А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Гончаров Иван Александрович
Май месяц в Петербурге
И. А. Гончаров
МАЙ МЕСЯЦ В ПЕТЕРБУРГЕ
Очерк
На одном из проспектов в Петербурге был, а может и теперь есть, высокий дом, который одною стороной выходил на какой-то канал, а другою в противоположную улицу. С боков, в улице и переулке были жилые помещения.
Посреди двора тянулся также флигель и разные квартиры. Словом, дом был обширный.
С лицевой стороны два главные подъезда принадлежали к большой квартире в бельэтаже, занимаемой генералом-графом и супругою его графиней Решетиловыми.
Граф был человек военный и возражений на свои приговоры не допускал. Только от равных себе по чину он принимал противные его взгляду мнения. На низших же смотрел свысока.
У графа были дети. Один сын служил в гвардии, в Конном полку, другой был паж.
У графини была дочь, подросток. Она еще не выезжала, У нее была гувернантка.
С другой стороны в бельэтаже жил какой-то важный чиновник, а вверху над ними проживала две девицы-сироты, уже на возрасте.
Внизу был ренсковый погреб, хозяин которого, купец Гвоздев, очень заинтересован этими девицами. Всякий раз при проходе их, стоя на пороге своего магазина, он низко раскланивался, чем девицы весьма обижались. Чего-чего он ни делал, чтобы привлечь их внимание! Например, на святой неделе он купил где-то на Невском проспекте, в иностранном магазине, яйцо такой чудовищной величины, что ахнул весь дом. Он доверху набил яйцо конфектами и принес к сестрам-девицам, чтобы похристосоваться с ними. Сестры тоже ахнули и не могли отказаться от христианского обычая.
Когда у него были занятия в погребе, он высылал вместо себя мальчика, и тот давал ему знать немедленно, лишь только сестры показывались на тротуаре.
На дворе помещался некто Чиханов с женой. Он занимал четыре комнаты: две были отделаны особенно чисто, а другие две попроще.
Над ним жили три чиновника холостых, с кухаркой. Над ними еще чиновники. Посредине тоже ютились разные жильцы и расположены были торговые помещения.
Всем этим домом заведывал управляющий всегда отсутствующего хозяина, Иван Иванович Хохлов. Это был несколько высокий, сутуловатый человек, с большой бородавкой на щеке, покрытой волосами, и с вечной улыбкой, которою он сопровождал свои шутки. Он всегда шутил. Занимал он несколько комнат в среднем корпусе, из которых одна была обращена в контору. В ней он принимал посетителей, то есть жильцов дома. Те, которые были поважнее, приглашали его к себе, в том числе и граф-генерал.
Вот, кажется, все, что можно сказать об этом доме. Утром дом только что просыпался. Раньше всех проснулись, конечно, голуби, воробьи и кошки. Кошки вылезали из труб чердаков, гоняясь за голубями. Но, кажется, сами сознавали бесполезность своих покушений; они только что присядут, чтоб броситься на добычу, голубям и воробьям стоило своротить в сторону или перелететь на другую крышу - и кошки притворялись, что это их будто вовсе не занимает и что они делают так только, чтоб не терять своих приемов гоняться за пернатыми. Но горе тем, кто оплошает!
Все прочее еще спало, хотя было давно светло. В это время, в мае, на севере всегда светло.
Часов в семь дворник Архип вынес самовар, обхватив его, как друга, рукой и начал звать товарища своего пить чай. На другом дворе наблюдалось то же самое. Окончив это дело, если тут было сколько-нибудь дела, они принялись мести, вздымая пыль, навоз и другое, что валялось на мостовой. Около них образовались целые облака, до самой крыши. Дом и улицы - все утонуло в дыму.
Сверху вдруг раздался крикливый голос кухарки. - Что вы пылите-то, черти! Я только поставила сливки на подоконник простудить, а вы намели пыли. - Она поперхнулась и закашлялась. - Право, черти! - прибавила она.
Но самих дворников не было видно. Только голос из облака отвечал:
- Как же нам быть, когда сам поедет, дворы и перед домом улицу надо вымести. И принялись опять мести.
Галерея, или как дворники прозывали "галдарея", просыпалась. Лакеи чистили мундиры графа и сыновей его,
На другой стороне горничные отряхали пыль с платьев, ботинок графини, дочери ее и гувернантки.
Внизу, на обоих подъездах, швейцары ставили самовары. Один пузатый, плешивый, - не самовар, а швейцар, - со стороны графини, а другой, в военном унтер-офицерском мундире, со стороны графа. Нельзя было не заметить трубы из синей бумаги на одном из самоваров.
