Осталось выяснить одно: раз такие причудливые «имена» существовали, — как же они могли возникнуть? Почему нашим предкам вздумалось пользоваться ими? Зачем они им понадобились?
«Добра же суть и та имена»
Специалисты, роясь в древних документах, насчитывают кто десять, кто двадцать разрядов мирских имен; все они различного происхождения. Мы не пойдем так далеко: заинтересуемся только самыми характерными образчиками. Помните, как выразился о них составитель старинной энциклопедии: «добра же суть и та имена». (См. стр. 37.)
Родилось дитя. Никто не удивится, если отец и мать захотят выбрать ему такое имя, в котором бы отразились их радость, нежность, любовь. Очень понятно, если они назовут своих первенцев Жданами, Любимами, дочерей — Любашами или Милушами. Это вполне естественно, и, встречая такие имена, мы спокойно принимаем их.
Но ведь дети, являясь на свет, доставляют не одну радость. Появилось этакое сокровище, и юные родители вдруг замечают, что хлопот и забот оно принесло куда больше, чем забавы. Маленький Ждан— переждан начинает так реветь по ночам, так заставляет убаюкивать и укачивать себя, так усердно не дает спать ни отцу, ни матери (и уж особенно матери!), что при его «наречении» на ум приходят совсем не такие благодушные имена.
В древних грамотах поминутно встречаются то Будилко, то Неупокой, и Шумило, и Томило, даже Крик, Гам, Звяга и Бессон. Всмотритесь в эти имена, вслушайтесь в них. Не видится ли вам за ними душная курная изба XV и XVI веков; в ночном мраке без всяких спичек и ламп, где в непроглядной тьме, обливаясь горючими слезами, до третьих петухов, до тусклого света сквозь оконный пузырь, замученная работой молодушка долгими часами «зыбает» в колыбели своего горячо любимого, но такого безжалостного Неупокоя или Бессона?
Чего же удивляться, если она так его и назовет — Будилкой или Томилкой. Очень понятны эти имена, и нельзя считать их странными. Они выражают не злобу, не досаду, не неприязнь, — скорее смесь нежности и отчаяния. Конечно, их давали детям любящие, но трудно живущие матери.
Сложнее с теми именами, которые как будто прямо выражают дурное отношение к ребенку:
Нелюб, Ненаш, Нехорошей, Болван, Кручина…
Что думать о родителях, которые способны так называть свое детище?
Но поищем и тут если не оправдания, то объяснения.
Нечего греха таить, были в старину семьи, для которых каждый новый их член, по горькой нищете, по голодной жизни, и на самом деле оказывался Нежданом и Нечаем, сущей Докукой, настоящей Бедой. Может быть, иногда поэтому его так и называли. Но чаще причины были совсем другими.
Наши предки были суеверны. Они очень боялись «глаза», вредоносного действия чужих или своих похвал; им казалось, назвать ребенка красивым, нежным или горделивым именем,—это значит привлечь к нему гибельное внимание целой армии подстерегающих человека врагов—злых духов. Зовут мальчишку Красавчиком или девчурку Ладой, а бес тут как тут, разве ему не лестно завладеть таким прелестным ребенком?! Услыхав же про маленького Хворощу, Опухлого или Гнилозуба, кто на них польстится? И под прикрытием обманного имени-оберега дитя будет спокойно расти и процветать…
Этот обычай очень древен, и свойствен он был далеко не только нашему народу. Еще в первые века христианства церковный мудрец Ориген советовал запутывать демонов: называть ребенка при крещении одним именем, а в жизни другим. Еще умнее, казалось ему, то же самое имя перевести на другой язык: окрестили Хоздазатом («дар божий»), а зовут Феодором (тоже «божий дар»); назвали по-гречески Хрисой, а кличут на латинском Аурелией. Оба слова значат одно — «золотая», но ведь навряд ли злые духи хорошо знают иностранные языки…
Иногда такие хитрости бывали весьма сложными. После рождения дитяти у нас на Руси разыгрывался целый смешной спектакль. Отец, крадучись, под полой выносил младенца из избы, а потом с криком и шумом появлялся уже в открытую, уверяя, что нашел подкидыша. Все домашние поносили и того, кто подбросил ребенка, и самого малыша, и нарекали его соответственно, скажем, Найденом или Ненашем. Бесам оставалось только отступиться: погубишь крошку, а взрослые только обрадуются—ведь им он чужой! (Прадеда автора этой книги всю жизнь звали Измаилом Александровичем. Только при его погребении выяснилось, что крещен и записан в метрике он был Иваном.).
