В футбол Павел Жибуртович не играл, а потому летом 1951 года получил почти трехмесячный отпуск. Он отправился домой, в Куйбышев, и провел эти месяцы на берегу Волги, после чего почувствовал себя сильным, как Геркулес, хотя по комплекции остался худощавым. Очень скоро способный к хоккею Павел Жибуртович стал одним из лучших защитников страны. На тарасовских сборах в ГДР он старался очень добросовестно выполнять указания наставника, хотя это было нелегко. В один из дней Жибуртовича пригласили в комнату, где жили тренеры Егоров и Тарасов, и Анатолий Владимирович спросил: – Вот мы сейчас тренируемся по-новому… Как ты считаешь, ты сейчас лучше стал играть, чем раньше?
Жибуртович имел неосторожность пожать плечами и спокойно ответить: – Как играл, так и играю…
Дальнейших вопросов не последовало, но после той короткой беседы Павел сразу почувствовал, что старший тренер потерял к нему интерес.
Так через тренерскую комнату были пропущены почти все игроки. Одобрение получили те, кто говорил примерно следующее: «Да, я чувствую, что заметно прибавил в игре, чувствую себя прекрасно, очень хочется играть и тренироваться!» Но, увы, из этих молодых хоккеистов сборную составить не удавалось – их было немного, да и мастерство некоторых нуждалось в совершенствовании. А время торопило, в Москву из Веттингена уже поступил циркуляр ЛИХГ за № 60, где сообщалось, что установлены окончательные сроки проведения чемпионата мира в Стокгольме – с 26 февраля по 7 марта 1954 года. Федерация хоккея СССР уже начала перечислять на счет ЛИХГ в банке «Америкэн экспресс» (Цюрих, Сихль-портенплац, 3) взносы за проведение международных матчей– согласно уставу ЛИХГ по 50 швейцарских франков за игру. Это означало, что советский хоккей начинает входить в мировое спортивное сообщество.
И Тарасов попытался в соответствии со своими тренерскими концепциями перестроить игру бобровской тройки, в которой вместо Всеволода временно играл Николай Хлыстов.
Анатолий Владимирович стал внедрять тактику, которой придерживался в ЦДКА сам, когда после ухода Боброва и Бабича стал центральным нападающим в звене Быстров – Тарасов – Комаров. Эта тактика основывалась на том, что Тарасов перед началом атаки брал шайбу почти у своих ворот, а крайние нападающие в это время без конца совершали челночные рейсы с края на край, пытаясь запутать противника и постоянно открываясь для получения паса. Различие в игре с бобровской тройкой было существенным: Бобров и Бабич двигались вдоль бортов, стремительно приближаясь к зоне противника и подхватывая шайбу на большой скорости. А Быстров и Комаров делали много поперечных маневров, запутывая своих опекунов, и ждали момента, чтобы перехватить продольный пас Тарасова через центр площадки. На этот пас они нередко шли вдвоем, не зная, кому достанется шайба.
Эту же тактику Тарасов решил использовать в звене Бабич – Шувалов – Хлыстов.
Однако то, что годилось для сравнительно медленной тройки Тарасова, совершенно не подходило для реактивного звена Шувалова. Во время первой же настоящей пробы Бабич, на огромной скорости мчась с фланга на фланг поперек поля чуть-чуть лоб в лоб не столкнулся с Хлыстовым, совершавшим встречный маневр. Ни о какой осмысленной игре речи идти не могло, хоккеисты слишком много внимания уделяли тому, чтобы избежать столкновений друг с другом. Неразбериха на площадке была столь очевидной, что Тарасов, выслушав отрицательное мнение Бабича и Шувалова, отказался от идеи навязать бобровскому звену новую тактику.
Но ударная атлетическая подготовка продолжалась, хотя Егоров осторожно предупреждал старшего тренера о том, что ведущие игроки очень жалуются на усталость. И действительно, научно обоснованной системы такого рода тренировок еще не было, Тарасов, но сути дела, экспериментировал, не имея объективных медицинских критериев, взяв на себя всю полноту ответственности. Но этот «кавалерийский» подход к делу, игнорировавший осторожную научную основательность, не мог принести ничего хорошего. Через две недели команда оказалась в состоянии сильнейшей перетренированности и Анатолий Владимирович вынужден был согласиться на то, чтобы перебазировать игроков в Кинбаум.
