Теперь ему это безразлично. Слова, которые уносит ветер. Почести, написанные тростинкой на поверхности воды.
За тридцать лет дом Роглиано четыре раза менял кровь. Сначала это были итальянские Роглиано, носившие это гордое имя по праву рождения. Они вымерли. Некоторые умерли естественной смертью, остальные пали от меча доблестного Орри Гростета, норманнского рыцаря, сподвижника последнего норманнского короля Сицилии Вильгельма Второго, деда Фридриха по материнской линии. Потом Рудольф Бранденбург, отец Ио, в свою очередь истребил мечом норманнов, чтобы стать по праву завоевателя вторым чужеземцем, получившим владения и имя Роглиано. Потом Энцио с помощью яда и хитрости завладел Хеллемарком и поместьем, хотя в действительности он никогда не стал бароном Роглиано, поскольку в отсутствие Фридриха не мог получить подтверждения этого титула и носил его незаконно.
Теперь наконец Роглиано вновь стало итальянским владением. Но владел им холостяк. Человек, у которого нет сыновей. Мужчина, бездумно сидящий перед пылающим очагом и не решающийся поехать поухаживать за молодой женщиной.
“А как я могу? – думал Пьетро. – Как может человек петь и говорить нежные слова, когда сердце его мертво? Я могу отдать должное ее красоте, ибо она действительно прекрасна, но ведь она тут же увидит, как мало в этих словах искренности. Женщин в этих вопросах не обманешь. Говорят, что она не хочет вновь выходить замуж, поскольку была так счастлива с Рикардо, что не может забыть его. Я могу ее понять. Я во власти того же чувства. Счастье с Ио доставалось мне урывками, но это было – счастье.
Во имя рода Роглиано и моего господина Фридриха я обязан жениться. Но мне нужно время. Может, год, чтобы залечить свежие раны, зияющие поверх старых шрамов. Вот этого я не имел никогда в жизни – времени, которое принадлежало бы мне Время было не слугой, а тираном – хозяином. Теперь же, когда я стал господином, добился богатства и знатности и когда я окончательно знаю, что Ио потеряна для меня, время обернулось пустотой… Но теперь оно приобрело оттенок приятия, боль стала тупой, раны зарастают новым мясом – нежным и чувствительным, да, но это лучше, чем боль и кровь…”
Он услышал, как сзади возник Манфред, его сенешал. Пьетро не обернулся.
– Что там? – устало спросил он.
– Гонец от Его Величества, – прошептал Манфред, с трудом подавляя возбуждение. – Он отказывается передать послание кому-либо, кроме вас.
– Пришли его сюда, – сказал Пьетро, вставая.
Послание его мало интересовало, потому что он почти наверняка знал, что оно содержит. Он отправил императору срочное донесение с почтовым голубем, – способ, которому Исаак научился у арабов, а Фридрих теперь принял на вооружение, получив от Пьетро целую стаю этих ценных птиц. Пьетро сообщал ему, что взял Хеллемарк и что Роккабланка сдалась. В предыдущем послании Пьетро предупреждал, что Синискола, вероятно, предстанут перед императором и будут просить о милосердии, и ходатайствовал за них – главным образом ради Ио.
Пьетро был уверен, что послание императора содержит подтверждение получения всех этих сведений и, возможно, новые инструкции. Он не удивился и тому, что Фридрих отправил письмо со специальным посланцем. Император не мог воспользоваться голубиной почтой, потому что в Хеллемарке долгое время не разводили голубей, и у них не было инстинкта дома. Кроме того, хотя голубиная почта была очень быстрой, она ограничивала размеры послания, поскольку голуби не могли нести большой кусок пергамента, а Фридрих привык излагать свои идеи и распоряжения с большими подробностями.
Пьетро взял у посланца свиток пергамента и сломал императорскую печать. Как он и ожидал, Фридрих выражал свое удовлетворение тем, как быстро Пьетро выполнил поставленную перед ним задачу, и соглашался с просьбой Пьетро предоставить Энцио возможность содержать жену и сына.
