Сегодня ночью тебе придется попотеть.
В воздухе повис густой смех Малютки. В это время он животом плющил об стенку грудную клетку Лэймара и сжимал его сердце. Лэймар чувствовал, что его голова болтается из стороны в сторону, как у рыбы, которую выбросили на берег на потеху ребятишкам.
Рукой, похожей на свиной окорок, Малютка схватил Лэймара за волосы, притиснул его голову к стенке и наклонился, чтобы поцеловать свою жертву.
Обездвиженный, лишенный кислорода, Лэймар беспомощно наблюдал, как губы негра сложились сладострастным бантиком. Из его груди вырвался крик отчаяния. Этот вопль был настолько силен, что на минуту потряс даже черного гиганта. Лэймар получил передышку и приобрел шанс. Он изо всех сил вытянул вперед шею, став похожим на черепаху, и в следующую секунду вонзил зубы в нос Малютки Джефферсона. Он грыз этот проклятый нос, захлебываясь кровью и не слыша, как кричит Малютка. А Малютка кричал. Он отпрянул назад, инстинктивно потянувшись рукой к больному месту. В это время освобожденный Лэймар, выплевывая застрявшие в зубах хрящи, быстро присел и молниеносным ударом сокрушил негру мошонку, раздавив ему одно яичко. На какую-то секунду Малютка потерял сознание, но тут же выпрямился, пылая яростью и жаждой мести. Но в этот момент Лэймар костяшками пальцев левой руки нанес удар по гортани Малютки. Под кулаком что-то хрустнуло. Малютка Джефферсон упал на колени, судорожно хватая ртом воздух. Его глаза молили о пощаде, но Лэймар не был склонен к милосердию, он обежал вокруг гиганта и ребром ладони ударил его по шее. Джефферсон дернулся вперед, как будто его ударило током, и попытался слабеющей рукой заслониться от следующих ударов, но Лэймар молотил его по позвоночнику обеими руками до тех пор, пока великан не рухнул плашмя на пол.
Лэймар оторвался от своей жертвы и отдыхал, тяжело дыша. Руки болели. Все тело сотрясала непроизвольная дрожь. В мозгу громкими толчками билась кровь.
— Хотел меня поиметь? На, получи! — крикнул он. Неуклюже, как выброшенный на берег кит, Малютка перевернулся на спину. Изо рта и носа хлестала кровь. В глазах застыл ужас. Большая, вымазанная в крови рука поднялась, как бы пытаясь заслониться от новых ударов этого маленького, но крепкого человека. Из душа продолжала литься вода, вовсю клубился пар. Черная кожа Малютки заплывала красным цветом крови.
— Не бей меня больше, — попросил он, — пожалуйста.
Лэймар внимательно посмотрел на поверженного противника. Ты можешь годами лупить Малютку изо всех сил, поиметь его во все дырки, но убить его практически невозможно. Это потребует гораздо большего труда, чем убить самого Лэймара.
— О Боже, — хрипел Малютка Джефферсон, — как же ты меня избил. Помоги мне. Я уже и дышать-то не могу.
В душе Лэймара не шевельнулась ни одна струна. Он понимал только, что перед ним стоит проблема: как заткнуть рот этому жирному ниггеру? Ответ: куском мыла. Он вскрыл новую упаковку душистого туалетного мыла и взял пахучий брусок в руку. Потом он опустился на колени перед Малюткой.
— У тебя что-то застряло во рту, — сказал он, — дай-ка я гляну.
Малютка послушно открыл рот. В ту же секунду, быстрый, как змея, Лэймар засунул в рот негру кусок мыла и сильными пальцами протолкнул его в горло. Глаза Малютки выкатились из орбит, он поднял слабеющие руки ко рту, но Лэймар перехватил их и отбросил в сторону, потом он надежно затолкал мыло в глотку Малютки. Зажатый сверху куском мыла язык негра сворачивался и разворачивался в бесплодных усилиях вытолкнуть наружу мыло. Малютка издавал невообразимые нечленораздельные звуки, на мокрый пол душа потекла моча. Струи воды обдавали обоих, всю сцену окутывал густой пар. Малютка продолжал цепляться за жизнь. Он шумно портил воздух, из него сыпались куски дерьма, наполняя зловонием душевую. Черная кожа постепенно покрывалась синевой.
Наконец большая рука безвольно повисла, голова тяжело поникла на бок. Глаза уставились в никуда и начали стекленеть.
Лэймар отступил.
