Это потому, что мы, как и вы, – европейцы. Мы принадлежим Европе, Европа – наша общая духовная родина.
Идея европейской семьи народов завладела мыслями сотрудников Власова. Она же толкала их на пути, опасные, при существовавших тогда отношениях, как для них самих, так и для поддерживавших их немцев. Так, Зыков не побоялся установить в Праге связь с сотрудниками бывшего чехословацкого Генерального штаба, причем, конечно, не было допущено ничего, что могло бы создать впечатление заговора против Германии. В Югославии также были установлены контакты с кругами сторонников идеи сообщества европейских народов.
Как уже было отмечено, добровольческие части были направлены и в Италию, Данию, Норвегию. Надо было посылать и туда инспекторов из Дабендорфа. Но в этих странах трудности были не так велики, как во Франции. В частности, отрадным моментом в поездке генерала Трухина в Италию был его доклад у фельдмаршала Кессельринга. Кессельринг проявил полное понимание установок русского руководства Дабендорфа и русских частей. Хотя он также не мог ничего сделать для решительного изменения положения, но некоторое облегчение этот доклад все же принес. В Дании и Норвегии работа инспекторов, опекавших русские части, проходила без помех.
Тех, кто опекал оставшиеся на восточном фронте части, поддерживали, особенно из Риги, не только воинские учреждения, но и многие здравомыслящие лица, действовавшие по собственной инициативе (например, доктор Капп из генерального комиссариата Латвии, генерал войск СС Шредер и другие). Полезными оказались также связи Фрёлиха с авторитетными представителями латышской общественности.
* * *
1 января 1944 года генерал Гельмих был заменен генералом-от-кавалерии и бывшим германским военным атташе в Москве Кёстрингом. Одновременно наименование «генерал восточных войск» было изменено на «генерал добровольческих частей». Нам казалось, что в ОКХ пытаются оживить идею Рённе, поддержанную Геленом, о необходимости «политического ведения войны».
Штауфенберг, оправившись от полученного в Африке тяжелого ранения, вернулся к штабной работе в Общем управлении сухопутных сил и с большой энергией выступал во всех имевших к этому отношение штабах в пользу добровольческих частей (он их называл своим «больным ребенком»). Он же добивался и назначения Кёстринга.
Кёстринг родился в России, там же учился, и потому русский язык был для него вторым родным. Успешно прослужив позднее много лет в качестве военного атташе на «своей русской родине», он отлично знал психологию русских людей. Вполне закономерно, что Кёстринг пользовался большим уважением среди руководящих кадров советских вооруженных сил и что некоторые видные советские генералы были его друзьями.
Кёстринг до войны предупреждал Берлин, что, несмотря на чистку в Красной армии, боеспособность ее нельзя недооценивать. Он отмечал рост советской военной промышленности. Он не был согласен с Гитлером, что Советский Союз собирается напасть на Третий рейх: Кёстринг знал Россию достаточно хорошо, чтобы видеть, что Сталин стремится к мировой революции, но ему так же хорошо был известен классический советский рецепт, по которому капиталистические страны должны сначала перегрызть глотку друг другу, а потом упасть, как спелый плод, в руки Кремля.
Особенно интересно (Кёстринг мне сам об этом факте говорил позднее): он еще до 1939 года предупреждал об усилении патриотической пропаганды в Советском Союзе и предсказывал, что это может стать решающим фактором в случае войны.
И этот человек, с его знанием противника и его редким опытом, по своем возвращении из Москвы в 1941 году не был сразу же привлечен в Ставку фюрера в качестве советника! В то время этого никто не мог понять.
* * *
Как я уже упоминал, наш добровольческий батальон Дабендорф подчинялся генералу восточных войск, а теперь, после переименования, значит, генералу добровольческих частей, то есть Кёстрингу.
Лишь спустя несколько недель после вступления Кёстринга в должность я был вызван к нему в Егерхёэ под Лётценом. Полный напряженного ожидания, вошел я в рабочую комнату генерала, о котором так много слышал.
