А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 


– Ну что ж, – сказал он, – пойдем посмотрим, что скажет мне сладкий хмель забвения.
И он отправился предаваться блаженству под действием замечательной смеси, которая, быть может, и есть та самая амброзия – пища бессмертных.
Верный Юсуф уже ждал его, мечтательно созерцая воды Нила, мрачные и спокойные, их уровень упал до отметки, предвещавшей засуху и голод.
– Брат мой, – сказал Хаким, – ты грезишь о любви? Скажи мне, кто твоя избранница, и, клянусь, ты ее получишь!
– Увы, я не знаю, – ответил Юсуф. – С тех пор как хамсин опаляет ночи своим дыханием, я не видел больше на Ниле ее золотую лодку. Даже если я снова ее увижу, осмелюсь ли я спросить, кто она? Иногда мне кажется, что все это только галлюцинации, вызванные коварной травой, которая, возможно, действует на мой разум так, что сам я уже не могу отличить сон от яви.
– Ты так считаешь? – с волнением спросил Хаким. Затем, поколебавшись, добавил: – Какое это имеет значение, забудем сегодня все.
Опьяненные гашишем, друзья, как ни странно, всегда ощущали родство душ.
Юсуф часто воображал себе, как его друг, устремившись на небо, отринув от себя эту грешную землю, недостойную его величия, протягивает ему руку и увлекает за собой ввысь через звездные вихри и белую пыль созвездий; он видел, как стремительно приближается и увеличивается в размерах бледный Сатурн с ярким кольцом из семи лун, а дальше Юсуф уже не мог себе представить, что произойдет с ними во время этого небесного путешествия. Язык людей способен передавать лишь ощущения, свойственные человеческой натуре; а когда друзья беседовали в своем божественном сне, они не прибегали к земным словам.
Погрузившись в забытье, когда им уже казалось, что их тела стали невесомыми, Хаким вдруг начал судорожно извиваться и кричать: иблис! иблис! Сатана.

. В тот же миг в окель вломились зебеки, впереди них – везир Барджаван. Он велел оцепить зал и схватить всех неверных, которые нарушили указ халифа, запрещающий употреблять гашиш и опьяняющие напитки.
– Демон! – вскричал халиф, очнувшись и придя в себя. – Я искал тебя, чтобы отрубить голову! Я знаю, это ты устроил голод и раздал своим подручным зерно из государственных амбаров! На колени перед повелителем правоверных! Сначала ответь мне, а потом умрешь!
Барджаван нахмурил брови, но в его суровых глазах играла насмешка.
– В Маристан, на цепь этого безумца, возомнившего себя халифом! – властно приказал он страже.
Понимая, что на сей раз ему не спасти друга, Юсуф кинулся к лодке.
Маристан, который сейчас примыкает к мечети Калауна, был в те времена огромной тюрьмой, и только часть его отводилась для буйно помешанных. На Востоке чтят безумцев и под стражей содержат лишь тех, кто представляет собой опасность для общества. Проснувшись наутро в темной камере, Хаким понял, что ему ничего не добиться в своих одеждах феллаха, даже если он будет впадать в ярость или доказывать, что он – халиф. Впрочем, здесь уже содержалось пять халифов и несколько богов. Таким образом, присваивать себе последний титул было не так уж почетно. Впрочем, Хаким, тщетно пытаясь порвать цепи, все же был абсолютно уверен в том, что его божественная сущность, заключенная в жалкую человеческую оболочку, подобно индийским буддам и другим воплощениям Высшего Разума, становилась беззащитной перед людским коварством и грубой силой. Он подумал даже, что положение, в котором он очутился, было для него не ново. «Главное, – сказал он себе, – постараться избежать побоев.» Это было нелегко, потому что именно таким способом здесь обычно лечили помутнение рассудка. Настал час посещения врача, тот пришел вместе с другим врачом, чужеземцем. Хаким вел себя очень осторожно, он не подал виду, что удивлен этим визитом. Он сказал только, что его недолгое умственное расстройство было следствием употребления гашиша, а сейчас он чувствует себя не хуже, чем обычно. Врач стал переговариваться со своим спутником, обращаясь к нему с большим почтением. Тот покачал головой и сказал, что у умалишенных часто бывают минуты просветления и с помощью хитроумных уловок они добиваются того, чтобы их выпустили на свободу. Однако он не видел никаких препятствий к тому, чтобы этот больной ходил во двор на прогулки.