Словом, надо иметь в виду: очень многие неблагозвучные, сердитые и обидные имена на самом деле были словесными талисманами: они защищали своего носителя от враждебных таинственных сил.
Надо принять в расчет и другое: с того мгновения, как слово становится именем, оно в какой-то мере перестает значить что-либо. Собачонку зовут Шариком, хотя форма ее вовсе не идеально круглая. Имя вашего сына Слава, но это совсем еще не значит, что им обязательно можно гордиться. Да и далеко не все дамы, которых зовут Розами, напоминают этот цветок. Вот почему человек мог всю жизнь прожить с именем Мичура (что значит «угрюмый»), и никого не смущало, если он был весельчаком, каких мало. Так было не только у нас на Руси; так бывало везде и всюду. Загляните в старинные святцы, и вы узнаете много неожиданного даже о самых привычных нам христианских именах. Ведь имя Аполлон некогда значило «погубитель», Архип — «начальник коней»; редкое имя Коприй переводится как «навозный жук». Не лучше обстоит дело и на женской половине святцев: Цецилия истолкована тут как «подслеповатая», Клавдия — «хромоножка», а Ксантиппа так и вовсе означает «каурая лошадь». По-видимому, дело только в том, что мало кто из нас, пользуясь христианскими именами, понимает их смысл; но ведь их творцы — народы древности — его отлично понимали.
С остальными, мирскими, именами — теми, в которых нет неодобрительного оттенка, — дело обстоит гораздо проще.
Очень распространен некогда был обычай давать их по времени появления ребенка на свет. Старые документы пестрят такими именами, как Зима, Полетко, Подосен, Мясоед, Суббота или Неделя. Только «неделя» означала тут не «семь дней», а один, седьмой, свободный от работы, воскресный: «не-деля».
В обычае было выбирать имя в связи с разными обстоятельствами рождения малыша. В старых рукописях очень часто попадается имя Дорога: его давали родившимся в пути или накануне отъезда. Немало людей именовались Морозами: эти являлись на свет во время особо лютых холодов. И сейчас у некоторых народов нашего Севера есть обыкновение нарекать новорожденного по первому предмету, который попадет на глаза отцу или матери, или по какой-либо иной случайной причине. Стоит вспомнить здесь тех негритянок, о которых была речь недавно, на стр. 27, и которые, если вы не забыли, звались одна — «А что я говорила?» — Датини, а другая—«Спотыкается о корчаги» — Кабисития (Один образованный чукча сообщил мне про чукотского мальчика, которому дали имя, означавшее: «С криком бросается на всякую грязь». Имя явно было дано «от естества» этого младенца.).
Теперь очень большие семьи — сравнительная редкость; несколько столетий назад они были правилом. В доме, где рождается десятый или одиннадцатый сын, не так-то легко выбрать для него удачное и подходящее имя. Вероятно, поэтому так много нам известно людей с именами-номерками: Первуша, то есть «первый сын», Вторак, или Второй, Третьяк, Четвертой, Пятой и так далее, до Десятого включительно; вот имени Одиннадцатый или Двенадцатый мне ни разу не попалось, боюсь утверждать, почему. Вероятно, потому, что оно казалось слишком труднопроизносимым.
Вас удивляет это? Напрасно. Вы не верите? И тоже зря! Чем же, как не этим фактом объясняется, что у нас сейчас так распространены фамилии вроде Первушины, Второвы, Третьяковы, Девяткины? А кроме того, каждый, изучавший римскую историю, вспомнит знаменитых Квинтов, Секстов, Септимиев и Октавиев. Ведь это всё такие же имена-числительные. Квинт Курций, например, можно перевести, как «Пятый из рода Коротковых»; Септимий Север значит: «Семеркин из Суровых». (Сравните названия интервалов музыкальной гаммы: секунда, терция, квинта, секста, септима, октава.)
Все дело в привычке; и не такая уж беда, если список членов иной семьи будет напоминать считалку или таблицу умножения.