Первый наш разговор длился почти три часа. Вначале я должен был ответить на ряд конкретных вопросов. Генерал ставил их мне в приятной, спокойной форме: возникновение Дабендорфа, отношения с ОКВ/ВПр и с ОКХ; Власов и его сотрудники; перевоспитание и обучение в Дабендорфе, и многое другое. Генерал часто прерывал мои объяснения остроумно-едкими репликами, что ободрило меня говорить с полной откровенностью. Решился я указать и на возникшие в последние месяцы разногласия между генералом восточных войск и штабом в Дабендорфе.
Казалось, что старый знаток России уже всё знает и всё понимает. Затем, другим тоном, начал говорить он о своем опыте последних десяти лет. Он рассказал, что в 1941 году, по своем возвращении из Москвы, докладывал «фюреру» о корректном отношении с русской стороны к персоналу германского посольства после начала войны и на всем пути от Москвы на юг. Гитлеру так не понравилось это сообщение, что он в течение всего обеда ни разу не обратился к своему военному атташе. И никогда позже, добавил Кёстринг, главнокомандующий не выказал ни малейшего желания узнать его – Кёстринга – взгляды на текущие проблемы.
– Сталин, – заметил Кёстринг, – как и Черчилль, часто резко менял курс своей политики; Гитлер же никогда не изменит своей политики в отношении России. «Фюрер» заявил раз и навсегда, что он и не помышляет предоставить народам России независимость. Поэтому Русская Освободительная Армия останется фикцией.
Он, Кёстринг, получил подтверждение этого, когда принимал эту должность. Поэтому ему, как солдату, не остается, к сожалению, ничего иного, как подчиниться этой установке. Как генерал добровольческих частей он может лишь продолжать старания своего предшественника Гельмиха об уравнении солдат и офицеров этих частей с германскими военнослужащими:
– Я могу и я буду делать все возможное, чтобы обеспечить гуманное и корректное отношение к этим людям, борющимся на нашей стороне. Я буду стоять за их равенство с немцами. Я сделаю, что возможно, для восточных рабочих. Но этим уже и намечен предел моим действиям.
Несмотря на мое разочарование, я был поражен прямолинейностью и честностью этого человека: он был готов выполнить солдатский свой долг, полностью осознавая трагедию, в которую он был замешан. Позже я услышал о мерах, предпринятых им для улучшения положения добровольцев; эти меры выходили далеко за пределы данных ему инструкций.
Я нахожу, что его интуиция и опыт подсказывали ему «великороссийский» путь. И всё же он заявил, что во всех вопросах национальной политики он должен будет держаться установок Розенберга. Как и Власов, он считал, что после свержения большевизма (теперь уже – лишь теоретическая возможность) народы России должны получить право на самоопределение в рамках общеевропейского сообщества. Мы обсуждали эту возможность, когда я попытался найти с ним точки соприкосновения. Когда же я поднял вопрос – не подготовить ли встречу его с Власовым, Кёстринг отклонил это предложение:
– Власов стал пугалом для «фюрера» и господ на верхах ОКВ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Никто не сможет мне потом сказать: «И ты, Брут!» И ты, Кёстринг, зачарован этим русским. Лучше, если я его не буду знать.
Когда я позволил себе указать на популярность и на сильное влияние личности Власова на его соотечественников, он решительно возразил мне:
– Этому я не верю. В России военные никогда не были так популярны, как в Германии. Русские думают и чувствуют иначе. А факт остается фактом, что Гитлер не хочет ничего слышать о Власове. И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, – что нужно было бы, кстати, сделать еще в 1941 году, – то мы должны будем найти другого человека.
Здесь наши взгляды расходились. В моих глазах Власов был не просто одним из многих военных руководителей. Он стал знаменем. Он стал воплощением желаний и надежд миллионов людей, страстно стремившихся к лучшему порядку и к лучшей жизни.
Под конец Кёстринг заметил, что я могу всегда рассчитывать на его поддержку во всех военных вопросах, но он хочет оставаться вне какой-либо политической игры. На этом и закончился наш разговор.