Однако полноценного отдыха все же им не дал.
Между тем по плану предсезонной подготовки сборной команде после тренировок в ГДР предстояло отправиться в Чехословакию, чтобы провести три товарищеских контрольных матча. И уже первая из этих встреч отчетливо показала, что игроки выглядят чрезмерно утомленными, перетренированными.
Сведения об этом быстро достигли Москвы, где начали бить тревогу. Председатель Спорткомитета СССР Н. Н. Романов пригласил к себе государственного тренера по хоккею Александра Никифоровича Новокрещенова и поручил ему немедленно отправиться в ЧССР, чтобы на месте разобраться, в чем дело. В дополнение к этому Романов решил подключить к изучению создавшейся ситуации хоккейную общественность и вместе с Новокрещеновым послал в Чехословакию председателя Всесоюзной федерации хоккея Павла Михайловича Короткова.
События разворачивались в преддверии ноябрьских праздников, когда в СССР готовились отметить 36-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции. Однако Короткову и Новокрещенову не дали возможности справить праздник дома – задание было очень и очень срочным.
И шестого ноября, накануне торжеств, они вылетели в Чехословакию.
Команду Коротков и Новокрещенов разыскали в Братиславе. Приехали в отель, где остановились советские хоккеисты, и пришли в ужас от увиденного: большинство игроков чуть ли не вповалку, не раздеваясь, лежали на койках в двух комнатах, где собрались по своей инициативе, и в полный голос, как говорится, «крыли» старшего тренера, жалуясь, что у них «ноги не ходят». Физически команда была совершенно измотана, на этой основе резко упала дисциплина.
Первое, что сделали наделенные соответствующими полномочиями Коротков и Новокрещенов, – это на три дня отменили все тренировки, предоставив игрокам полный отдых.
А потом начали разбираться…
После возвращения из Чехословакии государственный тренер по хоккею Новокрещенов и председатель общественного органа – Федерации хоккея Коротков передали в Спорткомитет СССР докладную записку, в которой был сделан подробный анализ всего происшедшего во время тренировочных сборов в ГДР.
Не только в 1953 году, но и сегодня в спортивных кругах очень часто можно услышать, что Тарасова, мол, снял с поста старшего тренера Всеволод Бобров, который пошел к Романову и сказал примерно следующее: «Или я или Тарасов!», после чего председатель Спорткомитета сделал выбор в пользу выдающегося игрока, заменив тренера.
Но это неправда. И никакая депутация хоккеистов во главе с Бобровым тоже не ходатайствовала перед Спорткомитетом о снятии Тарасова, как рассказывают другие «знающие» люди. Эти весьма устойчивые легенды ничего общего с действительностью не имеют и слишком упрощенно, искаженно представляют механизм принятия таких важных решений, как замена главного наставника сборной команды.
Конечно, Всеволод Михайлович Бобров имел самое непосредственное отношение к вопросу о том, кто будет старшим тренером сборной команды по хоккею, потому что был самым лучшим игроком и самой яркой фигурой, представлявшей точку зрения, противоположную тарасовской. Ни Виноградов, ни Бабич не могли бы без поддержки Боброва противостоять нажиму Анатолия Владимировича. Однако Всеволод Михайлович оказывал сильнейшее влияние на ход событий не какими-то конкретными действиями или демаршами перед спортивным руководством, а… самим фактом своего существования в хоккейном мире. И уяснить это очень важно, потому что проблема заключалась отнюдь не в личных симпатиях и антипатиях Тарасова и Боброва, а в том, как развиваться советскому хоккею, как готовиться к чемпионату мира. И необходимо повторить, что сводить такой серьезнейший вопрос к ситуации «или я или он!», как делают некоторые, и в том числе Анатолий Владимирович Тарасов, неправомерно, попросту говоря, неправильно.