Но остальная часть послания оказалась настоящим шоком. Фридрих писал:
“Королева жалуется, что принц Генрих стал капризным и здоровье его не в лучшем состоянии. Мы знаем, что ты не разделяешь нашу твердую веру в то, что звезды управляют судьбой людей. Тем не менее нам представляется (Пьетро понимал, что Фридрих имеет в виду только себя. “Мы” обозначало королевскую персону, оно никак не включало королеву. Фридрих – Пьетро хорошо это знал и улыбнулся своему знанию – не способен даже представить себе, что в женской голове может найтись нечто, заслуживающее упоминания. В этом отношении, как и во многих других, он был настоящим сыном Востока) неоправданным риском, что ты продолжаешь нарушать схему наших жизней, связанных звездами. Мы посылали в церковь Иеси за записями. Они во всех деталях подтверждают твои слова. Мы приказали привезти к нам старых жителей города – свидетелей событий, сопровождавших наше рождение и твое. Ах, Пьетро, что это за чудо! Как ты справедливо сказал, мы почти что стали причиной того, что ты родился в тот же день…
Поэтому мы высказываем нетерпение в связи с тем, что ты откладываешь это дело. Поскольку другие дела улажены, мы приказываем тебе посетить избранную тобой даму – нам сообщили, что она живет неподалеку в Рокка д'Аквилино, – и начать осаду ее сердца.
Если же она выразит нежелание, мы будем вынуждены взять дело в свои руки. По нашим законам, данным в Капуе, ни один подданный не может жениться без нашего согласия. Его мы даем вам с большой охотой. Более того, если дело не будет слажено к нашему удовлетворению до конца февраля, мы сочтем возможным отдать даме королевский приказ.
Как только ты женишься, мы пришлем тебе гороскоп, который укажет лучшие дни и часы для соития, чтобы облегчить зачатие наследника мужского пола.
Благодарим тебя и шлем тебе наше благословение.
Подписано: Фридрих
Король и император.
Фоджиа, декабрь 1220”.
До конца декабря. Немногим более двух месяцев. Пьетро стоял, держа в руках послание, глаза у него стали задумчивыми.
– Мой добрый сенешал, – сказал он, – проследи, чтобы этого рыцаря накормили и обошлись с ним вежливо. Ответ я отправлю завтра.
Его взгляд устремился на стены, где висели вышитые золотом и пурпуром гобелены с изображением подвигов исчезнувшего дома Бранденбургов.
– И вот еще что, Манфред, пришли ко мне одну из служанок…
Когда девушка пришла, она нашла Пьетро все еще сидящим перед очагом.
– Да, господин? – проговорила она.
– Мария, – сказал Пьетро, – сними эти гобелены со стен. Меня уже тошнит от их вида…
Он наклонился, уставившись в огонь.
Следующий день оказался холодным, дождь бил в лицо ледяными иголками. Пьетро со своими двадцатью вооруженными людьми оделся в теплые одежды и меха. Двое слуг вели в поводу мулов, груженных дорогими подарками. Под плащом на Пьетро был великолепный наряд. Он надел не кольчугу, а костюм из красного бархата, темного, как вино или загустевшая кровь, вышитый золотой нитью и украшенный рубинами. Внутри его сапог для верховой езды на нем были бархатные туфли с золотым узором. На шее висела большая золотая цепь с кулоном, на котором был выдавлен придуманный им герб его дома.
Он не сомневался, что Элайн примет его. Правила приличия требовали, чтобы знатному господину или даме предоставлялось убежище, если они пришли с миром. И все-таки он волновался. Странно это было – ехать просить руки женщины, которая никогда не скрывала своего отвращения к нему н чьей руки он собирается просить по совершенно необычным мотивам…
Это правда, что владетельные бароны редко женятся по любви. Но их побудительные мотивы обычно основательны и разумны – соединить поместья, заполучить в свои сундуки богатство вдовы…
Но состояние Элайн было ничтожным и скорее представляло бремя, нежели преимущество. Она была бедна, что совершенно не беспокоило Пьетро, поскольку его собственное состояние было весьма значительным и все увеличивалось.