В течение первой половины 1944 года я несколько раз имел возможность говорить с Кёстрингом. В апреле 1944 года полковник Герре передал майору Фёлькелю должность начальника штаба, при генерале добровольческих частей: он также просил о своем откомандировании на фронт.
Но не всегда можно было разграничить военные и политические вопросы, как того хотел Кёстринг. Так, например, он не мог не дать своего подтверждения на заявлении Власова, касавшегося отношения добровольцев к еврейскому вопросу (к этому я еще вернусь). Оно было передано на его утверждение после того, как дабендорфский немецкий редактор Борман, чтобы выиграть время, умышленно и очень тактично наладил «диспут» между разными ведомствами об отношении добровольцев к антисемитизму.
В этой связи я вспоминаю об одной сценке в рабочей комнате Кёстринга, характерной для тогдашней политической атмосферы, психологического состояния людей на высоких постах и необходимости правильной, но и слегка двусмысленной реакции на опасные вопросы.
Один офицер высокого ранга и убежденнейший нацист, во время обмена мнениями, в резкой форме набросился на адъютанта Кёстринга ротмистра фон Герварта (который очень неодобрительно относился к расистским теориям национал-социалистов):
– Похоже на то, господин фон Герварт, что вы отождествляете себя с проеврейскими установками этих бывших русских большевиков. Почему, собственно, вы это делаете?
– Потому что я, как я уже подробно изложил, разделяю точку зрения этих людей, – холодно ответил Герварт. – И еще, впрочем, потому, что я не хочу все этим временным вздором погубить мою будущую карьеру.
Этическое обоснование своего неприятия антисемитизма могло бы повредить Герварту, да и не было бы понято этим человеком. Но циничный ответ ротмистра (по гражданской профессии дипломата) был для него убедителен:
– Ага, – сказал он, – ясно, карьера; это я понимаю.
– Видите, – сказал Герварт, когда мы остались наедине, – так нужно говорить с этими людьми. Другого этот человек вообще бы не понял.
Герварт не мог мне тогда сказать о своей принадлежности к движению сопротивления.
Я был в трудном и, лично, в неприятном положении из-за нежелания Кёстринга встретиться с Власовым. Для Власова новый генерал добровольческих частей был редким представителем германского генералитета, с которым он не только мог бы всё обсудить на своем родном языке, но и, при знании деталей военного и политического порядка на стороне противника, мог сделать обоснованные прогнозы. И это тем более, что он знал, как уже в начале войны Кёстринг предостерегал от недооценки советского вооруженного потенциала и силы русского патриотизма.
(Вследствие уклончивого поведения Кёстринга, Власов встретил его в первый раз 14 ноября 1944 года, в день объявления Пражского манифеста и основания Комитета Освобождения Народов России.)
Я изложил Власову точку зрения генерала Кёстринга и не скрыл при этом моего уважения к этому человеку. Власов, который уже много слышал о Кёстринге, не обнаружил, однако, никакого понимания линии его поведения.
– Форма, жалованье, снабжение… Страшно важно, когда фронт трещит, – заметил он с усмешкой. – Зачем всё это, если Красная армия раздавит вскоре не только вашего генерала наёмников, но и всю Германию.
Власов отлично знал, что Кёстринг не мог сделать ничего, чтобы предотвратить надвигающуюся судьбу. Но в его глазах старания Кёстринга улучшить условия службы добровольцев только подчеркивали их статус наёмников. Он отказался иметь что-либо общее с «кёстрингскими наймитами». Напрасно я пытался убедить его, что этот немецкий генерал предельно честен и обладает большим чувством ответственности.