— Вставай, толстый ниггер, — сказал он. — Я хочу помучить тебя еще немного.
Но негр неподвижно лежал в собственном дерьме, глядя в потолок мертвыми глазами.
"Твою мать! Как же мне теперь помыться?" — подумал Лэймар. Затем он глубоко вздохнул и понял, что если он не сбежит сегодня, прямо сейчас, то либо ниггеры Родни Смоллза, либо папаша Кул убьют его до захода солнца.
* * *
Больше всего на свете Ричард Пид ненавидел последний час до развода по камерам. Во дворе он мог держаться поближе к Лэймару или Оделлу, что защищало его от других хищников. После отбоя он мог удерживаться от братьев на расстоянии, съеживаясь и практически переставая существовать. Подобная пассивность спасала его. Такую безвольную тряпку было просто неинтересно мучить. Теперь же, когда он заключил сделку с Лэймаром, его шансы выжить резко поднялись. Он чувствовал, что теперь ему будет легче уцелеть в течение тех трех месяцев, которые ему предстояло провести в каторжной тюрьме Мак-Алестер перед переводом в исправительное федеральное заведение общего режима в Эль-Рено, в двадцати милях от Оклахома-Сити.
Но в четыре часа, после занятий в тренажерном зале, Лэймар шел в надзирательский душ, а Оделл отправлялся на кухню кормить своих кошек. На час Ричард оставался предоставленным самому себе и должен был выживать на свой страх и риск. Чтобы время проходило незаметно, он забивался в угол камеры и сидел там тихо, как мышка, думая о художниках разных школ, о которых ему приходилось читать. Это помогало преодолевать дикий страх перед тюрьмой.
Он был всегда испуган. Он знал, что был пищей. Да, да, именно так. Пищей. Он был слабым белым человеком, лишенным уголовных навыков и природной смекалки, у него не было никакого оружия, и он страшно боялся насилия. Он был самым низшим звеном мак-алестерской пищевой цепочки. Он был планктоном. Если Бог создал его не для того, чтобы он был съеден, то тогда за что, за какие грехи, он, без всякой вины Ричарда, заточил его в тюрьму?
Ричард твердо знал, что он очень талантлив. Окружающие постоянно строили ему козни, и только поэтому он не достиг заслуженной славы. Но он знал, что видит то, чего не видят другие, и чувствует то, что недоступно многим. Видимо, он был по натуре очень восприимчив и мог прозревать слишком многие вещи, за что его ненавидели окружавшие его посредственности.
Но такова доля художника. В обществе филистеров ему приходится нести тяжкий крест, и он с радостью понесет его.
Ричарду был тридцать один год. Голову венчала высокая копна светлых волос, а лицо было слишком гладким для его возраста. У него было длинное податливое туловище и очень вялая разболтанная походка. Создавалось впечатление, что его ноги слишком нежны, чтобы носить тяжесть тела. По профессии он был учителем рисования, до того, как стать им, он закончил Мэрилендский институт искусств в Балтиморе, но по складу души он, несомненно, был истинным художником и последние двадцать лет провел, пытаясь разобраться в сложностях передачи форм человеческого тела. Эту проблему он так до сих пор не решил. Но... впереди 877 дней заключения, в течение которых он надеялся сосредоточиться и найти какой-то способ ее решения...
— Ричард, детка, оторви-ка свою задницу от койки!
Ричард очнулся от своих грез, поднял глаза и увидел Лэймара, который буквально вломился в камеру. Он так спешил, что даже забыл вытереть голову после душа.
— Ох, а я...
— Слушай, нам надо сматываться. Сейчас ты пойдешь на кухню и приведешь сюда этого долбаного Оделла. Ты меня понял?
Ужас холодной волной смыл краску с лица Ричарда. Он лихорадочно сглотнул, словно у него во рту был бильярдный шар. Двор превращался в охотничьи угодья, когда такие кролики, как он, появлялись там без прикрытия. Черные изобьют его до полусмерти. Члены Арийского братства разукрасят его ритуальной татуировкой. Голубые поимеют его во все естественные отверстия. Индейцы поджарят его на костре. Охранник может выстрелить по нему, чтобы попрактиковаться в стрельбе по движущейся мишени.
— Ричард! — рявкнул Лэймар. — Сегодня ты наконец станешь мужчиной. Я только что убил здоровенного ниггера в надзирательском душе и...
— Ты... что? Ты у...?
В ту же секунду Лэймар оказался верхом на Ричарде, прижав его к полу. Рукой он прикрыл рот художнику.
