А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


Бьярни сын Гримольва вставил:
– А эта несчастная родственница Греттира – помните? Ее звали Рифна, и на ней женился Кьяртан сын Олава Павлина. Вот уж кому не везло в жизни, да и прожила она совсем немного. Станет ли когда-нибудь известно, что сделала с ее шитым золотом платком Гудрун дочь Освивра?
Арнейд из Хавгримова Фьорда резко выпрямилась на своей скамье.
– Шитый золотом платок?
– Попроси своего Гейра рассказать нам эту историю, Арнейд, – сказал Бьярни с улыбкой. – Он ведь был там, когда это случилось.
Гейр сделался серьезным и начал:
– Платок пропал как раз во время йоля…
Арнейд в нетерпении переспросила мужа:
– Какой платок?
Гейр важно ответил:
– Тот платок, который сестра Олава сына Трюгтви Ингебьёрг подарила Кьяртану, когда король позволил ему уехать домой в Исландию, потому что люди приняли новую веру и заложники больше не требовались. Платок тот был белый, и рассказывали, будто на его вышивку пошли восемь английских унций золота. Ингебьёрг думала, что Кьяртан отдаст его Гудрун дочери Освивра, ибо все знали, что те двое любят друг друга. Но когда Кьяртан вернулся в Исландию, оказалось, что Гудрун уже вышла замуж за его лучшего друга Болли: тот тоже был из дружины Олава и вернулся раньше Кьяртана.
– Видишь, какими неверными бывают женщины! – фыркнула подруга Арнейд, Гуннхильд. Она сидела вся красная, словно викинг.
– Люди говорят, что Болли посватался к Гудрун, и ее отец ответил согласием, – продолжал Гейр. – Дай мне спокойно рассказать всю историю до конца, Гуннхильд. Может статься, для тебя тоже будет полезно ее послушать! Чтобы забыть свои страдания, Кьяртан посватался к Рифне, и та охотно согласилась выйти за него замуж. Тогда он подарил ей на свадьбу тот самый платок. В то время я состоял на службе у Болли и видел и Кьяртана, и Рифну, и других людей из Хьярдархольта, когда они пожаловали на йоль к хозяину Купального Берега. Новобрачные, казалось, жили в согласии друг с другом. Рифна появилась в своем драгоценном платке, чтобы показаться во всей красе перед Гудрун и ее родней. Она сказала тогда, что ее свекровь уговорила ее надеть платок.
– И что же, платок этот был ей к лицу? – завистливо спросила Арнейд.
– К нашей истории это не имеет отношения, – прервал ее Гейр. – Все дело в том, что платок исчез, и никто не мог найти его. А еще раньше Кьяртан потерял меч и ножны, который подарил ему король Олав. И тогда он подозвал к себе Болли и сказал, что подозревает его жену Гудрун во всех этих кражах. Слово за слово, и обе могущественные семьи рассорились друг с другом, а распря может привести только к одному. Вскоре после Пасхи Болли убил Кьяртана. А Рифна умерла от горя. Родня взяла на себя заботу о ее двух маленьких сыновьях.
– А куда же пропал платок? – упрямо спросила Арнейд.
– Его так и не нашли. Люди говорят, что об этом знает только Гудрун дочь Освивра.
– Но почему она это сделала? – спросила Гуннхильд. Ее круглые голубые глазки таращились на раскрасневшемся от браги лице.
– Наверное, потому, что она любила Кьяртана! – отрезала Торкатла, прежде чем Гейр успел открыть рот. – Об этом говорили еще до того, как я уехала с Мыса Снежной Горы.
Всего через три года после того, как случились эти события, она сама видела Гудрун дочь Освивра на альтинге, думала Гудрид. Она вспомнила большие синие глаза и точеное, выразительное лицо Гудрун. В таких глазах могут скрываться большие несчастья.
Убирая после йоля ковры, Гудрид все думала об истории, рассказанной Гейром. Наверное, Гудрун дочь Освивра надежно спрятала украденное сокровище в одном из своих сундуков… Доставала ли она этот платок хоть раз, вспоминая о своей безудержной страсти, которая, похоже, была столь же пылкой, как их с Карлсефни любовь?
Гудрид уложила в сундук ковры и шкуры, которые подарил ей Валь, закрыла крышку и сказала Карлсефни, сидящему на почетном месте с дощечкой для счета:
– Эта история вчера вечером о Кьяртане и Гудрун и эти чудесные шкуры Валя заставляют меня подумать о том, все ли мы делаем дня того, чтобы поддерживать новую веру. Раньше я мало задумывалась над этим, но теперь… Что ты скажешь?