Кстати, отнюдь не случайно Романов направил в Чехословакию не Чернышева или Боброва, а именно Новокрещенова и Короткова, людей, известных своей непредвзятостью и никак не заинтересованных в тенденциозном освещении создавшегося в сборной команде положения. К сожалению, Анатолий Владимирович Тарасов поддерживает вышеупомянутую версию о влиянии на исход дела личных отношений, хотя утверждает, что не Бобров, а он сам, Тарасов, поставил вопрос ребром: «или – или». О том, как разворачивались события после возвращения команды в Москву, Анатолий Владимирович вспоминает так: – Я набиваюсь для встречи с Романовым. Прихожу к нему и говорю: у меня не в порядке команда. Или Бобров должен быть или Тарасов. Николай Николаевич, надо меня снять, Бобров успокоится, вокруг него сцементируется команда. Надо назначить Чернышева, он дядька покладистый.
Однако Николай Николаевич Романов, прекрасно знающий все нюансы спортивных событий тех лет, не может припомнить такого разговора с Тарасовым. С другой стороны, люди, которым по должности приходилось заниматься вопросом о замене тренера сборной команды по хоккею в столь решающий, переломный момент подготовки к мировому чемпионату, излагают события совсем иначе.
Один из этих людей – Борис Васильевич Мякиньков, который в тот период был начальником Управления спортивных игр Спорткомитета СССР, иными словами, непосредственно ведал хоккейными проблемами, был полностью в курсе дела.
В спорте Мякиньков работал с 1925 года. Сперва был секретарем коллектива физкультуры КОР – клуба Октябрьской революции, предтечи общества «Локомотив», затем – директором стадиона «Локомотив» на Новорязанской улице, председателем спортклуба железнодорожников – как раз в тот период, когда там начинали такие замечательные мастера кожаного мяча, как Валентин Николаев и Василий Карцев. Впоследствии Мякиньков стал начальником Управления футбола Спорткомитета СССР. Но поскольку он был против выступления советских футболистов в Олимпийских играх 1952 года, то его от этой должности освободили и перевели руководить Управлением спортивных игр, куда входил и хоккей с шайбой. В отличие от своей «футбольной» позиции 1952 года, Мякиньков был активным сторонником участия в стокгольмском чемпионате мира по хоккею. Он часто бывал в сборной команде, знал обстановку, сложившуюся в ней.
Когда сборная вернулась из Чехословакии, вопрос о старшем тренере стоял очень остро. И его решили рассмотреть на заседании коллегии Спорткомитета СССР. Докладчиком по этому вопросу был именно Мякиньков.
– Я как начальник Управления спортигр был за то, – вспоминает Борис Васильевич, – чтобы вместо Тарасова назначить старшим тренером Чернышева. Почему? Потому что в то время Тарасов не мог морально объединить команду. И поскольку Бобров был ведущим игроком, от него, по существу, зависел успех нашего хоккея. Было заседание коллегии Спорткомитета. Вел его Андрианов. На меня была возложена задача доказать необходимость замены старшего тренера. Я бывал все время в команде и все знал. Знал обстановку. У Тарасова были, может, и правильные, но более жесткие требования. Бобров считал, что больше инициативы надо давать игрокам… Обсуждали этот вопрос, наверное, целый час, не меньше. Тарасов пользовался большим авторитетом, и когда коллегия разбирала вопрос о замене тренера, то нужны были очень веские аргументы. Только исходя из моих заявлений о том, что Чернышев может технически, а главное, морально настроить команду лучше, чем Тарасов, а Тарасов может отвечать только за техническое состояние команды, большинство членов коллегии сошлись на том, что в создавшейся ситуации тренером необходимо назначить Чернышева. Чернышев принял команду, наладил взаимопонимание между игроками, у них появилось желание играть.
Бывший заместитель председателя Спорткомитета СССР Константин Александрович Андрианов, который вел коллегию, тоже вспоминает, что на одном из заседаний в тот период стоял вопрос о «потогонной системе тренировок Тарасова».
