Асгрим опустил тяжелую руку на плечо одного из молодых вельмож.
— Передай жрецу, что эта девушка будет моей, — проворчал он. Но прежде чем жрец успел ответить, во мне вспыхнула ярость, и я двинулся к Асгриму, как тигр подходит к своему сопернику.
— Если кто и возьмет эту девушку, то им будет Хьяльмар, — прорычал я.
Асгрим развернулся с кошачьей стремительностью, заслышав в моем голосе мурлыкающие нотки убийцы из джунглей. Мы напряженно стояли лицом друг к другу, сжимая рукояти мечей. Келка по-волчьи оскалился и стал подкрадываться к Асгриму со спины, незаметно доставая длинный нож, но тут Акхеба обратился к нам через одного из заложников.
— Нет, господа мои. Алуна не для вас и вообще ни для кого. Она служанка богини Иштар. Просите любую другую женщину, и она достанется вам, будь она даже моей фавориткой. Но эта девушка неприкосновенна.
Асгрим крякнул и не стал настаивать. Невинность девушки, вдыхавшей фимиамы таинственного храма, тронула даже свирепую душу нашего вождя, и хотя мы, асы, не слишком почитали богов других народов, у нас обычно не возникает соблазна силой взять женщину, посвятившему свою жизнь таинственному божеству. Однако мои суеверия оказались слабее желания обладать Алуной. Я снова и снова приходил в храм Иштар, и хотя жрецам не слишком нравились мои визиты, они не осмелились указать мне на порог. Вскоре я начал встречаться с Алуной.
Рассказать вам о моем умении ухаживать за девушками? Любую другую я бы просто уволок за волосы в свою палатку, но что-то в моем отношении к Алуне связывало мне руки, и даже запреты жрецов тут ни при чем. Просто я не мог позволить самому себе никакого насилия. Я ухаживал за ней, как мы, асы, ухаживаем за нашими жестокими и сильными красавицами. Я хвалился своей мощью и рассказывал о побоищах и грабежах. Без преувеличения скажу, что мои повести о битвах и убийствах заворожили бы самых свирепых див Нордхейма. Но Алуна была мягкосердечной и скромной. Она выросла в храме и дворце, а не в глинобитной хижине посреди ледяной пустыни. Моя варварская похвальба пугала ее. Она не понимала меня. И по странному капризу природы эти непонимание и страх делали ее еще очаровательней и желанней. Равно как и моя дикость заставляла ее смотреть на меня с большим интересом, чем на мягкотелых мужчин Хему.
Беседуя с Алуной, я узнал, как она попала в Хему. Ее сага оказалась столь же удивительной, как повесть об Асгриме и нашем отряде. Алуна мало что могла поведать о тех краях, где прошло ее детство. Она не имела никаких представлений о географии, знала лишь, что родилась где-то далеко на востоке. Она помнила унылое побережье и беспорядочно разбросанные мазанки. Вокруг нее тогда были желтоволосые, как и она сама, люди. Мне думается, она принадлежала к ветви асов, живших на западной границе страны, которая в те века принадлежала народу Хьяльмара. Алуне было лет девять-десять, когда ее захватили во время набега темнокожие воины с галер. Девушка не догадывалась, кто они такие. Да и мои познания в истории древних времен ничего не подсказывают мне, ибо в ту эпоху финикийцы еще не выходили в море, да и египтяне тоже. Могу лишь предположить, что это были выходцы из какого-то древнего народа, пережитка незапамятных веков, вроде обитателей Хему.
Они захватили Алуну в плен, но буря унесла их на юго-запад. Много дней блуждали они по морю, пока галера не налетела на рифы жуткого острова, где жили странные раскрашенные люди. Островитяне перебили уцелевших, сварили в котлах и съели. Золотоволосую девочку они по какой-то прихоти пощадили. Ее посадили в большое каноэ, разрисованное скалящимися черепами, и долго везли по морю, пока не завидели шпили Хему над высокими утесами.
Там Алуну продали жрецам Хему. Так она и стала служительницей богини Иштар. Я полагал, что ее должность священна и почетна, но вскоре обнаружил, что дело тут обстоит иначе. В душе моей зашевелился червячок подозрения, когда я понял, с каким высокомерием смотрят горожане на другие, более молодые народы.
