Ах ты, душенька, красна девица,Мы пойдем с тобой, разгуляемся!
Айвангу слышал в этой песне большую тоску. Ему захотелось подойти к рыжебородому поближе и взглянуть в его голубые глаза. У одного из плотников была дудочка, она пищала тонко, голоском маленькой девочки. Музыкант играл одну и ту же песню, и Айвангу догадался, что другие мелодии у него не получаются. Иногда рыжебородый подпевал дудке:
Как родная меня мать провожала,Тут и вся моя родня набежала…
Сегодня они не пели, стояли кружком вокруг мешковины, на которой копошились шестеро слепых щенят.Айвангу приблизился к плотникам. Рыжебородый обернулся и с возмущением заговорил так, будто он давным-давно знал Айвангу:– Послушай, земляк, надо куда-то пристроить этих малышей. Какой-то изверг вздумал их топить в лагуне, а они выползли обратно на берег. Жалко ведь.В Тэпкэне собак было более чем достаточно. Если рождались ненужные щенята, от них избавлялись древним и простым способом – топили в лагуне, и никому не приходило в голову жалеть их.– Я их возьму к себе, – внезапно решил Айвангу.В эту минуту ему просто хотелось сделать приятное рыжебородому. Айвангу не подозревал, что впоследствии он всегда будет благодарить плотника.С этого дня Айвангу стал завсегдатаем на стройке. Рыжего звали Миша. Он называл Айвангу земляком и показывал ему, как правильно действовать плотницким топором.– Скоро на вашей Чукотке плотнику не будет цены, – говорил Миша. – Надо когда-то переселяться из яранг в настоящие дома. А вы к дереву народ талантливый. Я видел нарты, байдары – высший класс!Плотники быстро подняли сруб, и когда подвели школу под крышу и сложили печи, они, перепев на прощание все песни, уехали по первому снежному пути в Кытрын.С тех пор запах свежего дерева возвращал Айвангу милые русские напевы.Щенки подросли. Они барахтались в мягких сугробах, провожая хозяина в типографию. Люди привыкли к газете и выражали недовольство, если она почему-либо запаздывала. Однажды на улице Кавье остановил Айвангу и спросил:– Сегодня будет газета?Айвангу ответил, что газета будет обязательно, и постоял в ожидании, надеясь, что Кавье еще что-то скажет, а может быть, пригласит войти в ярангу повидаться с Рауленой.Он видел ее очень редко и всегда мельком. Она явно избегала его. Как-то Айвангу поймал ее тоскующий взгляд. Но даже в таком большом селении, как Тэпкэн, не было места, где они могли бы встретиться тайком.Всю свою нежность Айвангу отдавал щенкам, и Сэйвытэгин и Росхинаут, сдержанно относившиеся к собакам, удивлялись, но ничего не говорили сыну и только понимающе переглядывались.Айвангу смастерил санки. Он выбрал большой моржовый клык и распилил его надвое. Каждую половинку он отполировал. Потом ему пришло в голову разрисовать каждую половинку клыка: руки сами собой вывели картины детства. Вот бежит мальчик и катит перед собой большой, расшитый четырьмя солнцами из оленьего волоса мяч. Из-за гор поднимается настоящее огромное солнце. Мальчик бежит навстречу солнцу. А вот он же сидит на льду, опустив крючок в лунку, – ловит рыбу. Солнце за ним маленькое, зимнее, почти без лучей. А вот и первая большая радость – убитая нерпа. Мальчик тащит ее с трудом…Так Айвангу разрисовал обе половинки клыка, высверлил дырки для креплений, отпилил пять деревянных планок и закрепил с помощью нерпичьих ремней на моржовых клыках. Санки были готовы. Теперь их надо раскатать по шершавому снегу лагуны. Айвангу смастерил для щенков упряжь, а для тренировки выбрал ровное место, укрытое твердым снегом, убитым зимними ураганами. Полундра – так он назвал самого большого щенка – оказался очень смышленым. Но всю свою смышленость он употреблял на то, чтобы отлынивать от упряжки, прячась от хозяина. Каждое утро Айвангу терял много времени, разыскивая его по всему селению.Хорошо, что щенок не был слишком изобретателен. Он прятался либо под крыльцом новой школы, либо за штабелями мешков с мукой, покрытых брезентом.Айвангу запрягал всех шестерых щенков, брал вожака из упряжки отца и уезжал. Весь день проводил на море. Поучив собак, Айвангу распрягал их, отпускал резвиться, а сам ложился на высокий торос и смотрел на далекие легкие облака, лениво бредущие по небу.