Если бы он любил, все выглядело бы иначе. Но в его сердце только тлели угольки, оно оказалось недоступно для любви. В эту ситуацию без любви его вверг приказ императора, приказ, рожденный непомерным безрассудным суеверием, недостойным столь великого человека. Это было единственное слабое место в броне Фридриха, единственное темное пятно. Император уже приказал монахам Цистерцианского ордена заняться научными экспериментами, которые сделают сельское хозяйство на Сицилии самым передовым в Европе. Создавались ученые трактаты о выведении новых пород скота – некоторые из них написаны самим императором, – об улучшении мясных пород, о выращивании густошерстных пород овец. Фридрих хватался за все. Он знал пути перелетов птиц, его ученые с поразительной точностью предсказывали погоду. Были даже попытки управлять погодой. Император поговаривал о создании светского университета, где трудились бы юристы н сарацинские ученые, которые могли бы исследовать все пути истины, не будучи скованы контролем церкви. Он раздавал пенсии математикам и геометрам, его острый ум проникал сквозь мрак незнания и предрассудков. За исключением этого. Он верил, что звезды контролируют жизнь людей. Он не приступал ни к одному новому делу, пока его провидцы не составят гороскоп, определяющий, подходящее ли для этого время. Поэтому Пьетро должен произвести на свет сына, чтобы сохранить связь, существующую, по убеждению императора, между ними. Поэтому он должен жениться на этой женщине, которая, вероятно, ненавидит его, – на женщине, которая, возможно, не способна открыть свое сердце для любви…
Ехали они медленно, потому что погода стояла ужасная. Даже плащи из меха не могли предохранить от холода. Они выехали задолго до рассвета, но до Рокка д'Аквнлино добрались, когда уже темнело. Главным препятствием и проклятием была грязь. Кони ощупью находили дорогу и передвигались очень медленно.
Когда они подъехали к замку, на стенах уже горели факелы. Но стража у ворот встретила их дружелюбно. После многих лет службы у доброжелательного Рикардо, которого любили все соседи, стражники перестали относиться подозрительно ко всему остальному человечеству. Пьетро был рад этому. После самого поверхностного осмотра, когда выяснилось, что у его свиты нет никакого оружия, кроме кинжалов, начальник стражи послал известить госпожу, даже не спросив у Пьетро его имени.
Ее ответ последовал немедленно. Ворота широко распахнулись, и госпожа Элайн приветствовала Пьетро в дверях маленького дворца. Она все еще носила белые вдовьи одежды. Она была невысока ростом, хорошо сложена и изящна.
Она была прекрасна.
В этот момент он шагнул в освещенный коридор, и она увидела его лицо.
Он заметил, как она замерла. Ее вообще отличала бледность, но сейчас ее лицо стало белым. Смертельно белым. Долгое мгновение она стояла, глядя на него.
– Вы! – прошептала она. Слово вырвалось будто из глубин невыносимого отвращения.
Пьетро не отрывал от нее глаз.
– Вежливость, – сказала она, – запрещает мне отправить вас назад в такую ночь. И все-таки я прошу вас покинуть мой дом завтра как можно раньше. Я… у меня много бед, но такого горя я еще не испытывала – принимать у себя убийцу моих родственников!
Пьетро отступил. Из всех возможных вариантов, которые он перебирал в голове, этот не приходил ему на ум. Самый простой, самый логичный – что эта дама, самых гордых кровей Италии, так прореагирует на смерть своих родственников, которых всегда весьма уважала.
Тем не менее именно этот отпор подействовал на него возбуждающе. В сундуках, груженных на одного из мулов, было достаточно оружия и доспехов для его двадцати рыцарей, чтобы в пять минут взять замок. В распоряжении Элайн не было вооруженных людей, о которых стоило бы говорить. Только присутствие Фридриха в Италии и любовь к ней соседей были причиной того, что ее владения – и она сама – не были давным-давно захвачены силой.
Она не может выгнать его – такова была его первая мысль. Но он тут же передумал. Она может. Менее всего на свете Пьетро был способен воевать с женщиной. Вдруг он почувствовал себя почти счастливым. Оказалось, что приказу императора будет очень легко подчиниться. Он всегда презирал женщин-куколок. Главное обаяние Ио заключалось в ее огненном темпераменте.
Святой Боже! В какие-нибудь пять минут все его возвышенные возражения рухнули! Что он за глупец, если от этого отпора у него так закипела кровь!
Он отвесил ей глубокий поклон.
– Как пожелает госпожа, – сказал он. – Мои люди и я покинем Рокка д'Аквилино в течение часа. Но прежде я прошу госпожу об одолжении – чтобы она распорядилась и моих рыцарей накормили и коней тоже накормили и помыли. До Хеллемарка долгая обратная дорога.
Она немного оттаяла, но самую малость.