Карлсефни передвинул деревянные шарики и взглянул на жену.
– Я не совсем понимаю тебя, Гудрид.
Гудрид видела перед собой Валя и его семейство. Больше она не встретится с ними. Когда она еще жила на Песчаном Мысе, Валь исчез, отправившись на другой берег фьорда, а потом люди нашли замершие трупы Николетты, старшей дочери и младшего ребенка и решили, что эти несчастные, скорее всего, отправились на поиски своего кормильца или же собирались просить о помощи соседей.
– И Кьяртан, и Валь были христианами. Еще отец рассказывал мне, что Кьяртан сын Олава первым в Исландии начал соблюдать пост. И отец мой постился. Тебе не кажется, что нам надо держаться этой традиции, Торфинн?
– Здесь? Теперь? С этими людьми? Когда ближайший христианский священник отделен от нас полмиром? Я расскажу тебе, что случилось, когда король Хакон сын Харальда попытался ввести христианские обычаи во времена моего деда. Люди подумали, что король просто хочет обмануть их и лишить мяса. С нами в Виноградной Стране слишком много некрещеных, и все они люди вспыльчивые. А распрей нам здесь не надо.
– Но ведь мы можем готовить побольше рыбы…
– Неужели я скажу своим людям, чтобы они отложили в сторону жирную дичь, добытую ими же самими? Просто потому, что я так велю им? Даже на борту корабля хёвдинг чувствует себя уверенно только тогда, когда вся команда единодушна, Гудрид. Никто не будет против, если я подниму чашу в честь Белого Христа на пиру, потому что мы еще пожертвовали упитанного поросенка Фрейе в благодарность за то, что ты ждешь ребенка. Самое надежное – это держаться середины.
Он встал и начал ходить по комнате. Гудрид молча смотрела на него, ожидая продолжения. Что-то произошло между ними: никогда еще он так не сердился на нее. Она надеялась, что он поговорит с ней, но было похоже, что он решил оставить этот разговор.
Карлсефни вновь взял в руки счеты и медленно сказал:
– Думаю, что мы будем поститься несмотря ни на что. Асгрим уже сказал, что зима будет холоднее обычного: он думает, что мы не оказали должного почтения духам этой земли. И ты сама видела, что я позволил ему покропить вокруг жертвенной кровью поросенка. Если же мы действительно прогневали духов земли, они нашлют на наши головы всяческие несчастья. И теперь я сижу и подсчитываю, сколько еды нам нужно запасти впрок, чтобы пережить зимние холода.
– А что будет со скотом?
– Когда холодно людям, они могут закутаться в шкуры. Если ударит мороз, мы можем держать животных в мастерской. Все-таки они будут под крышей. Бычка мы поместим в амбар у ручья, а овцы смогут пастись на воле.
Лицо у Карлсефни просветлело, едва он заговорил о насущных делах, и он поспешно схватил свой плащ и вышел из дома, прежде чем Гудрид успела спросить еще что-нибудь.
Она тяжело вздохнула, глядя ему вслед. Он не хочет, чтобы люди его голодали. Ей не хотелось, чтобы он думал о худшем… И больше всего она желала расспросить его о христианской вере. Но он говорил с ней об этом так же неохотно, как и Торбьёрн. Его занимали земные вещи. И ей оставалось только надеяться на него.
Гудрид рассказала другим женщинам о том, чего опасается Карлсефни. Гуннхильд села за плетение корзин: в них они будут хранить ягоды и коренья. А другие принялись шить кожаные мешки для съестных припасов. Люди кинулись собирать бруснику и кефали, потому что они долго хранятся. А потом можно пополнить запасы стручковых и корешков дягиля.
Эмма показала Гудрид большой пятнистый гриб.
– Их можно есть…
Но Торкатла схватила Эмму за руку, прежде чем Гудрид успела что-либо ответить.
– Что за глупости! Люди не едят их. Даже скот не польстится на такое.
Черные глаза Эммы вспыхнули.
– Но мох тоже не годится для людей, однако вы постоянно едите его.
Торкатла побагровела, и Гудрид поспешно сказала:
– Потом ты расскажешь нам о грибах, Эмма. А сейчас будем запасать только то, что едят все.
Про себя она подумала, что через пару месяцев ей трудно будет нагибаться. Уже и теперь она чувствовала шевеление младенца в своей утробе. Однажды ночью она взяла руку Карлсефни и положила себе на живот, чтобы он почувствовал, как шевелится их дитя, которое словно потянулось к широкой ладони отца… И на следующий день Карлсефни принялся мастерить люльку, украсив ее резьбой.
