А-П

П-Я

А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  A-Z

 

А тут даже и не любовь; но когда в тебя так вот сразу влюбляются, хочется — как бы это сказать? — отнестись к ним бережно, лучше, чем относились к тебе самому (пронзительно горькое воспоминание об исчезнувшей Аннет вытеснило музыку — настоящее страдание узнаешь не на слух, а глазами, у той испещренной надписями стены, на тех скользких от мыла ступеньках). Не будь она такой глупышкой, не попадись так просто на все мои идиотские басни, я бы не стал и расстраиваться. Он взглянул на Крога. — Мистер Крог. — Он потряс его за локоть, и Крог проснулся.
— Очень громко стали играть, — прошептал он. — По-моему, скоро конец. И точно: могучие порывы музыки волновали фиолетовый бархат одежд; не прерывая пения, к рампе потянулись отважные викинги; предательство; из тяжело вздымавшейся груди вырывалось рыдающее сопрано; мой друг; занавес падает.
— Вы не возражаете, если я сбегаю позвонить? — спросил Энтони. — Нет, — заволновался Крог, — ни в коем случае. Ко мне подойдут с разговорами. Спросят мнение о постановке.
— Скажите, что вы устали и плохо слушали.
— Все не так просто, — сказал Крог. — Это же Искусство. Великое Искусство. — Он понизил голос. — Я что-то читал об этой опере. Это одна из великих любовных историй.
— Нет, — возразил Энтони. — Вы ошибаетесь. Вы спутали ее с «Кармен».
— Правда?
— Безусловно. Я-то не спал и все видел. Кроме того, я знаю эту легенду. Там рассказывается об одном человеке, который послал своего друга привезти ему жену. Потом происходит путаница с напитком, который будто бы внушает людям страсть, этот друг с девушкой выпивают его и они влюбляются друг в друга. Но она все равно должна ехать и выйти замуж за первого. Не знаю, что здесь великого, в этой истории. Все слишком фантастично. Зачем эта чепуха с напитком? Чтобы влюбиться, совсем не обязательно что-то пить. — Может, вы правы, — сказал Крог.
— Так я схожу позвонить?
С внезапной подозрительностью Крог спросил:
— А это не пресса? Я вас и дня не буду держать, если вы свяжетесь с прессой. — Нет-нет, мистер Крог, — успокоил его Энтони, — это одна девушка. — Стал объяснять:
— Мы договорились на сегодня, а я забыл. — Вы договорились побыть сегодня вместе? — уточнил Крог. — Ну да. Пошли бы в кино или в парк. Тут есть местечко, где можно с толком посидеть?
— И вам не будет скучно? — допытывался Крог. Повернувшись в кресле, он понизил голос и продолжал уяснять. — Вы придете в парк и будете… как у вас говорят?
— Будем тискаться.
— Мы тоже так говорили! Помню, мои друзья… давно, в Чикаго… — В его голосе прозвучало радостное удивление:
— Мерфи. О'Коннор. Вильямсон. Как странно. Мне казалось, я напрочь забыл их имена. Мы там работали на мосту. Это еще до того, как я изобрел резак… По-моему, Холла там не было. Вот еще: Эронстайн…
— Скажите, мистер Крог, вам здесь нравится? — спросил Энтони. Публика терпеливо выждала, когда принц кончит аплодировать, затем потекла к роскошной лестнице, в фойе, сверкая драгоценностями и орденами, словно лампочками светофоров.
— Конечно, нравится, — ответил Крог.
— Но это же скучно. Знаете, что вам нужно после трудного дня? Немного песен и танцев. Что-нибудь легкое. Неужели здесь нет никаких кабаре? — Не знаю, — ответил Крог и не спеша продолжал:
— Я всегда доверял вашей сестре. Без нее ничего не делал. Вам можно сказать, вы ее брат. — Казалось, он готовится сделать крайне важное признание. — Да, мне это тоже кажется скучным. И та статуя. Но Кейт она нравится. — Мистер Крог, — сказал Энтони, — пойдемте сейчас со мной. Где-нибудь выпьем, послушаем музыку, а потом я провожу вас спать. — И добавил:
— Из ресторана и позвоню.
— Невозможно, — ответил Крог. — Это будет замечено.
— Никто не заметит. Все выходят в фойе.
— После антракта они увидят наши пустые кресла. Подумают, что я заболел. Вы не можете себе представить, какие поползут слухи. А у нас на днях новая эмиссия. На улице наверняка торчат репортеры. — Тогда — пусть я заболел. Вы провожаете меня домой. Меня же никто не знает. Подумают, что я ваш друг.