– Вы тоже врач? – спросил халиф у чужеземца.
– Это король мудрейших, – воскликнул тюремный лекарь, – это великий Ибн Сина, Авиценна, он прибыл недавно из Сирии и соизволил посетить Маристан.
Имя знаменитого Авиценны, ученого врача, владеющего тайнами здоровья и долголетия людей, которое для простого человека звучало как имя кудесника, способного творить любые чудеса, произвело сильное впечатление на халифа. Забыв об осторожности, он воскликнул:
– О ты, пришедший ко мне, как некогда к Исе Иисус.

, покинутому всеми, бессильному перед кознями дьявола и дважды неузнанному ни как халиф, ни как бог, о ты, мудрейший, придумай что-нибудь, помоги мне побыстрее освободиться. Если ты веришь, поведай обо мне всем, если нет – будь проклят!
Авиценна не ответил, он повернулся к врачу и покачал головой:
– Вот видите, разум уже покидает его… – и добавил: – К счастью, подобные идеи никому не причиняют вреда. Я всегда утверждал, что конопля, из которой приготовляют пасту гашиша, – это и есть та самая трава, которая, по словам Гиппократа, вызывала нечто вроде бешенства у животных, заставляя их бросаться в море. Гашиш знали уже во времена Соломона: слово «гашишот» упоминается в «Песни песней», где описано опьяняющее действие этой смеси.
Продолжения Хаким не слышал, так как врачи перешли в другую палату. Он остался один во власти самых противоречивых чувств; Хаким уже сомневался, бог ли он, а иногда даже не был уверен, что он – халиф, голова шла кругом. Воспользовавшись предоставленной ему некоторой свободой, он подошел к несчастным, сидящим во дворе в самых причудливых позах, и стал прислушиваться к их пению и речам. Некоторые из них заинтересовали его.
Один из безумцев, собрав всевозможные палочки и камешки, соорудил себе тиару, украсив ее осколками стекла, а на плечи накинул лохмотья, покрытые блестящей вышивкой, которую он изобразил с помощью мишуры.
– Я, – говорил он, – Каим аз-Заман (властелин времени) и извещаю вас, что час пробил!
– Ты лжешь, – отвечал другой, – ты самозванец; ты из дивов и хочешь нас обмануть.
– Кто же я, по-твоему? – спрашивал первый.
– Ты не кто иной, как Тамурат, последний царь мятежных джиннов. А помнишь, кто победил тебя на острове Серандиб? Адам, то есть я. На моей могиле до сих пор висят твои копье и щит.
– На твоей могиле! – с хохотом вскричал другой. – Да ее и в природе нет. Рассказывай!
– Я имею право говорить о своей могиле, потому что уже шесть раз жил среди людей и шесть раз, как положено, умирал; мне сооружали великолепные надгробия, но вот твое-то найти будет нелегко, ведь вы, дивы, живете лишь в телах мертвых!
Вслед за этими словами несчастного повелителя дивов раздался всеобщий смех, тот встал, разъяренный, а другой, воображавший себя Адамом, ребром ладони сбил с него корону.
Первый сумасшедший бросился на него, и битва двух врагов неминуемо возобновилась бы пять тысяч лет спустя (по их подсчетам), если бы один из надзирателей не разогнал их ударами плети из бычьих жил, которые он, кстати говоря, раздавал невзирая на титулы.
Невольно задаешь себе вопрос для чего было Хакиму с таким интересом слушать эти бессмысленные речи, а иногда даже самому вызывать их несколькими умелыми репликами? Единственный здравомыслящий среди людей с потревоженным рассудком, он молча погружался в воспоминания.
Странно, но, может быть, из-за его сурового вида сумасшедшие относились к нему с уважением; никто из них не осмеливался задерживать взгляд на его лице, но что-то заставляло их собираться вокруг него, словно растения, которые в предрассветные часы уже поворачиваются в сторону еще не появившихся солнечных лучей.
