
– Пожалуй, нет необходимости идти в такую погоду за лодкой. У меня есть план, в который я сейчас вас посвящу.
– Торжественное начало,– заметил Кайон.
– Только быстрей, а то мне скоро идти,– бросил Саша.
– Какой длины наша сеть? Метров двадцать? Умели бы мы плавать, можно было добраться до блока и вплавь, держась за верхнюю веревку, на которой укрепляются поплавки. Но из нас никто не умеет плавать, и поэтому…
– Надо не болтать, а скорее идти за лодкой.
– Ну и что же ты предлагаешь? – махнув рукой на Сашу, с любопытством спросил Кайон.
– У нас есть большое деревянное корыто. Одного человека оно вполне выдержит. Перебирая руками вдоль сети, можно пробраться к блоку и распутать веревку…
– Но корыто очень неустойчиво на воде,– сказал Саша.
– На всякий случай вы меня обвяжете веревкой. Если перевернусь, вы меня быстро вытянете.
Предложение было принято. На этот раз жребий выпал Ринтыну.
Честно говоря, он очень боялся, что кому-нибудь из его товарищей придется плыть на необычном судне. Ему казалось, что он продумал все до мельчайших подробностей.
Под ветром и дождем Кайон и Саша обвязали Ринтына вокруг пояса веревкой и столкнули на воду корыто. Ринтын осторожно ступил на шаткое судно. Чтобы устойчивее себя чувствовать, он уселся и вытянул по днищу ноги. Поймав верхнюю веревку, Ринтын стал осторожно ее перебирать и медленно двинулся вдоль сети. Волны плескались вокруг корыта, переливаясь через борта. Руки от холодной воды быстро закоченели. Рукава ватной куртки намокли и задубели. Кайон то и дело окликал Ринтына.
– Все в порядке,– отвечал он товарищу.
– Кричи громче! – требовал с берега Кайон.– Тебя плохо слышно.
Но Ринтын не решался кричать во весь голос. Каждое лишнее движение грозило перевернуть корыто.
А вот и конец сети. Ринтын стал осторожно вытягивать блок, отодвигаясь к краю корыта, чтобы уравновесить груз. Затянувшаяся петля была несложна. Распутав ее, Ринтын бросил сетевую веревку и, облегченно вздохнув, громко крикнул:
– Все в порядке! Блок распутал. Тяните к берегу!
В ту же минуту веревка, обвязанная вокруг пояса, дернулась, и Ринтын оказался в холодной воде.
Вода с шумом ворвалась в уши, холодным свинцом затянула голову. Ринтын отчаянно забарахтался и закричал: он не чувствовал толчков веревки, которую изо всех сил товарищи тянули к берегу. Несколько раз глотнул соленой воды и каждый раз, погружаясь в воду, орал изо всех сил, выпуская весь запас воздуха, который ему удавалось набрать в короткие мгновения, когда его голова оказывалась на поверхности.
Сильный толчок – и его ноги, беспомощно болтающиеся в воде, нащупали каменистое дно. Он встал, но в это время резким рывком был снова сбит с ног: веревка протащила его, не давая встать.
Наконец он очутился на берегу. Над ним озабоченно склонились Саша и Кайон.
– Ну как, живой? – с беспокойством спросил Кайон.
– Живой,– пробормотал Ринтын, с трудом поднимаясь на ноги. Волна унесла его кепку, а со спутанных черных волос стекали струйки воды.
– Да ведь он весь мокрый! – сказал Саша.
– Еще бы,– проговорил Кайон,– в воде был. Давай-ка немедленно раздевайся и иди в палатку. Мы с Сашей разведем костер и посушим твою одежду.
Ринтын скинул все мокрое и вошел в палатку. Он зажег свечку и бросился ничком на оленьи шкуры. В ушах все еще шумела вода, она булькала в его животе, во рту был горький и неприятный привкус.
Он слышал, как ребята за брезентовой палаткой рубили сухие жерди, предназначенные для устройства дополнительного вешала, но протестовать не было сил: ныло в животе, и все тело мелко дрожало от холода.