Крог сказал:
— Мне очень жаль, Фаррант, но их вы не проведете. Еще два часа осталось сидеть. А вы — что, немножко актер? — Немножко? — переспросил Энтони. — Жаль, вы не видели меня в «Личном секретаре». Вся школа смеялась, даже учителя. Директорша (мы ее звали негритоской) подарила мне коробку шоколада. Конечно, я не тот, что прежде, но разыграть комедию смогу.
Но Крог сказал — нет, ничего не выйдет. Все это очень заманчиво, но Фаррант не знает, как пристально следит за каждым его шагом пресса. В особенности один плюгавый оборванец. — Меня не оставляют в покое уже много лет. Что называется: оказывают честь. Без этой опеки я, честно говоря, почувствую себя неспокойно. Идите. Позвоните и возвращайтесь. — Он впервые за весь вечер раскрыл программу и внимательно, страницу за страницей стал ее читать, начав с большой рекламы «Крога» и добравшись до списка действующих лиц.
В фойе публика оставила свободное пространство для принца, который прогуливался в сопровождении супруги, пожилого господина с колючими седыми усиками и молодящейся длинноволосой дамы с прыщеватым лицом, не тронутым пудрой; группа ходила взад и вперед, взад и вперед, как звери в клетке. Вслед удаляющимся спинам вскипала волна шепота, сменяясь деланно безразличным разговором, когда те четверо возвращались. На блокноте в телефонной будке кто-то нарисовал сердце, нескладное кривобокое сердце. Телефонист долго не понимал Энтони; пришлось несколько раз повторить: «Отель Йорк». В сердце был записан номер телефона, художник начал было рисовать стрелу, но бросил. В фойе взад и вперед расхаживал принц, дамы жадно разглядывали платье принцессы, мужчины перешептывались. Что-то безыскусное и трогательное было в нарисованном сердце, но потом, ожидая с трубкой в руке, Энтони заметил в уголке страницы французский стишок, какие обычно завертывают в рождественские хлопушки, и все сразу предстало умной стилизацией, утонченной шуткой. — Мисс Дэвидж у себя? — Швейцар в «Йорке» понимал по-английски. — Трудно сказать. Пойду посмотрю. Как, вы сказали, ее зовут? — и Энтони расслышал затихающие шаги. Он взглянул на часы — четверть десятого. Кстати: как ее зовут? Она говорила, только он забыл. Выяснилось, что он даже не может толком вспомнить, какая она: в памяти застряли лишь подмеченные недостатки — не та помада, не та пудра. То, что она никакая, больно кольнуло его. Появилось чувство ответственности, словно ему доверили щенка, а он потерял его. «Только кликните — сразу прибежит…» Хорошо, а если забыл кличку?
— Это Энтони говорит, — сказал он. Он узнал голос, узнал это беззащитное простодушие, когда через озеро, мост и набережную, чудом не потерявшись в проводах, донесся короткий и слабый выдох безотчетной радости, надежды, освобождения.
Он спросил:
— Кто говорит?
— Лючия. — Как же он забыл это до глупости претенциозное имя! Она еще говорила, что ее брата зовут Родерик. Отцовские причуды. Тот обожал забытых классиков, что давным-давно собирают пыль на полках публичных библиотек. В Гетеборге он не выпускал из рук любимую книгу, с которой вообще почти никогда не расставался, — «Испанские баллады» Локкарта;
Родерик пришел из этой книги. Откуда явилась Лючия, она уже не помнила. За обедом мистер Дэвидж пообещал Энтони дать почитать Локкарта. — Скоттовского Локкарта, — уточнил он. Выяснилось, что он очень любит поэзию. Понизив голос, мистер Дэвидж восторженно отозвался о Хорне и Александре Смите. — Я люблю что-нибудь основательное, — говорил он, — не лирику, эпос. — Страдая от его навязчивой разговорчивости, дочь ядовито ввернула, что его круг чтения исчерпывается букинистической макулатурой. — Взгляните. Убедитесь сами, — и она презрительно ткнула пальцем в Локкарта, лежавшего рядом с селедкой: на корешке черного истрепавшегося переплета различался старый библиотечный штамп.
— Лючия, — повторил Энтони. — Теперь слышу. Я бы узнал ваш голос из тысячи. Я боялся — вдруг подойдет кто-нибудь из стариков. Не хочется, чтобы у вашей матушки случился разрыв сердца. — Наверное, — сказал упавший голос, — вы забыли. — Ни в коем случае, — возразил Энтони. — Видите ли, я получил довольно важную работу в «Кроге». Только сейчас выдалась минута позвонить. Сбился с ног. Вы бы знали, чем я занимаюсь! Слушайте, вам нравятся тигры? — Тигры?
— Игрушечные. Я сегодня купил одного для вас. Видите, я ничего не забыл. Можно я его принесу в отель?