* * *
Я уже сказал: ученые указывают десятки источников, откуда наши предки черпали свои имена. Людей называли по профессиям (Поп, Быкодер, Кожемяка), по народностям, жившим около места рождения (Татарин, Мордвин, Черемис), по самым различным чертам ребячьего характера и наружности (Черноголов, Несоленой, Пузо, Губа, Щетинка, Соловей, Смола), по именам каких угодно животных и птиц (Заяц, Гусь, Соловей, Баран, Кот, Ерш и т. д.). Словом, — как хотите, По-видимому, находились даже древние остряки, которые это торжественное дело были склонны обратить в веселую шутку-игру.
Не так давно известный археолог А. В. Арциховский сообщил, например, что в древнем Новгороде обнаружена им занятная семья довольно состоятельных людей, — может быть, волховских рыбаков или рыботорговцев. Люди эти носили фамилию Линёвых: очевидно, родоначальника их звали Линь. Старый Линь оказался человеком не без юмора: своих четырех сыновей он окрестил тоже «по-рыбьи». И вот ходили в свое время по новгородским улицам рука об руку с батькой Линём все его сыновья-молодцы:
Сом Линёв,
Ерш Линёв,
Окунь Линёв
и даже
Судак Линёв.
Впрочем, вряд ли этот новгородец был первым и единственным основателем такой живорыбной династии: загляните в любую современную телефонную книжку и любой справочник, и вы найдете там сколько угодно фамилий, происходящих именно от таких «рыбьих имен». В абонентной книге по Ленинграду, например (издание 1951 года), я нашел двадцать девять Ершовых, двенадцать Карасевых, по десяти Окуневых и Судаковых. Вот Линёвых там нет, но ведь линь — куда более редкая рыба (В адресной книге «Весь Петроград» за 1916 год зато фигурируют семь Линёвых — четыре женщины и трое мужчин).
* * *
Разговор о войне имен в древней Руси подходит к концу. Стоит, пожалуй, упомянуть при этом вот еще о чем.
Есть немалое число русских людей, носящих явно нерусские фамилии, происходящие при этом от иноязычных имен. У Гоголя фигурирует купец Абдуллин. В романе Чернышевского «Что делать?» действует главный герой Рахметов. Одним из богатейших людей в старой царской России был Феликс Юсупов. На свете живет много Муратовых, Ахматовых, Рахмановых, и всё это люди русские. А между тем имена Мурат, Рахмат, Юсуф, Абдулла, от которых произошли их фамилии, — это мусульманские, турецкие или татарские имена. Обычно предполагают, что такие семьи и на самом деле ведут происхождение от иноплеменников. Так это или нет?
Иногда так, а часто и нет. Изучение списков наших мирских имен показывает: выбирая их для своих детей, наши предки очень часто останавливались на любом, приглянувшемся им, нерусском имени. Почему? По самым разным причинам. Бывало, у главы семьи оказывался друг татарин или мордвин. Случалось, — заезжал в дом какой-нибудь иноземец в качестве гостя. А бывало и так, что русский человек и мусульманин просто обменивались именами, чтобы стать «побратимами». Являлось немало людей, которых церковь считала Федорами или Николаями, а все окружающие звали Ахметами или Карлами.
И так как мирское имя всегда было более привычным в быту, то и потомки получали фамилию по нему, а не по крестному. А потом уже создавалась легенда о татарском или европейском, обязательно знатном происхождении данного дворянского рода.
Вот вам еще один пример того, как пристальное изучение «именословия», «ономастики» может принести пользу историкам. Впрочем, этот вопрос касается скорее фамилий, чем личных имен, а до фамилий мы с вами еще не добрались.
Поговорим о крестных именах
Довольно «мирских» имен: мы произвели целое ономатологическое исследование о них. А ведь в конце концов во многовековой войне победу одержали не они: вверх надолго взяли — радостно это или грустно — календарные крестные имена. Есть смысл заняться ими.
По подсчету ученого Н. Морошкина, в середине XIX века у нас на каждые двенадцать носимых русскими людьми чисто русских имен, произведенных от славянских корней, приходилось не менее тысячи импортных, чужестранного происхождения. Да к тому же свои имена стали мало-помалу очень однообразными, если говорить о тех из них, которые были в конце концов приняты в официальные святцы. Это не так уж удивительно: церковь кое-как примирилась только с княжими именами, употребительными среди знати, из них же, указывает Морошкин, подавляющее большинство связано было с основой «-слав». Например, в летописи Нестора их сто три из ста девяноста. Такие имена — Ростислав, Мечислав, Вячеслав, Ярослав, Владислав — известны нам и сейчас; их вековая церковная. цензура с грехом пополам пропустила, в то время как многие великолепные древние имена: Лада, Рогнеда, Милонега, Добрыня, Дружина, Добрило и прочие — исчезли навсегда.
