А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

Парня того я знал, и службу его у Маруды тоже.
Столик, который Маруда нес, был для игры. На нем было нарисовано шесть квадратов. В каждом квадрате – точки: в первом – одна, во втором – две, в третьем – три и так до шести, как на игральных костях. Каждый квадрат звался по-своему: як, ду, сэ, чар, пандж, шаш [Счет: одни, два.., шесть (перс .).]. Маруда приходил со своим столиком на базар, ставил его, где народу побольше, мальчик брал чашку с блюдцем, чашку ставил вверх дном, под чашкой – кости. Маруда кричит:
– Пятак поставишь – два возьмешь, повезет – двугривенный унесешь.
Вокруг столика – толпа. Скажем, кто-нибудь пятак положит на квадрат «як» – мальчик встряхнет чашку с блюдцем, кости перемешает, поднимет чашку. На одной кости, скажем, «як», владелец пятака получает гривенник; на обеих костях «як» – Маруда выкладывает двугривенный, а если ни на одной «яка» нет, пятак доставался Маруде. Парнишка рассказывал, бывали дни, Маруда по пятнадцать рублей уносил с базара, а в другой раз пятерку едва набирал.
Обрадовался я словам Маруды – дальше некуда. Уж как я завидовал мальчишке – подручному: встряхнет чашку, застучат костяшки, а у меня сердце сжимается – тащись домой, кукуй в пустом углу. Несчастней меня никого на свете не было. Как тут было не согласиться! Я сказал Маруде, что сейчас сбегаю к лавочнику, отдам яйца – и к нему.
Время шло, и однажды Лука спросил меня, где это я пропадаю. Я сказал, что работаю у Маруды. Лука задумался, но больше ни о чем не спрашивал. Дня через три после этого разговора хозяин послал меня разменять трешку. Я побежал в шапочный ряд, он был к нам поближе. Шапочным делом занимались обычно грузины. Я вбежал в мастерскую шапочника и увидел Луку. Он стоял спиной к входу и наблюдал за игрой в нарды. Пока шапочник, звали его Гедеван, разбивал мне Трояк, игра закончилась и игроки поднялись. Первый, в черной чохе, был черкес Махмуд; второго, Селима, я тоже знал, он торговал бочками. Селим – бочар вытащил из кармана ворох денег и стал их разбирать бумажка к бумажке. Трешку мою уже разменяли, но – и сейчас помню – ноги у меня как примерзли к полу: столько денег я в жизни не видывал. Селим сложил деньги, перегнул пачку посередине, положил в карман, снял пояс и, швырнув на нарды, стал заправлять Одежду.
– Бери кости, Селим! – услышал я голос Луки.
– Это еще зачем? – спросил он улыбаясь.
– Бери, тебе говорят!
Селим подпоясался, взял кости и подбросил их на ладони:
– Взял, ну и что?
– Метни шестерку!
Бочар положил кости на доску.
– Иди и займись своим делом! – Он помахал рукой перед самым носом Луки.
Лука выхватил из-за пазухи револьвер, взвел курок и, наставив дуло на Селима, велел ему сесть. Селим понял, что шутки плохи, и опустился на стул, побледнев смертельно.
В мастерской стало тихо.
– Бери кости,– процедил Лука. – Шестерку мечи, шестерку.
Селим взял кости, перемешал их – странно как – то делал он это, – бросил кости на доску. И правда, выпала шестерка.
– Возьми еще раз и метни четверку,– сказал Лука.
Селим был бледен, на лбу – пот, глаза – злые – презлые.
– Мечи, мечи,– повторил Лука. – Четверку метни! Метнул четверку.
– Теперь вынь деньги и отдай Махмуду!
Селим выжидал.
Ждал и Лука. Селим покосился на дуло револьвера, почти прижатое к его груди, вытащил деньги и бросил их на доску.
– Забирай свои,– сказал Лука Махмуду.
Черкес отсчитал деньги, добрых три четверти забрал, остальные бросил обратно.
Молчали долго.
– Почему отнял? – тихо спросил Селим.
– Обманом выиграл!
– Каждый делает, что ему хочется,– сказал Селим. – Я играю в нарды.
– Я сделал, что мне захотелось, – сказал Лука. – Отнял у тебя, отдал ему!
Селим пошел к выходу. У порога обернулся:
– Хочешь показать, какой ты смелый?.. И так знаем. Врать не буду – таких не много встречал.
– Зато таких, как ты, много. А я – никакой. И смелостью ни кичусь.
– И здесь ты прав, Дата, – Селим не переступал порога, – таких, как я, много, вся наша земля. В твои годы я был такой же, может, немного похуже. Возраст свое берет. Отказался и менять этот мир. Торгую бочками. Мир, – он кивнул на Махмуда – из таких вот состоит. Не исправишь. Знает – у меня не выиграть, играть садится. Не сегодня, так завтра опять мне проиграет. Почему? Надеется выиграть, жадный очень.