Если простые смертные сами не в состоянии постичь, что происходит в душе человека, который внезапно понимает, что он – пророк или бог, то легенды и история рассказывают, какие сомнения и тоска гложут эти божественные души в то смутное время, когда их ум освобождается от кратковременных пут перевоплощения. Случалось, что сам Хаким начинал сомневаться, как некогда Сын Человеческий на Масличной горе, но больше всего его удручало сознание того, что собственная божественная сущность открывалась ему только в состоянии экстаза, вызванного гашишем. «Значит, – говорил он себе, – существует нечто более сильное, чем тот, кто выше всех на этом свете, и это всего-навсего полевая трава. Воистину, обычный червяк доказал, что он могущественнее, чем Соломон, когда прогрыз посередине и сломал посох, на который опирался этот повелитель духов; но кто такой этот Соломон по сравнению со мной, если я – подлинный Алъбар (Вечный)?»

ПОЖАР КАИРА

По злой насмешке судьбы случилось так, что однажды Маристан посетила принцесса Ситт аль-Мульк. Как это принято у царственных особ, она приходила с утешением к заключенным. Пройдя по части здания, отведенной под тюрьму, она захотела посмотреть и отделение для умалишенных.
Принцесса была закутана в покрывало, но Хаким узнал ее по голосу и не мог сдержать своего гнева, увидев рядом с нею министра Барджавана; спокойный и улыбающийся, он показывал ей помещение.
– Здесь, – говорил он, – содержат несчастных, которые находятся во власти всевозможных бредовых идей. Один считает, что он – повелитель джиннов, другой утверждает, что он – Адам, но вот перед вами самый большой честолюбец; он поразительно похож на вашего брата халифа.
– Это и правда удивительно, – сказала Ситт аль-Мульк.
– Так вот, – продолжал Барджаван, – это сходство и стало причиной его несчастий. Наслушавшись, что он как две капли воды похож на халифа, он вообразил себя халифом; но это ему было недостаточно, и он решил, что он – бог. Сам же он – ничтожный феллах, разум которого помутился, как и у многих других, от неумеренного употребления дурманящих снадобий… Интересно было бы посмотреть, что он скажет в присутствии самого халифа…
– Презренный! – вскричал Хаким. – Так, значит, ты отыскал двойника, который похож на меня и занял мое место?
Он замолчал, почувствовав, что осторожность покидает его, а это может подвергнуть его жизнь новым опасностям; к счастью, его слов никто не расслышал из-за гвалта, поднятого сумасшедшими; эти несчастные осыпали Барджавана проклятиями, особенно тяжкие оскорбления наносил ему царь дивов.
– Подожди, – кричал он ему, – подожди, пока я умру, тогда мы с тобой еще встретимся.
Барджаван пожал плечами и вышел вместе с принцессой. Хаким даже не пытался напомнить ей о себе. Поразмыслив, он пришел к выводу, что интрига слишком хорошо сплетена, чтобы разорвать ее мгновенно. Или действительно она его не узнала, принимая за какого-то самозванца, илже его сестра в сговоре с министром решили проучить его, заперев на несколько дней в Маристан. Может быть, они надеялись позднее воспользоваться оглаской, которую получит это дело, и захватить власть, а над Хакимом учредить опеку. Возможно, это предположение было не лишено оснований, так как принцесса, покидая Маристан, пообещала имаму мечети пожертвовать большую сумму денег на расширение и улучшение отделения, предназначенного для сумасшедших, с тем, сказала она, чтобы эта обитель была достойна даже халифа.
После ухода сестры и министра Хаким сказал лишь: «Так и должно было быть!». И он вернулся к прежнему образу жизни, ничем не нарушая своей обычной кротости и терпения. Лишь изредка он вел длительные беседы с теми из своих товарищей по несчастью, у кого наступали минуты просветления, а также с обитателями другой части Маристана, которые часто стояли у решетки, разделявшей двор, чтобы посмотреть на выходки соседей. Хаким встречал их столь мудрыми речами, что несчастные часами не отходили от него и смотрели как на одержимого (малъбус). Не потому ли первыми слово божье всегда слышат отверженные? И за тысячу лет до этого первыми слушателями мессии были бедняки и мытари.
Войдя к ним в доверие, Хаким заставлял их одного за другим рассказывать ему свою жизнь, историю своих прегрешений и преступлений и отыскивал глубинные причины, толкнувшие их на это; и, как всегда, виной тому были невежество и нищета. Они рассказывали ему также о тайнах каирской жизни, об уловках ростовщиков и крупных торговцев, законников и цеховых старшин, сборщиков налогов и самых видных негоциантов Каира; рассказали о том, как эти люди сговариваются между собой, как укрепляют свою власть брачными союзами, как они подкупают других и как подкупают их самих, как они по собственной прихоти повышают или понижают цены, как по их желанию возникают голод или изобилие, война или мятеж, как они, никому не подвластные, угнетают народ, лишая его самого необходимого для жизни. Таков был итог правления Барджавана, который был опекуном халифа в годы его несовершеннолетия.