Затрещали дрова, и Кайон позвал Ринтына:
– Иди погрейся у костра!
Ринтын с трудом поднялся и вышел к пылающему костру. Рядом висели распяленные на палках его штаны, белье и ватная куртка.
– Становись сюда,– Саша показал на разостланные на гальке дерюжные мешки.
От пылающих жердей Ринтыну стало сразу тепло и перестало мутить. Он поворачивался то одной, то другой стороной к огню и хлопал себя по голому телу. Отогревшись, он уселся на мешки, поджав под себя ноги.
Кайон и Саша пристроились рядом.
– Ох, как я испугался, когда ты плюхнулся в воду,– проговорил Саша,– даже сначала не сообразил, что надо тянуть веревку.
– А все-таки неприятная вещь – тонуть,– сказал Ринтын,– в воде совсем другим человеком становишься, совершенно беспомощным. Завидую людям, которые умеют плавать. Обязательно научусь при первой возможности.
– Мы до войны ездили на Финский залив купаться. Какие там есть чудесные места! Бродишь по колено в воде, уйдешь далеко от берега, а воды все по колено.
– Какое же это море? – разочарованно заметил Ринтын.– Вот здесь глубина так глубина.
– А при желании и в тундре ведь можно научиться купаться, то есть плавать,– сказал Кайон.– В середине лета бывает так жарко, что олени еле дышат. В небольших озерах вода становится достаточно теплой. Но что можно научиться плавать, мы этого не знали.
Голое тело Ринтына стало пощипывать. Сначала он не догадывался, в чем дело, но когда зуд стал нестерпимым, вскочил на ноги.
Оказывается, Саша положил под него мешки из-под соли!
– Эх ты, голова,– накинулся на Сашу Кайон,– тебя бы намазать солью! – И он притащил из палатки оленьи шкуры.
Под утро высохла одежда Ринтына, и ребята повеселели. А когда вытащили полную сеть рыбы, настроение окончательно поднялось.
34
Днем пришел Игорь Михайлович, и ребята все ему рассказали. Чтобы отвлечь внимание бригадира от потери деревянной лохани, Кайон красочно описал происшествие, не забыв упомянуть о мешках из-под соли, на которых сидел голый Ринтын.
Игорь Михайлович отнесся удивительно спокойно к пропаже инвентаря, но путешествие Ринтына на плоскодонной деревянной лохани вызвало у него гнев.
– Вы что, с ума сошли! – кричал он.– Так и утонуть можно. А я бы отвечал за вас.
– Как-нибудь сами бы могли ответить,– как бы про себя сказал обиженный Ринтын,– не маленькие.
– Если бы вы были маленькими, я бы не стал ругать вас, а отодрал за уши – и все.– От волнения у историка задергалась голова.
Он замолчал и отвернулся к морю. Когда дрожь унялась, он повернулся к ребятам и совсем другим голосом сказал:
– А все-таки вы молодцы. Дельные люди из вас выйдут…
35
Незаметно прошли три года. Последняя весна в Въэне началась внезапно. Сначала на лимане появились большее снежницы. Неосторожные пешеходы проваливались по пояс в рыхлый снег, под которым была талая вода. Солнце подолгу бродило по небу, и по вечерам на неоттаявшую часть лимана ложились голубые тени торосов.
Свежего снега давно уже не было, старый заноздрел и по утрам покрывался звонкой коркой, по которой хорошо скользили полозья зимних нарт. Караваны гусей тянулись к северу. Предприимчивые охотники промышляли больших длиннокрылых птиц и продавали их, сторонясь милиционера: по закону охота на этих гусей была запрещена.
Оттаял и больше не замерзал умывальник в общежитии. Рано утром веселое солнце будило ребят. Саша Гольцев по-прежнему делал по утрам зарядку. Повиснув на железном ломике, укрепленном на двух врытых в землю столбиках, он жмурился на солнце и говорил:
– Как на даче.