Черкес подскочил к Селиму. Раздался звон пощечины.
– В другой раз еще добавлю.
Селим вышел, не сказав ни слова. Ушел и Лука.
– А ведь и правда,– сказал один из подмастерьев. – Кагое кому дело, мухлюют или не мухлюют.
– Такой уж он есть. Не любит... – Гедеван оборвал фразу и пошлепал меня по затылку. – Ступай, сынок.
Я выскочил из мастерской.
«Где пропадал? – набросился на меня Маруда. – У каких чертей собачьих запропастился?» Я был так ошеломлен всем, что видел, что и не спроси он меня, все равно бы все выложил. Толково, подробно, слово в слово я все рассказал ему. «Волосы у того черкеса не светлые ли?» – спросил Маруда. «Светлые»,– говорю. Прошло довольно много времени. «Того черта с мутного болота Лукой зовут, а Селим, говоришь, назвал его Датой?» – «Да»,– сказал я, и вдруг мне стало страшно. Я не понимал, что меня испугало, но чувствовал, поступаю дурно;
Лука вернулся домой рано. После ужина я спросил его:
– Ты отобрал у Селима деньги, потому что он обманывал, Да?
Лука кивнул.
– Всякая игра – обман,– сообщил я.
– Верно,– согласился он. – А ты откуда знаешь?
– Маруда сказал. Еще он сказал, что в мире все обманывают друг друга.
Лука долго молчал, казалось, забыв про меня.
– Не все. Большинство,– обернулся он вдруг ко мне.
Я редко встречал Луку на базаре и очень удивился, когда на другой день он подошел к нашему игральному столику и Стал наблюдать за игрой. Целый час простоял и ушел. Потом вернулся и бросил двугривенный на квадрат с тремя точками – «сэ»... Он медленно проигрывал. Я потому говорю медленно, что такая это игра: три раза проиграешь, четыре, а один, может, два раза выиграешь. Но под конец наверняка будешь проигрыше. За полчаса Лука проиграл три рубля. Я знаками показывал ему: не играй, брось. Он проигрался и ушел.
Дома я застал его за столом перед горкой мелочи и бумагой, разграфленной, как наш игральный столик. Лука играл сам с собой. Играл долго, все радуясь чему-то. И чем дольше играл, тем сильнее радовался. Наконец он оторвался от игры.
– Маруда знает, что я твой постоялец? Говорил ты ему об этом? Вспомни!
Я долго рылся в памяти. Столько я ему порассказызал, может, и об этом ляпнул. Нет, кажется, не говорил.
– Запомни,– сказал Лука,– будет обо мне спрашивать, отвечай, что в голову взбредет, но об этом,– он показал на игру, – ни слова, понял?
Наутро я снова увидел его на базаре. Он стоял поодаль, искоса следя за нашим столиком. Когда собрался народ, он подошел и стал играть.
Через час Маруда взвалил на меня столик, и мы покинули базар.
– Тридцать пять рублей взял с собой. Ни копейки не осталось,– сказал хозяин,– проиграл. Ничего не понимаю...
Я и сам ничего не понимал. За все время, что я работал у Маруды, такого не бывало. И быть не могло – так мне казалось.
Приплелись мы в Марудину халупу. Маруда вытащил водку, набрал квашеной капусты и стал думать. Я жевал капусту, глядел на Маруду, ждал, что он придумает, Маруда выпил полбутылки и велел нести столик на базар. Догоню, говорит.
Я прошел уже половину пути, когда он догнал меня. Небо было чистое, безоблачное. Стояла хорошая игровая погода. У входа на базар Маруда дал мне пятьдесят рублей и велел разменять. Я забежал к седельникам и увидел Луку. Ясно мне теперь стало, все это время он проводил в мастерских и лавчонках своих земляков.
– Опять заявились? – спросил он.
Я молча кивнул.
Народ собрался, как только поставили столик. Подошел Лука. Не прошло и часа, как не осталось ничего ни от Марудиных пятидесяти рублей, ни от тех денег, что он успел выиграть. Опять хозяин взвалил на меня столик, и мы поплелись домой.
– Грузин выигрывает,– сказал Маруда. – Лукой зовут, так ведь? Не видал, чтобы так везло. Все время везет. И выигрывает как раз тогда, когда большие деньги ставит. Ну, ничего! Поглядим, долгое ли это везение...