Благодаря стараниям Гельмиха и Герре, для целого ряда мероприятий уже были разработаны планы. Под начальством Кёстринга были теперь закончены подготовительные работы, и планы вступили в действие. Большинство этих мероприятий должно было бы быть проведено уже осенью 1941 года! В частности: при каждой дивизии стали работать специальные отделы, занимавшиеся делами добровольцев; были созданы специальные госпитали и дома отдыха; русские врачи и младший медицинский персонал подготавливались на специальных профессиональных курсах; были урегулированы право на пенсию и на выплату содержания вдовам и сиротам; были разработаны устав внутренней службы и дисциплинарный устав для добровольцев; уже существовавшая в Дабендорфе практика выдачи разрешения на заключение брака была Кёстрингом распространена на всех добровольцев; было вновь признано право добровольцев на награждение Железным крестом, которое было введено осенью 1941 года и уничтожено приказом Гитлера; немецкие военные должны были отдавать честь русским офицерам.
Это была одна сторона медали, и, несомненно, всё это было в большой степени заслугой Кёстринга. Но, что касается главной нашей цели, – летом 1944 года мы, казалось, были от нее дальше, чем когда-либо.
III. СС и Освободительное движение
В поисках выхода
Вполне понятно, что Власов и его сотрудники очень внимательно следили за угрожающим положением на фронтах. В самом узком кругу, в который привлекли также Деллингсхаузена, Фрёлиха и меня, обсуждались планы действий на случай крушения Третьего рейха.
Представители так называемого западного крыла предлагали уже сейчас установить контакты с англосаксонскими державами и с французским движением сопротивления. Напрашивалась возможность использовать для этого содействие НТС, – как эмигрантская организация, он имел своих членов во многих странах, включая и страны, воюющие с Германией.
Те же мысли занимали и меня, причем я питал надежду, что после падения нацистов, может быть, всё же дело придет к созданию союза всех свободных народов, включая немцев, направленного против второй угрозы Европе – теперь уже со стороны диктатуры Сталина и большевизма.
Власов видел, пожалуй, яснее, чем и его земляки, и я. Пребывание в Китае сделало его взгляд более острым:
– В глазах американцев и англичан мы, вероятно, не «унтерменши» и не «подмастерья мясника», употребляя выражения Гиммлера, но мы – изменники, потому что мы боремся против правительства своей страны. Что это правительство не имеет никаких полномочий от своего народа, что оно его поработило и управляет им против его воли, – этою никто сегодня не хочет больше знать, хотя как раз англичане, американцы и французы поддерживали с 1918 года по 1920-й белые армии в борьбе против советского правительства, присылая оружие, снабжение и даже войска! Но сегодня Сталин – союзник англосаксов в борьбе против их общего врага – Гитлера! Поэтому мы сегодня предатели. Чего можно ожидать от англосаксов? Забыты гарантии свободы, данные Польше, балтийским народам, чехам, югославам и грекам! И англосаксы отвернутся от наших посланцев, поскольку они придут к ним как просители, с пустыми руками. А кроме того, союз свободных народов Европы осуществим лишь при участии Германии, которая признала бы концепцию новой Европы. И всё это не в нашей власти. Что же мы можем всё-таки сделать? По отношению к Гитлеру я не признаю никакой лояльности. Но иное дело те немцы, которые всегда видели в нас людей и союзников. Думаю, что единственный выход – всеми силами стараться сохранить и по возможности растить русскую «живую силу» до краха нацистов. Только если мы станем фактором силы, мы, вместе с чехами, поляками, югославами, благоразумными немцами и другими народами Европы, можем рассчитывать, что, рано или поздно, англосаксы признают нас.
Так аргументировал Власов, в нашем маленьком кругу не было никого, кто мог бы ему что-то на это возразить. Живая сила должна быть сохранена. Но русские борцы за свободу ныне должны были идти этим путем одни.
* * *
Еще в январе 1944 года я изложил генералу Гелену, при ночной с ним беседе, мои мысли о предстоящем конце войны и дополнял их кратким пересказом взглядов Власова. Я предложил ему тогда, если это желательно, отправиться в Португалию, чтобы там установить связь с моим старым школьным другом, занимавшим до 1929 года видное положение на британской службе. Но я не знал о нем ничего с начала войны, и связь пришлось бы налаживать заново. Гелен поблагодарил меня за откровенность и с такой же откровенностью сказал, что подобные контакты немцами по разным линиям недавно уже намечены, так что надо подождать результатов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
Идея европейской семьи народов завладела мыслями сотрудников Власова. Она же толкала их на пути, опасные, при существовавших тогда отношениях, как для них самих, так и для поддерживавших их немцев. Так, Зыков не побоялся установить в Праге связь с сотрудниками бывшего чехословацкого Генерального штаба, причем, конечно, не было допущено ничего, что могло бы создать впечатление заговора против Германии. В Югославии также были установлены контакты с кругами сторонников идеи сообщества европейских народов.
