Для меня это был просто огромный таинственный мир с громадными силами. Я бы изучил его, и если бы сумел защитить себя, то ничего бы не произошло. Но мне нужно было быть настороже.
Сыщик
Наконец, рано утром в четверг, мы прибываем во Флориду Сначала предполагалось, что мы обойдем весь Космический Центр им. Кеннеди, расположенный на мысе Канаверал, и гид проведет для нас экскурсию. Но поскольку газеты так быстро снабжали всех новой информацией, сначала у нас состоялось публичное заседание.
Прежде всего нам показали детальные изображения дыма, выходящего из шаттла уже тогда, когда он еще стоял на стартовой площадке. Вокруг этой площадки повсюду стояли камеры, наблюдавшие за запуском шаттла, – их было около сотни. Две камеры были направлены непосредственно на то место, откуда появился дым – но обе, как ни странно, не сработали. Тем не менее, на фотографиях, сделанных другими камерами, были ясно видны четыре или пять клубов черного дыма, который выходил из монтажного стыка. Это не был дым, исходящий от горящего материала; это был обычный уголь и частицы грязи, которые выталкивались из-за давления, создавшегося внутри ракеты.
Через несколько секунд этих клубов не стало: уплотнение каким-то образом закрыло отверстие на некоторое время, только для того, чтобы снова открыть его через минуту.
Произошла небольшая дискуссия по поводу того, сколько материи вышло в виде дыма. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество материи зависит от размера частиц, и, кроме того, внутри облака дыма всегда мог оказаться бо́льший кусок такой грязи, так что судить очень трудно. И поскольку фотоаппараты стояли сбоку, вероятно, дальше за ракетой тоже был дым.
Чтобы установить минимальное количество потерянной материи, я допустил определенный размер частицы, которая могла бы создать максимально возможное количество дыма, исходя из материала данного размера. Частица получилась удивительно маленькой – примерно один кубический дюйм: если имеется кубический дюйм материала, то можно получить столько дыма.
Мы попросили показать нам фотографии, сделанные во время других запусков. Позже мы узнали, что во время предыдущих полетов клубов дыма никогда не было.
Мы услышали также и о низких температурах перед запуском. Об этом нам рассказал человек по имени Чарли Стивенсон, ответственный за бригаду, следившую за температурой окружающей среды. Он сказал, что ночью температура опустилась до 22 градусов, но в некоторых местах стартовой площадки его бригада зарегистрировала температуру всего в 8 градусов, и никто не мог понять, почему.
Во время обеденного перерыва журналист с местной телевизионной станции спросил меня, что я думаю по поводу зарегистрированной низкой температуры. Я сказал, что, на мой взгляд, жидкие водород и кислород еще больше охладили воздух (температура которого была 22 градуса), когда он опускался с огромного топливного резервуара на ракета-носитель. По какой-то причине репортер подумал, что я только что выдал ему какую-то важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете он не ссылался на мое имя. Вместо этого он сказал: «Это объяснение дал лауреат Нобелевской премии, так что оно должно быть правильным».
Рис. 16. Детальная фотография «дыма», сделанная на стартовой площадке. (© НАСА.)
Днем люди, занимавшиеся телеизмерениями, дали нам всевозможную информацию о последних минутах шаттла. Были измерены сотни всевозможных вещей, причем все измерения показывали, что все работает хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах: давление в резервуаре с водородом внезапно упало за несколько секунд до появления видимого пламени; гироскопы, управляющие шаттлом, работали совершенным образом, пока на один из них не легла бо́льшая нагрузка, чем на другой, из-за боковых сил, созданных пламенем, вырывавшимся со стороны ракета-носителя; основные двигатели вообще остановились, когда взорвался резервуар с водородом, так как в топливопроводах упало давление.
Это заседание продолжалось до 7:30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию на пятницу и отправились прямо на ужин, организованный мистером Роджерсом.
Во время ужина я оказался рядом с Элом Килом, который присоединился к комиссии в понедельник в качестве исполнительного сотрудника, чтобы помочь мистеру Роджерсу в организации нашей работы и управлении ею. Он прибыл к нам из Белого Дома – из того, что называется МУБ Министерство Управления и Бюджета.