И на третий день Лука нас обчистил, а на четвертый, когда он положил деньги на стол, Маруда отказался с ним играть. Лука ушел. Беде хозяйской пришел, казалось, конец, но не тут-то было: что ни день, возвращались мы с базара, ободранные как липка. Кто только у нас не выигрывал, но больше всех – ремесленники-грузины. С того дня, как мы впервые проиграли Луке, прошло уже две недели. У Маруды не осталось ничего. Играть дальше не имело смысла – проигрыш стал законом, Марудино дело было загублено. Но хозяина моего не одно это убивало. Как удавалось выигрывать людям, которых подсылал Лука,– вот чего он не мог понять. Он исходил злобой и вылетал в трубу. Гусей, как я теперь понял, он закупал на выигранные деньги. А теперь и закупать не на что, и задаток пропадал. Однако меня Маруда не отпускал. Служба-де службой остается! Больше двугривенного он теперь мне не платил, но мне и двугривенный был хорош. Днями отсиживались мы в его халупе. Он пил и закусывал капустой. Я ел капусту и заедал хлебом. После первой рюмки его одолевали мысли.
– Через месяц забирать гусей, а на что? Задаток уже не вернут – дело к осени, их право. Выходит, пропал задаток. Занять? Где? У кого?
– Не тот уже базар, – жаловался он после второй рюмки. – Игру порешили. Перебраться в другую станицу? А там Что? Играй не играй, а за месяц на гусей все равно не набрать.
– Есть бог, говорят,– плакался он на третьей рюмке, – был бы, разве допустил, чтобы так все повернулось? Игра пропала, задаток пропал...
На этом месте хозяин заливался слезами и засыпал. Я шел Домой, а утром начиналось все сначала.
Однажды Маруда отхлебнул из первой рюмки и уставился на меня.
– Лукой его зовут, говоришь, а Селим назвал его Датой?
У меня язык прирос к нёбу, но Маруде ответ мой был ни к чему, он отхлебнул еще, пожевал капусты и опять погрузился в размышления. Видит бог, не вру, час просидел он, не шелохнувшись. Потом встал и позвал меня за собой.
Было воскресенье. Базар кишмя кишел. Пестрая толпа месила жидкую грязь. До полудня Маруда шатался по духанам, мастерским, лавкам, шушукался с кем ни попадя. Меня с собой не брал, я оставался на улице. О чем он шушукался, какие дела обделывал, я понять не мог, но чувствовал недоброе, таскаться за ним было мне невмоготу. Под конец завернул к Селиму – бочару. Пробыл у него долго. Вышли они вдво-и все шептались. Как сейчас вижу, трусил чего-то Селим.
– Хасана не видел? – спросил меня Маруда, когда мы остались одни.
– Вниз прошел.
Хасан был городовой на базаре. Дело он поставил так, что все трактирщики, торговцы, маклаки, перекупщики каждый, как дань, давали ему взятку. Жаден он был – пятаком то не брезговал. Когда Маруда держал игру, Хасан и у него был на жалованье.
Нашли мы Хасана в скотном ряду. Он бранился с цыганом, кричал, что лошадь у цыгана краденая. Полтинник цыгана скользнул в карман Хасана, и городовой затих. Маруда незаметно поманил его.
– Дело есть,– шепнул он Хасану, отведя его в сторону. – Надо здесь взять одного.
– Кого это?
– А есть тут такой.
– Что натворил?
– Твое какое дело? Арестуй и держи в участке, пока схожу за полицмейстером. Сколько за это возьмешь?
– За Шевелихиным, говоришь, пойдешь? Шевелихину сегодня не до тебя. Гости у него.
– Опять же не твое дело. Приведу. Стоить чего это будет?
– Оружие у него есть?
– При себе, похоже, нету, но тебе одному его не взять, двоих, а то и троих прихватить надо.
– Да это кто же такой?.. Трех, говоришь, полицейских?.. Им тоже положено.
– Как же... Держи карман шире!
– Даром не пойдут.
– Ну и сколько же положишь на них троих?
– По три рубля на голову.
– Это девять-то рублей?!
– Червонец. Рубль на водку с закуской.
– А тебе?
– Мне? – Хасан задумался. – Мне пять рублей.
– Это как же, падаль ты последняя? Городовой дороже полицейского, выходит?
– Как хочешь... Поди проветрись, придешь после. Сейчас полтора червонца жалеешь, завтра за пять не уломаешь. У дельца твоего запашок есть, ты уж мне не говори.
Хасан повернулся и пошел прочь. Маруда бросился за ним.
– Ладно, по рукам. Иди забирай его. Рассчитаемся после.
– Ищи дураков.– Хасан опять повернулся к Маруде спиной.
Делать было нечего. Маруда вытащил деньги.
– Бери! Пять рублей за мной.
Хасан поглядел по сторонам, прикрикнул на кого-то... Маруда сунул в карман ему червонец. Рука Хасана скользнула следом – проверить золотой на ощупь.
– Кто он и где его брать?
– Сперва приведи полицейских.