– Вам не надо уезжать ночью, – сказала она. – Вы можете остаться и поужинать. Только не просите меня, чтобы я оказала вам честь и села с вами за стол…
– Я не буду просить вас об этом. Но об одном я попрошу – чтобы госпожа выслушала из моих уст историю моей вражды с ее родственниками. Даже преступнику разрешают сказать слово, прежде чем его повесят. Госпожа прокляла меня, не выслушав ни слова из моей истории…
– Я знаю достаточно, – сказала она. – Это вы первый начали все раздоры, когда много лет назад похитили мою кузину Иоланту…
– Вы верите в это? – с сомнением в голосе спросил Пьетро.
– Нет, – сказала она. – Не верю. Я знаю Ио. Энцио был дураком, когда женился на ней. Она из хорошей семьи, но от этого она не стала благородной дамой и это не помешало ей обладать моралью девки со скотного двора!
Лицо Пьетро окаменело.
– Если бы вы, госпожа, были мужчиной, я убил бы вас за эти слова.
– Пусть вас это не останавливает. На ваших руках достаточно крови мужчин Синискола, чтобы вас остановило то, что я женщина…
Пьетро покачал головой. Все шло плохо. Он осмотрелся вокруг. Ее сенешал провел его рыцарей в зал для ужинов. Пьетро вдруг схватил ее за руки.
– Сядьте, – резко сказал он. – Хотите вы или нет, но вы выслушаете меня. Я достаточно страдал от рук Синискола. В ответ я всегда вел себя с ними по-рыцарски – хотя они этого не заслуживали… Вы помните осаду Рецци?
– Да, – прошептала она.
– После той осады ваш дядя, граф Алессандро, повесил моего отца на оливковом дереве, подвергнув перед тем таким пыткам, что меня тошнит при одной мысли о них. Увенчал он эти свои деяния тем, что взял золото, которым мой опекун хотел выкупить жизнь моего отца, после чего повесил моего опекуна вниз головой на парапете Роккабланки, предварительно распоров ему живот. А Энцио схватил меня после того, как вы сказали ему, где я, и бросил меня в темницу, из которой я в конце концов бежал только благодаря тому, что у вас изменилось настроение… Вы помните это?
– Да, – сказала она. – И теперь сожалею о своей глупости, когда помогла вам!
– Неважно, – сказал Пьетро. – В ответ на эту и другие подобные любезности я сражался с вашими родственниками на поле боя, выполняя приказ императора, поскольку они не пожелали, чтобы он рассмотрел их дарственную на земли. Я убил их – это правда. Но в честном бою, подставляя себя под удары их мечей. Я мог захватить их в плен и подвергнуть пыткам – но во мне нет этих звериных инстинктов, столь характерных для ваших родственников…
Я оказал им честь после их гибели, отправив их тела в сопровождении монахов в Роккабланку для погребения. Я спас жизнь Андреа, отпустив его. Я подарил жизнь Энцио, причем не один раз, а дважды. И поскольку я в известном смысле христианин, я наказал настоятелю отслужить мессу по их душам.
Более того, я попросил моего сюзерена, императора, дать Энцио и Андреа поместья, чтобы в какой-то мере компенсировать их неприятности. Неприятности, которые они навлекли на себя своим упрямством, а я был только орудием…
Элайн смотрела на него. Ее рот сжался в узкую полоску.
– Вы надеетесь, что я поверю всему этому? – спросила она.
– Почему бы нет, – ответил Пьетро. – Поскольку здесь каждое слово правда.
– Такая же правда, – резко сказала Элайн, – как и то, что вы наставили рога моему кузену Энцио с его женой?
– Да, такая же правда, – отозвался Пьетро. – Такая же, как и то, что мы с Ио еще детьми дали друг другу торжественную клятву в вечной любви. Такая же правда, как и то, что ее вырвали силой из моих объятий и против ее воли отдали, обливающуюся слезами, этому животному! Вы ведь присутствовали на свадьбе. Вы видели, как она была рада стать женой вашего кузена.
Элайн отвернулась.
