- Уорингтон только недавно сдал экзамен и еще не имеет своей конторы, но право он знает отлично; и я, пока не имею средств на регулярные занятия, пользуюсь его помощью и его книгами.
- Вот это одна из них? - с улыбкой спросил майор: на полу возле кресла лежал французский роман.
- Нынче у нас не рабочий день, сэр. Мы очень поздно воротились из гостей... от леди Уистон, - добавил Пен, знавший слабую струну своего дядюшки. - Там был весь свет, кроме вас, сэр, - графы, посланники, турки, Звезды, Подвязки... сегодня все перечислены в газете... даже я, - сказал Пен с тайной гордостью. - Я там встретил свою старую любовь, - продолжал он, смеясь. - Вы ее знаете... леди Мирабель... я заново был ей представлен. Она обошлась со мной очень милостиво. Это вам я обязан, сэр, что выпутался из этой истории. Она и с супругом меня познакомила - этакий старый модник со звездой и в белокуром парике. Умом, кажется, не блещет. Она меня приглашала бывать у них; теперь-то это для меня безопасно.
- А что, с тех пор были, верно, и другие увлечения? - спросил майор, пришедший в отличнейшее расположение духа.
- Не без этого, - засмеялся мистер Пен. - Но теперь я отношусь к увлечениям не столь трагично. Это только первое пламя обжигает.
- Правильно, мой милый. Пламя, стрелы, страсть - все это очень хорошо в юности, а ведь ты был еще совсем юнцом, когда связался с этой... как ее... Фодерингилл, Фодерингэй?.. Но светский человек такие глупости презирает. Ты еще можешь многого достигнуть. Ты получил удар, но не смертельный. Ты наследуешь кое-какое состояние, которое молва даже считает очень крупным. У тебя хорошее имя, хорошая голова, хорошие манеры и хорошая наружность, ей-богу, я не вижу, почему бы тебе не жениться на деньгах... не пройти в парламент... не отличиться... ну, и все такое. Помни: жениться на богатой так же легко, как и на бедной, а хороший обед в собственном доме куда приятнее, чем бараньи ребра в жалкой квартирке. Ты это обдумай. Жена с богатым приданым - профессия не в пример легче, нежели право. Так что не зевай. Я тоже буду присматривать тебе что-нибудь подходящее; и я умру спокойно, мой дорогой, если буду знать, что у тебя хорошая жена из нашего круга, и хороший выезд, и что ты вращаешься в обществе, как подобает джентльмену.
Так говорил любящий дядюшка, развивая перед Пеном свою нехитрую житейскую философию.
"Что бы сказали на это матушка и Лора?" - подумал Пен. И в самом деле, их нравственные мерки и жизненные правила были совсем иные.
Едва закончился этот волнующий разговор, как Уорингтон вышел из своей спальни, уже не в обносках, но одетый вполне прилично, видный и статный, веселый и радушный. В своей обшарпанной гостиной он держался так же свободно, как хозяин роскошного лондонского особняка в своих апартаментах. А комната, в которой находился майор, была и впрямь необыкновенная. Ковер весь в дырах, на столе - крути от выпитых Уорингтоном кружек пива. Небольшая библиотека - юридическое право, поэзия и математика. (Математику он очень любил и в свое время в Оксбридже поражал всех упорством в академических и иных занятиях; там до сих пор еще вспоминали, как Молодчага Уорингтон клал на обе лопатки лодочников, греб на призы, получал награды на конкурсах и пил молочный пунш.) Над камином висела гравюра, изображавшая колледж, на полках стояли потрепанные тома Платона со знакомым гербом колледжа на переплетах. Два кресла, конторка, заваленная счетами; на колченогом столе - несколько тощих папок с резюме судебных дел. Вся мебель словно побывала в сражениях и была изувечена.
- А здесь, сэр, спальня Пена. Он у нас денди: кровать с пологом, серебряный несессер, сапоги блестят как зеркало.
И правда, комната Пена была обставлена даже нарядно, стены украшал не только рисованный пейзаж Фэрокса, но и несколько хороших гравюр из жизни балета. А у Уорингтона всю обстановку составлял душ да куча книг у кровати с соломенным тюфяком, на котором он полночи курил трубку и читал своих любимых поэтов и математиков.
Показав гостю квартиру, мистер Уорингтон направился к буфету в поисках завтрака.