— А когда?
— Я бы смог подойти часам к двенадцати.
— Ах, Энтони, если бы пораньше. Сейчас уже ничего не получится. Я скоро ложусь спать.
— Еще нет десяти.
— Дома мы всегда ложимся в десять.
— Если мне повезет вырваться, то завтра вечером… — Господи, вот бедняга-то, подумал он, в десять уже ложится; вот скука-то. Надо ее развлечь. Сделать доброе дело. Со щемящим чувством благодарности он думал: в ее глазах я шикарный парень. Верит буквально каждому слову. Дурочка, но очень славная девчушка.
— Опять не получится: мама достала куда-то билеты.
— Тогда послезавтра вечером…
— Один папин друг… Энтони, ничего не выходит. А на той неделе мы уезжаем.
— Давайте пообедаем вместе.
Звучавший безнадежностью голосок начал раздражать его. — Ничего не получается, Энтони. Вы бы видели папин распорядок! Ратуша, музеи, у нас все обеды расписаны. Мы же знакомимся с городом. На полную катушку.
— Ладно, — сдался Энтони, — остается завтрак. — Беззаботно предложил:
— Закатимся куда-нибудь на автомобиле. Когда вы можете? — Может завтра? — Она возбужденно зашептала в трубку:
— Мама идет. Я не хочу, чтобы она знала. Еще увяжется. Придете завтра в восемь на Северный мост?
— Хорошо, — ответил Энтони, вешая трубку. Все же это чертовски рано — в восемь. Это значит встать придется в половине восьмого, в такую рань здесь страшно холодно; ему представилось безрадостное зрелище его комнаты: торчащая в стакане зубная щетка, говорливый клубок водопроводных труб, окно, выходящее в переулок с мусорными ящиками, кран горячей воды, откуда идет холодная, картинки, приклеенные мылом, — он забыл купить кнопки. Ладно, сделаем доброе дело. В дверь будки постучали. Когда-нибудь это все сорвется. Они меня доконают. Но кто эти «они», он не знал. Повернувшись, он увидел, что у будки стоит Крог, и в ту же минуту его лицо залила улыбка, он весь осветился радушием, он опять был славным парнем. — Я очень задержался?
— Я подумал, — сказал Крог, — и ушел. — Словно с трудом веря, что все обстоит так просто, он удивленно продолжал:
— Все вернулись в зал, а мы остались. — Окинул взглядом широкую опустевшую лестницу. — Куда теперь? — Прекрасно, — откликнулся Энтони. — Сначала выберемся на улицу. С пальто и машиной канителиться не будем.
Крог улыбнулся:
— Как просто, — сказал он. — Мне это в голову не приходило. — Они спускались по пустой лестнице. Слабее, чем в телефонной трубке, доносился чей-то поющий голос. — Для меня это целое приключение, Фаррант. Я уже давно не переживал таких приключений. — Однако я ваш телохранитель, — вспомнил Энтони, — я за вас отвечаю, а со мной нет револьвера.
— Это были нервы. Никакого телохранителя мне не нужно.
— А нужно просто выпить.
— Вот именно. — Он взял Энтони под руку, и мимо изумленных швейцаров они вышли на площадь. Пробежал человек с какой-то рамой на палке, сверкнула вспышка света, и на мгновение все разлетелось на куски в этой ослепительной яркости, перед глазами качнулся, отступая, черно-белый мир. — Такси. Скорее. Берите такси, — приказал Крог. Уже подходили двое мужчин, что-то говоря по-шведски, но подкатило такси и Крог заспешил к задней дверце. На площади с невероятной быстротой стала расти толпа. Из машины Энтони видел, как через мост спешат еще шесть-семь человек. Какая-то женщина под памятником Густаву выкрикнула:
— Герру Крогу — ура! — и слабый хор неуверенных восклицаний проводил отъехавший автомобиль. — Дураки, — пробурчал Крог. Он глубоко, чтобы не видели, откинулся на подушки; мимо проплыли огни Гранд-Отеля. В стекла хлестнула и откатилась волна танцевальной музыки.
— Может, зайдем сюда? — предложил Энтони.
— Нет-нет, — поспешно возразил Крог. — Поищем что-нибудь потише. Поедем в Хассельбакен, это около Тиволи. Я не был там двадцать лет. — А в Тиволи есть что посмотреть?
— Я там не был.
— Надо как-нибудь съездить вечерком.
Машина забиралась все выше над озером, оставив позади залитую лунным светом каменную массу Северного Музея. Из Тиволи струилась музыка и увязала в холодном воздухе: так глыба льда бережет от разложения два тела — застывший жар, ледяная отрешенность.