Как уже было отмечено, добровольческие части были направлены и в Италию, Данию, Норвегию. Надо было посылать и туда инспекторов из Дабендорфа. Но в этих странах трудности были не так велики, как во Франции. В частности, отрадным моментом в поездке генерала Трухина в Италию был его доклад у фельдмаршала Кессельринга. Кессельринг проявил полное понимание установок русского руководства Дабендорфа и русских частей. Хотя он также не мог ничего сделать для решительного изменения положения, но некоторое облегчение этот доклад все же принес. В Дании и Норвегии работа инспекторов, опекавших русские части, проходила без помех.
Тех, кто опекал оставшиеся на восточном фронте части, поддерживали, особенно из Риги, не только воинские учреждения, но и многие здравомыслящие лица, действовавшие по собственной инициативе (например, доктор Капп из генерального комиссариата Латвии, генерал войск СС Шредер и другие). Полезными оказались также связи Фрёлиха с авторитетными представителями латышской общественности.
* * *
1 января 1944 года генерал Гельмих был заменен генералом-от-кавалерии и бывшим германским военным атташе в Москве Кёстрингом. Одновременно наименование «генерал восточных войск» было изменено на «генерал добровольческих частей». Нам казалось, что в ОКХ пытаются оживить идею Рённе, поддержанную Геленом, о необходимости «политического ведения войны».
Штауфенберг, оправившись от полученного в Африке тяжелого ранения, вернулся к штабной работе в Общем управлении сухопутных сил и с большой энергией выступал во всех имевших к этому отношение штабах в пользу добровольческих частей (он их называл своим «больным ребенком»). Он же добивался и назначения Кёстринга.
Кёстринг родился в России, там же учился, и потому русский язык был для него вторым родным. Успешно прослужив позднее много лет в качестве военного атташе на «своей русской родине», он отлично знал психологию русских людей. Вполне закономерно, что Кёстринг пользовался большим уважением среди руководящих кадров советских вооруженных сил и что некоторые видные советские генералы были его друзьями.
Кёстринг до войны предупреждал Берлин, что, несмотря на чистку в Красной армии, боеспособность ее нельзя недооценивать. Он отмечал рост советской военной промышленности. Он не был согласен с Гитлером, что Советский Союз собирается напасть на Третий рейх: Кёстринг знал Россию достаточно хорошо, чтобы видеть, что Сталин стремится к мировой революции, но ему так же хорошо был известен классический советский рецепт, по которому капиталистические страны должны сначала перегрызть глотку друг другу, а потом упасть, как спелый плод, в руки Кремля.
Особенно интересно (Кёстринг мне сам об этом факте говорил позднее): он еще до 1939 года предупреждал об усилении патриотической пропаганды в Советском Союзе и предсказывал, что это может стать решающим фактором в случае войны.
И этот человек, с его знанием противника и его редким опытом, по своем возвращении из Москвы в 1941 году не был сразу же привлечен в Ставку фюрера в качестве советника! В то время этого никто не мог понять.
* * *
Как я уже упоминал, наш добровольческий батальон Дабендорф подчинялся генералу восточных войск, а теперь, после переименования, значит, генералу добровольческих частей, то есть Кёстрингу.
Лишь спустя несколько недель после вступления Кёстринга в должность я был вызван к нему в Егерхёэ под Лётценом. Полный напряженного ожидания, вошел я в рабочую комнату генерала, о котором так много слышал.