— Слушай меня, Ричард. Я не доживу до ночи, если не слиняю отсюда вместе с беднягой Оделлом. Как ты думаешь, братишка, что будет с тобой, когда мы уйдем? Тебя будут иметь все, кому не лень, самые распоследние педики будут напропалую пользовать тебя. На твоей заднице сделают татуировку: «Место общего пользования». Понял, сынок? Сейчас я не могу показаться во дворе, потому что именно в это время я должен сидеть верхом на хрене Малютки Джефферсона. Так что нам надо срочно рвать когти.
— Рвать когти?
Это было непостижимо для Ричарда.
— Да, парнишка. Мы собираемся в отпуск, прежде чем начнется вся эта хреновина.
* * *
Ричард понимал, что все дело в отношении. Все, что требовалось, — это манера поведения, осанка, от которой за версту несет насилием и которая предупреждает всех, что ты крепкий орешек.
Он придал себе надутый и важный вид и пружинистым шагом вышел во двор. Развернув плечи и выпятив грудь, он шествовал по ярко освещенному солнцем пространству. Он — мужчина. Никто не посмеет прикоснуться к нему.
— Кис-кис-кис, — нараспев поманил его какой-то черный.
Вслед за этим кто-то издал губами чмокающий звук.
Гигантский язык облизнул толстые губы в вожделенном предчувствии радости насильственного секса.
Ричард сник. Колени его затряслись, стало неимоверно тяжело дышать — каждый вдох и каждый выдох давались с большим трудом. В глазах мутилось от страха. Он шел, высоко подняв голову, притворяясь, что его вовсе не интересуют крики, которыми его приветствовали со всех сторон, хотя на самом деле от ужаса Ричарду хотелось заплакать навзрыд. В нашей Вселенной нет места комфорту — его попросту не существует нигде и, наверное, никогда не было, его просто не может быть. Это был дарвинизм — дарвинизм без прикрас, выставленный на всеобщее обозрение, практический дарвинизм. Не только сильный съедал слабого, сильных здесь тоже ели с неменьшим успехом. Тюрьма — это первобытный вертеп, фестиваль людоедства.
— Миссис Лэймар Пай, сладкая крошечна, какая у тебя попка, как у большой болонки, — нежно пропел ему вслед кто-то, издав напоследок длинный звук, долженствующий обозначать повизгивание ласковой собачки.
Больше всего его поражало, что заключенные пользуются здесь такой свободой. И это тюрьма? Он воображал, что тюрьма — это множество изолированных камер, где можно спокойно сидеть и читать книги. Но нет. Камеры открывались в семь часов утра, заключенных считали по головам, а потом охрана переставала ими интересоваться. Люди передвигались па территории тюрьмы как кому заблагорассудится. Только немногие из сидевших выполняли какие-то работы, остальные занимались, кто чем хотел: некоторые кругами ходили по двору, другие бесились как умели, до седьмого пота качали железо или играли в странную разновидность гандбола, стуча мячом о стенку. Насилию, которое совершалось здесь постоянно и походя, никто не придавал особого значения. Это была дикая степь, панорама человеческой деградации. Вокруг возвышались белые стены, стиснувшие семьсот заключенных в пространстве, предназначенном для трехсот. На вышках стояли вооруженные автоматическими винтовками охранники, которые только номинально следили за порядком.
— Эй, pachuko, гринго Ромео приготовил тебе одну штучку, может, ты захочешь ее пососать, радость моя, иди ко мне.
Это мексиканцы. Сами себя они называли cholos. Они были так же отвратительны, как ниггеры. Сексуальные, изящные мужчины, все время смеющиеся, глаза их постоянно излучают страсть, в одежде мексиканцы придерживались причудливого стиля, предпочитая носить цветные носовые и головные платки. Одеты они бывали всегда в ослепительно белые пляжные футболки, У черных были свои пристрастия: знойную, темпераментную музыку своей культуры они принесли и сюда, их голоса, поющие рубленые мелодии, можно было услышать в любое время дня и ночи. Негры были похожи на великолепных эбонитовых воинов. Казалось, что их рельефные мышцы вырезаны из черного первосортного антрацита, тела их блестели от пота, выглядели они очень грациозно и весьма гордились этим. Как страшно, Боже, как же Ричарду было страшно. Вот показались члены банды краснокожих, они сами называли себя Н-Д-Н-З. Эти буквы вытатуированы v них на оицепсах неизвестным гением каллиграфии. Они равнодушно смотрели на него своими плоскими глазами, словно Ричард не существовал вовсе. Они никогда не дразнились и не звали его, но он чувствовал, что они тоже не прочь помучить его, просто от скуки.