, – и у него была хорошая репутация, так как он проделал прекрасную работу там-то и там-то. Мистер Роджерс беспрестанно твердил о том, как нам повезло, что мы получили человека столь высокой квалификации.
Тем не менее, на меня произвела впечатление одна вещь: у доктора Кила была степень доктора философии по авиационной космонавтике, и он занимался научной работой в Беркли. Когда он представлялся нам в понедельник, он пошутил, что последняя «честная работа», которой он занимался десять или двенадцать лет назад, чтобы заработать на жизнь, была связана с аэродинамикой по программе шаттла. Таким образом, я почувствовал себя довольно уютно рядом с ним.
Как бы то ни было, не прошло и пяти минут после начала нашей беседы с доктором Килом, как он говорит мне, что его еще никогда так не оскорбляли, что он согласился на эту работу не для того, чтобы выслушивать такие оскорбления, и что он больше не желает со мной говорить!
Честно говоря, мне свойственно забывать те случаи, когда я поступил глупо или вызвал чье-то раздражение, поэтому я не помню, что такого я сказал, что вывело его из себя. Что бы это ни было, по-моему, я сказал это в шутку, поэтому очень удивился его реакции. Я несомненно сказал что-то невежливое, грубое и чертовски глупое, которое я, поэтому, и вспомнить-то не могу!
Затем начался довольно напряженный отрезок времени, когда я приносил свои извинения и пытался возобновить разговор.
В конце концов, мы снова начали вести что-то вроде беседы. Большими друзьями мы не стали, но, по крайней мере, не были и врагами.
В пятницу утром у нас состоялось еще одно публичное заседание. На этот раз мы слушали специалистов из «Тиокола» и НАСА, которые рассказывали нам о вечере перед запуском. Все шло очень медленно: свидетель на самом деле не хочет рассказывать тебе все, поэтому ответы можно получить, только задавая точно правильные вопросы.
Все члены комиссии были настороже – например, мистер Саттер. «Каковы были ваши точные качественные критерии для принятия решения о запуске шаттла при таких-то обстоятельствах?» – он задавал конкретные вопросы такого типа, и оказывалось, что у них нет таких критериев. Точно также себя вели мистер Коверт и мистер Уолкер. Все задавали хорошие вопросы, но у меня бо́льшую часть времени стоял туман в голове, и мне казалось, что я немного подотстал.
Таким образом мы подошли к месту, когда «Тиокол» изменил свою позицию. Мистер Роджерс и доктор Райд спрашивали двух менеджеров «Тиокола», мистера Мэсона и мистера Ланда, сколько человек были против запуска шаттла даже в самый последний момент.
– Мы не опрашивали всех, – говорит мистер Мэсон.
– Против было существенное количество человек или лишь один-два?
– Я бы сказал, вероятно, нашлись бы пять или шесть инженеров, которые сказали бы, что запускать шаттл при такой температуре небезопасно, но мы в курсе. Проблема в том, что мы точно не знали, что произойдет.
– Таким образом, число сторонников и противников запуска было одинаковым?
– Это по очень приблизительным подсчетам.
Я был поражен тем вздором, который несли инженеры «Тиокола». Но я умел задавать только бесхитростные вопросы. Поэтому я сказал: «Господа, не могли бы вы назвать мне имена четырех ваших лучших специалистов по уплотнениям в порядке убывания их способностей?»
– Роджер Бойсджоли и Арни Томпсон – это первый и второй. Потом Джек Кэпп и э-э… Джерри Бернс.
Я повернулся к мистеру Бойсджоли, который тоже был на заседании. «Мистер Бойсджоли, Вы были согласны с тем, что можно запускать шаттл?»
Он говорит: «Нет».
Я спрашиваю то же самое у мистера Томпсона, который тоже был там.
– Нет.
Я говорю: «Мистер Кэпп?»
Мистер Ланд говорит: «Его здесь нет. Я разговаривал с ним после собрания, и он сказал: “Я бы принял такое же решение при той информации, которой мы обладаем”».
– А как насчет четвертого?
– Джерри Бернс. Я не знаю его мнения.