Первый наш разговор длился почти три часа. Вначале я должен был ответить на ряд конкретных вопросов. Генерал ставил их мне в приятной, спокойной форме: возникновение Дабендорфа, отношения с ОКВ/ВПр и с ОКХ; Власов и его сотрудники; перевоспитание и обучение в Дабендорфе, и многое другое. Генерал часто прерывал мои объяснения остроумно-едкими репликами, что ободрило меня говорить с полной откровенностью. Решился я указать и на возникшие в последние месяцы разногласия между генералом восточных войск и штабом в Дабендорфе.
Казалось, что старый знаток России уже всё знает и всё понимает. Затем, другим тоном, начал говорить он о своем опыте последних десяти лет. Он рассказал, что в 1941 году, по своем возвращении из Москвы, докладывал «фюреру» о корректном отношении с русской стороны к персоналу германского посольства после начала войны и на всем пути от Москвы на юг. Гитлеру так не понравилось это сообщение, что он в течение всего обеда ни разу не обратился к своему военному атташе. И никогда позже, добавил Кёстринг, главнокомандующий не выказал ни малейшего желания узнать его – Кёстринга – взгляды на текущие проблемы.
– Сталин, – заметил Кёстринг, – как и Черчилль, часто резко менял курс своей политики; Гитлер же никогда не изменит своей политики в отношении России. «Фюрер» заявил раз и навсегда, что он и не помышляет предоставить народам России независимость. Поэтому Русская Освободительная Армия останется фикцией.
Он, Кёстринг, получил подтверждение этого, когда принимал эту должность. Поэтому ему, как солдату, не остается, к сожалению, ничего иного, как подчиниться этой установке. Как генерал добровольческих частей он может лишь продолжать старания своего предшественника Гельмиха об уравнении солдат и офицеров этих частей с германскими военнослужащими:
– Я могу и я буду делать все возможное, чтобы обеспечить гуманное и корректное отношение к этим людям, борющимся на нашей стороне. Я буду стоять за их равенство с немцами. Я сделаю, что возможно, для восточных рабочих. Но этим уже и намечен предел моим действиям.
Несмотря на мое разочарование, я был поражен прямолинейностью и честностью этого человека: он был готов выполнить солдатский свой долг, полностью осознавая трагедию, в которую он был замешан. Позже я услышал о мерах, предпринятых им для улучшения положения добровольцев; эти меры выходили далеко за пределы данных ему инструкций.
Я нахожу, что его интуиция и опыт подсказывали ему «великороссийский» путь. И всё же он заявил, что во всех вопросах национальной политики он должен будет держаться установок Розенберга. Как и Власов, он считал, что после свержения большевизма (теперь уже – лишь теоретическая возможность) народы России должны получить право на самоопределение в рамках общеевропейского сообщества. Мы обсуждали эту возможность, когда я попытался найти с ним точки соприкосновения. Когда же я поднял вопрос – не подготовить ли встречу его с Власовым, Кёстринг отклонил это предложение:
– Власов стал пугалом для «фюрера» и господ на верхах ОКВ. Поэтому я предпочитаю выполнять мои чисто солдатские и человеческие обязанности без связи с ним. Никто не сможет мне потом сказать: «И ты, Брут!» И ты, Кёстринг, зачарован этим русским. Лучше, если я его не буду знать.
Когда я позволил себе указать на популярность и на сильное влияние личности Власова на его соотечественников, он решительно возразил мне:
– Этому я не верю. В России военные никогда не были так популярны, как в Германии. Русские думают и чувствуют иначе. А факт остается фактом, что Гитлер не хочет ничего слышать о Власове. И если в будущем нам придется когда-нибудь опереться на какую-либо ведущую русскую личность, – что нужно было бы, кстати, сделать еще в 1941 году, – то мы должны будем найти другого человека.
Здесь наши взгляды расходились. В моих глазах Власов был не просто одним из многих военных руководителей. Он стал знаменем. Он стал воплощением желаний и надежд миллионов людей, страстно стремившихся к лучшему порядку и к лучшей жизни.
Под конец Кёстринг заметил, что я могу всегда рассчитывать на его поддержку во всех военных вопросах, но он хочет оставаться вне какой-либо политической игры. На этом и закончился наш разговор.