– Да, – прошептала она, – я видела… и я пожалела ее. Однако, господин, – мир обезумел, если я должна называть господином сына серва, – она не могла выйти замуж за вас, поскольку вы низкорожденный…
– Ни один род не был с самого начала благородных кровей. Каждое баронство в Италии в прошлом начиналось с разбойников, которые строили какое-то укрепление и грабили всех проезжающих, Разбойников, которые принимали в вассальную зависимость разбойников помельче и с помощью их мечей выбивали из живых людей патент на благородное происхождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
За тридцать лет дом Роглиано четыре раза менял кровь. Сначала это были итальянские Роглиано, носившие это гордое имя по праву рождения. Они вымерли. Некоторые умерли естественной смертью, остальные пали от меча доблестного Орри Гростета, норманнского рыцаря, сподвижника последнего норманнского короля Сицилии Вильгельма Второго, деда Фридриха по материнской линии. Потом Рудольф Бранденбург, отец Ио, в свою очередь истребил мечом норманнов, чтобы стать по праву завоевателя вторым чужеземцем, получившим владения и имя Роглиано. Потом Энцио с помощью яда и хитрости завладел Хеллемарком и поместьем, хотя в действительности он никогда не стал бароном Роглиано, поскольку в отсутствие Фридриха не мог получить подтверждения этого титула и носил его незаконно.
Теперь наконец Роглиано вновь стало итальянским владением. Но владел им холостяк. Человек, у которого нет сыновей. Мужчина, бездумно сидящий перед пылающим очагом и не решающийся поехать поухаживать за молодой женщиной.
“А как я могу? – думал Пьетро. – Как может человек петь и говорить нежные слова, когда сердце его мертво? Я могу отдать должное ее красоте, ибо она действительно прекрасна, но ведь она тут же увидит, как мало в этих словах искренности. Женщин в этих вопросах не обманешь. Говорят, что она не хочет вновь выходить замуж, поскольку была так счастлива с Рикардо, что не может забыть его. Я могу ее понять. Я во власти того же чувства. Счастье с Ио доставалось мне урывками, но это было – счастье.
Во имя рода Роглиано и моего господина Фридриха я обязан жениться. Но мне нужно время. Может, год, чтобы залечить свежие раны, зияющие поверх старых шрамов. Вот этого я не имел никогда в жизни – времени, которое принадлежало бы мне Время было не слугой, а тираном – хозяином. Теперь же, когда я стал господином, добился богатства и знатности и когда я окончательно знаю, что Ио потеряна для меня, время обернулось пустотой… Но теперь оно приобрело оттенок приятия, боль стала тупой, раны зарастают новым мясом – нежным и чувствительным, да, но это лучше, чем боль и кровь…”
Он услышал, как сзади возник Манфред, его сенешал. Пьетро не обернулся.
– Что там? – устало спросил он.
– Гонец от Его Величества, – прошептал Манфред, с трудом подавляя возбуждение. – Он отказывается передать послание кому-либо, кроме вас.
– Пришли его сюда, – сказал Пьетро, вставая.
Послание его мало интересовало, потому что он почти наверняка знал, что оно содержит. Он отправил императору срочное донесение с почтовым голубем, – способ, которому Исаак научился у арабов, а Фридрих теперь принял на вооружение, получив от Пьетро целую стаю этих ценных птиц. Пьетро сообщал ему, что взял Хеллемарк и что Роккабланка сдалась. В предыдущем послании Пьетро предупреждал, что Синискола, вероятно, предстанут перед императором и будут просить о милосердии, и ходатайствовал за них – главным образом ради Ио.
Пьетро был уверен, что послание императора содержит подтверждение получения всех этих сведений и, возможно, новые инструкции. Он не удивился и тому, что Фридрих отправил письмо со специальным посланцем. Император не мог воспользоваться голубиной почтой, потому что в Хеллемарке долгое время не разводили голубей, и у них не было инстинкта дома. Кроме того, хотя голубиная почта была очень быстрой, она ограничивала размеры послания, поскольку голуби не могли нести большой кусок пергамента, а Фридрих привык излагать свои идеи и распоряжения с большими подробностями.
Пьетро взял у посланца свиток пергамента и сломал императорскую печать. Как он и ожидал, Фридрих выражал свое удовлетворение тем, как быстро Пьетро выполнил поставленную перед ним задачу, и соглашался с просьбой Пьетро предоставить Энцио возможность содержать жену и сына.