В душе звенела далекая музыка, и казалось, что тело, отрываясь ото льда, поднималось к небу. Пустое небо – одни далекие облака, а весной оно заполнится свистом тугих крыльев, торжествующим криком птиц, увидевших свою родину…Подбежал Полундра и ткнулся холодным мокрым носом в лицо. Пора домой. В упряжке собаки выглядели взрослыми ездовыми псами, и им, конечно, следовало соорудить настоящую нарту, а не запрягать в санки. Айвангу лихо помчался по укатанной дороге по берегу моря.– Айвангу! – послышалось вслед.Айвангу затормозил остолом. Подошел Белов. Он был в белой камлейке, как настоящий охотник, и держал малокалиберную винтовку.– Ходил в тундру проверять свои капканы, – сказал он. – Ничего не поймал.Айвангу промолчал. В таких случаях выражать сочувствие надо молча.– Садись подвезу, – пригласил его Айвангу.– Что ты! Разве потянут нас обоих? – засомневался Белов, глядя на молодых поджарых собак.– Потянут, – уверенно сказал Айвангу, – только бы места хватило.Но Белов не спешил садиться. Он с интересом разглядывал полозья из моржовых клыков, рисунки на них.– Послушай, Айвангу, это ты нарисовал?– Я сам сделал сайки.– Тогда ты настоящий художник. Я тебе это говорю без дураков.– Что это такое – художник? – спросил Айвангу.– Человек, который талантливо может рисовать, – ответил Белов. – Ты не слышал о великих художниках – о Репине, о Левитане?– Не слышал.– Вот это были мастера! У меня где-то есть книга о Репине. Приходи посмотреть. Он такие картины рисовал!– А кем он был, этот Репин? – спросил Айвангу.– Художником, говорю тебе, – ответил Белов.– Это я понял, – кивнул Айвангу. – А чем он жил? Охотился он или землю пахал?– Нет, он только рисовал. Разве этого мало? Он этим и жил, – сказал Белов.– Больной был? – продолжал спрашивать Айвангу.– Нет. Да что ты! – удивился Белов.– Может быть, так, – задумчиво сказал Айвангу. – Но у нас настоящий человек должен сначала уметь добывать на жизнь для себя и для других. А потом – все остальное. Вот, по-твоему, художником можно быть и без ног. А я хочу быть охотником. И пусть без ног!
Вскоре Айвангу смастерил настоящую нарту. Он купил еще четырех псов у проезжего энурминца, и теперь у него было десять собак. Он сам их кормил и подолгу возился с ними.– Ты совсем перестал с людьми говорить, – как-то упрекнула его мать. – Только с собаками и живешь.Приближался новогодний праздник. Белов организовал комсомольский хор. Парни и девушки до хрипоты распевали молодежные песни и расходились поздно вечером, зевая от усталости. Возле магазина было оживленно. Готовились к празднику и взрослые.Наступил день Нового года. Снег уже все покрыл в селении – яранги, дома, склады. Только по-прежнему высились стройные высокие мачты радиостанции. Пряжкин распорядился воздвигнуть на лагуне трибуну и повесить на двух столбах плакат: «Да здравствует Новый год!» С утра к ней устремились принаряженные жители Тэпкэна – полярники, работники райисполкома и райкома партии.Айвангу накануне записался участником гонок на собачьей нарте и с нетерпением ожидал, когда Пряжкин кончит свою речь. Рядом с председателем на трибуне стоял переводчик Кымыргин и важно переминался с ноги на ногу.– Ты смотри у меня! – Пряжкин погрозил ему пальцем. – Переведи с точностью, что я сказал!Этот жест председателя разогнал скуку от речи, которую тэпкэнцы слышали подряд уже несколько лет на каждом празднике.По толпе прошел оживленный шепот.– Тихо! – крикнул Кымыргин, спохватился и поправился: – Тумгот! Товарищи!Пряжкин внимательно слушал переводчика и в знак согласия кивал головой.Настала самая веселая часть праздника. Бегуны уже переминались с ноги на ногу в тонких пыжиковых кэмэрти, плотно обтягивающих икры. Еще недавно Айвангу стоял среди них… Призы в этом году были богатые. Лучшему бегуну – отрез белой бязи на камлейку, второму – связку черкасского черного табаку и плитку чая. Победителю на собачьих гонках – малокалиберное ружье «Монтекристо», второму – набор капканов.Зрители столпились возле призов, которые по правилам были разложены на сугробах, выставлены напоказ. Победитель попросту должен схватить приз, отчего на чукотском языке он и назывался «схваченное».