Ее положение в храме не было ни почетным, ни достойным. Хоть и звалась Алуна служанкой богини, она не имела никаких привилегий, за исключением того, что прикасаться к ней не дозволялось никому из жрецов. По сути, она была всего лишь рабыня, на которую жрецы в нарядах из птичьих перьев изливали свою жестокость. Им она не казалась красавицей. Светлая кожа и золотистые волосы в этом городе считались всего лишь признаками неполноценности. Даже мне, не склонному без нужды напрягать мозги, приходила в голову смутная мысль: если даже эту очаровательную блондинку здесь презирают, то какое вероломство может таиться за почетом, оказываемым чужеземным мужчинам?
От Алуны я мало узнал о городе Хему. Куда больше рассказали мне жрицы и молодые вельможи. Обитатели города считали себя очень древним народом, верили, что происходят от полумифических лемурийцев. Некогда такие же города, как Хему, опоясывали весь залив. Но потом иные поглотило море, другие пали под натиском размалеванных дикарей с островов, а третьи превратились в руины в ходе междоусобиц, так что уже почти тысячу лет тут стоит только Хему. Торгуют горожане лишь со своенравными океанскими людоедами, которые до самого недавнего времени (около года назад) регулярно привозили на длинных высоконосых каноэ серую амбру, кокосы, китовый ус и кораллы. Взамен горожане снабжали их красным деревом, леопардовыми шкурами, золотом, слоновыми бивнями и медной рудой, которую доставляли с неизвестного нам, асам, материка, расположенного далеко на юге.
Раса Хему угасала. Хотя в городе еще оставалось несколько тысяч жителей, многие считались рабами, так как были потомками сотен рабов. Этот народ был лишь тенью давнего величия. Еще несколько веков, и вымерли бы последние хему. Но на островах, лежащих к югу, зародилась опасность, способная одним махом покончить с ними.
Раскрашенные воины перестали приплывать для мирной торговли. Теперь они появлялись лишь на боевых каноэ, стуча копьями по обтянутым шкурами щитам и распевая варварские боевые песни. Среди них объявился вождь, он слил воедино враждующие племена и пробудил в них ненависть к Хему. Он отправился воевать не с бывшими хозяевами этих земель, ибо прежняя империя, частью которой был город Хему, рухнула еще до переселения дикарей на острова с далекого континента — колыбели их расы. И вождь дикарей не походил на своих подданных. Он был гигантом с белой кожей (вроде нас, асов), безумными голубыми глазами и алыми, как кровь, волосами.
Жители Хему видели его. Однажды ночью его боевые каноэ, переполненные раскрашенными копейщиками, прокрались вдоль берега, а на рассвете дикари хлынули вверх по расселинам в круче. Они убивали рыбаков, спавших в хижинах на берегу, рубили земледельцев, как раз собиравшихся на поля. Островитяне пытались штурмовать город. Однако в тот раз могучие стены устояли, и дикари, отчаявшись взять твердыню, отступили. Напоследок рыжий король появился перед воротами. Размахивая отрубленной женской головой, которую держал за волосы, он громогласно поклялся вернуться с таким флотом каноэ, от которого почернеет море, и стереть в пыль башни Хему. Вот он-то и его убийцы и были теми самыми врагами, для борьбы с которыми нас наняли, и мы со свирепым нетерпением ждали их, все больше и больше привыкая к благам цивилизации, ибо варвары могут за короткий срок приспособиться к обычаям культурных народов. Мы по-прежнему жили в лагере на равнине и держали мечи под рукой, но больше из врожденной осторожности, чем из опасения. Даже Асгрим, казалось, не чувствовал больше опасности, особенно после того, как Келка, обезумев от вина, убил на рыночной площади трех горожан, и за этим кровавым деянием не последовало никакой мести и никто не потребовал наказать виновника.
Одолев свою подозрительность, мы позволили жрецам провести нас в духоту и сумрак храма Иш-тар. Мы даже побывали во внутреннем святилище, где в темноте, пропитанной фимиамом, тускло горели жертвенные огни. Там на большом алтаре из черного с красными прожилками камня, у подножия мраморной лестницы, принесли в жертву вопящую рабыню, заклав ее. Эта лестница, пропадавшая из виду наверху, вела, как сказали нам, в обитель Иштар. Дух жертвы поднимался по ней, чтобы служить богине. Я счел это правдой, ибо после того, как тело на алтаре перестало двигаться и голоса певчих стихли до леденящего кровь шепота, где-то высоко, на верхней площадке лестницы, раздались звуки, похожие на плач, и я предположил, что нагая душа жертвы, рыдая от ужаса, предстала перед богиней.