Приближались выпускные экзамены. Ринтын не выходил из библиотеки и заново штудировал учебники, решал задачи, запоминал хронологические таблицы, писал под диктовку Кайона. Занятия шли своим чередом, но теперь каждый еще и готовился к экзаменам.
Из Ленинграда пришло официальное известие, что в 1948 учебном году при Ленинградском ордена Ленина университете имени Жданова – так было написано в бумаге – открывается северный факультет. При факультете предполагались отделения лингвистическое, литературоведческое, историческое и экономико-географическое.
Ринтын, порывшись в библиотеке, быстро уяснил, что же именно значит лингвистическое отделение, и уже в мыслях видел себя студентом университета, роющимся в пыльных залежах толстых книг, написанных на самых различных языках.
Кайон мечтал попасть на историческое отделение.
– Ты знаешь, какое это великое дело – быть историком! Всю жизнь человеческого общества будешь знать от самого начала. Обязательно займусь историей родной Чукотки от самых древнейших времен.
Саша Гольцев не принимал участия в этих разговорах, пока однажды Ринтын, озадаченный молчанием товарища, не спросил его, кем он все-таки хочет стать.
– Кем решил, тем и буду – учителем,– спокойно ответил Саша,– и буду учительствовать на Чукотке.
При этих словах Кайон развел руками.
– Выходит, Ринтын, мы с тобой уедем дальше учиться в Ленинград, а Саша будет учительствовать здесь…
Кайон где-то разузнал, что для того чтобы поехать из педучилища в высшее учебное заведение, надо попасть в какое-то пятипроцентное число отличников. Это известие еще больше подхлестнуло ребят и заставляло заниматься даже по ночам.
На высоком берегу в протаявшей ложбине Ринтын и Кайон лежали с развернутыми книгами и тетрадями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
Кайон и Ринтын вышли из палатки на улицу. Саша по-прежнему плясал вокруг костра.
– Уха будет замечательная,– крикнул он ребятам,– тройная! С лавровым листом.
Лицо Саши было закрыто накомарником, и на фоне дыма и огня он был похож на шамана, исполняющего ритуальный танец.
– Посмотрим, попробуем твою стряпню,– сказал Кайон.– Если не одобрим, больше к костру подпускать не будем.
Но уха была замечательная. Долгое время слышался только стук ложек о жестяные миски.
– А вы заметили, что уха тройная? – торжественно спросил Саша.
– Конечно,– поспешил ответить Кайон.– Какая она еще может быть?
– Тройная уха делается так,– продолжал Саша.– Сначала варится как обыкновенная, простая уха. Затем рыба выбрасывается и кладется свежая, в тот же навар. И так до трех раз.
– А можно больше? – спросил Кайон, облизывая ложку.
– Можно,– ответил Саша.
– Интересно, какой степени будет уха со всего нашего улова? – сказал Кайон и вопросительно посмотрел на Сашу.
Тот растерянно взглянул на Ринтына и виновато спросил:
– Разве я плохо сделал?
– Все хорошо, не волнуйся,– успокоил его Ринтын,– просто как-то неловко выбрасывать варево на землю.
– Мне рассказывали, что настоящие рыбаки только так и делают,– развел руками Саша.
– Нашел кому верить! – воскликнул Кайон.– Во всех рассказах о русских рыбаках, которые ловят рыбу удочками, утверждается, что они самые большие выдумщики и врали.
– Ладно,– прервал спор Ринтын.– Не будем терять времени, надо вытащить первую сеть, уже пора ее проверять.
Саша побежал отвязывать веревку. Ринтын и Кайон впряглись и потянули тяжелую двадцатиметровую сеть. Чем тяжелее было тащить, тем радостнее было на душе: значит, много рыбы запуталось в ее ячейках.
– То-гок! То-о-гок! – помогали себе криками ребята.
Вот первые метры сети на берегу. Крупная кета, блестя на солнце чешуей, бьется, разбрызгивая воду. За ней тянется вторая, третья.
– Хороший улов! – радостно кричит Саша.– То-о-о-гок!