У полицейского участка мы не прождали и пяти минут, как Хасан вывел трех полицейских, пошептался с Марудой – я ни слова не разобрал, – втолковывал что-то и полицейским уже на ходу. Мы с Марудой остались возле мастерской кинжальщиков. Хасан с полицейскими ворвались в трактир Папчука, быстро вывели оттуда связанного по рукам Луку и повели в участок.
– Ну, денежки теперь будут, – радовался Маруда, глядя им вслед.– Пять тысяч – меньше не возьму. Шевелихину – половину, больше пусть и не просит. Две с половиной тысячи получу – тебе пять червонцев. Заработал. Без тебя не состряпать мне это дельце. Теперь – к полицмейстеру. Пропустят! День-то воскресный. Пошли.
Я нехотя побрел за ним. Сначала старался не отставать, но потом в толпе потерял Маруду. Искать его не стал. Был как в дурмане. Стою, ноги не несут: один толкнет плечом, другой, кидают из стороны в сторону, а мне все ни к чему; не вижу ничего, не слышу, и стало мне мерещиться, что жизнь где-то далеко-далеко, а я один, вокруг – ни души, только в глазах все мельтешит. Не знаю уж и как, очнулся я у шапочников. В мастерской все было по-старому. Гедеван кроил каракулевые шкурки и кидал их подмастерьям. В дальнем углу комнаты слышался стук костей – играли в нарды.
– Дядя Гедеван, – сказал я как во сне, – Луку арестовали.
Гедеван поднял на меня глаза, долго разглядывал, поманил поближе, расспросил и сообщил новость игрокам в нарды. Одним из игроков был Махмуд. Им я опять рассказал, как все выло.
– Прав был Селим,– сказал второй игрок в наступившей тишине. – Не нравится ему белый свет, переделывать собрался! Говорил я ему – отстань от Маруды. Добром это не кончится... Кидай кости!..
– Кидать кости, говоришь? Раз мир таким дерьмом, как ты, забит, так и солнцу не светить?! Не твоего куриного ума поступки благородного человека обсуждать. Убирайся!
Партнер Махмуда хотел было возразить, да передумал, оттолкнул нарды и вышел.
И опять тишина. «Если столько взрослых думают о том, как спасти Луку, может, и впрямь можно его выручить», – обрадовался я.
– Значит, Хасан-городовой не знает, кого и зачем арестовал? – нарушил молчание Махмуд.
– Нет, не знает,– быстро ответил я. – Твой хозяин сказал ему, что не его это дело.
– Маруда к Шевелихину пошел?
– К Шевелихину. Сказал, что его к нему пустят.
– Зови его Марудой-дураком, а он вон какую свинью подложить сумел. – Махмуд хрустнул пальцами.– Я сейчас такое устрою, внукам до могилы смеяться хватит.
Гедеван протянул Махмуду деньги.
– Не надо. Столько и не понадобится. В нашем государстве закон – самый что ни на есть дешевый товар. Цена этому товару – от рюмки водки до десяти червонцев. За то и люблю свое отечество, что доброе дело сделать в нем не дорого стоит. А то бы переселился куда-нибудь подальше.
Махмуд вышел из мастерской, я старался не отставать от него. У гурьяновского дома, что напротив полицейского участка, он остановился, велел мне зайти со двора и поглядеть, что творится в участке. Я подкрался к зарешеченному окну и быстро вернулся к Махмуду.
– В левой комнате трое полицейских: двое спят, третий махрой чадит. В правой Хасан-городовой сидит за столом, а Лука – на лавке. Больше никого нет.
– Теперь поди позови Хасана. Скажи ему, что я жду его по срочному делу. Только чтобы никто не слышал.
Я прошел мимо полицейских и вызвал Хасана, как велел Махмуд. Услышав имя Махмуда, городовой насторожился и молча кивнул.
Я выбежал из участка, перепрыгнул обратно через гурьяновский забор и притаился.
Озираясь по сторонам, Хасан приблизился к Махмуду.
– Чего тебе?
– За сколько того человека выпустишь?
– Какого еще человека?
– Тише. Которого по просьбе Маруды арестовали.
Хасан молча вперился в Махмуда.
– Вчера Шевелихин спрашивал меня, не знаю ли я, куда девались лошади Бастанова, – как бы между прочим проронил Махмуд, – он готов сам их выкупить, на собственные деньги, бог с ними, говорит, с ворами, не до них.
– А ты ему что? – Голос городового задрожал, но он тотчас овладел собой и деланно зевнул.
– Не мог же я ему сказать, что Хасан-городовой отнял лошадей у воров и продал их в Пашковской землемерам за семьдесят рублей каждую, – дружелюбно сказал Махмуд.
– Подружились вы с моим начальником, ничего не скажешь! Это после того, как ты помог ему место пристава продать?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17