В пылу борьбы люди нередко ошибаются. Некоторые промахи наших предков мы уже разбирали; о других может быть, стоит поговорить.
Церковь знала некоторые имена святых, которые тесно срослись с различными постоянными эпитетами. Так, например, святых Иоаннов накопилось столь много, что, во избежание путаницы, их именовали каждого в особицу: Иоанн Богослов, Иоанн Креститель, Иоанн Златоуст, Иоанн Воин, Иоанн Постник. Народу было не разобраться в этой сложной системе; для него было ясно: Иван — это Иван, а Постник — Постник. И вот эти двухымянные святые понемногу распались каждый надвое. Появились неведомо откуда взявшиеся святые-самозванцы Воин и Постник. Они не попали в святцы: у них не было и быть не могло никакой «биографии» — жития: людей-то таких — людей-то таких — не существовало!
Однако малообразованные священники вполне признали обоих и охотно крестили этими именами детей. В жизни А. С. Пушкина, например, играл известную роль его друг Нащокин, московский барин-чудак. Его звали Павлом Воиновичем. Значит, его отец, вельможа времен Екатерины II, носил имя Воин, а ведь крестили его не в каком-нибудь диком захолустье. Найдете вы, если поищете, и Постниковых и Постниковичей. (Как известно, имя Постник носил гениальный русский зодчий Яковлев, создавший вместе с Бармой знаменитый храм Василия Блаженного на Красной площади в Москве. От этого имени пошли многочисленные фамилии Постниковых.).
Случались истории и еще более затейливые. В «Житиях святых» упоминаются три мученика, трое святых, будто бы происходивших из Скифии. Они состояли учениками апостола Андрея и, по преданию, за фанатическую приверженность к христианской вере были заживо вморожены в лед какой-то реки. Звали их Инна, Пинна и Римма; память о них церковь справляла 20 января и 20 июня (старого стиля). Все шло как всегда. Но со временем это забылось, имена эти в соответствии со своими окончаниями стали считаться не мужскими, а женскими и до нашего времени употребляются в качестве женских. Переберите ваших знакомых; ручаюсь, что среди них вам не встретится ни одного дяди Риммы или Инны Петровича. А вот Римма Ивановна или тетя Инна могут попасться весьма легко. (Третье имя, Пинна, почему-то почти не употребительно.)
Таковы некоторые тайны и загадки православного именословия. Они забавны. Но подобных курьезов обнаруживается куда больше, если от русских святцев обратиться к западноевропейским; ведь христианские имена, меняя свою звуковую форму и испытывая разную судьбу, путешествовали много лет по всем странам и народам Европы. Не углубляясь особенно в этот вопрос, мы позднее поговорим немного и о нем.
Роза Львовна и Фиалка Леопардовна
Человек похвастался: «А у меня есть знакомая, которую зовут, представьте себе, Розой Львовной!» Недоуменное молчание служит ему ответом. Впрочем, кто-нибудь, наверное, скажет: «Да? Ну и что же?»
Но почему, если он же заявит: «А вторую мою приятельницу именуют Фиалкой Леопардовной (или Резедой Бегемотовной)», — все закричат со смехом и досадой: «Ну да, рассказывайте! Этого не может быть!»
Не странно ли: роза — цветок, резеда и фиалка — тоже. Лев, леопард и бегемот — крупные дикие звери. Почему же названия первых могут стать именами людей, а остальные — нет? А кстати, вы уверены, что не могут? Вот фраза из одного широко известного художественного произведения: «Жиров из страха перед Мамонтом спал в ванной».
Это вас не удивляет: в одном довоенном журнале был ведь когда-то напечатан фантастический рассказ академика Обручева: привезенный в Москву замерзший тысячелетия назад мамонт ожил и натворил всяких дел; это, наверное, из того рассказа…
Вы думаете? А другая сценка:
«Яша у рояля грянул туш. Полетели шампанские пробки. Мамонт сел рядом с Дашей…»
Бред сумасшедшего? Ничего подобного; это выписка из ничуть не фантастического романа А. Н. Толстого «Хождение по мукам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29