Днем на рыбалку приходили девчата, разделывали улов. А с самого утра являлся Игорь Михайлович.
– Существенной пользы он, конечно, не приносит,– говорил Кайон,– но его рассказы по истории очень интересны.
И действительно, Игорь Михайлович, пока варилась уха и в собственном соку шипели нанизанные на палочки кетовые брюшки, предавался воспоминаниям из русской истории. Но когда ребята обращались к нему с просьбой рассказать, что-нибудь из его военной жизни, Игорь Михайлович мрачнел, хмурился и говорил потускневшим голосом:
– Да ничего там интересного не было. Не дай бог вам воевать!
Услышав эти слова впервые, Кайон обиделся и сказал ребятам:
– Считает нас неспособными к военным делам. Подумаешь – сам повоевал, а другим нельзя!
Саша робко вступался за учителя:
– Нет, ребята, он прав. Война только издали кажется привлекательной. Вот в Ленинграде…
– Слышали,– перебивал его Кайон.– Я не говорю о блокаде, а о настоящем бое, когда идет рукопашная схватка или ждешь с замиранием сердца приближения вражеского танка, чтобы кинуть в него гранату.
– У тебя представление о войне только по кинокартинам,– отмахивался от него Саша, и глаза у него становились грустными.
Ребятам нравилось на рыбалке. В палатке понемногу копились книги, которые приносил Ринтын из библиотеки. Пришлось даже сделать небольшую полочку. День за работой проходил незаметно. Надо было перерабатывать весь улов, а рыба ловилась не только ночью, но и днем. Самое трудное заключалось в том, чтобы вытащить носилки с рыбой на крутой склон, где были вырыты ямы для собачьего корма. Сложенная в них рыба кисла, а такую собаки особенно охотно ели зимой.
33
К осени погода ухудшилась. Все чаще налетал ветер, и спокойная гладь Въэнского лимана покрывалась рябью волн. Ринтын с беспокойством наблюдал за пляшущими на волнах поплавками, опасаясь, что веревка запутается в блоке и тогда придется бежать за лодкой на промысловый участок колхоза.
В этот вечер поднялась настоящая буря. Низкие рваные тучи неслись над лиманом, роняя на землю редкие, но крупные капли. Никому не хотелось вылезать из теплой палатки, где гудел в печи огонь и дрожало пламя стеариновой свечки. Дежурили на улице по очереди. Ринтын с Сашей лежали на вытертых оленьих шкурах, и Саша по обыкновению рассказывал о Ленинграде.
– Перед войной мы жили на даче под Ленинградом, в деревне Ижоры, недалеко от станции Елизаветино. Когда идешь от станции, путь лежит по лесу. Волков там, правда, никто никогда не встречал, но все же боязно, особенно ночью, а еще хуже в грозу…
– Никогда не видел грозу,– перебил Ринтын,– а вот в книгах о ней много пишут, даже драма есть у Островского “Гроза”.
– С непривычки, конечно, страшно. Кажется, что небо раскалывается на куски. Сначала яркий свет, а потом ужасный грохот. Что самое интересное – гремит гром и сверкают молнии, дождя нет, хотя все небо в низких темных тучах. А потом гроза начинает уходить: немного тишины – и начинается проливной дождь.– Саша помолчал и добавил: – Наверное, пора вытаскивать сеть.
Ринтын откинул вход в палатку, и ворвавшийся вихрь задул свечку. На улице выл ветер. На сушилах с глухим стуком билась о перекладину юкола, мелкий песок со склона больно бил в лицо.
– Кайон, где ты-ы-ы? – крикнул в темноту Ринтын.
– Ту-та! – отозвался из темноты Кайон.
Он сидел, скрючившись от холода, у самой воды в брезентовом плаще – единственном на всю бригаду.
– Не могли выбрать другого места для рыбалки,– ворчал он, как всегда.– Надо же додуматься выбрать именно кладбище… Ну, потянем, что ли.
Ребята впряглись в мокрую скользкую веревку и уперлись ногами в податливую гальку. Сеть шла непривычно тяжело, удалось сделать лишь несколько шагов.