Айвангу увидел Раулену. Она стояла рядом с матерью в толпе зрителей. Что-то жалкое было в ее фигуре. Раулена прятала лицо в широкий капюшон камлейки, но глаза ее бегали по всей толпе. Она встретилась взглядом с Айвангу и потупилась. Вэльвунэ что-то сказала ей. Раулена отодвинулась и встала так, что Айвангу ее не видел.– Собачные, приготовьтесь! – крикнул Кавье, распоряжавшийся гонками. Послышалось щелканье бичей, сплетенных из лахтачьего ремня. Заскулили собаки, предчувствуя бешеную гонку.– Атав! Тагам! Вперед!Айвангу подождал, пока не отъехали все нарты, чтобы не путать собак. На ходу он услышал чей-то громкий, удивленный возглас:– Глядите! Безногий как взял!Навстречу бил тундровый упругий ветер. Он рождался от стремительного движения нарт, от горячего дыхания собак.Айвангу сидел на нарте бочком. Нарта была новая, ремни еще не притерлись и громко поскрипывали. Он легко обошел шесть нарт. Впереди остался один Лыной, который ехал на собаках Кавье. Айзангу причмокнул. Полундра оглянулся, и седоку на мгновенье показалось, что собака понимающе подмигнула.Скоро и Лыной остался позади. Некоторое время он делал тщетные попытки догнать Айвангу, щелкал бичом, кричал на собак и даже соскакивал и бежал рядом с нартой.Айвангу оглядывался, и бурная радость охватывала его: он обогнал собак Кавье! Это все равно что одержать верх над самим Кавье!Айвангу выдернул на ходу из сугроба винтовку и повернул собак прямо домой. Он слышал восторженные крики:– Айвангу победил! Безногий победил!Айвангу остановил нарту возле своей яранги. Крепко вбил остол в плотный снег и подошел к передовому псу. Он гладил и ласкал Полундру, приговаривая:– Теперь вы мои ноги…

Айвангу поехал за льдом на противоположный берег лагуны. Гладкий лед был прозрачен, как оконное стекло. Выйдя на него, Айвангу взгромоздился на санки и оттолкнулся двумя палками с металлическими наконечниками. Моржовые клыки отлично скользили. Оттолкнувшись с силой, Айвангу развил большую скорость, даже Полундра немного поотстал на скользком льду. Как родная меня мать провожала,Тут и воя моя родня набежала… – запел Айвангу во весь голос. Здесь, на лагуне, его никто не слышит. Никто не догадывается о его радости. Выросли Полундра, его братишки и сестренки – теперь у Айвангу не две ноги, а двадцать быстрых, ловких, неутомимых. Они увезут его вместе с Рауленой в тундру, и даже Кавье не догонит их на своей упряжке!Айвангу нарубил на речке льда и пустился в обратный путь. Упругий ветер дул в спину. Айвангу расправил матерчатую камлейку, и ветер, надув ее, понес санки, как лодку с парусом.Темнело. В окнах домов зажигали теплый желтый свет. Возле яранг скулили собаки, ожидая вечернего корма.Айвангу впрягся в санки и потащил их по снегу. Идти было трудно – колени скользили. Дотащив санки до старого магазина, где жил Громук, Айвангу остановился передохнуть.Воздух был наполнен вечерними звуками, и вдруг ему послышалось тихое нежное пение. Пела женщина. Густым грудным голосом. Слова невозможно было разобрать, но напев брал за душу.Пение стало громче, открылась дверь, и в светлом проеме показалась фигура жены Громука – Тамары Борисовны. Она вгляделась в снежную сумеречь и увидела Айвангу с санками, нагруженными голубым речным льдом.– Торгуешь? – спросила она.Айвангу сначала не понял, потом догадался и ответил:– Если нужно – берите так, без денег.Тамара Борисовна вернулась с большим эмалированным ведром. Айвангу наколол ей полное ведро льда охотничьим ножом.– Милай, все покупается и продается. – Тамара Борисовна с мягкой настойчивостью сунула ему в руку деньги. – Даже такая прелесть, как чистый речной лед. Можешь его привозить.Она унесла ведро, и через несколько минут Айвангу снова услышал пение. Он сел на санки. На небе высыпали яркие, не успевшие обрести зимний блеск звезды. Стало холодно. И ветер с лагуны окреп.О чем она поет? Почему столько грусти в ее голосе, будто кто-то сильный, злой и жестокий смертельно ее обидел и некому заступиться? Жаль, слов не разобрать… А песня очень красивая. Напев похож на весенний поток, только что рожденный из-под снега, он еще не набрал силы, холодный, тягучий…– Что ты тут под окном бродишь? – услышал Айвангу грубый голос Громука.