Но остальная часть послания оказалась настоящим шоком. Фридрих писал:
“Королева жалуется, что принц Генрих стал капризным и здоровье его не в лучшем состоянии. Мы знаем, что ты не разделяешь нашу твердую веру в то, что звезды управляют судьбой людей. Тем не менее нам представляется (Пьетро понимал, что Фридрих имеет в виду только себя. “Мы” обозначало королевскую персону, оно никак не включало королеву. Фридрих – Пьетро хорошо это знал и улыбнулся своему знанию – не способен даже представить себе, что в женской голове может найтись нечто, заслуживающее упоминания. В этом отношении, как и во многих других, он был настоящим сыном Востока) неоправданным риском, что ты продолжаешь нарушать схему наших жизней, связанных звездами. Мы посылали в церковь Иеси за записями. Они во всех деталях подтверждают твои слова. Мы приказали привезти к нам старых жителей города – свидетелей событий, сопровождавших наше рождение и твое. Ах, Пьетро, что это за чудо! Как ты справедливо сказал, мы почти что стали причиной того, что ты родился в тот же день…
Поэтому мы высказываем нетерпение в связи с тем, что ты откладываешь это дело. Поскольку другие дела улажены, мы приказываем тебе посетить избранную тобой даму – нам сообщили, что она живет неподалеку в Рокка д'Аквилино, – и начать осаду ее сердца.
Если же она выразит нежелание, мы будем вынуждены взять дело в свои руки. По нашим законам, данным в Капуе, ни один подданный не может жениться без нашего согласия. Его мы даем вам с большой охотой. Более того, если дело не будет слажено к нашему удовлетворению до конца февраля, мы сочтем возможным отдать даме королевский приказ.
Как только ты женишься, мы пришлем тебе гороскоп, который укажет лучшие дни и часы для соития, чтобы облегчить зачатие наследника мужского пола.
Благодарим тебя и шлем тебе наше благословение.
Подписано: Фридрих
Король и император.
Фоджиа, декабрь 1220”.
До конца декабря. Немногим более двух месяцев. Пьетро стоял, держа в руках послание, глаза у него стали задумчивыми.
– Мой добрый сенешал, – сказал он, – проследи, чтобы этого рыцаря накормили и обошлись с ним вежливо. Ответ я отправлю завтра.
Его взгляд устремился на стены, где висели вышитые золотом и пурпуром гобелены с изображением подвигов исчезнувшего дома Бранденбургов.
– И вот еще что, Манфред, пришли ко мне одну из служанок…
Когда девушка пришла, она нашла Пьетро все еще сидящим перед очагом.
– Да, господин? – проговорила она.
– Мария, – сказал Пьетро, – сними эти гобелены со стен. Меня уже тошнит от их вида…
Он наклонился, уставившись в огонь.
Следующий день оказался холодным, дождь бил в лицо ледяными иголками. Пьетро со своими двадцатью вооруженными людьми оделся в теплые одежды и меха. Двое слуг вели в поводу мулов, груженных дорогими подарками. Под плащом на Пьетро был великолепный наряд. Он надел не кольчугу, а костюм из красного бархата, темного, как вино или загустевшая кровь, вышитый золотой нитью и украшенный рубинами. Внутри его сапог для верховой езды на нем были бархатные туфли с золотым узором. На шее висела большая золотая цепь с кулоном, на котором был выдавлен придуманный им герб его дома.
Он не сомневался, что Элайн примет его. Правила приличия требовали, чтобы знатному господину или даме предоставлялось убежище, если они пришли с миром. И все-таки он волновался. Странно это было – ехать просить руки женщины, которая никогда не скрывала своего отвращения к нему н чьей руки он собирается просить по совершенно необычным мотивам…
Это правда, что владетельные бароны редко женятся по любви. Но их побудительные мотивы обычно основательны и разумны – соединить поместья, заполучить в свои сундуки богатство вдовы…
Но состояние Элайн было ничтожным и скорее представляло бремя, нежели преимущество. Она была бедна, что совершенно не беспокоило Пьетро, поскольку его собственное состояние было весьма значительным и все увеличивалось.