– Все,– отпуская веревку, сказал Кайон,– блок запутался. Придется шагать за лодкой.
От этих слов на душе у ребят сразу стало холодно. Кому охота плестись пять километров в бурю и дождь!
Ветер хлопал брезентом палатки, видимо, сорвалась прижатая камнем пола, и по-прежнему глухо постукивала юкола. Всем было ясно, что оставить так сеть нельзя. Ее может волнами закрутить и порвать.
– Что ж, Ринтын,– сказал Кайон,– потянем с тобой жребий, кому идти.
– А почему вы меня не считаете? – возмутился Саша.– Ведь я тоже член бригады.
– Ничего, в хорошую погоду разберемся,– отмахнулся от него Кайон,– ты сейчас лучше помалкивай.
– Нет, уж на этот раз я не позволю! – продолжал шуметь Саша.– Что это за дискриминация?
– Что это за слово ты загнул? – заинтересовался, как всегда, Кайон.
– А то слово, что вы меня, как русского, отстраняете от трудной работы не первый раз!
– Ты это брось,– сердито сказал Кайон,– знаешь такие длинные слова и не понимаешь, что мы бережем твое здоровье. Не забывай, что пережил блокаду. Тоже скажет – дискриминация.
– Но ведь пойти и сказать, чтобы пригнали лодку, совсем не так трудно,– настаивал Саша.
– Ты пойми, Саша, если в такую погоду никто не захочет сюда вести ее, придется самому,– попробовал убедить Сашу Ринтын.
– Не напугаешь,– отрезал Саша,– не хуже вас умею управляться с веслами.
– Ну ладно,– решил прекратить спор Кайон,– пошли в палатку и потянем жребий.
В душе он был почти уверен, что Саше идти не придется.
Но Кайон ошибся. Самую короткую спичку вытянул Саша. Он торжествующе посмотрел на притихших от неожиданности товарищей и бережно, как драгоценность, положил на ладонь обломанную спичку.
Ринтын и Кайон озадаченно посмотрели друг на друга.
– Скидывай плащ,– скомандовал Саша Кайону,– я не хочу мокнуть под дождем. Ну, что вы онемели?
В это время у Ринтына в голове возникла мысль:
– Пожалуй, нет необходимости идти в такую погоду за лодкой. У меня есть план, в который я сейчас вас посвящу.
– Торжественное начало,– заметил Кайон.
– Только быстрей, а то мне скоро идти,– бросил Саша.
– Какой длины наша сеть? Метров двадцать? Умели бы мы плавать, можно было добраться до блока и вплавь, держась за верхнюю веревку, на которой укрепляются поплавки. Но из нас никто не умеет плавать, и поэтому…
– Надо не болтать, а скорее идти за лодкой.
– Ну и что же ты предлагаешь? – махнув рукой на Сашу, с любопытством спросил Кайон.
– У нас есть большое деревянное корыто. Одного человека оно вполне выдержит. Перебирая руками вдоль сети, можно пробраться к блоку и распутать веревку…
– Но корыто очень неустойчиво на воде,– сказал Саша.
– На всякий случай вы меня обвяжете веревкой. Если перевернусь, вы меня быстро вытянете.
Предложение было принято. На этот раз жребий выпал Ринтыну.
Честно говоря, он очень боялся, что кому-нибудь из его товарищей придется плыть на необычном судне. Ему казалось, что он продумал все до мельчайших подробностей.
Под ветром и дождем Кайон и Саша обвязали Ринтына вокруг пояса веревкой и столкнули на воду корыто. Ринтын осторожно ступил на шаткое судно. Чтобы устойчивее себя чувствовать, он уселся и вытянул по днищу ноги. Поймав верхнюю веревку, Ринтын стал осторожно ее перебирать и медленно двинулся вдоль сети. Волны плескались вокруг корыта, переливаясь через борта. Руки от холодной воды быстро закоченели. Рукава ватной куртки намокли и задубели. Кайон то и дело окликал Ринтына.