В течение первой половины 1944 года я несколько раз имел возможность говорить с Кёстрингом. В апреле 1944 года полковник Герре передал майору Фёлькелю должность начальника штаба, при генерале добровольческих частей: он также просил о своем откомандировании на фронт.
Но не всегда можно было разграничить военные и политические вопросы, как того хотел Кёстринг. Так, например, он не мог не дать своего подтверждения на заявлении Власова, касавшегося отношения добровольцев к еврейскому вопросу (к этому я еще вернусь). Оно было передано на его утверждение после того, как дабендорфский немецкий редактор Борман, чтобы выиграть время, умышленно и очень тактично наладил «диспут» между разными ведомствами об отношении добровольцев к антисемитизму.
В этой связи я вспоминаю об одной сценке в рабочей комнате Кёстринга, характерной для тогдашней политической атмосферы, психологического состояния людей на высоких постах и необходимости правильной, но и слегка двусмысленной реакции на опасные вопросы.
Один офицер высокого ранга и убежденнейший нацист, во время обмена мнениями, в резкой форме набросился на адъютанта Кёстринга ротмистра фон Герварта (который очень неодобрительно относился к расистским теориям национал-социалистов):
– Похоже на то, господин фон Герварт, что вы отождествляете себя с проеврейскими установками этих бывших русских большевиков. Почему, собственно, вы это делаете?
– Потому что я, как я уже подробно изложил, разделяю точку зрения этих людей, – холодно ответил Герварт. – И еще, впрочем, потому, что я не хочу все этим временным вздором погубить мою будущую карьеру.
Этическое обоснование своего неприятия антисемитизма могло бы повредить Герварту, да и не было бы понято этим человеком. Но циничный ответ ротмистра (по гражданской профессии дипломата) был для него убедителен:
– Ага, – сказал он, – ясно, карьера; это я понимаю.
– Видите, – сказал Герварт, когда мы остались наедине, – так нужно говорить с этими людьми. Другого этот человек вообще бы не понял.
Герварт не мог мне тогда сказать о своей принадлежности к движению сопротивления.
Я был в трудном и, лично, в неприятном положении из-за нежелания Кёстринга встретиться с Власовым. Для Власова новый генерал добровольческих частей был редким представителем германского генералитета, с которым он не только мог бы всё обсудить на своем родном языке, но и, при знании деталей военного и политического порядка на стороне противника, мог сделать обоснованные прогнозы. И это тем более, что он знал, как уже в начале войны Кёстринг предостерегал от недооценки советского вооруженного потенциала и силы русского патриотизма.
(Вследствие уклончивого поведения Кёстринга, Власов встретил его в первый раз 14 ноября 1944 года, в день объявления Пражского манифеста и основания Комитета Освобождения Народов России.)
Я изложил Власову точку зрения генерала Кёстринга и не скрыл при этом моего уважения к этому человеку. Власов, который уже много слышал о Кёстринге, не обнаружил, однако, никакого понимания линии его поведения.
– Форма, жалованье, снабжение… Страшно важно, когда фронт трещит, – заметил он с усмешкой. – Зачем всё это, если Красная армия раздавит вскоре не только вашего генерала наёмников, но и всю Германию.
Власов отлично знал, что Кёстринг не мог сделать ничего, чтобы предотвратить надвигающуюся судьбу. Но в его глазах старания Кёстринга улучшить условия службы добровольцев только подчеркивали их статус наёмников. Он отказался иметь что-либо общее с «кёстрингскими наймитами». Напрасно я пытался убедить его, что этот немецкий генерал предельно честен и обладает большим чувством ответственности.