- Можно предложить вам баранью отбивную, сэр? Мы их готовим сами, с пылу с жару, и я одновременно обучаю Пена первоосновам права, кулинарного искусства и морали. Он страшный лентяй, сэр, и слишком уж изнежен.
С этими словами мистер Уорингтон взял рашпер, обтер его куском бумаги и поставил на огонь, положив на него две отбивных, а из буфета достал тарелки, ножи, серебряные ложки и судки.
- Скажите только слово, майор Пенденнис: в запасе есть еще одна котлета, а не то Пиджен сбегает в трактир и принесет вам все, что вы пожелаете.
Майора Пенденниса это очень позабавило, однако от еды он отказался, сказав, что недавно завтракал. И Уорингтон поджарил котлеты и шипящими шлепнул их на тарелки.
Пен, взглянув на дядюшку и убедившись, что тот по-прежнему в духе, с аппетитом принялся за свою отбивную.
- Понимаете, сэр, - объяснил Уорингтон, - миссис Фланаган ушла, а мальчишке мы не можем поручить эту работу, он весь день занят: чистит Пенову обувь. Ну вот, теперь запьем пивом, и все в порядке. Пен пьет чай, напиток, годный только для старушек.
- Так вы, значит, вчера вечером были у леди Уистон? - сказал майор, затрудняясь, о чем говорить с этим не очень-то светским малым.
- У леди Уистон? Ну нет, сэр, не на таковского напали. Я не любитель женского общества. Очень уж оно скучно. Я провел философский вечер в Черной Кухне.
- В самом деле? - спросил майор.
- Я вижу, это название вам ничего не говорит. Спросите у Пена. Он тоже туда приехал от леди Уистон. Расскажи майору Пенденнису про Черную Кухню, Пен, - не стесняйся.
Пен рассказал, что это - некое сообщество литераторов и светских людей, к которому он недавно примкнул; и у майора мелькнула мысль, что его племянник довольно много успел повидать и узнать после своего приезда в Лондон.
Глава XXIX
Рыцари-темплиеры
Колледжи, школы и юридические корпорации еще сохранили кое-какое уважение к прошлому и соблюдают немало обычаев и установлений, от которых люди, не питающие особенного почтения к своим предкам, а может быть, попросту ничего о них не знающие, уже давно отказались. В благоустроенном работном доме или в тюрьме проявляется куда больше заботы о здоровье, удобствах и чистоте, нежели в иной солидной школе, в старинном колледже или в корпорации ученых юристов. Эти последние, не жалуясь, спят в темных каморках и платят за рабочую комнату и чулан, служащий им спальней, столько же, сколько другие - за удобную виллу с садом где-нибудь в пригороде, или за просторный дом в вышедшем из моды квартале Лондона. Самый скромный мастеровой в Спиталфилдсе имеет в своем распоряжении цистерну и неограниченное количество воды; а джентльменам, проживающим в Темпле и в университетах, сей предмет гигиены доставляют в кувшинах уборщицы, и самые дома, в которых они живут, построены задолго до того, как чистота и опрятность вошли у нас в обычай. До сих пор еще есть среди нас люди, презирающие простой народ и говорящие о нем не иначе, как с насмешкой. Но имейте в виду, господа, ваши предки без всякого сомнения были из Толпы Немытых; и в Темпле особенно легко убедиться в том, что чистоплотность, которую народная мудрость приравняла к праведности, достигалась ими с великим трудом, и то не в полной мере.
Старый Грамп, судья по Норфолкскому округу, более тридцати лет проживший в квартире под той, что занимали Уорипгтон и Пенденнис, и не раз просыпавшийся от рева душей, которые эти джентльмены у себя поставили, особенно если содержимое тазов просачивалось сквозь потолок в комнату мистера Грампа, - объявил эти души идиотской новомодной выдумкой и каждодневно клял уборщицу, когда она мыла лестницу, которой ему приходилось пользоваться. Сам Грамп - а ему теперь уже сильно за пятьдесят - никогда не тратил времени на такие глупости. Он отлично обходился без воды, так же как наши отцы и деды. Неужели же среди всех рыцарей, баронетов, лордов и дворян, чьи гербы украшают стены знаменитой обеденной залы Верхнего Темпла, не нашлось ни одного благодетеля, который построил бы подобие Хаммамса для юристов, своих собратьев и преемников? В летописях Темпла об этом нет ни слова. Правда, в Темпле имеется Колодезный двор и Фонтанный двор с механизмом для подачи воды; но никто не слышал, чтобы видный юрист когда-либо плескался в фонтане; и многим ученым законникам прежних дней не мешало бы, думается, иногда прибегать к услугам колодца.