– Все в порядке,– отвечал он товарищу.
– Кричи громче! – требовал с берега Кайон.– Тебя плохо слышно.
Но Ринтын не решался кричать во весь голос. Каждое лишнее движение грозило перевернуть корыто.
А вот и конец сети. Ринтын стал осторожно вытягивать блок, отодвигаясь к краю корыта, чтобы уравновесить груз. Затянувшаяся петля была несложна. Распутав ее, Ринтын бросил сетевую веревку и, облегченно вздохнув, громко крикнул:
– Все в порядке! Блок распутал. Тяните к берегу!
В ту же минуту веревка, обвязанная вокруг пояса, дернулась, и Ринтын оказался в холодной воде.
Вода с шумом ворвалась в уши, холодным свинцом затянула голову. Ринтын отчаянно забарахтался и закричал: он не чувствовал толчков веревки, которую изо всех сил товарищи тянули к берегу. Несколько раз глотнул соленой воды и каждый раз, погружаясь в воду, орал изо всех сил, выпуская весь запас воздуха, который ему удавалось набрать в короткие мгновения, когда его голова оказывалась на поверхности.
Сильный толчок – и его ноги, беспомощно болтающиеся в воде, нащупали каменистое дно. Он встал, но в это время резким рывком был снова сбит с ног: веревка протащила его, не давая встать.
Наконец он очутился на берегу. Над ним озабоченно склонились Саша и Кайон.
– Ну как, живой? – с беспокойством спросил Кайон.
– Живой,– пробормотал Ринтын, с трудом поднимаясь на ноги. Волна унесла его кепку, а со спутанных черных волос стекали струйки воды.
– Да ведь он весь мокрый! – сказал Саша.
– Еще бы,– проговорил Кайон,– в воде был. Давай-ка немедленно раздевайся и иди в палатку. Мы с Сашей разведем костер и посушим твою одежду.
Ринтын скинул все мокрое и вошел в палатку. Он зажег свечку и бросился ничком на оленьи шкуры. В ушах все еще шумела вода, она булькала в его животе, во рту был горький и неприятный привкус.
Он слышал, как ребята за брезентовой палаткой рубили сухие жерди, предназначенные для устройства дополнительного вешала, но протестовать не было сил: ныло в животе, и все тело мелко дрожало от холода.
Затрещали дрова, и Кайон позвал Ринтына:
– Иди погрейся у костра!
Ринтын с трудом поднялся и вышел к пылающему костру. Рядом висели распяленные на палках его штаны, белье и ватная куртка.
– Становись сюда,– Саша показал на разостланные на гальке дерюжные мешки.
От пылающих жердей Ринтыну стало сразу тепло и перестало мутить. Он поворачивался то одной, то другой стороной к огню и хлопал себя по голому телу. Отогревшись, он уселся на мешки, поджав под себя ноги.
Кайон и Саша пристроились рядом.
– Ох, как я испугался, когда ты плюхнулся в воду,– проговорил Саша,– даже сначала не сообразил, что надо тянуть веревку.
– А все-таки неприятная вещь – тонуть,– сказал Ринтын,– в воде совсем другим человеком становишься, совершенно беспомощным. Завидую людям, которые умеют плавать. Обязательно научусь при первой возможности.
– Мы до войны ездили на Финский залив купаться. Какие там есть чудесные места! Бродишь по колено в воде, уйдешь далеко от берега, а воды все по колено.
– Какое же это море? – разочарованно заметил Ринтын.– Вот здесь глубина так глубина.
– А при желании и в тундре ведь можно научиться купаться, то есть плавать,– сказал Кайон.– В середине лета бывает так жарко, что олени еле дышат. В небольших озерах вода становится достаточно теплой. Но что можно научиться плавать, мы этого не знали.
Голое тело Ринтына стало пощипывать. Сначала он не догадывался, в чем дело, но когда зуд стал нестерпимым, вскочил на ноги.
Оказывается, Саша положил под него мешки из-под соли!