Был еще восьмой час утра. Оба швейцара (один пил кофе, а другой - чай) напились, оделись и ждали девяти часов, когда приносят письма и газеты.
С улицы городовой просунул было на двор голову и крикнул дворникам:
- Что вы, с ума, что ли, сошли, пыль столбом до самой крыши! Эк напустили!
Он закашлялся и плюнул. Тогда дворники очнулись:
- Сами же вы велели...- начал было один.
- Так я велел поливать, а вы что делаете, только пыль разводите!
Тогда дворники, один взял шайку, другой полоскательную чашку, стали поплескивать воду на двор и на мостовую перед домом.
Какой-то ранний прохожий, зажимая нос и жмурясь, спешил пройти мимо.
- Что это вы за пыль подняли на улице: нельзя дышать! - упрекнул он.
- Полиция велит! - сказал первый дворник.
С противоположной стороны ехала на дрожках барыня, и зонтиком, сколько могла, защищалась от пыли.
- Какая пыль! Что это вы, с ума сошли? - сказала она.
- Полиция велит! - отвечал второй дворник.
Около дома на другой стороне и около других домов дворники твердили то же самое и неистово мели улицу, не заботясь о прохожих и проезжих. У них была одна отговорка: "полиция так велит". Пыль кое-как осела.
Наконец ударило 9 часов, графу и детям его понесли чай, а графине, дочери и гувернантке - кофе.
Вот поехал и сам, то есть частный пристав. Он зорко осмотрел дом, улицу и двор, погрозил почему-то дворникам и вытянувшемуся в струнку городовому.
Почтальон принес газету, журналы и письма.
Тогда оба швейцара принялись разбирать, кому какие журналы, а кому письма.
- Кто его знает, по-французски это или по-другому; кому это письмо, а кому другое? - говорил военный швейцар.
- Уж я вам тысячу раз твердил, - заметил статский, - это по-французски, а это по-аглицки.
На это замечание военный только погладил свою голову и ничего не сказал, а сам, кажется, думал: "Бог знает, что ты там скажешь".
Статский высокомерно поглядел на военного, разобрал все по порядку, но все перепутал, так что потом пришлось все перебирать опять. В середине двора сверху раздался голос Чиханова:
- Дворник, дворник! Поди сюда!
Один из дворников уткнул только вверх голову и ничего не оказал. А товарищ ему тихо говорил:
- Не ходи, это Чиханов тебя зовет, опять куда-нибудь пошлет.
Первый в нерешительности смотрел вверх и ничего не говорил. Голос сверху опять повторил:
- Дворник, тебе говорят, иди сюда!
- Не ходи! - твердил товарищ его. - Он опять тебя пошлет куда-нибудь, к итальянцу, в Морскую, без денег, а там тебя в шею вытолкают.
- Как не ходить-то, - отвечал первый, - иной раз он в долг взять велит разного товару, а другой раз даст сотенную расплатиться там за все, что забрано в лавках; а когда станешь отдавать ему сдачи, рублев с лишком десять: "возьми, скажет, себе на чай!" Так-тось!
Сказав это, он пошел вверх к Чиханову. Тот велел ему зайти к итальянцу и в другие лавки, купить масла, сыру, вина и прочих закусок, а денег опять не дал.
Дворник постоял, постоял, взял записку - чего купить, и задумчиво, тихо, точно ногами считал ступени лестницы, пошел вниз.
- Опять денег не дал! - ворчал он про себя. - В лавках, пожалуй, в шею прогонят!
- Я тебе говорил, не ходи! - заметил товарищ. Первый взял шапку и со вздохом пошел со двора. Между тем, к управляющему в контору приходили и уходили разные жильцы дома. Один просил отсрочки уплаты за квартиру. Это был Чиханов. Он сладким, певучим тенором, с масляным взглядом, просил отложить плату до следующей трети.
- Тогда получу и непременно, непременно отдам...
- Будто!.. - сказал на это Иван Иванович и улыбнулся по-своему. - Не верится мне!
Другой, напротив, принес деньги за то же самое. Третий жаловался на течь в потолке и на сырость.
Иван Иванович всех удовлетворил: Чиханову отсрочил, как он просил, оплату до такого-то числа, чему тот очень обрадовался и проворно убрался к себе; от другого Иван Иванович принял деньги, третьему обещал прислать мастерового осмотреть потолок и сделать что нужно.