Затем по тюрьме поползли зловещие слухи, их распространяли сами стражники. Говорили, что к городу приближается чужеземное войско, что оно уже стоит лагерем на равнине Пизе, что в Каире готовится измена – город сдадут без боя, что господа, улемы и торговцы в страхе за свое богатство готовятся открыть ворота и уже подкупили военачальников. Говорили, что вражеский генерал вот-вот войдет в город через ворота Баб аль-Хадид. С этого времени род Фатимидов лишится трона, в Каире, как и в Багдаде, будут править халифы Аббасиды, и в молитвах будет упоминаться их имя. «Так вот что уготовил мне Барджаван, – подумал халиф, – вот что предвещал талисман моего отца и вот почему на небе померк Фаруис Сатурн.

! Но пришло время посмотреть, что может сделать мое слово и буду ли я побежден, как некогда назарянин».
Приближался вечер. Узники Маристана собрались во дворах на обычную молитву. Хаким обратился сразу к безумцам и к преступникам, которых разделяли решетчатые ворота; он сказал им, кто он есть на самом деле и чего он от них ждет, сказал с такой властностью и убежденностью, что никто не посмел усомниться в его словах. В мгновение ока тысячи рук сломали решетки, и смертельно перепуганные стражники сами открыли двери, ведущие в мечеть. Халифа внесла туда на руках толпа отверженных, в которых его голос вселял надежду и смелость.
– Вот халиф! Вот подлинный повелитель правоверных! – кричали заклейменные людским судом.
– Вот Аллах! Он идет творить божий суд! – горланили сумасшедшие. Двое из них встали по обе стороны от Хакима и кричали:
– Идите все на суд, который вершит владыка наш Хаким!
Собравшиеся в мечети правоверные сперва не могли понять, что нарушило их молитву, но из-за общего беспокойства, вызванного приближением неприятеля, все были готовы к любому повороту событий. Одни разбежались, сея тревогу по улицам, другие кричали: «Сегодня день Страшного Суда!». Услышав эти слова, возрадовались самые бедные и страждущие: «Наконец-то, Господи, наконец пришел Твой день».
Когда Хаким показался на ступенях мечети, от лица его исходило сияние; его длинные и развевающиеся волосы вопреки обычаю мусульман ниспадали на пурпурную мантию, которую кто-то из сопровождающих накинул ему на плечи. Даже евреи и христиане, которых всегда много на улице Сукария, пересекающей базар, пали ниц, говоря:
– Это или настоящий мессия, или антихрист. В Священном Писании сказано, что он придет через тысячу лет после Христа!
Некоторые узнали государя, но они не могли взять в толк, как он оказался в центре города, тогда как, по общему мнению, он в это время вел войска против неприятеля, стоявшего на равнине, вблизи пирамид.
– О мой народ! – обратился Хаким к обступившим его беднякам. – Вы – мои истинные сыны. Это не мой, это ваш день настал. Опять, в который раз, пришли времена, когда глас небесный утратил власть над душами человеческими, времена, когда добродетель оборачивается преступлением, слава – стыдом, мудрость – безумием, когда все идет наперекор правде и справедливости. Но и в такие времена голос свыше просветляет умы, как молния перед громом, и тогда раздается клич: «Сгинь, Енох, город детей Каиновых, город нечестивцев и тиранов! Горе тебе, Гоморра, горе вам, Ниневия и Вавилон, горе тебе, Иерусалим!» Этот клич не смолкает, он звучит из века в век и несет возмездие отступникам, но всегда есть время покаяться… Изо дня в день сокращается это время, и гром ударяет сразу вслед за молнией. Так покажем сейчас, что и слово – оружие и что наконец наступит царствие, приход которого предвещали пророки. Вам, дети мои, отдаю я этот город, разжиревший на обмане, ростовщичестве, несправедливости и грабеже; вам отдаю эти награбленные сокровища, эти украденные богатства. Покарайте эту преступную роскошь, эту ложную добродетель, эти заслуги, купленные за золото, это предательство, которое, прикрываясь словами о мире, продало вас врагу!
1 2 3 4 5