– Итак, – сказал я, – из четырех мы имеем одно «я не знаю», одно «скорее всего, да » и двое (причем это люди, которых Вы назвали в первую очередь как лучших специалистов по уплотнениям) оба сказали «нет» . Так что это Ваше «равное количество сторонников и противников» – полная чушь. Важно, что говорили специалисты – люди, которые знают об уплотнениях больше всех ?
После обеда нам показали Космический Центр им. Кеннеди. Экскурсия была интересной; она оказалась не такой плохой, как я предсказывал. Другие члены комиссии задавали множество важных вопросов. У нас не было времени, чтобы посмотреть сборку ракета-носителя, но ближе к концу экскурсии мы собирались взглянуть на то, что осталось от шаттла. Я весьма устал от хождения группой, поэтому, извинившись, ушел с оставшейся части экскурсии.
Я отправился к Чарли Стивенсону, чтобы посмотреть другие фотографии, сделанные во время запуска. Кроме того, я более подробно узнал о зарегистрированных низких температурах. Ребята очень помогали мне и хотели, чтобы я работал с ними. Я ждал целых десять дней , чтобы оказаться в подобном месте, и вот наконец я здесь!
На ужине, в тот вечер, я сказал мистеру Роджерсу: «Я думал о том, чтобы остаться здесь на выходные».
– Что ж, доктор Фейнман, – сказал он, – я бы предпочел, чтобы Вы вернулись вместе с нами в Вашингтон сегодня ночью. Но, конечно же, Вы свободны делать все, что пожелаете.
– Хорошо, – сказал я, – тогда я останусь.
В субботу я поговорил с парнем, который измерял температуру в то утро, когда должен был состояться запуск шаттла – хорошим парнем по имени Б.К. Дэвис. Рядом с каждой измеренной температурой он записывал точное время ее измерения, а затем фотографировал ее. Можно было увидеть большие промежутки времени между измерениями, потому что ему приходилось забираться вверх и спускаться вниз по большой башне. Он измерил температуру воздуха, ракеты, земли, льда и даже грязной лужи с антифризом. Он полностью выполнил свою работу.
НАСА располагала теоретическими расчетами изменения температуры в районе стартовой площадки: температура должна быть более равномерной и более высокой. Кто-то полагал, что это как-то связано с излучением тепла в ясное небо. Кто-то другой заметил, что записанная температура лужи была гораздо ниже, чем это показывала фотография: при 8 градусах, лужа – несмотря на присутствие в ней антифриза – должна была превратиться в лед.
Потом мы посмотрели на прибор, который использовался для измерения температуры. Я достал инструкцию по использованию и прочитал, что прибор должен находиться на открытом воздухе не менее 20 минут до начала измерений. Мистер Дэвис сказал, что он достал его из коробки – при 70 градусах – и сразу же начал проводить измерения. Следовательно, мы должны были выяснить, можно ли воспроизвести ошибки. Другим словами, можно ли продублировать условия?
В понедельник я позвонил в компанию, изготовившую этот прибор, и поговорил с одним их специалистов: «Здраствуйте, меня зовут Дик Фейнман, – сказал я, – я вхожу в комиссию, которая расследует причины катастрофы, произошедшей с “Челленджером”, и у меня есть несколько вопросов по поводу вашего инфракрасного сканирующего устройства…»
– Могу ли я Вам перезвонить?
– Конечно.
Через некоторое время он мне звонит: «Извините, но это запатентованная информация. Я не могу обсуждать это с Вами».
К этому времени я понимаю, в чем на самом деле состоит сложность: компания до смерти перепугалась , что всю вину за катастрофу возложат на их инструмент. Я сказал: «Сэр, ваше сканирующее устройство не имеет никакого отношения к катастрофе. Его здесь использовали не так, как это указано в вашей инструкции, и я лишь пытаюсь узнать, не можем ли мы воспроизвести ошибки и определить, какой на самом деле была температура в то утро. Чтобы это сделать, мне нужно побольше узнать о вашем инструменте».