Если бы он любил, все выглядело бы иначе. Но в его сердце только тлели угольки, оно оказалось недоступно для любви. В эту ситуацию без любви его вверг приказ императора, приказ, рожденный непомерным безрассудным суеверием, недостойным столь великого человека. Это было единственное слабое место в броне Фридриха, единственное темное пятно. Император уже приказал монахам Цистерцианского ордена заняться научными экспериментами, которые сделают сельское хозяйство на Сицилии самым передовым в Европе. Создавались ученые трактаты о выведении новых пород скота – некоторые из них написаны самим императором, – об улучшении мясных пород, о выращивании густошерстных пород овец. Фридрих хватался за все. Он знал пути перелетов птиц, его ученые с поразительной точностью предсказывали погоду. Были даже попытки управлять погодой. Император поговаривал о создании светского университета, где трудились бы юристы н сарацинские ученые, которые могли бы исследовать все пути истины, не будучи скованы контролем церкви. Он раздавал пенсии математикам и геометрам, его острый ум проникал сквозь мрак незнания и предрассудков. За исключением этого. Он верил, что звезды контролируют жизнь людей. Он не приступал ни к одному новому делу, пока его провидцы не составят гороскоп, определяющий, подходящее ли для этого время. Поэтому Пьетро должен произвести на свет сына, чтобы сохранить связь, существующую, по убеждению императора, между ними. Поэтому он должен жениться на этой женщине, которая, вероятно, ненавидит его, – на женщине, которая, возможно, не способна открыть свое сердце для любви…
Ехали они медленно, потому что погода стояла ужасная. Даже плащи из меха не могли предохранить от холода. Они выехали задолго до рассвета, но до Рокка д'Аквнлино добрались, когда уже темнело. Главным препятствием и проклятием была грязь. Кони ощупью находили дорогу и передвигались очень медленно.
Когда они подъехали к замку, на стенах уже горели факелы. Но стража у ворот встретила их дружелюбно. После многих лет службы у доброжелательного Рикардо, которого любили все соседи, стражники перестали относиться подозрительно ко всему остальному человечеству. Пьетро был рад этому. После самого поверхностного осмотра, когда выяснилось, что у его свиты нет никакого оружия, кроме кинжалов, начальник стражи послал известить госпожу, даже не спросив у Пьетро его имени.
Ее ответ последовал немедленно. Ворота широко распахнулись, и госпожа Элайн приветствовала Пьетро в дверях маленького дворца. Она все еще носила белые вдовьи одежды. Она была невысока ростом, хорошо сложена и изящна.
Она была прекрасна.
В этот момент он шагнул в освещенный коридор, и она увидела его лицо.
Он заметил, как она замерла. Ее вообще отличала бледность, но сейчас ее лицо стало белым. Смертельно белым. Долгое мгновение она стояла, глядя на него.
– Вы! – прошептала она. Слово вырвалось будто из глубин невыносимого отвращения.
Пьетро не отрывал от нее глаз.
– Вежливость, – сказала она, – запрещает мне отправить вас назад в такую ночь. И все-таки я прошу вас покинуть мой дом завтра как можно раньше. Я… у меня много бед, но такого горя я еще не испытывала – принимать у себя убийцу моих родственников!
Пьетро отступил. Из всех возможных вариантов, которые он перебирал в голове, этот не приходил ему на ум. Самый простой, самый логичный – что эта дама, самых гордых кровей Италии, так прореагирует на смерть своих родственников, которых всегда весьма уважала.
Тем не менее именно этот отпор подействовал на него возбуждающе. В сундуках, груженных на одного из мулов, было достаточно оружия и доспехов для его двадцати рыцарей, чтобы в пять минут взять замок. В распоряжении Элайн не было вооруженных людей, о которых стоило бы говорить. Только присутствие Фридриха в Италии и любовь к ней соседей были причиной того, что ее владения – и она сама – не были давным-давно захвачены силой.
Она не может выгнать его – такова была его первая мысль. Но он тут же передумал. Она может. Менее всего на свете Пьетро был способен воевать с женщиной. Вдруг он почувствовал себя почти счастливым. Оказалось, что приказу императора будет очень легко подчиниться. Он всегда презирал женщин-куколок. Главное обаяние Ио заключалось в ее огненном темпераменте.
Святой Боже! В какие-нибудь пять минут все его возвышенные возражения рухнули! Что он за глупец, если от этого отпора у него так закипела кровь!
Он отвесил ей глубокий поклон.
– Как пожелает госпожа, – сказал он. – Мои люди и я покинем Рокка д'Аквилино в течение часа. Но прежде я прошу госпожу об одолжении – чтобы она распорядилась и моих рыцарей накормили и коней тоже накормили и помыли. До Хеллемарка долгая обратная дорога.
Она немного оттаяла, но самую малость.