– Я хорошо знал Чернышева, – вспоминает Андрианов. – Еще с тех времен, когда вместе с его женой работал на одном заводе. Знал его как очень хорошего спортивного воспитателя, который умеет ладить со спортсменами. Но мне казалось, что Чернышев – человек слишком добрый, а это может отрицательно сказаться на команде. И предварительно обсуждая этот вопрос с Романовым, мы из двух зол выбрали наименьшее, чтобы разрядить страсти и накаленную атмосферу в команде, возникшую в результате действий Тарасова. Но окончательное решение, конечно, оставалось за коллегией. Замена старшего тренера сборной могла производиться только на заседании коллегии Спорткомитета. Это серьезнейший вопрос! Никаких других вариантов, связанных с хождениями Боброва или Тарасова по начальству, просто и быть не могло!
Вот так в конце ноября 1953 года окончательно рухнули мечты Анатолия Владимировича Тарасова выиграть чемпионат мира с помощью талантливо изобретенного им тотального хоккея. Рухнули из-за неуемности и особой страстности его характера, из-за максимализма этого незаурядного человека, готового ради осуществления своей тренерской идеи трудиться с фанатичным упорством. Он опередил развитие хоккея на четыре-пять лет, он слишком поспешил, слишком поторопился в создании «команды наперед», не принял в расчет того, что поколение хоккеистов, составлявшее ударную силу сборной команды, не в силах воспринять его принципиально новые концепции. А подготовить новое поколение игроков он не успел… Между тем компромиссов Анатолий Владимирович не признавал.
Прошло совсем немного лет, и те революционные идеи, которые проповедовал Тарасов, стали реальностью мирового хоккея. Его предвидение полностью оправдалось. Но сам он, Анатолий Владимирович Тарасов, так и не осуществил свою великую мечту: ни разу в качестве старшего наставника сборной команды по хоккею с шайбой не привел ее к золотым медалям чемпионата мира или олимпийских игр.
Это действительно глубочайшая драма талантливого тренера, чье имя знает весь хоккейный мир.
Однако один из самых любопытных парадоксов спортивной истории состоит в том, что советские хоккеисты, дебютанты чемпионата мира 1954 года, стали его победителями именно потому, что привезли в Стокгольм не новаторский хоккей Анатолия Тарасова, а классическую схему Аркадия Чернышева в сочетании с совершенно нестандартной тактикой игры звена Всеволода Боброва.
О том интереснейшем чемпионате написано немало. Многоопытные канадцы, считавшие, что в Европе у них нет достойных соперников, были представлены командой «Ист Йорк Лидхерст моторс», не самой сильной, однако вполне добротной, игравшей в типично канадском стиле силового давления. Дебютантов русских фавориты, естественно, в расчет не принимали. Даже перед последним матчем турнира, уже после того, как советские хоккеисты победили команду Чехословакии и свели вничью матч со шведами, заносчивые канадцы все равно нашли повод, чтобы продемонстрировать свое крайнее неуважение и пренебрежение к соперникам.
В субботу советская сборная проводила последнюю тренировку на стадионе, когда там неожиданно появились спортсмены Канады. Едва взглянув в сторону русских, на которых были надеты странные кожаные велосипедные шлемы, канадцы прошествовали мимо – на другое ледовое поле, где проходил какой-то рядовой матч по хоккею с мячом.
Но этот прием психологического давления возымел совершенно обратное действие: на следующий день разъяренные советские хоккеисты неплохо отомстили высокомерным канадцам за унижение.
Любопытно, что спустя год, на чемпионате мира в западногерманском городе Крефельде, организованном «яичным королем» Мюнстерманом, который оборудовал искусственный каток на базе своего гигантского холодильника для хранения яиц, ситуация была уже совершенно иной. Несколько раз канадцы переносили собственные тренировки – только из-за того, что на них приходили советские тренеры. А в ночь перед решающим матчем СССР – Канада в гостиничный номер, где жили Бобров, Бабич и Шувалов, трижды «по ошибке» вламывались то официанты с подносами, якобы перепутавшие этажи, то подгулявшие девицы в поисках кавалеров. В итоге советским хоккеистам не удалось сомкнуть глаз. Таким образом, канадцы применили классический закулисный прием из арсенала американского профессионального бокса тридцатых годов.
Однако в Стокгольме спортсмены из Страны кленового листа все еще уповали помимо своего мастерства на устрашающую силу тех легенд, которые окружали канадский хоккей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37