Наконец, парень изменил свое отношение ко мне и стал довольно уступчивым. С его помощью мне удалось проконсультировать ребят из команды по измерению температур насчет эксперимента. Они охладили комнату примерно до 40 градусов, поместили в нее большую глыбу льда – имея лед, можно быть уверенным, что температура его поверхности равна 32 градусам. Затем они внесли сканирующее устройство из комнаты, температура в которой была 70 градусов, и каждые 30 секунд измеряли температуру ледяной глыбы. Они смогли измерить, насколько изменялись показания инструмента с течением времени.
Мистер Дэвис записал свои измерения настолько аккуратно, что исправить все числа оказалось совсем несложно. А потом, что удивительно, пересчитанные температуры оказались близки к тому, что ожидалось, согласно теоретической модели. Полученные результаты выглядели весьма разумно.
В следующий раз при разговоре с репортером я рассказал все о температурах и сообщил ему, что первая теория, выдвинутая лауреатом Нобелевской премии, была ошибочна.
Я написал отчет по проблеме температур, чтобы другие члены комиссии могли с ней ознакомиться, и отправил его доктору Килу.
Затем я исследовал нечто, что, как мы считали, могло внести свой вклад в причины катастрофы: когда ракета-носители ударяются о поверхность океана, от удара нарушается их цилиндричность. В Космическом Центре им. Кеннеди их разбирают и секции – по четыре с каждой ракеты – по железной дороге отправляют в «Тиокол», расположенный в Юте, где их заполняют новым топливом. Затем их снова отправляют поездом во Флориду. Во время транспортировки секции (которые перевозят в горизонтальном положении) несколько сдавливаются, т.к. топливо очень тяжелое. В целом ракеты сдавливаются не более чем на долю дюйма, но, когда секции снова соберут в единое целое, достаточно даже маленького зазора, чтобы через него прошли горячие газы: толщина колец всего четверть дюйма, а сжимаются они только на две сотых дюйма!
Я подумал, что я попробую провести кое-какие расчеты. НАСА предоставила мне все данные по поводу допустимого отклонения от круглости секций ракеты, а я попытался прикинуть, каким было результирующее сдавливание и где оно располагалось – может быть минимальное сдавливание было именно там, где произошла утечка. Числа, предоставленные мне, были результатами измерений, сделанных по трем диаметрам, через каждые 60 градусов. Но сравнение трех диаметров не гарантирует полный порядок; как его не гарантируют ни шесть диаметров, ни сколько угодно еще.
Например, можно представить фигуру, вроде треугольника со скругленными углами, в которой три диаметра, измеренные через 60 градусов, имеют одинаковую длину.
Рис. 17. Все три указанные диаметра этой фигуры имеют одинаковую длину – вместе с тем очевидно, что она не круглая!
Я вспомнил, что видел подобный трюк в музее, когда был маленьким. Там была огромная рейка, которая двигалась взад-вперед идеально ровно, тогда как под ней располагалось несколько некруглых, смешных зубчатых шестерен причудливой формы, которые вращались на качающихся валах. Эта конструкция выглядела как нечто невозможное, но причина, почему она работала, состояла в том, что шестерни представляли собой формы, диаметры которых были постоянными.
Таким образом, числа, выданные мне НАСА, оказались бесполезными.
В течение тех выходных, как я и предсказывал в своем письме домой, я бесперестанно получал записки из штаба комиссии, который находился в Вашингтоне: «Проверьте зарегистрированную температуру, проверьте фотографии, проверьте это, проверьте то…» – список был приличный. Но, когда приходили указания, оказывалось, что бо́льшую их часть я уже выполнил.
Одна записка была связана с таинственным листочком бумаги. Говорили, что в Центре им. Кеннеди, кто-то написал: «Погнали дальше», – собирая один из твердотопливных ракета-носителей. Подобный язык, казалось, выказывал определенное безрассудство. Моя задача – найти этот листочек бумаги.
Как бы то ни было, к этому времени я уже понимал, сколько бумаг хранится в НАСА. Я был уверен, что этот трюк направлен на то, чтобы я запутался в этих бумагах, поэтому я не стал этим заниматься.
Вместо этого я тайно расследовал одно дело.