Айвангу вздрогнул.– Я привез лед Тамаре Борисовне, – сказал он.– Привез, шагай дальше, нечего тут околачиваться! – отрезал Громук.На шум вышла Тамара Борисовна. Она уже не пела. Посмотрела с удивлением на Айвангу и укоряюще сказала мужу:– Зачем обижать человека? Он и так обижен.– Тоже мне заступница! – презрительно сказал Громук и оттеснил ее в коридор.Айвангу впрягся в санки и поволок ледяной груз домой.Прошло несколько дней. Айвангу сидел в типографии и переводил статью о лучших охотниках-пушниках. Начинался песцовый промысел, и Белов решил напомнить о тех, кто в прошлом году добыл больше пушнины. Перевод был нетрудный, и Айвангу даже ухитрялся мурлыкать под нос:

Отцвели уже давно хризантемы в саду,А любовь все живет в моем сердце больном…
– Что ты поешь? – спросил Белов.– Русскую песню, – ответил Айвангу. – Тамара Борисовна пела. Мне очень понравилось.– Тамара Борисовна? – переспросил Белов. – Вот уж не думал, что жена Громука поет.Он подозвал Айвангу к столу и велел расписаться. Айвангу расписался. Мало ли для чего.– Гонорар получишь, – сказал Белов. – Так называют деньги, которые платят за написанное и напечатанное, – объяснил он. – Несколько дней назад мне утвердили расходы на перевод статей для чукотской страницы. Таким образом, ты будешь работать за плату.– А разве за это платят? – удивленно спросил Айвангу.– Платят, – ответил Белов и отсчитал довольно большую сумму.Никогда в жизни у Айвангу разом не было столько денег. Он растерянно смотрел на пачку ярких бумажек.– Ну что ты на них уставился? – сказал Белов. – Ты их заработал своим трудом. Можешь купить, что тебе хочется.Алим подошел и поинтересовался:– На что же ты их истратишь?– Петр Яковлевич! – Айвангу запнулся. – Петр Яковлевич, я бы купил на эти деньги протезы. Есть такие искусственные ноги. Мне доктор Моховцев о них говорил.– В нашем магазине их нет, – со знанием дела заявил Алим.– Кажется, они не продаются, – сказал Белов. – Я говорил о протезах с доктором Моховцевым. Он написал в Москву, но ему еще не ответили… А ты не волнуйся, на протезы всегда успеешь заработать. Может быть, материи на камлейку купишь?– Мне не нужно, маме куплю, – глухо ответил Айвангу, потом обрадованно решил: – Подарков родителям накуплю!– И себе надо что-то приобрести, – подсказал Белов. – Что тебе больше всего хочется купить в нашем магазине?– Патефон, – подумав, ответил Айвангу.Патефон покупали втроем, Алим для этого случая даже снял синий халат. В магазине сразу же направились к прилавку, на котором стоял патефон с раскрытой крышкой и блестящей металлической изогнутой шеей. В Тэпкэне уже прослышали, что Айвангу идет покупать музыку, и народу набралось порядочно. Под ногами сновали ребятишки и громким шепотом спрашивали друг друга:– Пробовать будут?Продавец Гэманто вежливо осведомился, что хотят брать покупатели, хотя со вчерашнего дня знал о намерении Айвангу.– Патефон? Хорошо. У нас осталось три штуки. Все совершенно одинаковые. Один из них перед вами. Завести?– Сами заведем, – сказал Белов и покрутил ручкой.– У нас есть только одна пластинка, – сказал Гэманто. – Про Дуню-тонкопряху.Пластинку прослушали в полном молчании. Даже ребятишки притихли.– Может, другое что купишь? – спросил Белов. – Пластинок-то нету.– Возьму, – решил Айвангу и вытащил деньги. – Пластинки будут. Привезут на следующий год.С большим трудом Петр Яковлевич уговорил продавца отдать последнюю пластинку про Дуню-тонкопряху.Пока Айвангу демонстрировал работу патефона своим домочадцам и многочисленным гостям, Белов сбегал на полярную станцию и принес оттуда еще четыре пластинки.– Вот теперь можно устраивать концерты, – сказал он.Несколько дней Айвангу никуда не ходил, слушал музыку. Айвангу особенно нравилась одна пластинка. Пел ее бас, как объяснил Белов, – знаменитый русский певец Шаляпин.
Ах ты, ноченька! Ночка-а те-о-мная…
Слушая Шаляпина, Айвангу представлял зимнюю ночь в Тэпкэне. Лунные тени от сугробов, полные глубокой мглы снежные долины, громкий скрип снега под ногами редкого прохожего, протяжный вой собачьей упряжки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30