И все же здания старинных этих корпораций, имеющих своими эмблемами "Крылатого коня" и "Агнца со знаменем", привлекательны для тех, кто в них обитает, и сулят известную долю удобств и свободы, о которых впоследствии всегда приятно вспоминать. Я не знаю, позволяют ли себе ученые юристы такую роскошь, как увлечения, предаются ли они поэтическим воспоминаниям, думают ли, проходя мимо особенно известных домов Темпла: "Вон там жил Элдон - а здесь Коук размышлял о Литлтоне - здесь трудился Читти - здесь Барнуэл и Олдерсон сообща писали свой знаменитый трактат - здесь Байлз сочинял свою великую книгу о законопроектах, а Смит готовил свои бессмертные речи о прецедентах - здесь и теперь еще трудится Густавус со своим помощником Соломоном..." Но литератор не может не любить те места, где жило столько его собратьев или где бродят детища их фантазии, по сей день столь же реальные для нас, как и писатели, их создавшие; и для меня, например, сэр Роджер де Коверли, гуляющий в садах Темпла и беседующий с мистером Зрителем о красавицах в кринолинах и мушках, что прохаживаются по зеленой траве, фигура не менее живая, чем старый Сэмюел Джонсон, когда он вразвалку шагает сквозь туман в Кирпичный двор к доктору Гольдсмиту, а по пятам за ним верный шотландец; или Гарри Фильдинг, когда он, обернув голову мокрым полотенцем, в закапанных чернилами брыжах, глубокой ночью строчит статью для "Ковент-гарденской газеты", а в прихожей крепко спит мальчишка из типографии.
Когда бы можно было узнать, что делается в любом из четырехэтажных домов в том темном дворе, где обитали наши друзья Пен и Уорингтон, какой-нибудь местный Асмодей мог бы нарисовать нам любопытную картину. На первом этаже, к примеру, живет важный парламентский юрист, который что ни день ездит на званый обед в Белгрэйвию (и тогда его клерк тоже становится джентльменом, зовет в гости друзей и наслаждается жизнью). А еще совсем недавно он не имел ни одного клиента и голодал на каком-то чердаке здесь же, в Темпле; тайком перебивался литературными поделками; надеялся, ждал, изнывал, а клиентов все не было; исчерпал собственные средства и помощь друзей; унижался перед богатыми кредиторами, а бедных умолял потерпеть. Казалось, ему не избежать гибели, как вдруг - поворот колеса фортуны, и счастливцу достался один из тех баснословных выигрышей, какие можно изредка вытянуть в огромной лотерее адвокатуры. Немало более способных юристов зарабатывают в пять раз меньше, чем его клерк - тот самый, что год назад выпрашивал в долг ваксы, чтобы почистить неоплаченные сапоги своего хозяина. На втором этаже обретается, скажем, некий почтенный муж, который прожил здесь уже полвека, которого имя широко известно, голова набита книжной премудростью, а полки уставлены сочинениями писателей античности и знаменитых юристов всех веков. Все эти пятьдесят лет он прожил один и для себя, набираясь учености и приумножая свое состояние. Теперь, на старости лет, он возвращается по вечерам из клуба, где подолгу и со вкусом обедает, в пустую квартиру, где живет отшельником без веры. Когда он умрет, корпорация воздвигнет в его память мраморную доску, а наследники сожгут часть его библиотеки. Прельщает ли вас такая жизнь - сплошное накопление знаний и денег - и такой конец? Однако не будем слишком долго задерживаться перед дверью мистера Рока. Этажом выше живет достойный мистер Грамп, тоже здешний старожил, который, когда Рок возвращается домой читать Катулла, неизменно усаживается играть в вист с тремя неизменными партнерами одного с собой ранга, предварительно осушив с ними за обедом неизменные три бутылки портвейна. По воскресеньям все четверо мирно похрапывают в темплской церкви. Судебными делами их не загружают, но у каждого есть небольшой капиталец. Наверху, через площадку от Пена и Уорингтона, далеко за полночь засиживается мистер Пэйли: он с отличием кончил курс, был оставлен при своем колледже, а теперь до двух часов ночи читает и штудирует судебные дела, встает в семь часов, первым приходит на занятия и уходит лишь за час до обеда; а после обеда опять сидит у себя и до рассвета читает и штудирует дела и, возможно, слышит, как мистер Артур Пенденнис и его друг мистер Уорингтон возвращаются домой из каких-нибудь веселых ночных походов. Насколько же по-иному, чем