Ходили слухи, что причина, по которой НАСА попыталась запустить шаттл 28 января, несмотря на холодную погоду, состояла в том, что тем вечером президент собирался обратиться с докладом к Конгрессу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25
Сыщик
Наконец, рано утром в четверг, мы прибываем во Флориду Сначала предполагалось, что мы обойдем весь Космический Центр им. Кеннеди, расположенный на мысе Канаверал, и гид проведет для нас экскурсию. Но поскольку газеты так быстро снабжали всех новой информацией, сначала у нас состоялось публичное заседание.
Прежде всего нам показали детальные изображения дыма, выходящего из шаттла уже тогда, когда он еще стоял на стартовой площадке. Вокруг этой площадки повсюду стояли камеры, наблюдавшие за запуском шаттла, – их было около сотни. Две камеры были направлены непосредственно на то место, откуда появился дым – но обе, как ни странно, не сработали. Тем не менее, на фотографиях, сделанных другими камерами, были ясно видны четыре или пять клубов черного дыма, который выходил из монтажного стыка. Это не был дым, исходящий от горящего материала; это был обычный уголь и частицы грязи, которые выталкивались из-за давления, создавшегося внутри ракеты.
Через несколько секунд этих клубов не стало: уплотнение каким-то образом закрыло отверстие на некоторое время, только для того, чтобы снова открыть его через минуту.
Произошла небольшая дискуссия по поводу того, сколько материи вышло в виде дыма. Клубы дыма были примерно шесть футов в длину и несколько футов в толщину. Количество материи зависит от размера частиц, и, кроме того, внутри облака дыма всегда мог оказаться бо́льший кусок такой грязи, так что судить очень трудно. И поскольку фотоаппараты стояли сбоку, вероятно, дальше за ракетой тоже был дым.
Чтобы установить минимальное количество потерянной материи, я допустил определенный размер частицы, которая могла бы создать максимально возможное количество дыма, исходя из материала данного размера. Частица получилась удивительно маленькой – примерно один кубический дюйм: если имеется кубический дюйм материала, то можно получить столько дыма.
Мы попросили показать нам фотографии, сделанные во время других запусков. Позже мы узнали, что во время предыдущих полетов клубов дыма никогда не было.
Мы услышали также и о низких температурах перед запуском. Об этом нам рассказал человек по имени Чарли Стивенсон, ответственный за бригаду, следившую за температурой окружающей среды. Он сказал, что ночью температура опустилась до 22 градусов, но в некоторых местах стартовой площадки его бригада зарегистрировала температуру всего в 8 градусов, и никто не мог понять, почему.
Во время обеденного перерыва журналист с местной телевизионной станции спросил меня, что я думаю по поводу зарегистрированной низкой температуры. Я сказал, что, на мой взгляд, жидкие водород и кислород еще больше охладили воздух (температура которого была 22 градуса), когда он опускался с огромного топливного резервуара на ракета-носитель. По какой-то причине репортер подумал, что я только что выдал ему какую-то важную секретную информацию, поэтому в своем вечернем отчете он не ссылался на мое имя. Вместо этого он сказал: «Это объяснение дал лауреат Нобелевской премии, так что оно должно быть правильным».
Рис. 16. Детальная фотография «дыма», сделанная на стартовой площадке. (© НАСА.)
Днем люди, занимавшиеся телеизмерениями, дали нам всевозможную информацию о последних минутах шаттла. Были измерены сотни всевозможных вещей, причем все измерения показывали, что все работает хорошо, насколько это возможно при данных обстоятельствах: давление в резервуаре с водородом внезапно упало за несколько секунд до появления видимого пламени; гироскопы, управляющие шаттлом, работали совершенным образом, пока на один из них не легла бо́льшая нагрузка, чем на другой, из-за боковых сил, созданных пламенем, вырывавшимся со стороны ракета-носителя; основные двигатели вообще остановились, когда взорвался резервуар с водородом, так как в топливопроводах упало давление.
Это заседание продолжалось до 7:30 вечера, поэтому мы отложили экскурсию на пятницу и отправились прямо на ужин, организованный мистером Роджерсом.
Во время ужина я оказался рядом с Элом Килом, который присоединился к комиссии в понедельник в качестве исполнительного сотрудника, чтобы помочь мистеру Роджерсу в организации нашей работы и управлении ею. Он прибыл к нам из Белого Дома – из того, что называется МУБ Министерство Управления и Бюджета.