Но ни одна из банд не была так отвратительна, как белые бандиты, которые действительно правили в Маке бал, племя патологических мутантов и ублюдков, татуированных и безобразно толстых. Их волосы были смазаны жиром, как у викингов в походе, их беличьи глазки лучились злобой и ненавистью. Они могут изнасиловать или убить человека в течение секунды — это не вызовет у них никаких эмоций. Жирные, с огромными белыми животами и прихотливой красной тюремной татуировкой, покрывающей их матово-белую кожу, они были элитой уголовного мира. Козлиные эспаньолки, окладистые деревенские бороды, конские хвосты, прически всех видов. Их религией были отклонения от нормы, безразличие к своей и чужой боли, эти люди по самой своей сути ненормальные, их ненормальность выражена в превосходной степени. У некоторых из них, правда, еще сохранились немногие зубы.
Охваченный ужасом, Ричард благословлял защиту Лэймара, ему страстно хотелось сейчас же увидеть даже этого идиота Оделла. Он понимал, что не смеет ослушаться Лэймара. О, Лэймар умел делать людей послушными своей воле! Поэтому Ричард, высоко подняв голову, продолжал свой путь сквозь уголовные джунгли. Сердце его было готово взорваться от страха.
Мак без Лэймара? Боже, сама эта мысль повергала его в неописуемый ужас. Он же станет...
— Уи-шад.
Он поднял голову. Перед ним был другой его спаситель. Оделл.
* * *
Быстро сообразив, что надо делать, Лэймар прошел в камеру Фредди-дантиста. Фредди был занят тем, что раскрашивал модель двухмоторного самолета времен Второй мировой войны. Лэймар послал Фредди разыскать Гарри Фанта, надзирателя. Этот Гарри Фант был гением жульничества и хитрости. В своей голове он, вопреки всем уверениям психологов о пределах умственных способностей человека, держал необозримый архив всех событий, которые происходили в Маке, и даты этих событий.
Лэймар посмотрел на часы. Оставалось всего двадцать минут. Скоро заключенные начнут возвращаться в камеры. Скорее бы пришел этот проклятый Гарри.
Он вернулся в свою камеру, Из-под параши Лэймар достал лезвие — двухдюймовый кусок стали, вырезанный из кухонного ножа. Это орудие стоило Лэймару два блока сигарет. Если правильно воспользоваться такой штукой, можно убить человека одним едва заметным движением. Он делал подобное уже дважды. Этот фант подействовал на него успокаивающе. По крайней мере, он хоть умрет в драке.
Он дрался всю свою проклятую жизнь. Никогда не шла ему хорошая карта. Но это не имело значения, ведь он мужчина и должен делать свое дело, невзирая ни на что. Он должен стоически переносить все испытания. Однажды, когда ему было девятнадцать лет, дело было в Анадарко, двое полицейских трое суток продержали его в участке. Они сломали ему нос, челюсти, четыре ребра и пальцы на левой руке. Парни подозревали, что он изнасиловал индейскую девушку. Так оно и было, да и не одну ее он изнасиловал, просто остальные до того напугались, что побоялись жаловаться. Но Лэймар не доставил копам удовольствия и ни в чем не признался. Да и не впервой ему было выплевывать изо рта кровь и зубы.
От нечего делать он стал перебирать свои иллюстрированные журналы: «Джагз», «Лег шоу», «Диарс энд риарс». В конце он осторожно извлек ноябрьский номер «Пентхауса» за девяносто второй год и открыл его на середине. Там лежала Картина.
На Картине был изображен Лэймар Лев и его сучка-принцесса. Он вгляделся в изображение, узнавая свои черты в облике короля джунглей. В прекрасном лице женщины можно было прочесть чувство подчиненности, наивысшего проявления женской любви. На этом рисунке Ричарду удалось наконец правильно нарисовать женщине грудь. Она была пышной, но не слишком большой. Лэймар ненавидел гигантские сиськи. Ему нравились упругие, плотные груди, которые подрагивают, когда женщина бежит, но не болтаются при этом из стороны в сторону. Линии женской фигуры были довольно жирными. Это сам Лэймар обвел их карандашом, пытаясь разобраться, как Ричарду удалось сделать такой классный рисунок.