– Вам не надо уезжать ночью, – сказала она. – Вы можете остаться и поужинать. Только не просите меня, чтобы я оказала вам честь и села с вами за стол…
– Я не буду просить вас об этом. Но об одном я попрошу – чтобы госпожа выслушала из моих уст историю моей вражды с ее родственниками. Даже преступнику разрешают сказать слово, прежде чем его повесят. Госпожа прокляла меня, не выслушав ни слова из моей истории…
– Я знаю достаточно, – сказала она. – Это вы первый начали все раздоры, когда много лет назад похитили мою кузину Иоланту…
– Вы верите в это? – с сомнением в голосе спросил Пьетро.
– Нет, – сказала она. – Не верю. Я знаю Ио. Энцио был дураком, когда женился на ней. Она из хорошей семьи, но от этого она не стала благородной дамой и это не помешало ей обладать моралью девки со скотного двора!
Лицо Пьетро окаменело.
– Если бы вы, госпожа, были мужчиной, я убил бы вас за эти слова.
– Пусть вас это не останавливает. На ваших руках достаточно крови мужчин Синискола, чтобы вас остановило то, что я женщина…
Пьетро покачал головой. Все шло плохо. Он осмотрелся вокруг. Ее сенешал провел его рыцарей в зал для ужинов. Пьетро вдруг схватил ее за руки.
– Сядьте, – резко сказал он. – Хотите вы или нет, но вы выслушаете меня. Я достаточно страдал от рук Синискола. В ответ я всегда вел себя с ними по-рыцарски – хотя они этого не заслуживали… Вы помните осаду Рецци?
– Да, – прошептала она.
– После той осады ваш дядя, граф Алессандро, повесил моего отца на оливковом дереве, подвергнув перед тем таким пыткам, что меня тошнит при одной мысли о них. Увенчал он эти свои деяния тем, что взял золото, которым мой опекун хотел выкупить жизнь моего отца, после чего повесил моего опекуна вниз головой на парапете Роккабланки, предварительно распоров ему живот. А Энцио схватил меня после того, как вы сказали ему, где я, и бросил меня в темницу, из которой я в конце концов бежал только благодаря тому, что у вас изменилось настроение… Вы помните это?
– Да, – сказала она. – И теперь сожалею о своей глупости, когда помогла вам!
– Неважно, – сказал Пьетро. – В ответ на эту и другие подобные любезности я сражался с вашими родственниками на поле боя, выполняя приказ императора, поскольку они не пожелали, чтобы он рассмотрел их дарственную на земли. Я убил их – это правда. Но в честном бою, подставляя себя под удары их мечей. Я мог захватить их в плен и подвергнуть пыткам – но во мне нет этих звериных инстинктов, столь характерных для ваших родственников…
Я оказал им честь после их гибели, отправив их тела в сопровождении монахов в Роккабланку для погребения. Я спас жизнь Андреа, отпустив его. Я подарил жизнь Энцио, причем не один раз, а дважды. И поскольку я в известном смысле христианин, я наказал настоятелю отслужить мессу по их душам.
Более того, я попросил моего сюзерена, императора, дать Энцио и Андреа поместья, чтобы в какой-то мере компенсировать их неприятности. Неприятности, которые они навлекли на себя своим упрямством, а я был только орудием…
Элайн смотрела на него. Ее рот сжался в узкую полоску.
– Вы надеетесь, что я поверю всему этому? – спросила она.
– Почему бы нет, – ответил Пьетро. – Поскольку здесь каждое слово правда.
– Такая же правда, – резко сказала Элайн, – как и то, что вы наставили рога моему кузену Энцио с его женой?
– Да, такая же правда, – отозвался Пьетро. – Такая же, как и то, что мы с Ио еще детьми дали друг другу торжественную клятву в вечной любви. Такая же правда, как и то, что ее вырвали силой из моих объятий и против ее воли отдали, обливающуюся слезами, этому животному! Вы ведь присутствовали на свадьбе. Вы видели, как она была рада стать женой вашего кузена.
Элайн отвернулась.
– Да, – прошептала она, – я видела… и я пожалела ее. Однако, господин, – мир обезумел, если я должна называть господином сына серва, – она не могла выйти замуж за вас, поскольку вы низкорожденный…
– Ни один род не был с самого начала благородных кровей. Каждое баронство в Италии в прошлом начиналось с разбойников, которые строили какое-то укрепление и грабили всех проезжающих, Разбойников, которые принимали в вассальную зависимость разбойников помельче и с помощью их мечей выбивали из живых людей патент на благородное происхождение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46