, – и у него была хорошая репутация, так как он проделал прекрасную работу там-то и там-то. Мистер Роджерс беспрестанно твердил о том, как нам повезло, что мы получили человека столь высокой квалификации.
Тем не менее, на меня произвела впечатление одна вещь: у доктора Кила была степень доктора философии по авиационной космонавтике, и он занимался научной работой в Беркли. Когда он представлялся нам в понедельник, он пошутил, что последняя «честная работа», которой он занимался десять или двенадцать лет назад, чтобы заработать на жизнь, была связана с аэродинамикой по программе шаттла. Таким образом, я почувствовал себя довольно уютно рядом с ним.
Как бы то ни было, не прошло и пяти минут после начала нашей беседы с доктором Килом, как он говорит мне, что его еще никогда так не оскорбляли, что он согласился на эту работу не для того, чтобы выслушивать такие оскорбления, и что он больше не желает со мной говорить!
Честно говоря, мне свойственно забывать те случаи, когда я поступил глупо или вызвал чье-то раздражение, поэтому я не помню, что такого я сказал, что вывело его из себя. Что бы это ни было, по-моему, я сказал это в шутку, поэтому очень удивился его реакции. Я несомненно сказал что-то невежливое, грубое и чертовски глупое, которое я, поэтому, и вспомнить-то не могу!
Затем начался довольно напряженный отрезок времени, когда я приносил свои извинения и пытался возобновить разговор.
В конце концов, мы снова начали вести что-то вроде беседы. Большими друзьями мы не стали, но, по крайней мере, не были и врагами.
В пятницу утром у нас состоялось еще одно публичное заседание. На этот раз мы слушали специалистов из «Тиокола» и НАСА, которые рассказывали нам о вечере перед запуском. Все шло очень медленно: свидетель на самом деле не хочет рассказывать тебе все, поэтому ответы можно получить, только задавая точно правильные вопросы.
Все члены комиссии были настороже – например, мистер Саттер. «Каковы были ваши точные качественные критерии для принятия решения о запуске шаттла при таких-то обстоятельствах?» – он задавал конкретные вопросы такого типа, и оказывалось, что у них нет таких критериев. Точно также себя вели мистер Коверт и мистер Уолкер. Все задавали хорошие вопросы, но у меня бо́льшую часть времени стоял туман в голове, и мне казалось, что я немного подотстал.
Таким образом мы подошли к месту, когда «Тиокол» изменил свою позицию. Мистер Роджерс и доктор Райд спрашивали двух менеджеров «Тиокола», мистера Мэсона и мистера Ланда, сколько человек были против запуска шаттла даже в самый последний момент.
– Мы не опрашивали всех, – говорит мистер Мэсон.
– Против было существенное количество человек или лишь один-два?
– Я бы сказал, вероятно, нашлись бы пять или шесть инженеров, которые сказали бы, что запускать шаттл при такой температуре небезопасно, но мы в курсе. Проблема в том, что мы точно не знали, что произойдет.
– Таким образом, число сторонников и противников запуска было одинаковым?
– Это по очень приблизительным подсчетам.
Я был поражен тем вздором, который несли инженеры «Тиокола». Но я умел задавать только бесхитростные вопросы. Поэтому я сказал: «Господа, не могли бы вы назвать мне имена четырех ваших лучших специалистов по уплотнениям в порядке убывания их способностей?»
– Роджер Бойсджоли и Арни Томпсон – это первый и второй. Потом Джек Кэпп и э-э… Джерри Бернс.
Я повернулся к мистеру Бойсджоли, который тоже был на заседании. «Мистер Бойсджоли, Вы были согласны с тем, что можно запускать шаттл?»
Он говорит: «Нет».
Я спрашиваю то же самое у мистера Томпсона, который тоже был там.
– Нет.
Я говорю: «Мистер Кэпп?»
Мистер Ланд говорит: «Его здесь нет. Я разговаривал с ним после собрания, и он сказал: “Я бы принял такое же решение при той информации, которой мы обладаем”».
– А как насчет четвертого?
– Джерри Бернс. Я не знаю его мнения.