1 2 3 4 5 6 7 8
В воздухе повис густой смех Малютки. В это время он животом плющил об стенку грудную клетку Лэймара и сжимал его сердце. Лэймар чувствовал, что его голова болтается из стороны в сторону, как у рыбы, которую выбросили на берег на потеху ребятишкам.
Рукой, похожей на свиной окорок, Малютка схватил Лэймара за волосы, притиснул его голову к стенке и наклонился, чтобы поцеловать свою жертву.
Обездвиженный, лишенный кислорода, Лэймар беспомощно наблюдал, как губы негра сложились сладострастным бантиком. Из его груди вырвался крик отчаяния. Этот вопль был настолько силен, что на минуту потряс даже черного гиганта. Лэймар получил передышку и приобрел шанс. Он изо всех сил вытянул вперед шею, став похожим на черепаху, и в следующую секунду вонзил зубы в нос Малютки Джефферсона. Он грыз этот проклятый нос, захлебываясь кровью и не слыша, как кричит Малютка. А Малютка кричал. Он отпрянул назад, инстинктивно потянувшись рукой к больному месту. В это время освобожденный Лэймар, выплевывая застрявшие в зубах хрящи, быстро присел и молниеносным ударом сокрушил негру мошонку, раздавив ему одно яичко. На какую-то секунду Малютка потерял сознание, но тут же выпрямился, пылая яростью и жаждой мести. Но в этот момент Лэймар костяшками пальцев левой руки нанес удар по гортани Малютки. Под кулаком что-то хрустнуло. Малютка Джефферсон упал на колени, судорожно хватая ртом воздух. Его глаза молили о пощаде, но Лэймар не был склонен к милосердию, он обежал вокруг гиганта и ребром ладони ударил его по шее. Джефферсон дернулся вперед, как будто его ударило током, и попытался слабеющей рукой заслониться от следующих ударов, но Лэймар молотил его по позвоночнику обеими руками до тех пор, пока великан не рухнул плашмя на пол.
Лэймар оторвался от своей жертвы и отдыхал, тяжело дыша. Руки болели. Все тело сотрясала непроизвольная дрожь. В мозгу громкими толчками билась кровь.
— Хотел меня поиметь? На, получи! — крикнул он. Неуклюже, как выброшенный на берег кит, Малютка перевернулся на спину. Изо рта и носа хлестала кровь. В глазах застыл ужас. Большая, вымазанная в крови рука поднялась, как бы пытаясь заслониться от новых ударов этого маленького, но крепкого человека. Из душа продолжала литься вода, вовсю клубился пар. Черная кожа Малютки заплывала красным цветом крови.
— Не бей меня больше, — попросил он, — пожалуйста.
Лэймар внимательно посмотрел на поверженного противника. Ты можешь годами лупить Малютку изо всех сил, поиметь его во все дырки, но убить его практически невозможно. Это потребует гораздо большего труда, чем убить самого Лэймара.
— О Боже, — хрипел Малютка Джефферсон, — как же ты меня избил. Помоги мне. Я уже и дышать-то не могу.
В душе Лэймара не шевельнулась ни одна струна. Он понимал только, что перед ним стоит проблема: как заткнуть рот этому жирному ниггеру? Ответ: куском мыла. Он вскрыл новую упаковку душистого туалетного мыла и взял пахучий брусок в руку. Потом он опустился на колени перед Малюткой.
— У тебя что-то застряло во рту, — сказал он, — дай-ка я гляну.
Малютка послушно открыл рот. В ту же секунду, быстрый, как змея, Лэймар засунул в рот негру кусок мыла и сильными пальцами протолкнул его в горло. Глаза Малютки выкатились из орбит, он поднял слабеющие руки ко рту, но Лэймар перехватил их и отбросил в сторону, потом он надежно затолкал мыло в глотку Малютки. Зажатый сверху куском мыла язык негра сворачивался и разворачивался в бесплодных усилиях вытолкнуть наружу мыло. Малютка издавал невообразимые нечленораздельные звуки, на мокрый пол душа потекла моча. Струи воды обдавали обоих, всю сцену окутывал густой пар. Малютка продолжал цепляться за жизнь. Он шумно портил воздух, из него сыпались куски дерьма, наполняя зловонием душевую. Черная кожа постепенно покрывалась синевой.
Наконец большая рука безвольно повисла, голова тяжело поникла на бок. Глаза уставились в никуда и начали стекленеть.
Лэймар отступил.