Однажды Гудрид с другими женщинами собирали ягоды, как вдруг в небе появилась стая больших белых птиц, и воздух наполнился криками и хлопаньем крыльев. Множество белых гусей летело на юг. Они словно служили предупреждением о близящейся зиме, и на следующий день начался такой снегопад, что Гудрид не могла разглядеть даже ближайший к ним остров. Скот спешно загнали под навес, а люди собрались в доме, занимаясь каждый своим делом. Они надеялись, что снежная буря будет недолгой, а съестных припасов хватит на всех.
Однако мороз сковал землю, и сделалось невозможно охотиться или ловить рыбу. Мужчины носили в дом сухую траву и мох для скота, и Гудрид с остальными женщинами подавали на стол мужчинам все меньше и меньше вяленого мяса и рыбы, почти ничего не оставляя себе.
В один погожий солнечный день ветер утих, но Карлсефни и Тор-бранду пришлось пробиваться к мысу через огромные снежные сугробы. Гудрид увидела, что они поздно вернулись домой – уставшие, понурые. Она ужаснулась, заметив, что они тащат за собой какой-то темный мешок. Может, кого-то ранило или человек этот уже умер.
Фафни и Пилеснюти с лаем бросились к людям, приближавшимся к дому, выгнувшим спины, вроде гусениц на стебельке, чтобы не провалиться в сугроб. Собаки лаяли так отчаянно, что остальные высыпали на двор, и Гудрид бросилась навстречу Карлсефни. Она с облегчением вздохнула, поняв, что охотники тащат самку гренландского тюленя: голова ее волочилась по снегу, и по брюху было заметно, что в ней – детеныш. Похоже, самка была убита охотниками, а не сдохла сама, потому что когда Карлсефни сделал первый длиный надрез и отделил толстый слой жира от темно-красного мяса, вокруг тюленихи стояло облако пара, а собак отогнали подальше от лакомых кусочков.
Детеныша достали и зажарили целиком к ужину, а сердце Торхалл сын Гамли отдал Гудрид. С неожиданной серьезностью на угрюмом лице он произнес:
– За каждого ребенка, которого носила под сердцем моя жена, я давал ей сердце неродившегося тюленя. И все наши дети росли крепкими и здоровыми, словно маленькие тюлени. Того же я желаю и вашему ребенку, Карлсефни и Гудрид дочь Торбьёрна.
Карлсефни поблагодарил его и подарил ему с пальца серебряное кольцо. Гудрид так была занята приготовлением пищи, что только когда легла спать вдруг вспомнила, что ни разу не попробовала ее. Голод – лучшая приправа, как говорят старики. И она с облегчением подумала, что удача пока еще сопутствует им.
Когда фьорд покрылся льдом, люди отправлялись на охоту каждый день: они караулили тюленей, сотнями плывших на юг. Приносили они домой и полные мешки кречетов, убитых на островах. Когда слегка теплело, они выпускали пастись скот, посыпая загон новым песком. Но потом снова холодало, и животные опять возвращались под крышу.
На пир середины зимы в доме Карлсефни собрались гости: сидя за столом, они обсуждали, куда им направиться летом. Они продолжали чувствовать себя уверенно. Никаких скрелингов тут не было и в помине. Люди успели славно похотиться на первых моржей, сложив в амбаре их клыки. А под потолком были подвешены моржовые шкуры для просушки. Неизвестно, кто первый заговорил об этом, но вскоре все хором повторяли, что к следующему пиру они будут пить виноградное вино, поднимая чаши дома, в кругу родных и близких.
Когда на льду появились первые детеныши тюленей, люди наконец насытились, добыв к тому же мягкие белые шкуры. Гудрид шила будущему ребенку чулки и одежку из тех шкур, что подарил ей Валь, а из тонкой шерсти – маленькие рубашечки.
К лету она стала такой толстой, что казалась, вот-вот лопнет. Когда до женщин доходила очередь мыться в бане, Гудрид посматривала на гладкую, блестящую кожу своего огромного живота, и ей казалось чудом, что внутри у нее – настоящий человечек с ручками и ножками. Ей было тяжело садиться, а когда она лежала, то никак не могла найти удобное положение. Но жаловаться она не осмеливалась, ибо опасалась навлечь на себя злых духов, которые отберут у нее ребенка.
В канун середины лета лед тронулся в устье бухты, и влажный южный ветер повеял весной и новой жизнью. Гудрид чувствовала, что близится время рожать. Однажды она пошла проверить, достаточно ли тепло в ее маленькой спальне, и попросила Эмму принести сухого мха. Рабыня испуганно взглянула на нее и поспешила выполнить все, что ей было велено.