Позже я спросил Алуну, видела ли она когда-нибудь богиню. Девушка затряслась от страха и сказала, что на Иштар могут смотреть лишь духи мертвых. Она, Алуна, никогда не ступала на эту мраморную лестницу. Алуну звали служанкой Иштар, но ее обязанности сводились к слепому подчинению жрецам с ястребиными ликами и обнаженным женщинам со злыми глазами, которые словно тени скользили в пурпурном сумраке меж колонн.
Однако среди моих друзей росло недовольство. Они устали от праздной жизни, роскоши и даже от темнокожих женщин. Ведь в душе аса неизбывно лишь вожделение кровавых битв и дальних странствий. Асгрим часто беседовал с Шаккару и Акхебой о стародавних временах. Я был очарован Алуной, а Келка каждый день напивался в винных лавках. Он пил, пока не валился без чувств прямо на улице. Но остальные воины шумно пеняли на такую жизнь и спрашивали у Акхебы, когда же явится обещанный неприятель.
— Потерпите, — отвечал Акхеба. — Враги приплывут, а с ними их рыжий король.
Над искрящимися шпилями Хему занялся рассвет. К тому дню, о котором сейчас пойдет речь, воины стали проводить в городе не только дни, но и ночи. Как раз предыдущей ночью я пил с Келкой и валялся с ним на улице, пока утренний бриз не выветрил из моей головы винные пары. С утра пораньше отправившись на поиски Алуны, я прошелся по мраморной мостовой и заглянул во дворец Шаккару, что примыкал к храму Иштар. Миновав просторные внешние покои, где еще спали жрецы и их женщины, я вдруг услышал доносящиеся из-за затворенных дверей звуки ударов плетью по обнаженному телу. Им сопутствовали жалобный плач и мольбы о пощаде. И голос молящей был мне знаком.
Дверь из проложенного серебром красного дерева оказалась заперта на засов, но я вышиб ее, словно она была из картона. Алуна стояла на четвереньках. Туника ее была задрана. Жрец с холодным, ядовитым презрением на лице бичевал ее плетью из тонких ремешков, которая оставляла на ягодицах алые рубцы. Когда я ворвался в комнату, жрец обернулся. Лицо его стало пепельным. Прежде чем он успел пошевелиться, я сжал кулак и одним ударом расколол ему череп, как яйцо, а заодно сломал шею.
Мои глаза заволокло красной пеленой. Наверное, дело было не столько в боли, которую тот жрец причинял Алуне (ведь боль в варварской жизни тех времен — дело обычное), сколько в осознании того, что жрец обладал ею... и, скорее всего, не он один.
Всякий мужчина не лучше и не хуже, чем его чувства к женщине одной с ним крови. Это — настоящий и единственный способ проверки расового сознания. Можно взять себе иноземку, сидеть за одним столом с чужестранцем и не испытывать ни малейших укоров расового сознания. Только при виде иноземца, который овладевает или собирающегося овладеть женщиной одной с вами крови, вы осознаете расовые и национальные различия. Так и я, державший в своих объятиях женщин многих народов и ставший кровным братом дикарю-пикту, затрясся от безумной ярости при виде чужака, поднявшего руку на асинью.
Я считаю, осознание, что она в рабстве у иного народа, и сопутствующий этому гнев и явились первопричинами моих чувств. Корни любви лежат в ненависти и ярости. А непривычная мягкость и нежность этой женщины выкристаллизовали мои первые смутные чувства к ней.
Теперь же я стоял, хмуро глядя на Алуну, а она рыдала у моих ног. Я не помог ей встать, не вытер ее слез, как сделал бы цивилизованный человек. Приди мне в голову такая мысль, я немедленно отверг бы ее, как недостойную мужчины.
Стоя над нею, я вдруг услышал, как меня громко зовут по имени, и в покои вбежал Келка, крича во все горло:
— Брат, они плывут, как и обещал старик! В город прибежали дозорные с утесов. Говорят, море черно от боевых лодок!
Бросив взгляд на Алуну, я повернулся, чтобы уйти вместе с пиктом. Но тут девушка, пошатываясь, встала на ноги и подошла ко мне. По ее щекам струились слезы.
— Хьяльмар! — взмолилась она, протягивая ко мне руки. — Не покидай меня! Я боюсь! Мне страшно!
— Сейчас я не могу с тобой остаться, — проворчал я. — Будет битва. Но потом я заберу тебя, и никакие жрецы меня не остановят!