— Вставай, толстый ниггер, — сказал он. — Я хочу помучить тебя еще немного.
Но негр неподвижно лежал в собственном дерьме, глядя в потолок мертвыми глазами.
"Твою мать! Как же мне теперь помыться?" — подумал Лэймар. Затем он глубоко вздохнул и понял, что если он не сбежит сегодня, прямо сейчас, то либо ниггеры Родни Смоллза, либо папаша Кул убьют его до захода солнца.
* * *
Больше всего на свете Ричард Пид ненавидел последний час до развода по камерам. Во дворе он мог держаться поближе к Лэймару или Оделлу, что защищало его от других хищников. После отбоя он мог удерживаться от братьев на расстоянии, съеживаясь и практически переставая существовать. Подобная пассивность спасала его. Такую безвольную тряпку было просто неинтересно мучить. Теперь же, когда он заключил сделку с Лэймаром, его шансы выжить резко поднялись. Он чувствовал, что теперь ему будет легче уцелеть в течение тех трех месяцев, которые ему предстояло провести в каторжной тюрьме Мак-Алестер перед переводом в исправительное федеральное заведение общего режима в Эль-Рено, в двадцати милях от Оклахома-Сити.
Но в четыре часа, после занятий в тренажерном зале, Лэймар шел в надзирательский душ, а Оделл отправлялся на кухню кормить своих кошек. На час Ричард оставался предоставленным самому себе и должен был выживать на свой страх и риск. Чтобы время проходило незаметно, он забивался в угол камеры и сидел там тихо, как мышка, думая о художниках разных школ, о которых ему приходилось читать. Это помогало преодолевать дикий страх перед тюрьмой.
Он был всегда испуган. Он знал, что был пищей. Да, да, именно так. Пищей. Он был слабым белым человеком, лишенным уголовных навыков и природной смекалки, у него не было никакого оружия, и он страшно боялся насилия. Он был самым низшим звеном мак-алестерской пищевой цепочки. Он был планктоном. Если Бог создал его не для того, чтобы он был съеден, то тогда за что, за какие грехи, он, без всякой вины Ричарда, заточил его в тюрьму?
Ричард твердо знал, что он очень талантлив. Окружающие постоянно строили ему козни, и только поэтому он не достиг заслуженной славы. Но он знал, что видит то, чего не видят другие, и чувствует то, что недоступно многим. Видимо, он был по натуре очень восприимчив и мог прозревать слишком многие вещи, за что его ненавидели окружавшие его посредственности.
Но такова доля художника. В обществе филистеров ему приходится нести тяжкий крест, и он с радостью понесет его.
Ричарду был тридцать один год. Голову венчала высокая копна светлых волос, а лицо было слишком гладким для его возраста. У него было длинное податливое туловище и очень вялая разболтанная походка. Создавалось впечатление, что его ноги слишком нежны, чтобы носить тяжесть тела. По профессии он был учителем рисования, до того, как стать им, он закончил Мэрилендский институт искусств в Балтиморе, но по складу души он, несомненно, был истинным художником и последние двадцать лет провел, пытаясь разобраться в сложностях передачи форм человеческого тела. Эту проблему он так до сих пор не решил. Но... впереди 877 дней заключения, в течение которых он надеялся сосредоточиться и найти какой-то способ ее решения...
— Ричард, детка, оторви-ка свою задницу от койки!
Ричард очнулся от своих грез, поднял глаза и увидел Лэймара, который буквально вломился в камеру. Он так спешил, что даже забыл вытереть голову после душа.
— Ох, а я...
— Слушай, нам надо сматываться. Сейчас ты пойдешь на кухню и приведешь сюда этого долбаного Оделла. Ты меня понял?
Ужас холодной волной смыл краску с лица Ричарда. Он лихорадочно сглотнул, словно у него во рту был бильярдный шар. Двор превращался в охотничьи угодья, когда такие кролики, как он, появлялись там без прикрытия. Черные изобьют его до полусмерти. Члены Арийского братства разукрасят его ритуальной татуировкой. Голубые поимеют его во все естественные отверстия. Индейцы поджарят его на костре. Охранник может выстрелить по нему, чтобы попрактиковаться в стрельбе по движущейся мишени.
— Ричард! — рявкнул Лэймар. — Сегодня ты наконец станешь мужчиной. Я только что убил здоровенного ниггера в надзирательском душе и...
— Ты... что? Ты у...?
В ту же секунду Лэймар оказался верхом на Ричарде, прижав его к полу. Рукой он прикрыл рот художнику.