его легкомысленные соседи, проводит время мистер Пэйли! Он не разменивается на пустяки: он только сосредоточил все силы недюжинного ума на овладении мало достойным предметом и, неотступно преследуя свою цель, изгнал из своего духовного мира все высокие мысли, все лучшие чувства, всю мудрость философов и историков, все думы поэтов; изгнал веселье, игру воображения, тихие раздумья, искусство, любовь, истину - ради того, чтобы изучить необъятный лабиринт законов, толкованием которых он намерен зарабатывать себе на жизнь. Когда-то Уорингтон и Пэйли соревновались за университетские отличия и шли почти голова в голову; а теперь все говорят, что Уорингтон попусту тратит время и силы, а Пэйли не устают хвалить за трудолюбие. Мы, однако, не беремся судить, кто из них лучше употреблял свое время. Первый мог позволить себе подумать; второму думать было некогда. Первый мог питать симпатии и оказывать услуги; второй поневоле был эгоист. Он не мог посвятить себя дружбе, ни сделать доброе дело, ни восхититься творением гения, ни загореться при виде красивого лица или при звуках нежного голоса - все его время и внимание поглощали юридические книги. Вне круга света, который отбрасывала лампа на его рабочий стол, все для него тонуло во мраке. Любовь, природа, искусство (в котором мы воздаем хвалу прекрасному божьему миру), были ему недоступны. Гася на ночь свою одинокую лампу, он ни разу не усомнился в том, что прожил день с пользой, и засыпал с чистой совестью и холодной душой. Но, встречая на лестнице прежнего своего товарища Уорингтона, он содрогался и обходил его, как злодея, обреченного на вечное проклятие.
Быть может, лицезрение тупого честолюбия и самодовольства, которое проглядывало в желтом лице этого живого мертвеца и поблескивало в его узких глазках, а может быть, естественное влечение к удовольствиям и веселому обществу, которое, должно в том сознаться, было у мистера Пена очень сильным, - но что-то мешало нашему незадачливому герою продвигаться к судейскому креслу или мешку с шерстью с тем рвением или, вернее, с тем упорством, какое необходимо человеку, притязающему на эти почетные седалища. Он всей душой наслаждался своей жизнью в Темпле. Достойные его родичи полагали, что он прилежно занимается, и майор в своих письмах к доброй вдове в Фэрокс с радостью сообщал, что мальчик перебесился и взялся за ум. На самом же деле та жизнь, в которую Пен оказался втянут, была для него нового рода развлечением, и он, отказавшись от щегольских привычек и аристократических замашек, усвоенных в компании высокородных университетских приятелей, которых теперь почти всех потерял из виду, с головой окунулся в доселе неизвестные ему и не менее заманчивые, хоть и не столь изысканные развлечения лондонского холостяка. Было время, когда он позавидовал бы нарядным всадникам на Роттен-роу, теперь же он с удовольствием гулял по Хайдпарку пешком и смотрел на них. Он был слишком молод, чтобы преуспеть в лондонском свете без знатного имени и значительного состояния, а пробиваться вверх без этих преимуществ ему было лень. Оттого, что он пренебрегал открывшейся перед ним светской карьерой и, побывав на нескольких балах и раутах, бежал их скуки и однообразия, старый Пенденнис тешил себя мыслью, что он с головой ушел в работу; и когда кто-нибудь спрашивал его о племяннике, отвечал, что молодой повеса исправился и теперь его не оторвешь от книг. Если бы майор узнал, какую жизнь ведет мистер Пен и сколько развлечений входит в курс его занятий юридическими науками, он пришел бы в ужас не хуже мистера Пэйли.
С утра - несколько часов прилежного чтения, потом - прогулка пешком в Хайд-парке, или на веслах по реке, или бодрым шагом в гору, в Хэмстед, и обед в дешевом трактире; вечер, проведенный по-холостяцки, в веселье (но не в пороке, ибо Артур Пенденнис так восхищался женским полом, что не терпел общества женщин, которые не были, хотя бы в его воображении, порядочны и целомудренны), либо дома, наедине с другом и с трубкой, да еще с бутылкой незатейливого английского вина, качество которого уборщица миссис Фланаган имела обыкновение заранее проверять, - таково было времяпрепровождение нашего героя, и следует признать, что жизнь его текла не без приятности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55