– Итак, – сказал я, – из четырех мы имеем одно «я не знаю», одно «скорее всего, да » и двое (причем это люди, которых Вы назвали в первую очередь как лучших специалистов по уплотнениям) оба сказали «нет» . Так что это Ваше «равное количество сторонников и противников» – полная чушь. Важно, что говорили специалисты – люди, которые знают об уплотнениях больше всех ?
После обеда нам показали Космический Центр им. Кеннеди. Экскурсия была интересной; она оказалась не такой плохой, как я предсказывал. Другие члены комиссии задавали множество важных вопросов. У нас не было времени, чтобы посмотреть сборку ракета-носителя, но ближе к концу экскурсии мы собирались взглянуть на то, что осталось от шаттла. Я весьма устал от хождения группой, поэтому, извинившись, ушел с оставшейся части экскурсии.
Я отправился к Чарли Стивенсону, чтобы посмотреть другие фотографии, сделанные во время запуска. Кроме того, я более подробно узнал о зарегистрированных низких температурах. Ребята очень помогали мне и хотели, чтобы я работал с ними. Я ждал целых десять дней , чтобы оказаться в подобном месте, и вот наконец я здесь!
На ужине, в тот вечер, я сказал мистеру Роджерсу: «Я думал о том, чтобы остаться здесь на выходные».
– Что ж, доктор Фейнман, – сказал он, – я бы предпочел, чтобы Вы вернулись вместе с нами в Вашингтон сегодня ночью. Но, конечно же, Вы свободны делать все, что пожелаете.
– Хорошо, – сказал я, – тогда я останусь.
В субботу я поговорил с парнем, который измерял температуру в то утро, когда должен был состояться запуск шаттла – хорошим парнем по имени Б.К. Дэвис. Рядом с каждой измеренной температурой он записывал точное время ее измерения, а затем фотографировал ее. Можно было увидеть большие промежутки времени между измерениями, потому что ему приходилось забираться вверх и спускаться вниз по большой башне. Он измерил температуру воздуха, ракеты, земли, льда и даже грязной лужи с антифризом. Он полностью выполнил свою работу.
НАСА располагала теоретическими расчетами изменения температуры в районе стартовой площадки: температура должна быть более равномерной и более высокой. Кто-то полагал, что это как-то связано с излучением тепла в ясное небо. Кто-то другой заметил, что записанная температура лужи была гораздо ниже, чем это показывала фотография: при 8 градусах, лужа – несмотря на присутствие в ней антифриза – должна была превратиться в лед.
Потом мы посмотрели на прибор, который использовался для измерения температуры. Я достал инструкцию по использованию и прочитал, что прибор должен находиться на открытом воздухе не менее 20 минут до начала измерений. Мистер Дэвис сказал, что он достал его из коробки – при 70 градусах – и сразу же начал проводить измерения. Следовательно, мы должны были выяснить, можно ли воспроизвести ошибки. Другим словами, можно ли продублировать условия?
В понедельник я позвонил в компанию, изготовившую этот прибор, и поговорил с одним их специалистов: «Здраствуйте, меня зовут Дик Фейнман, – сказал я, – я вхожу в комиссию, которая расследует причины катастрофы, произошедшей с “Челленджером”, и у меня есть несколько вопросов по поводу вашего инфракрасного сканирующего устройства…»
– Могу ли я Вам перезвонить?
– Конечно.
Через некоторое время он мне звонит: «Извините, но это запатентованная информация. Я не могу обсуждать это с Вами».
К этому времени я понимаю, в чем на самом деле состоит сложность: компания до смерти перепугалась , что всю вину за катастрофу возложат на их инструмент. Я сказал: «Сэр, ваше сканирующее устройство не имеет никакого отношения к катастрофе. Его здесь использовали не так, как это указано в вашей инструкции, и я лишь пытаюсь узнать, не можем ли мы воспроизвести ошибки и определить, какой на самом деле была температура в то утро. Чтобы это сделать, мне нужно побольше узнать о вашем инструменте».