— Слушай меня, Ричард. Я не доживу до ночи, если не слиняю отсюда вместе с беднягой Оделлом. Как ты думаешь, братишка, что будет с тобой, когда мы уйдем? Тебя будут иметь все, кому не лень, самые распоследние педики будут напропалую пользовать тебя. На твоей заднице сделают татуировку: «Место общего пользования». Понял, сынок? Сейчас я не могу показаться во дворе, потому что именно в это время я должен сидеть верхом на хрене Малютки Джефферсона. Так что нам надо срочно рвать когти.
— Рвать когти?
Это было непостижимо для Ричарда.
— Да, парнишка. Мы собираемся в отпуск, прежде чем начнется вся эта хреновина.
* * *
Ричард понимал, что все дело в отношении. Все, что требовалось, — это манера поведения, осанка, от которой за версту несет насилием и которая предупреждает всех, что ты крепкий орешек.
Он придал себе надутый и важный вид и пружинистым шагом вышел во двор. Развернув плечи и выпятив грудь, он шествовал по ярко освещенному солнцем пространству. Он — мужчина. Никто не посмеет прикоснуться к нему.
— Кис-кис-кис, — нараспев поманил его какой-то черный.
Вслед за этим кто-то издал губами чмокающий звук.
Гигантский язык облизнул толстые губы в вожделенном предчувствии радости насильственного секса.
Ричард сник. Колени его затряслись, стало неимоверно тяжело дышать — каждый вдох и каждый выдох давались с большим трудом. В глазах мутилось от страха. Он шел, высоко подняв голову, притворяясь, что его вовсе не интересуют крики, которыми его приветствовали со всех сторон, хотя на самом деле от ужаса Ричарду хотелось заплакать навзрыд. В нашей Вселенной нет места комфорту — его попросту не существует нигде и, наверное, никогда не было, его просто не может быть. Это был дарвинизм — дарвинизм без прикрас, выставленный на всеобщее обозрение, практический дарвинизм. Не только сильный съедал слабого, сильных здесь тоже ели с неменьшим успехом. Тюрьма — это первобытный вертеп, фестиваль людоедства.
— Миссис Лэймар Пай, сладкая крошечна, какая у тебя попка, как у большой болонки, — нежно пропел ему вслед кто-то, издав напоследок длинный звук, долженствующий обозначать повизгивание ласковой собачки.
Больше всего его поражало, что заключенные пользуются здесь такой свободой. И это тюрьма? Он воображал, что тюрьма — это множество изолированных камер, где можно спокойно сидеть и читать книги. Но нет. Камеры открывались в семь часов утра, заключенных считали по головам, а потом охрана переставала ими интересоваться. Люди передвигались па территории тюрьмы как кому заблагорассудится. Только немногие из сидевших выполняли какие-то работы, остальные занимались, кто чем хотел: некоторые кругами ходили по двору, другие бесились как умели, до седьмого пота качали железо или играли в странную разновидность гандбола, стуча мячом о стенку. Насилию, которое совершалось здесь постоянно и походя, никто не придавал особого значения. Это была дикая степь, панорама человеческой деградации. Вокруг возвышались белые стены, стиснувшие семьсот заключенных в пространстве, предназначенном для трехсот. На вышках стояли вооруженные автоматическими винтовками охранники, которые только номинально следили за порядком.
— Эй, pachuko, гринго Ромео приготовил тебе одну штучку, может, ты захочешь ее пососать, радость моя, иди ко мне.
Это мексиканцы. Сами себя они называли cholos. Они были так же отвратительны, как ниггеры. Сексуальные, изящные мужчины, все время смеющиеся, глаза их постоянно излучают страсть, в одежде мексиканцы придерживались причудливого стиля, предпочитая носить цветные носовые и головные платки. Одеты они бывали всегда в ослепительно белые пляжные футболки, У черных были свои пристрастия: знойную, темпераментную музыку своей культуры они принесли и сюда, их голоса, поющие рубленые мелодии, можно было услышать в любое время дня и ночи. Негры были похожи на великолепных эбонитовых воинов. Казалось, что их рельефные мышцы вырезаны из черного первосортного антрацита, тела их блестели от пота, выглядели они очень грациозно и весьма гордились этим. Как страшно, Боже, как же Ричарду было страшно. Вот показались члены банды краснокожих, они сами называли себя Н-Д-Н-З. Эти буквы вытатуированы v них на оицепсах неизвестным гением каллиграфии. Они равнодушно смотрели на него своими плоскими глазами, словно Ричард не существовал вовсе. Они никогда не дразнились и не звали его, но он чувствовал, что они тоже не прочь помучить его, просто от скуки.