Чудный человек был этот Иван Иванович. Он всем умел быть полезен и всем угождал и никогда не расставался со своими шутками и со своей улыбкой. Как он отговаривал молодежь обоего пола, стриженых девиц в синих очках, длинноволосых юношей с развязными манерами, от найма квартиры в этом доме! Вообще у него был какой-то особый нюх на благонадежных и благонамеренных жильцов.
Пришли к нему какие-то две жилицы и просили взыскать с них за настоящую треть не все деньги за квартиру, а половину, потому что они-де переезжают на дачу, а вернувшись в сентябре, заплатят остальное. Иван Иванович удовлетворил их просьбу, зная их аккуратность. Пришел в контору какой-то Зашибаев, на которого он смотрел с особенной улыбкой.
- Ну, здравствуйте, как поживаете?.. Сегодня вы в новых панталонах, вот как! - сказал он.
- Это товарищ мой прислал: у него две пары! - беспечно отвечал Зашибаев, небрежно поглядывая на свой костюм.
Иван Иванович с улыбкой смотрел на него.
- Что ж вы смеетесь, что панталоны у меня есть!.. И всегда будут - без панталон никто не ходит! Нечего и хлопотать, откуда они возьмутся! Он хлопнул себя по брюкам.
- Что ж, вы деньги за квартиру принесли за эту треть? - спросил Иван Иванович.
- Нет, я зашел сказать вам, что у меня их нет.
- Не стоило и заходить! - сказал Иван Иванович, улыбаясь. - Я знал вперед, что это так будет.
На другом дворе важный чиновник уезжал в свое присутствие. По фамилии его звали Вальнев, а по имени Петр Егорович, но все больше величали его "ваше превосходительство", по его чину. Он был тоже феномен в своем роде, этот важный чиновник. Он всегда был озабочен, говорил всем, что у него пропасть дела, и даже уверял свое начальство, что он не спит, не ест, а все делает дело. Выпросит себе какую-нибудь командировку, всегда полегче, а денег на нее побольше, сдаст все дела свои другим, и возится с этой командировкой целые месяцы; потом уверяет всех и каждого, больше всего свое начальство, что без него и без его трудов, дело бы стояло. Потом всем говорил, что был там-то вице-директором, там помощником управляющего, здесь состоял в такой-то должности, делал то-то... Но никогда не намекал, что сделано им путного на том или другом месте.
Он выпросил себе чинов, звезд, денег - всего, и начальство было в недоумении, какую пользу принес он отечеству, делало, при виде его, большие глаза и отпускало ему все, чего он ни попросит. За глаза прозвали его "холопом", "нахалом", но в глаза ему ничего не говорили, а только спрашивали друг друга, "в чем состояли его заслуги, и что такое он делал, чем взял?" На это никто ничего не мог ответить, многие пожимали плечами, делали, глядя на него, как сказано выше, большие глаза. Он как-то проглатывал это вольным духом и храбро шел туда, где его не знали, уверять, что на его плечах лежит целое ведомство.
Он был небольшого роста, с маленьким лбом; с высшими себя почтителен, равных избегал, а с низшими нагл и настойчив.
В домашнем быту своем он был во всем приличен, но, вглядываясь в приличие это, заметишь белые швы. У него в квартире было все сборное, никакого единства, то есть вкуса в обстановке не было. Мебель была из Гостиного двора, картины оттуда же. Тут же под ногами дорогой персидский ковер, о котором он случайно прочел в газетах. Словом, когда войдешь в квартиру, все на взгляд было прилично, хотя все смотрело врознь. Джентльменом он не был, едва ли даже понимает это слово, или смешивает его с крупным чином. В настоящую пору он ладил, как бы ему жениться на богатой, хоть купеческой дочери, и взять приданого побольше. Таков был этот важный чиновник. Девицы-сироты пошли пройтись куда-то по набережной. Хозяин ренскового погреба, купец Гвоздев, стоя у себя на пороге, с восторгом смотрел вслед им обеим. "Эх!" - кряхтел он, следя за ними влюбленными глазами. Между тем настал полдень, затем завтрак. К графу приехал завтракать другой генерал. Дети разъехались по службе. В первом часу все собрались к столу, также и графиня с дочерью и гувернанткой.
После завтрака граф и гость его, другой генерал, уехали в свой Совет, графиня села в гостиной принимать посетителей, а дочь с гувернанткой скрылись в своей комнате.