Наконец, парень изменил свое отношение ко мне и стал довольно уступчивым. С его помощью мне удалось проконсультировать ребят из команды по измерению температур насчет эксперимента. Они охладили комнату примерно до 40 градусов, поместили в нее большую глыбу льда – имея лед, можно быть уверенным, что температура его поверхности равна 32 градусам. Затем они внесли сканирующее устройство из комнаты, температура в которой была 70 градусов, и каждые 30 секунд измеряли температуру ледяной глыбы. Они смогли измерить, насколько изменялись показания инструмента с течением времени.
Мистер Дэвис записал свои измерения настолько аккуратно, что исправить все числа оказалось совсем несложно. А потом, что удивительно, пересчитанные температуры оказались близки к тому, что ожидалось, согласно теоретической модели. Полученные результаты выглядели весьма разумно.
В следующий раз при разговоре с репортером я рассказал все о температурах и сообщил ему, что первая теория, выдвинутая лауреатом Нобелевской премии, была ошибочна.
Я написал отчет по проблеме температур, чтобы другие члены комиссии могли с ней ознакомиться, и отправил его доктору Килу.
Затем я исследовал нечто, что, как мы считали, могло внести свой вклад в причины катастрофы: когда ракета-носители ударяются о поверхность океана, от удара нарушается их цилиндричность. В Космическом Центре им. Кеннеди их разбирают и секции – по четыре с каждой ракеты – по железной дороге отправляют в «Тиокол», расположенный в Юте, где их заполняют новым топливом. Затем их снова отправляют поездом во Флориду. Во время транспортировки секции (которые перевозят в горизонтальном положении) несколько сдавливаются, т.к. топливо очень тяжелое. В целом ракеты сдавливаются не более чем на долю дюйма, но, когда секции снова соберут в единое целое, достаточно даже маленького зазора, чтобы через него прошли горячие газы: толщина колец всего четверть дюйма, а сжимаются они только на две сотых дюйма!
Я подумал, что я попробую провести кое-какие расчеты. НАСА предоставила мне все данные по поводу допустимого отклонения от круглости секций ракеты, а я попытался прикинуть, каким было результирующее сдавливание и где оно располагалось – может быть минимальное сдавливание было именно там, где произошла утечка. Числа, предоставленные мне, были результатами измерений, сделанных по трем диаметрам, через каждые 60 градусов. Но сравнение трех диаметров не гарантирует полный порядок; как его не гарантируют ни шесть диаметров, ни сколько угодно еще.
Например, можно представить фигуру, вроде треугольника со скругленными углами, в которой три диаметра, измеренные через 60 градусов, имеют одинаковую длину.
Рис. 17. Все три указанные диаметра этой фигуры имеют одинаковую длину – вместе с тем очевидно, что она не круглая!
Я вспомнил, что видел подобный трюк в музее, когда был маленьким. Там была огромная рейка, которая двигалась взад-вперед идеально ровно, тогда как под ней располагалось несколько некруглых, смешных зубчатых шестерен причудливой формы, которые вращались на качающихся валах. Эта конструкция выглядела как нечто невозможное, но причина, почему она работала, состояла в том, что шестерни представляли собой формы, диаметры которых были постоянными.
Таким образом, числа, выданные мне НАСА, оказались бесполезными.
В течение тех выходных, как я и предсказывал в своем письме домой, я бесперестанно получал записки из штаба комиссии, который находился в Вашингтоне: «Проверьте зарегистрированную температуру, проверьте фотографии, проверьте это, проверьте то…» – список был приличный. Но, когда приходили указания, оказывалось, что бо́льшую их часть я уже выполнил.
Одна записка была связана с таинственным листочком бумаги. Говорили, что в Центре им. Кеннеди, кто-то написал: «Погнали дальше», – собирая один из твердотопливных ракета-носителей. Подобный язык, казалось, выказывал определенное безрассудство. Моя задача – найти этот листочек бумаги.
Как бы то ни было, к этому времени я уже понимал, сколько бумаг хранится в НАСА. Я был уверен, что этот трюк направлен на то, чтобы я запутался в этих бумагах, поэтому я не стал этим заниматься.
Вместо этого я тайно расследовал одно дело.
Ходили слухи, что причина, по которой НАСА попыталась запустить шаттл 28 января, несмотря на холодную погоду, состояла в том, что тем вечером президент собирался обратиться с докладом к Конгрессу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25