Благодаря стараниям Гельмиха и Герре, для целого ряда мероприятий уже были разработаны планы. Под начальством Кёстринга были теперь закончены подготовительные работы, и планы вступили в действие. Большинство этих мероприятий должно было бы быть проведено уже осенью 1941 года! В частности: при каждой дивизии стали работать специальные отделы, занимавшиеся делами добровольцев; были созданы специальные госпитали и дома отдыха; русские врачи и младший медицинский персонал подготавливались на специальных профессиональных курсах; были урегулированы право на пенсию и на выплату содержания вдовам и сиротам; были разработаны устав внутренней службы и дисциплинарный устав для добровольцев; уже существовавшая в Дабендорфе практика выдачи разрешения на заключение брака была Кёстрингом распространена на всех добровольцев; было вновь признано право добровольцев на награждение Железным крестом, которое было введено осенью 1941 года и уничтожено приказом Гитлера; немецкие военные должны были отдавать честь русским офицерам.
Это была одна сторона медали, и, несомненно, всё это было в большой степени заслугой Кёстринга. Но, что касается главной нашей цели, – летом 1944 года мы, казалось, были от нее дальше, чем когда-либо.
III. СС и Освободительное движение
В поисках выхода
Вполне понятно, что Власов и его сотрудники очень внимательно следили за угрожающим положением на фронтах. В самом узком кругу, в который привлекли также Деллингсхаузена, Фрёлиха и меня, обсуждались планы действий на случай крушения Третьего рейха.
Представители так называемого западного крыла предлагали уже сейчас установить контакты с англосаксонскими державами и с французским движением сопротивления. Напрашивалась возможность использовать для этого содействие НТС, – как эмигрантская организация, он имел своих членов во многих странах, включая и страны, воюющие с Германией.
Те же мысли занимали и меня, причем я питал надежду, что после падения нацистов, может быть, всё же дело придет к созданию союза всех свободных народов, включая немцев, направленного против второй угрозы Европе – теперь уже со стороны диктатуры Сталина и большевизма.
Власов видел, пожалуй, яснее, чем и его земляки, и я. Пребывание в Китае сделало его взгляд более острым:
– В глазах американцев и англичан мы, вероятно, не «унтерменши» и не «подмастерья мясника», употребляя выражения Гиммлера, но мы – изменники, потому что мы боремся против правительства своей страны. Что это правительство не имеет никаких полномочий от своего народа, что оно его поработило и управляет им против его воли, – этою никто сегодня не хочет больше знать, хотя как раз англичане, американцы и французы поддерживали с 1918 года по 1920-й белые армии в борьбе против советского правительства, присылая оружие, снабжение и даже войска! Но сегодня Сталин – союзник англосаксов в борьбе против их общего врага – Гитлера! Поэтому мы сегодня предатели. Чего можно ожидать от англосаксов? Забыты гарантии свободы, данные Польше, балтийским народам, чехам, югославам и грекам! И англосаксы отвернутся от наших посланцев, поскольку они придут к ним как просители, с пустыми руками. А кроме того, союз свободных народов Европы осуществим лишь при участии Германии, которая признала бы концепцию новой Европы. И всё это не в нашей власти. Что же мы можем всё-таки сделать? По отношению к Гитлеру я не признаю никакой лояльности. Но иное дело те немцы, которые всегда видели в нас людей и союзников. Думаю, что единственный выход – всеми силами стараться сохранить и по возможности растить русскую «живую силу» до краха нацистов. Только если мы станем фактором силы, мы, вместе с чехами, поляками, югославами, благоразумными немцами и другими народами Европы, можем рассчитывать, что, рано или поздно, англосаксы признают нас.
Так аргументировал Власов, в нашем маленьком кругу не было никого, кто мог бы ему что-то на это возразить. Живая сила должна быть сохранена. Но русские борцы за свободу ныне должны были идти этим путем одни.
* * *
Еще в январе 1944 года я изложил генералу Гелену, при ночной с ним беседе, мои мысли о предстоящем конце войны и дополнял их кратким пересказом взглядов Власова. Я предложил ему тогда, если это желательно, отправиться в Португалию, чтобы там установить связь с моим старым школьным другом, занимавшим до 1929 года видное положение на британской службе. Но я не знал о нем ничего с начала войны, и связь пришлось бы налаживать заново. Гелен поблагодарил меня за откровенность и с такой же откровенностью сказал, что подобные контакты немцами по разным линиям недавно уже намечены, так что надо подождать результатов;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32