К графине - то приедет русский архиерей, то католический прелат, иногда какая-нибудь великосветская барыня с визитом. Графиня одинаково говорила и с русским преосвященным, и с католическим прелатом, и с великосветской барыней. Услышит, например, она, что в такой-то церкви православный священник будет говорить красноречивую проповедь, она едет туда, выслушает и умилится искренно. Узнает, что готовится говорить католический прелат, она едет в инославный храм и также умиляется, как он хорошо говорил; точно так же с восторгом слушает и какого-нибудь апостола из светских проповедников, нужды нет, что он проповедует явный раскол. А к вечеру забудет их всех.
Часа в три вдруг графиня, как сидела, так поднялась со своего места, накинула, не глядя, какую-то мантилью на плечи, на ходу надела шляпу, перчатки. Ей подали экипаж, она села и поехала, куда глаза глядят. Ей предшествовал лакей. Она не ездила, как большинство наших барынь, по магазинам, а посещала музеи, картинные галереи, мастерские художников.
Дочь с гувернанткой и лакеем пошли в Летний сад. Дом как будто заснул. Только то к тому, то к другому подъезду подъезжали кареты: лакеи соскакивали со своего места, принимали от господ визитные карточки, подавали швейцарам и ехали дальше.
Графиня вернулась к шести часам. Последнею ее гостьей была княгиня Перская, приятельница графини. Она приехала к последней обедать и жаловалась ей, что "измучилась совсем, делая визиты".
- Представь, я нынче сделала двадцать два визита... это ужас! - с неподдельным ужасом говорила она. Графиня с состраданием покачивала головой. - Осталось еще визитов тридцать! - со вздохом добавила она.
- Зачем ты их делаешь, эти визиты? - спросила графиня.- Ты бы, как я, вовсе не ездила!
- Нельзя, нельзя! - строго заметила княгиня. - Если делать по-твоему не соберешь у себя на бале всех маменек и тетушек! Вот ты узнаешь, когда будешь вывозить свою Nadine! Хорошо еще, что сегодня в четырнадцати домах не было хозяек у себя, я оставила карточки, а в восьми домах приняли - надо было тащиться на лестницу! - со вздохом прибавила она. - Да... я и забыла сказать тебе: представь себе, я видела во сне - гроб! Что бы это значило? вдруг спросила она. На это графиня только улыбнулась и покачала головой. Вскоре приехал ее обыкновенный гость, - высокий, лет шестидесяти, мужчина, в белом батистовом жабо, в черном фраке, с прозрачными ногтями, накрахмаленный, державший себя прямо, как палка. Он был ежедневным посетителем и являлся неизменно к обеду.
Когда-то он был неравнодушен к графине, в ее девичестве, но, как у него было каких-то триста, а у графа, тогда еще подполковника, тысячи три душ, то он скромно уклонился от сватовства, предоставив первому искать руки его предмета, асам остался вечным обожателем графини.
К обеду же приехал к генералу еще какой-то статский, весь в звездах, потом явились дети, и все сели за стол.
В то же утро, часа в два, приехал к Чиханову старинный его приятель, богатый князь Копылин. Муж и жена Чихановы встретили его в комнатах получше.
- Eh bien, mes enfants, как поживаете? - сказал князь, обращаясь к мужу и жене и пожимая им руки.
- Нельзя сказать, чтобы хорошо, князь! - сказал Чиханов.- Сидим без денег и на Антониевой пище.
- Как так, "без денег и на Антониевой пище"? Что это значит?
- Так, князь: ведь я у вас просил денег, потому что... мы едим печенку с огурцами, приходится так...
- Sauce madиre? - спросил с некоторым вниманием князь.
- Вы смешиваете печенку с почкой: это две вещи разные! - сказала Чиханова.
- Печенка, печенка! - повторял князь. - Qu'est ce que c'est que зa?
- Печенка c'est la foie, а почка c'est le rognon. - А, теперь понимаю! - сказал князь. В это время лакей отворил дверь в другую комнату, где накрыт был стол на три куверта,
- Это только для вас, князь, и при вас мы позволяем себе такую роскошь! - сказал Чиханов и просил князя принять от них завтрак.
Он велел выставить ряд закусок и вин, за которыми посылал в лавки дворника, уговорил чьего-то повара сделать бифштекс, - словом, все устроили, как принято в хороших домах.
- Неужели вы едите печенку? - прибавил князь, почти с отвращением. Чиханов комически вздохнул.
- Что делать! Денег, нет, чтоб есть, как порядочные люди едят, -сказал, опустив глаза, Чиханов.
Жена его в это время перебирала концы своей шали. Князь посмотрел на них обоих как бы с состраданием, достал со вздохом из кармана своего бумажник, отсчитал пять сотенных бумажек и отдал их Чиханову.
1 2