— Что я буду делать в Тиволи? — недоумевал Крог. — Вы отчаянный человек, Фаррант. С вами беспокойно. Взять и уехать из оперы! Завтра это будет во всех газетах. Вы слышали, они мне что-то сказали? Им хотелось знать, что случилось: не понравилась постановка, плохое самочувствие или дурные новости?
— За нами кто-то едет, — сказал Энтони, выглянув в заднее стекло: пышный желтый пушок света сновал на дороге возле Скансена. — Они наверняка накроют нас в ресторане. Скажите шоферу, чтобы ехал в Тиволи. Другого выхода нет. В толпе они нас не найдут. — Он сам постучал в стекло кабины;
— Тиволи, — сказал он. — Тиволи.
— Нет, — запротестовал Крог. — Этого делать нельзя. Что скажут газеты? Променять оперу на Тиволи! Меня сочтут сумасшедшим. Вы представляете, что будет на бирже?
— Не думайте об этом, — сказал Энтони.
— Не думать о бирже, — изумился Крог. У него вырвался испуганный виноватый смешок. — Отчаянный человек, — повторил он. — Этот шрам — вы тоже тогда ни о чем не думали?
— Шрам? — подхватил Энтони. — Это долгая история. Вы помните, как несколько лет назад в Индийском океане затонул «Нептун»? Впрочем, у вас, наверное, об этом не писали. На корабле возникла паника, пассажиры сломя голову рвались к шлюпкам, а я помогал старшему офицеру поддерживать порядок — ну, кто-то мне и удружил.
Крог рассмеялся. Энтони растерянно и недоверчиво спросил:
— Вы не верите?
— Ни единому слову, — ответил Крог. Такси остановилось, но Энтони, изумлено расширив глаза, даже не шелохнулся.
— Почему же вы не поверили? Где я ошибся? — Он стал вполголоса разбирать весь рассказ:
— «Нептун»… паника… все рвутся к шлюпкам… — Выходите, — скомандовал Крог. — То второе такси подъезжает. — Пройдя через турникет, он рукой задержал Энтони. — Я хочу посмотреть, кто это. Машина вплотную подъехала к первому такси. Наружу выбрался человек в сером летнем костюме; расплачиваясь, он неторопливо и цепко осмотрелся; худое лицо, мешки под глазами и подбородком. — Это Пилстрем. — Такси не отъезжало. Ища ступеньку, высунулись ноги в узких черных брюках и повисли над землей, длинные, тонкие и бескостные, как макароны. — Их двое! — воскликнул Крог. — Мне всегда казалось, что Пилстрем охотится в одиночку. Погодите, да это же… как, однако, мы заинтриговали их… — Длинный фрак, тонкий, как шнурок, галстук завязан бантиком на старческой шее, седая щетина, длинное постное лицо. -…Это же профессор Хаммарстен, — черная мягкая шляпа, очки в стальной оправе, пепельно-серые щеки. — Быстро! — заторопился Крог. — Пока нас не увидели. — Он шел впереди; ловя вокруг удивленные взгляды, он вспомнил, что он в вечернем костюме и без шляпы, но странное безразличие охватило его; он вспомнил Холла с накладным носом, шумную толкучку фиесты, тревожные расспросы Холла:
— А с трением-то как? — И остановившись позади тира перевести дух, он сказал:
— Бедняга Холл, как бы он на все это посмотрел? — Верный Холл. На него можно рассчитывать во всем, кроме соучастия в этой стремительной потере тормозов, в этом безумстве. Такое можно себе позволить только с человеком, который даже не умеет убедительно соврать. Еще не отдышавшись, ой тихо сказал:
— Это было не в Индийском океане.
— Черт возьми, — пробормотал Энтони. Щурясь от света прожекторов, он неловко улыбнулся:
— Я впервые испробовал эту историю. Обычно я даю рассказ о бомбе. Ладно, — решился он, — вам скажу. Кроме Кейт, никто не знает. Я снимал шкурку с кролика и у меня сорвался ножик. — Пилстрем, — сказал Крог. Со стороны центральной аллеи из-за угла осторожно вышел человек в сером костюме, ступая мягко, как кошка вокруг мусорного ящика. Крог усталым голосом сказал:
— Игра кончилась. — И словно обманывая кого-то близкого, сплавив ему акции, которые ладно бы обесценились в будущем, но уже сейчас ничего не стоят, хоть выбрось, мучаясь угрызениями совести, Крог добавил:
— Мы сваляли дурака. — Сейчас разберемся, — сказал Энтони.
Он подошел к Пилстрему, взял его за локоть, развернул и толкнул за угол палатки. Пилстрем несколько раз пронзительно крикнул:
— Хаммарстен! Хаммарстен! — Профессор Хаммарстен замешкался возле медных ручек призового аттракциона. — Хаммарстен!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23