Но ни одна из банд не была так отвратительна, как белые бандиты, которые действительно правили в Маке бал, племя патологических мутантов и ублюдков, татуированных и безобразно толстых. Их волосы были смазаны жиром, как у викингов в походе, их беличьи глазки лучились злобой и ненавистью. Они могут изнасиловать или убить человека в течение секунды — это не вызовет у них никаких эмоций. Жирные, с огромными белыми животами и прихотливой красной тюремной татуировкой, покрывающей их матово-белую кожу, они были элитой уголовного мира. Козлиные эспаньолки, окладистые деревенские бороды, конские хвосты, прически всех видов. Их религией были отклонения от нормы, безразличие к своей и чужой боли, эти люди по самой своей сути ненормальные, их ненормальность выражена в превосходной степени. У некоторых из них, правда, еще сохранились немногие зубы.
Охваченный ужасом, Ричард благословлял защиту Лэймара, ему страстно хотелось сейчас же увидеть даже этого идиота Оделла. Он понимал, что не смеет ослушаться Лэймара. О, Лэймар умел делать людей послушными своей воле! Поэтому Ричард, высоко подняв голову, продолжал свой путь сквозь уголовные джунгли. Сердце его было готово взорваться от страха.
Мак без Лэймара? Боже, сама эта мысль повергала его в неописуемый ужас. Он же станет...
— Уи-шад.
Он поднял голову. Перед ним был другой его спаситель. Оделл.
* * *
Быстро сообразив, что надо делать, Лэймар прошел в камеру Фредди-дантиста. Фредди был занят тем, что раскрашивал модель двухмоторного самолета времен Второй мировой войны. Лэймар послал Фредди разыскать Гарри Фанта, надзирателя. Этот Гарри Фант был гением жульничества и хитрости. В своей голове он, вопреки всем уверениям психологов о пределах умственных способностей человека, держал необозримый архив всех событий, которые происходили в Маке, и даты этих событий.
Лэймар посмотрел на часы. Оставалось всего двадцать минут. Скоро заключенные начнут возвращаться в камеры. Скорее бы пришел этот проклятый Гарри.
Он вернулся в свою камеру, Из-под параши Лэймар достал лезвие — двухдюймовый кусок стали, вырезанный из кухонного ножа. Это орудие стоило Лэймару два блока сигарет. Если правильно воспользоваться такой штукой, можно убить человека одним едва заметным движением. Он делал подобное уже дважды. Этот фант подействовал на него успокаивающе. По крайней мере, он хоть умрет в драке.
Он дрался всю свою проклятую жизнь. Никогда не шла ему хорошая карта. Но это не имело значения, ведь он мужчина и должен делать свое дело, невзирая ни на что. Он должен стоически переносить все испытания. Однажды, когда ему было девятнадцать лет, дело было в Анадарко, двое полицейских трое суток продержали его в участке. Они сломали ему нос, челюсти, четыре ребра и пальцы на левой руке. Парни подозревали, что он изнасиловал индейскую девушку. Так оно и было, да и не одну ее он изнасиловал, просто остальные до того напугались, что побоялись жаловаться. Но Лэймар не доставил копам удовольствия и ни в чем не признался. Да и не впервой ему было выплевывать изо рта кровь и зубы.
От нечего делать он стал перебирать свои иллюстрированные журналы: «Джагз», «Лег шоу», «Диарс энд риарс». В конце он осторожно извлек ноябрьский номер «Пентхауса» за девяносто второй год и открыл его на середине. Там лежала Картина.
На Картине был изображен Лэймар Лев и его сучка-принцесса. Он вгляделся в изображение, узнавая свои черты в облике короля джунглей. В прекрасном лице женщины можно было прочесть чувство подчиненности, наивысшего проявления женской любви. На этом рисунке Ричарду удалось наконец правильно нарисовать женщине грудь. Она была пышной, но не слишком большой. Лэймар ненавидел гигантские сиськи. Ему нравились упругие, плотные груди, которые подрагивают, когда женщина бежит, но не болтаются при этом из стороны в сторону. Линии женской фигуры были довольно жирными. Это сам Лэймар обвел их карандашом, пытаясь разобраться, как Ричарду удалось сделать такой классный рисунок.
1 2 3 4 5 6 7 8