Когда к ужину в дом вернулся Карлсефни, Гудрид подала ему миску для умывания и сказала:
– Мне кажется, что сегодня родится наш ребенок, Торфинн.
Он перекрестил ее и ответил:
– Пусть будет так, как нам суждено.
– Как ты думаешь, если мы оба крещеные, ребенка тоже можно будет считать христианином?
– Конечно, мы сразу же совершим над ним крестное знамение. А когда наступит подходящее время, мы найдем священника, чтобы он крестил его по всем правилам.
Сев за стол, Гудрид почувствовала первые схватки, а когда люди насытились, она подозвала к себе Торкатлу. Служанка, обычно такая говорливая, притихла. Молча, неслышно подготовила она ложе для роженицы и люльку. И ее спокойствие распространилось на Гудрид.
Арнейд и Гуннхильд держали Гудрид во время родовых схваток, а Эмма сидела перед ней на корточках, бормоча что-то на своем языке и крестясь. Взглянув на рабыню, Гудрид вдруг осознала, что та в молодости была, наверное, очень красива.
Бедная крошечная девочка, умершая на Песчаном Мысе, словно проторила дорогу для следующего ребенка, и роды проходили легко и безболезненно. Так сказала Торкатла, когда она пошла сообщить Карлсефни, что у него родился сын. Гудрид казалось, что она провела на подстилке из мха целую вечность; все внутри у нее болело, но заботливые руки приняли ее ребенка, не повредив его головки. Когда все благополучно закончилось и она опустилась на покрытую шкурами и коврами постель, ей почудилось, что она будто бы завершила большую, тяжелую стирку.
Эмма протянула ей ребенка, и в этот миг в комнатку вошел Карлсефни. Упругое тельце младенца оказалось неожиданно тяжелым. Гудрид жадно всматривалась в сморщенное, красное личико сына, и синие глазки его серьезно взирали на мать. Ребенок схватил в свой крепкий кулачок ее указательный палец. На глазах у Гудрид показались слезы, и она со смехом сказала Карлсефни:
– У нас родился сын. Ты хочешь дать ему имя?
– Хочу.
Карлсефни наклонился и взял у нее ребенка. Он быстрым движением отвернул покрьшало, чтобы убедиться, что тельце ребенка без изъянов, а потом, завернув сына в край своего плаща, встал и показал младенца всем остальным, кто уже теснился у входа в спальню.
Торкатла протянула ему чашу с водой, и Карлсефни погрузил в нее пальцы, окропил водой личико ребенка и сказал:
– Как мой отец Торд принял меня при рождении, и как его отец Снорри принял его самого, так и я ныне принимаю тебя на руки и нарекаю тебя Снорри сыном Торфинна. Пусть удача и слава сопутствуют тебе в жизни. Во имя Отца и Сына и Святого Духа.
Он перекрестил ребенка и собрался уже отдать его Гудрид, как вдруг вперед вышел Торбранд сын Снорри. В руках у него был шлем, до краев наполненный морской водой, и он воскликнул:
– Пусть сын Карлсефни будет таким же отважным мореплавателем, как и его отец!
Гудрид лежала и смотрела, как Торбранд бережно капнул несколько соленых капель в ротик ее ребенку. Маленький Снорри проглотил морскую воду, и в комнате послышались одобрительные возгласы.
– У него никогда не будет морской болезни!
– Хорошо, что не забывают старинные обычаи.
– Это добрый знак, что в первую весну в Виноградной Стране у нас появился мальчик.
– Пора покормить Снорри! – решительно произнесла Торкатла и передала малыша Гудрид, которая нежно обняла ребенка, это свидетельство доброй власти Фрейи.
РАСПРЯ

Дни стали длинными, и луга уже зеленели травой; изголодавшийся за зиму скот жадно набросился на сочный корм. Тем временем в мастерской, где пришлось держать скот, люди насыпали новый слой песка. Работы хватало: надо было чинить рыболовную снасть и вязать новые сети.
На дворе Гудрид встретил весенный запах тюленьего жира, которым смазывали корабли. Счастье сияло в ее душе, когда в серых предрассветных сумерках она просыпалась, чтобы приложить Снорри к груди, а по вечерам засыпала в объятиях Карлсефни. Взяв с собой ребенка, она ходила смотреть на корабли, возвышавшиеся у берега, на нежные почки растений в лесу, на смирных коров, пугливых овец и хитрых коз.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44