Я быстро шагнул к ней. Мои руки рванулись вперед... а затем, из боязни оставить синяки на нежной коже Алуны, я их опустил. Какое-то мгновение я безмолвно стоял, и меня терзали противоречивые чувства. Они лишили меня способности говорить и действовать. Наконец, сбросив оцепенение, я вышел на улицу вслед за пиктом, которому не терпелось помахать мечом.
Солнце уже всходило, когда мы, асы, выступили к очерченным алым светом утесам. Следом за нами шли полки туземцев. Мы сбросили нарядные одежды и головные уборы, которые носили в городе. Восходящее солнце искрилось на рогатых шлемах, длинных поношенных кольчугах и обнаженных мечах. Мы шагали, позабыв о месяцах безделья и кутежей. Наши души трепетали от предвкушения схватки. Мы шли на битву, как на пир, на ходу стучали мечами о щиты, и пели гордую песнь о Ньерде, съевшем красное, дымящееся сердце Хеймдаля. Воины Хему в изумлении смотрели на нас, а люди, высыпавшие на стены города, ошеломленно качали головами и перешептывались.
Вот так и подошли мы к обрыву. Там увидели, что море, как и сказал Келка, черно от боевых каноэ с высокими носами, украшенными ухмыляющимися черепами. Десятка два лодок уже пристали к берегу, а другие покачивались на гребнях волн. Вражеские воины плясали на песке и кричали. Их вопли доносились до нас. Островитян приплыла уйма, самое малое тысячи три. Жители Хему побледнели, но старый Асгрим лишь рассмеялся, как не смеялся на моей памяти много лун. Годы спали с его плеч, как отброшенная мантия.
От подножия утесов вело наверх с полдюжины расселин, и именно по ним должны были наступать захватчики, так как ни один человек не смог бы забраться по отвесным скалам. Мы заняли позиции у верхних концов этих ущелий, а позади нас выстроились горожане. Они не намеревались бросаться в битву раньше нас, мы велели им оставаться в резерве на тот случай, если нам потребуется помощь.
Раскрашенные воины, распевая во все горло, хлынули вверх по ущельям, и мы наконец увидели их короля. Он возвышался над огромными воинами, от утреннего солнца его волосы занялись алым пламенем, а смех походил на порывы морского ветра. Он один из всей этой орды носил кольчугу и шлем, а большой меч в его руке сверкал, как серебряный.
Да, это был один из бродячих ванов, наших рыжих родичей из Нордхейма. Я ничего не знаю о его долгом пути в эти земли и не возьмусь пропеть его сагу, хотя она могла бы оказаться еще более удивительной и славной, чем песнь об Алуне или о нас.
Что за безумство, что за прихоть судьбы сделали его королем свирепых дикарей? Даже предположить не могу. Но когда ван увидел, кто ему противостоит, его яростные крики зазвучали с новой силой. Повинуясь им, раскрашенные воины хлынули вверх по ущельям, точно волны со стальными гребнями.
Мы натянули луки, и тучи стрел засвистели в расселинах. Передние ряды наступающих скосил наш гибельный дождь. Орда попятилась, а потом, сплотив ряды, опять ринулась вверх. Мы отбивали атаку за атакой, но снова и снова бросались дикари вперед в слепой ярости.
Островитяне не носили никаких доспехов, и наши длинные стрелы прошивали обтянутые кожей щиты, словно холстину. Сами они из луков били плохо. Когда удавалось подойти достаточно близко, они бросали копья. Так погибли некоторые из нас. Но мало кому из врагов удалось подступить к нам на бросок копья. Еще меньше дикарей прорвалось наверх. Помню, как один огромный воин выполз из ущелья, словно змей, с пузырящейся на губах алой пеной. Из его живота, шеи, груди, рук и ног торчали оперенные стрелы. Он был как бешеный пес, и его предсмертный укус оторвал подошву моей сандалии. Я растоптал ему голову, превратил ее в кровавое месиво.
Некоторые, очень немногие, прорвались сквозь густой смертоносный град и сошлись с нами в рукопашной, но мало выгадали на этом. В схватках один на один мы, асы, были сильнее. Наши доспехи выдерживали удары их копий, а мечи и топоры пробивали их деревянные щиты, как бумагу. Однако врагов было так много, что нас выручали только превосходные позиции. Не будь их, все мы погибли бы на утесах, и заходящее солнце осветило бы дымящиеся развалины Хему.
1 2 3 4 5