– Эх ты, голова,– накинулся на Сашу Кайон,– тебя бы намазать солью! – И он притащил из палатки оленьи шкуры.
Под утро высохла одежда Ринтына, и ребята повеселели. А когда вытащили полную сеть рыбы, настроение окончательно поднялось.
34
Днем пришел Игорь Михайлович, и ребята все ему рассказали. Чтобы отвлечь внимание бригадира от потери деревянной лохани, Кайон красочно описал происшествие, не забыв упомянуть о мешках из-под соли, на которых сидел голый Ринтын.
Игорь Михайлович отнесся удивительно спокойно к пропаже инвентаря, но путешествие Ринтына на плоскодонной деревянной лохани вызвало у него гнев.
– Вы что, с ума сошли! – кричал он.– Так и утонуть можно. А я бы отвечал за вас.
– Как-нибудь сами бы могли ответить,– как бы про себя сказал обиженный Ринтын,– не маленькие.
– Если бы вы были маленькими, я бы не стал ругать вас, а отодрал за уши – и все.– От волнения у историка задергалась голова.
Он замолчал и отвернулся к морю. Когда дрожь унялась, он повернулся к ребятам и совсем другим голосом сказал:
– А все-таки вы молодцы. Дельные люди из вас выйдут…
35
Незаметно прошли три года. Последняя весна в Въэне началась внезапно. Сначала на лимане появились большее снежницы. Неосторожные пешеходы проваливались по пояс в рыхлый снег, под которым была талая вода. Солнце подолгу бродило по небу, и по вечерам на неоттаявшую часть лимана ложились голубые тени торосов.
Свежего снега давно уже не было, старый заноздрел и по утрам покрывался звонкой коркой, по которой хорошо скользили полозья зимних нарт. Караваны гусей тянулись к северу. Предприимчивые охотники промышляли больших длиннокрылых птиц и продавали их, сторонясь милиционера: по закону охота на этих гусей была запрещена.
Оттаял и больше не замерзал умывальник в общежитии. Рано утром веселое солнце будило ребят. Саша Гольцев по-прежнему делал по утрам зарядку. Повиснув на железном ломике, укрепленном на двух врытых в землю столбиках, он жмурился на солнце и говорил:
– Как на даче.
Приближались выпускные экзамены. Ринтын не выходил из библиотеки и заново штудировал учебники, решал задачи, запоминал хронологические таблицы, писал под диктовку Кайона. Занятия шли своим чередом, но теперь каждый еще и готовился к экзаменам.
Из Ленинграда пришло официальное известие, что в 1948 учебном году при Ленинградском ордена Ленина университете имени Жданова – так было написано в бумаге – открывается северный факультет. При факультете предполагались отделения лингвистическое, литературоведческое, историческое и экономико-географическое.
Ринтын, порывшись в библиотеке, быстро уяснил, что же именно значит лингвистическое отделение, и уже в мыслях видел себя студентом университета, роющимся в пыльных залежах толстых книг, написанных на самых различных языках.
Кайон мечтал попасть на историческое отделение.
– Ты знаешь, какое это великое дело – быть историком! Всю жизнь человеческого общества будешь знать от самого начала. Обязательно займусь историей родной Чукотки от самых древнейших времен.
Саша Гольцев не принимал участия в этих разговорах, пока однажды Ринтын, озадаченный молчанием товарища, не спросил его, кем он все-таки хочет стать.
– Кем решил, тем и буду – учителем,– спокойно ответил Саша,– и буду учительствовать на Чукотке.
При этих словах Кайон развел руками.
– Выходит, Ринтын, мы с тобой уедем дальше учиться в Ленинград, а Саша будет учительствовать здесь…
Кайон где-то разузнал, что для того чтобы поехать из педучилища в высшее учебное заведение, надо попасть в какое-то пятипроцентное число отличников. Это известие еще больше подхлестнуло ребят и заставляло заниматься даже по ночам.
На высоком берегу в протаявшей ложбине Ринтын и Кайон лежали с развернутыми книгами и тетрадями.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62